– Она умерла от лихорадки. Он это тоже записал, – удивленно сказал Дейн.
– А кто записал о смерти отца? Это не твой почерк.
Дейн пожал плечами.
– Наверное, секретарь или викарий. – Он оттолкнул ее руку и захлопнул старинную Библию. – Если хочешь узнать семейную историю, у нас целые тома на полках в конце комнаты. Записано дотошно, чуть ли не со времен римских завоевателей.
Джессика снова открыла Библию.
– Ты глава семьи и теперь должен вписать меня, – ласково сказала она. – Ты обзавелся женой и должен зафиксировать это.
– Должен, причем сию минуту? – Дейн поднял брови. – А что, если я решу не оставлять тебя женой? Мне что, возвращаться и вычеркивать?
Джессика отошла от книжной стойки к письменному столу, взяла перо и чернильницу и вернулась к нему.
– Хотела бы я посмотреть, как ты от меня избавишься.
– Могу получить аннулирование брака, – сказал Дейк. – На том основании, что в момент совершения контракта был душевнобольным. Только позавчера по этой причине аннулировали брак лорда Портсмута.
Но он взял у нее перо и превратил в целую церемонию процесс записи о браке, написав это размашистым почерком и украсив завитушками.
– Ах как красиво, – сказала Джессика и наклонилась, приглядываясь. – Спасибо, Дейн. Теперь я вошла в историю Баллистеров. – Она постаралась, чтобы груди плотно легли ему на руку.
Дейн это почувствовал. И отпрянул, как от горячих углей.
– Да, ты обессмертила себя в этой Библии, – сказал он. – Как я понимаю, теперь ты потребуешь портрет, и мне придется одного из предков отправить в кладовку, чтобы освободить место для тебя.
Джессика надеялась, что ванна, обед и пара бокалов вина успокоят его, но он опять был таким же ершистым, как при въезде в ворота Аткорта.
– В Аткорте есть призраки? – спросила она со старательным безразличием, подходя к книжным полкам. – Должна ли я приготовиться к звону цепей, или жуткому вою среди ночи, или к дамам и джентльменам в старинных нарядах, которые будут бродить по коридорам?
– Господи, нет! Кто вбил тебе в голову всю эту чушь?
– Ты. – Она приподнялась на цыпочки, разглядывая корешки книг. – Не могу понять, ты накачиваешь себя для того, чтобы сказать мне какую-то гадость или сам ожидаешь гадостей? Я подумала, что, может, какие-то духи Баллистеров появляются в самый неподходящий момент?
– Ни на что я себя не накачиваю. – Дейн подошел к камину. – Я вполне спокоен, как и должен быть в своем проклятом доме.
Где историю семьи рассказал учитель, а не отец. Где мать умерла, когда ему было десять лет от роду… и ее потерю он до сих пор переживает. Где есть огромная старинная семейная Библия, которую он ни разу не раскрывал.
Джессика подумала: а знал ли он имена умерших двоюродных сестер и братьев, или только что впервые их прочитал, как и она?
Она взяла красивый том Байрона в дорогом переплете.
– Это мог купить только ты, – сказала она. – Последние песни «Дон Жуана» вышли всего четыре года назад. Не знала, что ты любишь Байрона.
– Не люблю. Я познакомился с ним, когда был в Италии. Купил эту вещь, потому что автор – испорченный парень, а содержание книги непристойно, по общему мнению.
– Иными словами, ты ее не читал. – Джессика открыла книгу и выбрала строфу из первой песни.
Вполне корректен был ее супруг
Пятидесяти лет. Оно обычно,
Но я бы променял его на двух
По двадцать пять. Ты скажешь – неприлично?
Твердый рот Дейна дернулся. Джессика пролистала несколько страниц.
Она вздохнула, вспыхнула, смутилась,
Шепнула: «Ни за что!» – и… согласилась.
На третьей песне Дейн отошел от камина. На одиннадцатой сел рядом с ней. К четырнадцатой вальяжно вытянулся, подложив под голову диванную подушку, а под ноги – мягкую скамеечку. В процессе чтения его увечная левая рука каким-то образом очутилась на ее колене. Джессика сделала вид, что этого не заметила, и продолжала читать – о горе Дон Жуана при прощании с родиной, о его решении исправиться, о его неувядающей любви к Юлии, о том, что он никогда ее не забудет и ни о ком, кроме нее, не будет думать.
Но нет лекарства от болезни мозга.
Корабль накренился, и его стошнило.
Дейн фыркнул.
«Скорей туманом станет океан,
И в океане суша растворится!»
(Тут ощутил он приступ тошноты.)
