А после всех хлопот оказалось, что матч плохой. Ты раздражен, потому что имел в виду доставить мне удовольствие, и думаешь, что оно испорчено.
Дейн нахмурился еще больше:
– Джессика, ты смеешься надо мной. Я не ребенок. Мне отвратительно, когда меня высмеивают.
– Если не хочешь быть смешным, перестань шипеть на все на свете и внятно скажи, в чем дело. – Она опять стала смотреть на борцов. – Я не умею читать мысли.
– Шипеть? – эхом повторил он, и рука упала с ее плеч. – Шипеть?
– Как двухлетний ребенок, который не спал после обеда.
– Двухлетний ребенок?
Она кивнула. Глаза были прикованы к спортсменам, сознание – к возмущенному мужчине рядом с ней.
Он глубоко вздохнул – раз, другой, третий.
– Уходим, – сказал он, – назад в карету. Сейчас же!
Дейн не добрался до кареты. Он с трудом выбрался из толпы зрителей, а карета стояла далеко, поскольку они опоздали, и теперь предстояло идти мимо скопища экипажей. Гербовые кареты стояли впритирку к низким фургонам крестьян, и неблагодарные твари, оставленные присматривать за лошадьми, громко переругивались, снимая свое раздражение.
Дейну тоже надо было снять раздражение. Уверенный, что взорвется, если начнет искать карету, он потащил жену на первое же свободное место, которое увидел.
Это было кладбище при крошечной полуразрушенной церкви, в которой вряд ли проводились службы со времен Армады. Надгробные камни с изъеденными соленым воздухом надписями, как пьяные, клонились во все стороны. То есть те, которые еще делали вид, что стоят. Половина покончила с этими потугами сотни лет назад и растянулась на земле; над ними наклонились высокие сорняки, как воры над пьяным матросом.
– Такой вид, будто этого места не, существует, – сказала Джессика, оглядываясь. Большая сердитая рука вцепилась в нее и безжалостно потащила дальше. – Как будто никто его не замечает, никому нет до него дела. Как странно!
– Через секунду ты не будешь думать, что это странно, – сказал он. – Сама не захочешь существовать.
– Куда мы идем, Дейн? Я уверена, что это не самая короткая дорога к карете.
– Тебе повезет, если это не самая короткая дорога к твоим похоронам.
– Ой, смотри! Какие великолепные рододендроны! – воскликнула Джессика.
Дейну не надо было смотреть, на что она показывала, он и сам заметил огромные кустарники, усыпанные белыми, розовыми и пурпурными цветами. Он также заметил в гуще ворота с колоннами и предположил, что к ним когда-то примыкала стена для защиты церковного имущества. Как он понимал, стена могла сохраниться, или хотя бы часть ее, спрятанная за рододендронами. Ему требовалось укромное место. Кустарник создавал щит, непроницаемый для взглядов прохожих.
Он провел жену к воротам и прижал к правой колонне, которая лучше сохранилась.
– Говоришь, двухлетний, миледи? – Дейн зубами стащил перчатку с правой руки. – Я покажу тебе, сколько мне лет. – Он стянул другую перчатку и схватился за пуговицы на брюках.
Ее взгляд устремился; вслед за рукой.
Он ловко расстегнул три пуговицы, клапан откинулся. Он услышал, как тяжело она дышит. За девять секунд он расстегнул остальные девять пуговиц. Джессика привалилась к колонне, закрыла глаза. Он задрал ей юбку.
– Я хотел тебя весь этот проклятый день, черт тебя побери, – прорычал Дейн.
Он слишком долго ждал, чтобы теперь возиться с завязками на ее белье. Он нашел щель и запутал пальцы в кудряшках.
Стоило ему притронуться к ней, всего несколько нетерпеливых ласк, и она уже была готова, часто дышала и оседала на его пальцы.
Он вошел в нее, и палящая радость пронзила все тело, когда он услышал тихий стон наслаждения. Он подхватил ее под ягодицы и приподнял.
Она обвила его ногами и, ухватившись за плечи, откинула голову и гортанно засмеялась.
– Я тоже тебя хотела, Дейн. Думала, с ума сойду.
– Дура, – сказал он. Она сумасшедшая, если хочет такого зверя.
– Твоя дура. – напомнила она.
– Прекрати, Джесс. – Ничья она не дура, меньше всего – его.
– Я люблю тебя.
Слова выстрелили и пробили сердце. Он их не пустит в себя.
Он почти совсем вышел из нее, чтобы потом ударить с новой силой.
– Ты меня не остановишь, – задыхаясь, сказала она. – Я люблю тебя.
