пар над одеждой так и клубился. Розамунда сняла башмаки и вытряхнула из них воду. Она мечтала о ванне и чистых простынях. Тут же ей придется довольствоваться жестким соломенным тюфяком, и хорошо, если там не окажется блох.
До Бернема теперь было уже просто рукой подать, и нетерпение ее усилилось в предвкушении долгожданной встречи. Скорее бы обнять и расцеловать его. Она потрогала спрятанное на груди письмо, которое она положила в не пропускающий воду промасленный мешочек. Письмо истрепалось на сгибах, а многие буквы расплылись от пролитых над ним слез. Ну как ее угораздило пойти на поводу у своей проклятущей ревности и так жестоко оттолкнуть Генри?
– Миледи, – вдруг раздалось рядом с нею. Стряхнув в себя дрему, охватившую ее от тепла и сытной еды, Розамунда вскинула голову. Перед ней стоял укутанный в темный плащ мужчина, лица его не было видно из-за надвинутого низко капюшона.
– Да? – сказала она.
– Вы леди Розамунда, хозяйка Рэвенскрэга?
– Да, это я. – Сердце Розамунды быстро забилось. Что нужно от нее этому человеку? И откуда он ее знает?
– Мне сказали, чтобы я искал вас в гостиной у очага. Поганая погодка, что и говорить. Простите, что помешал, но придется вас огорчить: один из ваших людей ранен. Он лежит в конюшне, требуется ваша помощь.
Еще больше растревожившись, Розамунда поднялась. Она едва не падала от усталости, ноги гудели.
Розамунда взглянула на Марджери: та крепко уснула, и Розамунда не стала ее будить.
Мужчина повел Розамунду через запасной выход, он был знаком со всеми слугами, которые им попадались по пути. Дождь перестал, но дул отвратительный ветер. Незнакомец почтительно придержал перед нею дверь.
В гостиничном дворе было полно повозок и лошадей. Конюшня располагалась где-то справа. Провожатый Розамунды, прихватив оставленный у двери факел, повел ее в глубь двора. Розамунда ломала голову, с кем же из солдат приключилась беда… Хоть бы все обошлось. Только бы это был не Уилл, тот, который родился в Чешире. Чеширец нарисовал им такую карту, в которой никому, кроме него, не разобраться.
– А что с ним стряслось? – спросила Розамунда, прибавив шагу, чтобы не отставать от человека в черном.
– Он здесь, миледи, на соломе лежит, – пробормотал, понизив голос, незнакомец.
Розамунда с опаской вошла в темное стойло. Вскоре свет факела выхватил из мрака распростертую на полу фигуру. Розамунда живо наклонилась, пытаясь разглядеть лицо пострадавшего.
– Уилл, это ты? – спросила она и тут же, вскрикнув, отпрянула, но лежащий мгновенно вскочил и зажал ей рот.
– Нет, лапушка, это не Уилл, – сказал Стивен, повалив ее в кучу соломы.
Глаза Розамунды округлились от страха: вокруг стояли люди Стивена. Какая же она дура! Что толку теперь злиться на себя: они ловко ее заманили. Но откуда здесь взялся Стивен? И откуда он знал, где ее можно найти?
Она даже не могла кричать: ей вставили в рот кляп. Стивен уселся и стал стряхивать с ее плаща соломенную труху.
– Наконец-то мы свиделись, лапушка. Я было уж всякую надежду потерял на то, что Господь услышит мои мольбы, – произнес он с благоговением, столь неожиданным для его нрава и повадок.
Розамунда замычала, пытаясь позвать на помощь. Стивен стал поднимать ее на ноги, и она со всей силы его ударила. В ответ он лишь улыбнулся – глуповатой блаженной улыбкой, которую она хорошо помнила еще с того раза, – улыбкой, от которой у нее стыла в жилах кровь. Он будто и не замечал ее сопротивления, погруженный в мир собственных фантазий.
– Дивуешься, небось, как мне удалось тебя найти. Знай, любимая: с того дня, как ты покинула Йорк, я следил за каждым твоим шагом. И нынче мне тоже повезло – я увидел тебя на дороге. Хочешь назову все гостиницы, в которых ты останавливалась? Но это все теперь неважно. Главное, мы опять вместе.
Стивен поднялся и навис над ней: его огромное тело заслонило мятущееся пламя факела.
– Вот, на юг пробираемся, я возьму тебя с собой. Теперь-то я уж нипочем тебя не выпущу.
Розамунду, точно куль, запихнули в повозку, предварительно завернув в грубое одеяло. Мокрый снег облепил верх повозки. Мужчины сгрудились, пытаясь укрыться от хлещущих в лицо струй, смешанных со снегом.
Розамунда лежала в кромешной темноте, зажатая со всех сторон мешками с житом. Куда ее везут? Опять ее настиг с таким трудом забытый Йоркский кошмар…
Генри едва не свалился – нечаянно задремал прямо в седле. Черт, до чего же он устал. Они ехали почти целую ночь, чтобы соединиться с основными силами ланкастерцев. По его сведениям, войско Маргариты движется к югу, сметая все на своем пути миль эдак на тридцать. Такова отплата дикарям-шотландцам – хотя бы этими погромами…
Давно бы пора наткнуться на походные фуры и солдат. Наверное, Генри слишком круто взял на запад. Им ведь пришлось сделать огромный крюк – у Честера началось половодье. Проклиная себя, Генри понял, что они заплутали.
Кто-то впереди зычно крикнул, что видит войско. Генри поднял вверх руку, останавливая солдат. Сзади, на расстоянии нескольких миль, остановилась на привал главная часть его армии, под началом де Джира и Аэртона.