«О Юлия! (А тошнота сильнее.)
Предмет моей любви, моей тоски!
Баттиста! Педро! Где вы, дураки?..»
Если бы она читала это одна, как накануне вечером, она бы засмеялась, но ради Дейна прочитала любовные вопли Дон Жуана с мелодраматичной мукой, что только усилило эффект от описания морской болезни.
Она делала вид, что не замечает, что рядом с ней большое тело сотрясается от молчаливого смеха и что ветерок от полузадушенного смешка щекочет ее макушку.
«Возлюбленная Юлия, услышь…»
(Но далее невнятно из-за рвоты.)
Ветерок коснулся уха, и Джессике не надо было поднимать голову, чтобы понять, что Дейн наклонился и смотрит в книгу. Она перешла к следующей песне, чувствуя над, ухом его теплое дыхание.
– «Еще вздыхал бы долго Дон Жуан…»
– «Но лучше всяких рвотных океан», – торжественно закончил он.
Тогда она разрешила себе поднять глаза, и он тут же отвел взгляд в сторону. Суровое красивое лицо стало непроницаемым.
– Не могу поверить – ты купил книгу и ни разу ее не читал! Ты понятия не имел, что теряешь, верно?
– Я уверен, что веселее слушать, как ее читает женщина. И уж конечно, меньше труда.
– Тогда буду читать тебе регулярно. Я сделаю из тебя романтика.
Он отодвинулся, бессильная рука упала на диван.
– Ты называешь это романтикой? Байрон – законченный циник.
– В моем словаре романтика – не слезливые и слащавые сантименты, а блюдо, приправленное карри, наперченное волнением, юмором и здоровой долей цинизма. – Джессика опустила ресницы. – Я думаю, из тебя получится отличное блюдо, Дейн, после небольшой подгонки.
– Ты собралась подгонять меня?
– Разумеется. – Она похлопала его по руке. – Брак требует подгонки с обеих сторон.
– Но не этот брак, мадам. Я заплатил – причем с огромной переплатой – за слепое подчинение, а это…
– Естественно, ты хозяин в своем доме. Я никогда не встречала человека, более приверженного желанию подчинять себе всё и вся, но даже ты не в состоянии думать обо всем или искать то, чего не знаешь. Смею сказать, в браке есть много положительных сторон, о которых ты не подозреваешь.
– Только одна, – сказал он и прищурился. – И уверяю вас, миледи, я о ней уже думал. Часто, потому что это единстве иное…
– Сегодня утром я придумала средство против твоего недомогания, – сказала она, подавив приступ раздражения и тревоги. – А ты думал, что средства нет. Только что благодаря мне ты открыл Байрона. Это подняло тебе настроение.
Дейн отпихнул скамейку для ног:
– Понятно, вот о чем ты хлопочешь – повеселить меня. Смягчить, или хотя бы попытаться.
Джессика закрыла книгу. Она принимала решение быть терпеливой, исполнять свой долг, заботиться о нем, потому что он в этом крайне нуждается, хоть сам этого не понимает. Теперь она удивлялась, зачем хлопочет. После вчерашней ночи, после этого утра, после того, как он изгнал ее на дальний конец длиннющего стола, этот болван имеет бесстыдство сводить ее сверхчеловеческие усилия к попыткам манипулировать им. Ее терпение лопнуло.
– Попытаться… умаслить… тебя. – Она с трудом вытаскивала из себя слова, они бились внутри, наполняя сердце возмущением. – Самоуверенный олух, неблагодарная тварь.
– Я не слепой и знаю, чего ты добиваешься, и если ты думаешь…
– И если ты думаешь, что я не смогу заставить тебя есть с моей руки, если этого захочу, то подумай получше, Вельзевул.
Наступило короткое грозное молчание.
– С твоей руки, – очень тихо повторил он.
Она знала этот тон и то, что он сулит, и в голове раздался крик: «Беги!» Но остальная часть мозга раскалилась oт злости. Медленно, осторожно она положила левую руку на колено ладонью вверх, указательным пальцем правой руки нарисовала в центре кружок.
– Вот отсюда, – сказала она так же тихо, как он, и рот ее насмешливо скривился. – Так вот, Дейн. С ладошки. А потом, – она постучала по центру круга, – я заставлю тебя ползти и умолять.
Опять по комнате прогромыхала тишина, и она даже удивилась, почему книги не попрыгали с полок. А потом она услышала ответ – единственный, которого она не ожидала, и единственный, как она сразу поняла, который должна была предвидеть.
– Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься это сделать.