Он снова и снова набрасывался на нее жесткими, свирепыми толчками. Но остановиться не мог.
– Я люблю тебя, – повторяла она с каждым толчком, как будто вбивала эти слова в него, как он свое тело – в ее.
– Я люблю тебя, – сказала она, и земля содрогнулась, и небеса разверзлись и поразили его молнией.
Дейн закрыл ей рот, чтобы не выпускать три роковых слова, но они продолжали просачиваться в его запечатанное сердце, даже когда в нее полилось его семя. Он пьянел от этих слов и не мог заставить себя не верить им. Как же так, ведь он старался держать ее на расстоянии? Тщетно.
С ней он никогда не был и не будет в безопасности.
Femme fatale.
Что ж, бывают и худшие способы умереть.
И Carpe diem, сказал он себе, обрушиваясь на нее.
Как и следовало ожидать, из рая Дейн попал прямиком в ночной кошмар. Когда они вышли с церковного двора и стали искать карету, нелепый матч закончился нелепым техническим спором. Зрители растекались во всех направлениях, часть толпы двигалась к городу, другая – от него, к экипажам.
Они были уже близко от кареты, когда его окликнул Ваутри.
– Я подожду в карете, – сказала Джессика, снимая руку с локтя Дейна. – Сейчас от меня нельзя ожидать разумного разговора.
В себе Дейн тоже не был уверен, но понимающе хохотнул. Отпустив ее к карете, он присоединился к Ваутри.
Вскоре к ним подошли еще несколько приятелей, включая Эйнсвуда, и Дейн мгновенно был вовлечен в разговор о прискорбно слабых борцах.
В разгар речи Ваутри о спорном броске Дейн заметил, что Эйнсвуд смотрит куда-то мимо него. Уверенный, что этот тип опять уставился на Джессику, Дейн наклонился к нему, чтобы предупредить.
Эйнсвуд не заметил хмурого взгляда Дейна и ухмыляясь, сказал:
– Похоже, у твоего лакея полно хлопот.
Дейн проследил за изумленным взглядом герцога. Джессика была в карете, вне досягаемости похотливого взгляда его сиятельства.
Однако Джозеф, который в качестве первого лакея обслуживал леди Дейн, дрался с каким-то оборванцем. По виду это был карманный воришка, их, как и проституток, толпами привлекают к себе спортивные мероприятия.
Джозеф схватил оборванца за воротник, но тот вывернулся и ударил его по ноге. Джозеф взвыл. Уличный мальчишка ответил потоком ругательств, которые сделали бы честь матросу.
Дверь кареты открылась, Джессика высунулась и крикнула:
– Джозеф! Какого черта тут происходит?
Дейн был уверен, что она справится с любыми непредвиденными осложнениями, но он также понимал, что ему полагается быть авторитетной фигурой… К тому же приятели смотрят.
Сзади раздался душераздирающий крик. Джозеф вздрогнул, ослабил хватку, оборванец вырвался и кинулся бежать, но Дейн остановил его, схватив за плечо вонючей куртки.
– Ну смотри у меня, маленький…
Он замолчал, потому что мальчик посмотрел вверх.
Дейн посмотрел вниз… и увидел темное, хмурое лицо, сердитые черные глаза, узко посаженные над огромным носом-клювом.
Дейн отдернул руку.
Мальчик замер. Сердитые глаза расширились, хмурым рот открылся.
– Да, миленький, это твой папа, – донесся до него скрипучий женский голос из ночного кошмара – как я тебе и говорила. Видишь, как похож? Правда, милорд? Он очень похож на вас.
Отвратительно похож. Как будто расстояние между ними – не воздух, а двадцать пять лет, и лицо внизу – его собственное, он глядится в какое-то дьявольское зеркало.
А голос, который он слышит, – голос самого сатаны, Дейн это знал раньше, чем встретил злорадный взгляд Черити Грейвз, знал так же уверенно, как то, что она подстроила это нарочно, как все, что делала, включая рождение этого чудовищного ребенка.
Он открыл рот, чтобы засмеяться, потому что так было нужно, потому что только это ему и оставалось. Потом он вспомнил, что они не одни на этом острове кошмаров, они на сцене, разыгрывают позорный фарс перед публикой. И в числе зрителей – его жена.
Кажется, прошла целая жизнь, но это был один момент, и Дейн уже инстинктивно сдвинулся, чтобы закрыть мальчика от глаз Джессики. При этом упустил из виду мальчишку, и он в тот же миг скрылся в толпе.
– Доминик! – завизжала ненавистная мамаша. – Вернись, миленький!
Дейн стрельнул взглядом в жену; та стояла в шести метрах от него, глядя то на него, то на женщину, потом дальше, в толпу, где исчез мальчишка. Дейн шагнул к ней кинув взгляд в сторону Эйнсвуда.
Как ни был тот пьян, но понял послание.
– Господи, Черити, ты ли это, мой цветочек? – воскликнул он.
Черити побежала к карете, к Джессике, но Эйнсвуд оказался проворнее, он схватил стерву за руку и дернул на себя.
– Ну точно, ты, – громко заявил он. – А я думал, ты еще в психушке.
– Пусти! – взвизгнула она. – Я должна кое-что сказать ее светлости.
К этому времени Дейн был возле жены.
– В карету, – велел он.
У нее были очень большие, очень серьезные глаза. Она бросила взгляд на Черити, которую уводил Эйнсвуд с помощью нескольких друзей.
– Она не в своем уме, – сказал Дейн. – Не важно. В карету, дорогая.
Джессика села в карету, сложила руки на коленях, прямая как палка. Она осталась такой, когда карета тронулась, и после не произнесла ни звука, не изменила положение.
Через двадцать минут езды рядом с мраморной статуей Дейн не выдержал.
– Прошу прощения, – натянуто сказал он. – Понимаю, я обещал, что не буду смущать тебя на публике, но я не нарочно. По-моему, это очевидно.
– Я хорошо знаю, что ты произвел ребенка не нарочно. Мужчина редко об этом думает, когда трахает проститутку.
Значит, конец надеждам, что она не видела лицо мальчишки.
Мог бы догадаться, что ее острый взгляд ничего не упускает. Если она смогла разглядеть бесценную икону под слоем грязи, она легко поймет с расстояния в двадцать шагов чей это внебрачный ребенок.
Без сомнения, она видела. Джессика не придала бы значения одним лишь словам проститутки. Если бы она не видела, у Дейна был бы шанс защититься. Тогда он отверг бы обвинения Черити.
Но отвергнуть негритянскую кожу и чудовищный нос не удастся, их видно за версту. Тем более что Джессика видела его мать – белокурую и зеленоглазую.
– И не притворяйся, что не понял, что это твой ребенок, – продолжала Джессика. – Твой друг Эйнсвуд понял и быстро убрал с дороги эту женщину – как будто я полоумная и не вижу, кто передо мной. Действительно, пациентка психушки. Всем вам место в Бедламе. Забегали, как возбужденные куры, а мальчик тем временем удрал. Он был с тобой, – она укоризненно посмотрела на него, – но ты дал ему уйти. Как ты мог, Дейн?
Он уставился на нее.
Она отвернулась к окну.
– Теперь мы его потеряли, и Бог знает сколько пройдет времени, пока отыщем. Я могла бы просто крикнуть. Если бы я не ходила с тобой на церковный двор, я догнала бы его, но я не могла не то что бегать – ходила с трудом, к тому же нельзя было противоречить тебе на людях, я не смела при твоих друзьях крикнуть: «Догони его, идиот!» Никогда не видела таких шустрых мальчишек. Вот он здесь – и вот его уже нет.
Сердце превратилось в безжалостный кулак, бьющий в грудь.
Найди его. Поймай его.
Она хотела, чтобы он побежал за этим страшилищем, которое сотворил вместе с жадной и мстительной грязнулей. Она хотела смотреть на него, гладить…
– Нет! – Слово вырвалось, как ревущий запрет, рассудок Дейна стал черным и холодным.
Маленькое темное лицо, в которое он посмотрел, превратило внутренности в бурлящую яму чувств, которые он всеми силами старался удержать. Слова жены спустили лавину через эти трещины.
Но, как всегда, на защиту пришла холодная чернота и успокоила чувства.
– Нет, – повторил он уже негромко, хорошо контролируемым голосом. – Никаких поисков. Прежде всего, нечего было его рожать. Черити Грейвз хорошо знает, как избавляться от подобных «нечаянностей». Она делала это тысячу раз до меня и тысячу раз после, не сомневаюсь.
Жена побледнела и смотрела на него так же, как когда он говорил о матери.
– Но Черити редко попадались богатые аристократы, – продолжал он с той же холодной жестокостью, с какой рассказывал о матери. – Когда она обнаружила, что беременна, она знала, что ребенок либо мой, либо Эйнсвуда. В любом случае она вообразила, что пощиплет жирного голубя. Когда выяснилось, что ребенок от меня, она, не теряя ни минуты, узнала имя моего нотариуса, написала ему и предложила выдавать ей отступные в размере пятисот фунтов в год.