Рассудок пытался ему что-то сказать, но Дейн слышал одно – ползти… и умолять. Все, что он слышал, – это насмешку в ее тихом голосе, и его скрутила ярость. И тогда он закрылся в бессильной злобе, зная, что так он недоступен обидам. Он не полз и не умолял, когда в восьмилетнем возрасте его мир разбился вдребезги, когда единственное существо, которое его любило, убежало от него, а отец выставил его из дома. Этот мир пихал его лицом в уборную, насмехался, унижал и бил. Мир отшатнулся от него, заставил платить за каждую малость, дающую счастье, мир старался забить его, но он не подчинился, и миру пришлось жить вместе с ним на его условиях.
И ей придется. Он вынесет все, что потребуется, чтобы ее этому научить.
Дейн подумал о скалах, на которые ей указал несколько часов назад. Веками по ним бьют дожди, но никакие ветра и холода не могут их ослабить или сокрушить. Так и он. Он превратил себя в камень, и если она будет двигаться, то не найдет на нем ни единой точки опоры или зацепки. Она на него не взберется, как не расплавит его и не сокрушит. Джессика опустилась возле него на колени, он ждал, она была неподвижна. Дейн знал, что она выжидает. Не слепая же она и распознает камень. Может быть, она уже поняла свою ошибку… и скоро, вот сейчас, откажется от своих слов. Она подняла руку и дотронулась до его шеи – и тут же отдернула руку, как будто, как и он, почувствовала проскочивший между ними разряд.
Хотя Дейн упорно смотрел прямо перед собой, боковым зрением он видел, что она озадачена; нахмурилась, посмотрела на свою руку, потом взгляд задумчиво переместился на его шею.
А потом она придвинулась, одно колено направила ему за спину, вплотную к ягодице, другое вдавила ему в бедро, закинула правую руку ему на плечи, левой провела по груди и подтянула его ближе к себе. Губы коснулись чувствительного места в уголке глаза, в это же время круглая попка уселась на его руку.
Он изо всех сил держался жестко, сосредоточился на том, чтобы ровно дышать и не выть.
Она была такая теплая, мягкая, ее яблочный запах окружил его сетью, как будто мало ему было той ловушки, в которую его завлекло нежно закругленное тело. Полураскрытые губы спустились по щеке, прошлись по неподатливой скуле и забрались в уголок рта.
«Вот дурак!» – молча выругался он. Ведь знал, что она не отказалась от своего вызова и что ему не уйти невредимым из этого столкновения.
Он в сотый раз шел в ловушку, на этот раз еще худшую. Он не мог упиваться ее сладостью, потому что это означало бы сдаться, а он не сдается. Он должен быть неподвижен как гранит, когда мягкая попка поднимается и опускается на его руке, а теплое дыхание, теплые губы дразнят легкими поцелуями.
Дейн оставался монолитом, когда она нежно дохнула ему в ухо и от этого вздоха вскипела кровь. Он остался внешне неподвижный, внутренне совершенно несчастный, когда она медленно развязала узел галстука и стянула ею с шеи.
Дейн видел, как он выпал из ее пальцев, и некоторое время пытался сосредоточиться на белой кучке у ног, но она целовала его в шею и просовывала руку под рубашку. Он не мог остановить на чем-то взгляд или мысль, потому что повсюду была она; его охватил жар, била дрожь.
– Ты такой гладкий, – голос доносился сзади, дыхание щекотало затылок, она гладила его по плечам, – как полированный мрамор, только теплый.
Дейн был в огне, а ее низкий неясный голос был маслом, разжигавшим пламя.
– И сильный, – продолжала она, а руки-змеи скользили по мышцам, которые от ее прикосновения напрягались и подрагивали.
Он, как огромный слабый глупый бык, тонул в трясине, его соблазняла девственница.
– Ты можешь поднять меня одной рукой, – продолжал гортанный голос. – Я люблю твои большие руки. Я хочу, чтобы они были на мне. Повсюду, Дейн. – Кончик языка скользнул в ухо, и он затрепетал. – Прямо на коже – вот так. – Под батистовой рубашкой пальцы прижались к тяжело бьющемуся сердцу. Большой палец скользнул по напряженному соску, и Дейн зашипел сквозь зубы.
– Я хочу, чтобы ты то же делал со мной, – сказала Джессика.
Он хотел, о, как он хотел, Пресвятая Дева Мария! Побелели костяшки стиснутых пальцев, заныли сжатые зубы, но все это было ничто в сравнении со злобным бурлением в чреслах.
– Что делал? – с трудом выдавил он. – Предполагается… что я должен был… что-то чувствовать?