– Пятисот? – Лицо Джессики обрело прежний цвет. – Профессионалке? Даже не любовнице, а обычной потаскухе, которой ты пользовался на пару с приятелем? – возмущенно добавила она. – Которая для того и родила ребенка? Не респектабельной девушке…
– Респектабельной? Ты вообразила, что я – Господи! – соблазнил невинную девушку и оставил ее беременной?
Он заметил, что повысил голос, и, сжав кулаки, сдержанно добавил:
– Ты прекрасно знаешь, что я избегал связей с респектабельными феминами, пока ты не ворвалась в мою жизнь.
– Конечно, я и подумать не могла, что ты соблазнил девственницу, – решительно сказала Джессика. – Мне бы и в голову не пришло, что проститутка может завести ребенка из жадности. Даже сейчас я с трудом верю, что у женщины может быть такое извращенное мышление. Пятьсот фунтов! – Она покачала головой. – Даже герцоги не так роскошно откупаются от случайных отпрысков. Неудивительно, что ты возмущаешься. Также неудивительно, что у тебя плохое отношение к матери мальчика. Подозреваю, она из кожи вон лезла, чтобы смутить тебя. Наверное, слышала или видела, что ты пришел на матч с женой.
– Если попытается еще раз, – угрюмо сказал Дейн, – я добьюсь, что ее и ее уличное отродье вышлют отсюда.
– Дейн, одно дело – женщина, другое – ребенок, – сказала Джессика. – Он не просил ее себе в матери, как не просил, чтобы его родили. С ее стороны было очень недобрым поступком так его использовать, как она это сделала сегодня. Ребенка нельзя вовлекать в такие сцены. Но я сомневаюсь, что она думает о чьих-то чувствах, кроме собственных. Она была гораздо лучше одета, чем ее «миленький». Грязь – пустяки, мальчишки не могут оставаться чистыми дольше двух минут, но нет никакого оправдания тому, что мальчик ходит в отрепьях, когда его мать разодета, как лондонская модница. – Она подняла глаза на Дейна. – Кстати, сколько ты ей даешь?
– Пятьдесят. Более чем достаточно, чтобы кормить его и одевать, и пусть тратит на себя все, что заработает, лежа па спине. Но я уверен, что отрепья были частью представления: изобразить меня величайшим в мире негодяем. Ее беда в том, что я привык к этой роли и мнение дураков меня не задевает.
– Пятьдесят фунтов в год – это очень щедро. Сколько ему лет? Шесть, семь?
– Восемь, но…
– Достаточно большой, чтобы понимать, как он выглядит, – сказала Джессика. – Не могу простить его матери, что он так убого одет. Деньги у нее есть, а она должна знать, как себя чувствует мальчик его возраста. Не сомневаюсь, ужасно, вот почему он так разозлил Джозефа. Но она не считается с ребенком, а все, что ты мне рассказал, только убеждает меня, что она негодная мать. Дейн, я должна тебя попросить отставить в сторону чувства к ней и подумать о сыне. По закону он твой. Ты можешь отобрать его у матери.
– Нет. – Чувства успокоились, но заболела голова, и в парализованной руке пульсировала острая боль. Физическую боль Дейн не мог заморозить и успокоить. Он не мог думать. Даже если сможет рассуждать хладнокровно, он все равно не найдет такого объяснения своему поведению, которое ее удовлетворит.
Не надо и пытаться объяснять, сказал он себе. Он никогда не сможет заставить ее понять. К тому же Дейн не хотел, чтобы она догадалась, что он почувствовал, когда посмотрел на это лицо – как будто посмотрелся в дьявольское зеркало.
– Нет, – повторил он. – И хватит суетиться, Джесс. Ничего этого не случилось бы, если бы ты не настояла на поездке на этот треклятый матч. Господи, когда ты со мной, я шагу не могу ступить, чтобы у меня не отразилось все на лице. Неудивительно, что у меня разболелась голова. То одно, то другое. Женщины. Всюду женщины. Жены, Богородицы, матери, шлюхи и… и ты, вы все доведете меня до смерти.
В это время Роуленд Ваутри снял ответственность за Черити Грейвз с Эйнсвуда и остальных и вел ее в гостиницу, где она остановилась, по ее словам.
Ей не полагалось жить в гостинице в Девонпорте. Ей полагалось быть там, где он ее оставил два дня назад, в Ашбуртоне, где она ничего не сказала про Дейна и его внебрачного сына. Все, что она сделала, это ввалилась в общую комнату и села за столик вместе с парнем, с которым, казалось, была знакома. Через какое-то время парень ушел, товарищи Ваутри разошлись по своим делам, а он почему-то остался с ней за одним столом и купил ей кружку эля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Дейн нахмурился еще больше:
– Джессика, ты смеешься надо мной. Я не ребенок. Мне отвратительно, когда меня высмеивают.
– Если не хочешь быть смешным, перестань шипеть на все на свете и внятно скажи, в чем дело. – Она опять стала смотреть на борцов. – Я не умею читать мысли.
– Шипеть? – эхом повторил он, и рука упала с ее плеч. – Шипеть?
– Как двухлетний ребенок, который не спал после обеда.
– Двухлетний ребенок?
Она кивнула. Глаза были прикованы к спортсменам, сознание – к возмущенному мужчине рядом с ней.
Он глубоко вздохнул – раз, другой, третий.
– Уходим, – сказал он, – назад в карету. Сейчас же!
Дейн не добрался до кареты. Он с трудом выбрался из толпы зрителей, а карета стояла далеко, поскольку они опоздали, и теперь предстояло идти мимо скопища экипажей. Гербовые кареты стояли впритирку к низким фургонам крестьян, и неблагодарные твари, оставленные присматривать за лошадьми, громко переругивались, снимая свое раздражение.
Дейну тоже надо было снять раздражение. Уверенный, что взорвется, если начнет искать карету, он потащил жену на первое же свободное место, которое увидел.
Это было кладбище при крошечной полуразрушенной церкви, в которой вряд ли проводились службы со времен Армады. Надгробные камни с изъеденными соленым воздухом надписями, как пьяные, клонились во все стороны. То есть те, которые еще делали вид, что стоят. Половина покончила с этими потугами сотни лет назад и растянулась на земле; над ними наклонились высокие сорняки, как воры над пьяным матросом.
– Такой вид, будто этого места не, существует, – сказала Джессика, оглядываясь. Большая сердитая рука вцепилась в нее и безжалостно потащила дальше. – Как будто никто его не замечает, никому нет до него дела. Как странно!
– Через секунду ты не будешь думать, что это странно, – сказал он. – Сама не захочешь существовать.
– Куда мы идем, Дейн? Я уверена, что это не самая короткая дорога к карете.
– Тебе повезет, если это не самая короткая дорога к твоим похоронам.
– Ой, смотри! Какие великолепные рододендроны! – воскликнула Джессика.
Дейну не надо было смотреть, на что она показывала, он и сам заметил огромные кустарники, усыпанные белыми, розовыми и пурпурными цветами. Он также заметил в гуще ворота с колоннами и предположил, что к ним когда-то примыкала стена для защиты церковного имущества. Как он понимал, стена могла сохраниться, или хотя бы часть ее, спрятанная за рододендронами. Ему требовалось укромное место. Кустарник создавал щит, непроницаемый для взглядов прохожих.
Он провел жену к воротам и прижал к правой колонне, которая лучше сохранилась.
– Говоришь, двухлетний, миледи? – Дейн зубами стащил перчатку с правой руки. – Я покажу тебе, сколько мне лет. – Он стянул другую перчатку и схватился за пуговицы на брюках.
Ее взгляд устремился; вслед за рукой.
Он ловко расстегнул три пуговицы, клапан откинулся. Он услышал, как тяжело она дышит. За девять секунд он расстегнул остальные девять пуговиц. Джессика привалилась к колонне, закрыла глаза. Он задрал ей юбку.
– Я хотел тебя весь этот проклятый день, черт тебя побери, – прорычал Дейн.
Он слишком долго ждал, чтобы теперь возиться с завязками на ее белье. Он нашел щель и запутал пальцы в кудряшках.
Стоило ему притронуться к ней, всего несколько нетерпеливых ласк, и она уже была готова, часто дышала и оседала на его пальцы.
Он вошел в нее, и палящая радость пронзила все тело, когда он услышал тихий стон наслаждения. Он подхватил ее под ягодицы и приподнял.
Она обвила его ногами и, ухватившись за плечи, откинула голову и гортанно засмеялась.
– Я тоже тебя хотела, Дейн. Думала, с ума сойду.
– Дура, – сказал он. Она сумасшедшая, если хочет такого зверя.
– Твоя дура. – напомнила она.
– Прекрати, Джесс. – Ничья она не дура, меньше всего – его.
– Я люблю тебя.
Слова выстрелили и пробили сердце. Он их не пустит в себя.
Он почти совсем вышел из нее, чтобы потом ударить с новой силой.
– Ты меня не остановишь, – задыхаясь, сказала она. – Я люблю тебя.
Он снова и снова набрасывался на нее жесткими, свирепыми толчками. Но остановиться не мог.