– Негодяй. – Джессика убрала руку, и он почувствовал дрожь облегчения, но не успел еще раз вздохнуть, как она подобрала юбки и уселась верхом ему на колени. – Ты меня хочешь. Я это чувствую, Дейн.
Трудно было не почувствовать. Между вздыбленной мужской плотью и теплой женской был только слой шерсти и полоска шелка. Помоги ему Бог! Там чулки выше колен, дальше подвязки, над ними шелковистая кожа. У него даже скрючились пальцы искалеченной руки.
Как будто прочтя его мысли, Джессика взяла его левую руку и положила ее на юбку. «Под нее! – хотелось крикнуть. Чулок, подвязка, сладкая шелковая кожа… – Пожалуйста…»
Он сжал губы. Он не будет умолять, он не поползет.
Джессика толкнула его, и он опрокинулся на диванную подушку. Все силы были отданы тому, чтобы не закричать.
Он увидел, что ее рука движется к завязкам лифа.
– Брак требует приспосабливаться, – сказала она. – Если ты хочешь проститутку, я должна действовать как она.
Дейн пытался закрыть глаза, но на это не было сил. Он был прикован к созерцанию изящных пальцев и их порочной работе… крючки и завязки прочь… ткань соскользнула… выпуклости молочной плоти вырвались из-под кружев и обвисшего шелка.
– Я знаю, мои достоинства не так обильны, как те, к которым ты привык, – сказала она и стянула лиф до талии.
Он увидел две луны, алебастрово-белые и гладкие. Во рту пересохло, голову как будто набили шерстью.
– Но если я буду близко, может быть, ты не заметишь разницу. – Она приподнялась и наклонилась к нему… близко, слишком близко.
Один напряженный розовый бутон был в дюйме от его губ… запах женщины щекотал ноздри, кружил голову.
– Джесс, – в муке прохрипел Дейн.
Сдавленно вскрикнув, он притянул ее к себе и захватил рот, блаженный оазис… «О да, пожалуйста…» И она раздвинула губы в ответ на яростную мольбу. Он жадно впился в нее, иссохший, горящий, и она остужала его и воспламеняла одновременно. Она была и дождь, и горячий бренди.
Он провел рукой по узкой податливой спине, она содрогнулась, выдохнула ему в рот, прошептала:
– Как я люблю твои руки.
– Sei bella, – хрипло ответил Дейн и сжал ее талию. Тугая, гибкая, но такая маленькая в его большой руке.
И всей ее было очень мало, но он ее хотел такую, какая она есть. Голодный рот блуждал по лицу, по плечам, шее. Он потерся щекой о бархатные склоны груди, сунул нос в долину между ними, язык метнулся к розовому соску. Он захватил его губами и, держа ее содрогающееся тело, лаская, сосал. Над его головой раздался испуганный вскрик, но Джессика ерошила ему волосы, гладила по голове, и он знал, что она вскрикнула от возбуждения, а не от боли.
Дьяволице понравилось!
Разгоряченный, обезумевший, Дейн понял, что может взять ее.
Сердце рванулось в галоп, в голове помутилось, но он призвал на помощь остатки самоконтроля и, вместо того чтобы накинуться на нее, продолжил осаду другой груди, медленнее и бережнее.
– Ох! О Дейн! Пожалуйста. – Пальцы непроизвольно двигались по плечам и шее.
Да-да, умоляй! Он осторожно сжал сосок зубами.
– Господи, пожалуйста. Нет. Да. Ох! – Джессика беспомощно извивалась под ним, то прогибаясь, то пытаясь выкрутиться.
Его рука скользнула под мятую, сбившуюся юбку и погладила шелковистую кожу. Джессика застонала.
Он отпустил ее грудь, и она впилась в него губами, он ей ответил, вгоняя толчки наслаждения в жадный рот. Упиваясь поцелуем, Дейн в то же время рукой погладил по чулку вниз и вверх, ловко развязал подвязку и, стянув чулок, скользнул по ноге и схватил круглую ягодицу.
Джессика чуть отодвинулась, часто и неровно дыша.
Все еще сжимая ягодицу, Дейн сместился, сдвинув ее вместе с собой, так что она оказалась лежащей, на боку между ним и стенкой дивана. Целуя, он почувствовал, что она напряглась, но постарался отвлечь ее нежным поцелуем, в то же время гладя и подбираясь рукой к ее девственному входу.
Джессика отворачивалась от его рта, но нет, он не даст ей сбежать, он не может не ласкать ее прекрасную тугую кожу… спутанные шелковые завитки… теплую сладкую женственность… скользкую, как масло, изысканное свидетельство ее желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30