– Я люблю тебя, – повторяла она с каждым толчком, как будто вбивала эти слова в него, как он свое тело – в ее.
– Я люблю тебя, – сказала она, и земля содрогнулась, и небеса разверзлись и поразили его молнией.
Дейн закрыл ей рот, чтобы не выпускать три роковых слова, но они продолжали просачиваться в его запечатанное сердце, даже когда в нее полилось его семя. Он пьянел от этих слов и не мог заставить себя не верить им. Как же так, ведь он старался держать ее на расстоянии? Тщетно.
С ней он никогда не был и не будет в безопасности.
Femme fatale.
Что ж, бывают и худшие способы умереть.
И Carpe diem, сказал он себе, обрушиваясь на нее.
Как и следовало ожидать, из рая Дейн попал прямиком в ночной кошмар. Когда они вышли с церковного двора и стали искать карету, нелепый матч закончился нелепым техническим спором. Зрители растекались во всех направлениях, часть толпы двигалась к городу, другая – от него, к экипажам.
Они были уже близко от кареты, когда его окликнул Ваутри.
– Я подожду в карете, – сказала Джессика, снимая руку с локтя Дейна. – Сейчас от меня нельзя ожидать разумного разговора.
В себе Дейн тоже не был уверен, но понимающе хохотнул. Отпустив ее к карете, он присоединился к Ваутри.
Вскоре к ним подошли еще несколько приятелей, включая Эйнсвуда, и Дейн мгновенно был вовлечен в разговор о прискорбно слабых борцах.
В разгар речи Ваутри о спорном броске Дейн заметил, что Эйнсвуд смотрит куда-то мимо него. Уверенный, что этот тип опять уставился на Джессику, Дейн наклонился к нему, чтобы предупредить.
Эйнсвуд не заметил хмурого взгляда Дейна и ухмыляясь, сказал:
– Похоже, у твоего лакея полно хлопот.
Дейн проследил за изумленным взглядом герцога. Джессика была в карете, вне досягаемости похотливого взгляда его сиятельства.
Однако Джозеф, который в качестве первого лакея обслуживал леди Дейн, дрался с каким-то оборванцем. По виду это был карманный воришка, их, как и проституток, толпами привлекают к себе спортивные мероприятия.
Джозеф схватил оборванца за воротник, но тот вывернулся и ударил его по ноге. Джозеф взвыл. Уличный мальчишка ответил потоком ругательств, которые сделали бы честь матросу.
Дверь кареты открылась, Джессика высунулась и крикнула:
– Джозеф! Какого черта тут происходит?
Дейн был уверен, что она справится с любыми непредвиденными осложнениями, но он также понимал, что ему полагается быть авторитетной фигурой… К тому же приятели смотрят.
Сзади раздался душераздирающий крик. Джозеф вздрогнул, ослабил хватку, оборванец вырвался и кинулся бежать, но Дейн остановил его, схватив за плечо вонючей куртки.
– Ну смотри у меня, маленький…
Он замолчал, потому что мальчик посмотрел вверх.
Дейн посмотрел вниз… и увидел темное, хмурое лицо, сердитые черные глаза, узко посаженные над огромным носом-клювом.
Дейн отдернул руку.
Мальчик замер. Сердитые глаза расширились, хмурым рот открылся.
– Да, миленький, это твой папа, – донесся до него скрипучий женский голос из ночного кошмара – как я тебе и говорила. Видишь, как похож? Правда, милорд? Он очень похож на вас.
Отвратительно похож. Как будто расстояние между ними – не воздух, а двадцать пять лет, и лицо внизу – его собственное, он глядится в какое-то дьявольское зеркало.
А голос, который он слышит, – голос самого сатаны, Дейн это знал раньше, чем встретил злорадный взгляд Черити Грейвз, знал так же уверенно, как то, что она подстроила это нарочно, как все, что делала, включая рождение этого чудовищного ребенка.
Он открыл рот, чтобы засмеяться, потому что так было нужно, потому что только это ему и оставалось. Потом он вспомнил, что они не одни на этом острове кошмаров, они на сцене, разыгрывают позорный фарс перед публикой. И в числе зрителей – его жена.
Кажется, прошла целая жизнь, но это был один момент, и Дейн уже инстинктивно сдвинулся, чтобы закрыть мальчика от глаз Джессики. При этом упустил из виду мальчишку, и он в тот же миг скрылся в толпе.
– Доминик! – завизжала ненавистная мамаша. – Вернись, миленький!
Дейн стрельнул взглядом в жену; та стояла в шести метрах от него, глядя то на него, то на женщину, потом дальше, в толпу, где исчез мальчишка. Дейн шагнул к ней кинув взгляд в сторону Эйнсвуда.
Как ни был тот пьян, но понял послание.
– Господи, Черити, ты ли это, мой цветочек? – воскликнул он.
Черити побежала к карете, к Джессике, но Эйнсвуд оказался проворнее, он схватил стерву за руку и дернул на себя.
– Ну точно, ты, – громко заявил он. – А я думал, ты еще в психушке.
– Пусти! – взвизгнула она. – Я должна кое-что сказать ее светлости.
К этому времени Дейн был возле жены.
– В карету, – велел он.
У нее были очень большие, очень серьезные глаза. Она бросила взгляд на Черити, которую уводил Эйнсвуд с помощью нескольких друзей.
– Она не в своем уме, – сказал Дейн. – Не важно. В карету, дорогая.
Джессика села в карету, сложила руки на коленях, прямая как палка. Она осталась такой, когда карета тронулась, и после не произнесла ни звука, не изменила положение.
Через двадцать минут езды рядом с мраморной статуей Дейн не выдержал.
– Прошу прощения, – натянуто сказал он. – Понимаю, я обещал, что не буду смущать тебя на публике, но я не нарочно. По-моему, это очевидно.
– Я хорошо знаю, что ты произвел ребенка не нарочно. Мужчина редко об этом думает, когда трахает проститутку.
Значит, конец надеждам, что она не видела лицо мальчишки.
Мог бы догадаться, что ее острый взгляд ничего не упускает. Если она смогла разглядеть бесценную икону под слоем грязи, она легко поймет с расстояния в двадцать шагов чей это внебрачный ребенок.
Без сомнения, она видела. Джессика не придала бы значения одним лишь словам проститутки. Если бы она не видела, у Дейна был бы шанс защититься. Тогда он отверг бы обвинения Черити.
Но отвергнуть негритянскую кожу и чудовищный нос не удастся, их видно за версту. Тем более что Джессика видела его мать – белокурую и зеленоглазую.
– И не притворяйся, что не понял, что это твой ребенок, – продолжала Джессика. – Твой друг Эйнсвуд понял и быстро убрал с дороги эту женщину – как будто я полоумная и не вижу, кто передо мной. Действительно, пациентка психушки. Всем вам место в Бедламе. Забегали, как возбужденные куры, а мальчик тем временем удрал. Он был с тобой, – она укоризненно посмотрела на него, – но ты дал ему уйти. Как ты мог, Дейн?
Он уставился на нее.
Она отвернулась к окну.
– Теперь мы его потеряли, и Бог знает сколько пройдет времени, пока отыщем. Я могла бы просто крикнуть. Если бы я не ходила с тобой на церковный двор, я догнала бы его, но я не могла не то что бегать – ходила с трудом, к тому же нельзя было противоречить тебе на людях, я не смела при твоих друзьях крикнуть: «Догони его, идиот!» Никогда не видела таких шустрых мальчишек. Вот он здесь – и вот его уже нет.
Сердце превратилось в безжалостный кулак, бьющий в грудь.
Найди его. Поймай его.
Она хотела, чтобы он побежал за этим страшилищем, которое сотворил вместе с жадной и мстительной грязнулей. Она хотела смотреть на него, гладить…
– Нет! – Слово вырвалось, как ревущий запрет, рассудок Дейна стал черным и холодным.
Маленькое темное лицо, в которое он посмотрел, превратило внутренности в бурлящую яму чувств, которые он всеми силами старался удержать. Слова жены спустили лавину через эти трещины.
Но, как всегда, на защиту пришла холодная чернота и успокоила чувства.
– Нет, – повторил он уже негромко, хорошо контролируемым голосом. – Никаких поисков. Прежде всего, нечего было его рожать. Черити Грейвз хорошо знает, как избавляться от подобных «нечаянностей». Она делала это тысячу раз до меня и тысячу раз после, не сомневаюсь.
Жена побледнела и смотрела на него так же, как когда он говорил о матери.
– Но Черити редко попадались богатые аристократы, – продолжал он с той же холодной жестокостью, с какой рассказывал о матери. – Когда она обнаружила, что беременна, она знала, что ребенок либо мой, либо Эйнсвуда. В любом случае она вообразила, что пощиплет жирного голубя. Когда выяснилось, что ребенок от меня, она, не теряя ни минуты, узнала имя моего нотариуса, написала ему и предложила выдавать ей отступные в размере пятисот фунтов в год.
– Пятисот? – Лицо Джессики обрело прежний цвет. – Профессионалке? Даже не любовнице, а обычной потаскухе, которой ты пользовался на пару с приятелем? – возмущенно добавила она. – Которая для того и родила ребенка? Не респектабельной девушке…
– Респектабельной? Ты вообразила, что я – Господи! – соблазнил невинную девушку и оставил ее беременной?
Он заметил, что повысил голос, и, сжав кулаки, сдержанно добавил:
– Ты прекрасно знаешь, что я избегал связей с респектабельными феминами, пока ты не ворвалась в мою жизнь.
– Конечно, я и подумать не могла, что ты соблазнил девственницу, – решительно сказала Джессика. – Мне бы и в голову не пришло, что проститутка может завести ребенка из жадности. Даже сейчас я с трудом верю, что у женщины может быть такое извращенное мышление. Пятьсот фунтов! – Она покачала головой. – Даже герцоги не так роскошно откупаются от случайных отпрысков. Неудивительно, что ты возмущаешься. Также неудивительно, что у тебя плохое отношение к матери мальчика. Подозреваю, она из кожи вон лезла, чтобы смутить тебя. Наверное, слышала или видела, что ты пришел на матч с женой.
– Если попытается еще раз, – угрюмо сказал Дейн, – я добьюсь, что ее и ее уличное отродье вышлют отсюда.
– Дейн, одно дело – женщина, другое – ребенок, – сказала Джессика. – Он не просил ее себе в матери, как не просил, чтобы его родили. С ее стороны было очень недобрым поступком так его использовать, как она это сделала сегодня. Ребенка нельзя вовлекать в такие сцены. Но я сомневаюсь, что она думает о чьих-то чувствах, кроме собственных. Она была гораздо лучше одета, чем ее «миленький». Грязь – пустяки, мальчишки не могут оставаться чистыми дольше двух минут, но нет никакого оправдания тому, что мальчик ходит в отрепьях, когда его мать разодета, как лондонская модница. – Она подняла глаза на Дейна. – Кстати, сколько ты ей даешь?
– Пятьдесят. Более чем достаточно, чтобы кормить его и одевать, и пусть тратит на себя все, что заработает, лежа па спине. Но я уверен, что отрепья были частью представления: изобразить меня величайшим в мире негодяем. Ее беда в том, что я привык к этой роли и мнение дураков меня не задевает.
– Пятьдесят фунтов в год – это очень щедро. Сколько ему лет? Шесть, семь?
– Восемь, но…
– Достаточно большой, чтобы понимать, как он выглядит, – сказала Джессика. – Не могу простить его матери, что он так убого одет. Деньги у нее есть, а она должна знать, как себя чувствует мальчик его возраста. Не сомневаюсь, ужасно, вот почему он так разозлил Джозефа. Но она не считается с ребенком, а все, что ты мне рассказал, только убеждает меня, что она негодная мать. Дейн, я должна тебя попросить отставить в сторону чувства к ней и подумать о сыне. По закону он твой. Ты можешь отобрать его у матери.
– Нет. – Чувства успокоились, но заболела голова, и в парализованной руке пульсировала острая боль. Физическую боль Дейн не мог заморозить и успокоить. Он не мог думать. Даже если сможет рассуждать хладнокровно, он все равно не найдет такого объяснения своему поведению, которое ее удовлетворит.
Не надо и пытаться объяснять, сказал он себе. Он никогда не сможет заставить ее понять. К тому же Дейн не хотел, чтобы она догадалась, что он почувствовал, когда посмотрел на это лицо – как будто посмотрелся в дьявольское зеркало.
– Нет, – повторил он. – И хватит суетиться, Джесс. Ничего этого не случилось бы, если бы ты не настояла на поездке на этот треклятый матч. Господи, когда ты со мной, я шагу не могу ступить, чтобы у меня не отразилось все на лице. Неудивительно, что у меня разболелась голова. То одно, то другое. Женщины. Всюду женщины. Жены, Богородицы, матери, шлюхи и… и ты, вы все доведете меня до смерти.
В это время Роуленд Ваутри снял ответственность за Черити Грейвз с Эйнсвуда и остальных и вел ее в гостиницу, где она остановилась, по ее словам.
Ей не полагалось жить в гостинице в Девонпорте. Ей полагалось быть там, где он ее оставил два дня назад, в Ашбуртоне, где она ничего не сказала про Дейна и его внебрачного сына. Все, что она сделала, это ввалилась в общую комнату и села за столик вместе с парнем, с которым, казалось, была знакома. Через какое-то время парень ушел, товарищи Ваутри разошлись по своим делам, а он почему-то остался с ней за одним столом и купил ей кружку эля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30