Встреченное войско было внушительным, шли воины, как положено, несли знамена, однако из-за ветра шелковые полотнища завернулись вокруг древков, и Генри не мог разобрать, что за герб на них вышит… Дерзнув предположить, что армия йоркистов никак не может в данный момент разгуливать по уэльским границам, он приказал своим людям пойти навстречу, велев им на всякий случай выставить перед собою белый флаг: повстречавшиеся им солдаты так и ощетинились пиками да мечами.
К счастью, войско и впрямь оказалось союзным, под командованием графа Пембрука и графа Уилтшира. Генри пристроил свои отряды к союзникам, тоже измученным поисками главных сил.
Многие из тех, кого Генри нанял в Йоркшире, давно поразбежались, не присоединившись, однако, к войску противника. Оно и понятно: солдат заждались домашние. Кроме того, многие до сих пор руководствовались старинным феодальным законом – служить лорду сорок дней в году. Если учесть, сколько месяцев прошло и до, и после Уэйкфилдского сражения, они отслужили на много лет вперед. Генри не винил солдат. Лорды, и те уходили домой, уводя с собою целые отряды, он и сам не раз ловил себя на желании сделать то же самое.
Разведчики скоро обнаружили армию, только другую… графа Марчского, старшего сынка покойного Йорка, теперь он хотел завоевать престол. Он засел в Герефордшире, горя неистовым желанием перехватить противников и напасть на них со стороны Уэльса. В войске Пембрука были не только валлийцы, но и бретонцы, и французы, и ирландцы. Молодому Эдуарду это было прекрасно известно. Если всем им позволить соединиться с армией Маргариты, надежды на победу ему не остается никакой. После оглушительного разгрома на Уэйкфилдском поле встреча со столь грозным врагом будет означать конец.
Итак, чуть в сторону к югу, у самого Уигмора, их поджидают йоркисты. Весть о грядущем сражении Генри воспринял с философским спокойствием. Они уже почти год в походах, а битва была всего одна, в Уэйкфилде. Следовало ожидать, что Эдуард что-то предпримет, тем более теперь, когда он жаждет отомстить за отца и брата.
Раньше Генри всегда готов был помериться силами с врагом, но после того, как он встретил Розамунду… Кто бы мог подумать, что он способен так влюбиться, до умопомрачения. Он и не предполагал, что способен испытывать чувство такой силы… и к кому? К собственной жене, даже не к любовнице. К жене, хотя каждая пытается перетянуть его на свою сторону. Получила ли Розамунда его отчаянное письмо, которое он написал в одну из ночей, в минуту лютой по ней тоски, когда сердце его изнывало от боли, а тело от желания. Свежих девчонок вокруг сколько угодно. Раньше он, не колеблясь, насладился бы любой. Но теперь он не мог не думать о том, что его неверность причинит Розамунде страдание, и эти мысли понуждали его презреть постыдные порывы. Услышав как-то песенку о потерянной любви, которую распевал сладкоголосый менестрель, он был тронут до слез. Ох и подивился он своей чувствительности, подумав, что, пожалуй, не пережил бы, если бы Розамунда ушла от него.
Может, он просто стареет? Оттого его больше не тянет и на поле боя. Того и гляди, станет таким же мнительным, как сэр Исмей, которому перед каждым сражением мерещится скорая гибель… Он нахмурился, признаваясь себе, что молодая удаль и уверенность в том, что его никогда не настигнет вражеская стрела или меч, куда-то подевались. Генри дьявольски испугался, не узнавая самого себя.
Поплотнее запахнувшись, он отправился по чавкающему под ногами болотцу в палатку сэра Исмея. Откуда-то из глубины бивака доносилось пение валлийцев, кто-то у них там играл на арфе.
– Милости прошу, мой мальчик. Выпей со мной вместе, – пригласил старый любитель пиров. Он сидел, опустив ногу в таз с горячей водой, пытаясь припарками утишить боль, которая разыгралась из-за промозглого холода. – Как ты думаешь, неужто эти недоумки затеют драку в такую непогоду? Неужто они не могли дождаться тепла?
– В самом деле. – Генри расхохотался, усаживаясь на койку. Но втайне у него защемило сердце: он вдруг заметил, как резко постарел его тесть. Глубокие морщины бороздили обветренное лицо, увядшие губы были горько поджаты, их почти не было видно. Лишь черные глаза загорались огнем, когда он говорил, – только они еще оставались молодыми. Год напролет сэра Исмея мучил ревматизм, а зима, проведенная в палатке, усугубила его страдания.
– Проклятая старость, – проворчал сэр Исмей, нетерпеливым жестом приказывая ординарцу налить в кружки подогретого эля.
Эль был хорош: крепкий и горячий. Генри жадно отхлебнул, предвкушая, как по животу разольется сейчас живительное тепло, как потом оно согреет каждую жилочку.
Пение валлийцев стало громче. Сэр Исмей брезгливо скривил рот.
– О чем воют эти иноземцы? Да еще так тоскливо?
– Кто их разберет… Оплакивают родной дом или потерянную любовь.
Сэр Исмей насмешливо фыркнул:
– Любовь – вещь полезная, лучший способ разогреть молодецкую кровь и достойная цель, во имя которой любой влюбленный олух готов биться насмерть.
Какое-то время они обсуждали предстоящую битву и состояние армии, ни тот, ни другой и словом не обмолвились о том, что завтрашний бой может оказаться в их жизни последним. Однако Генри явственно видел: эта мысль непрестанно гложет его тестя – слишком уж сосредоточенно было его лицо, слишком тяжко поникла седая голова.
– Да сохранит тебя завтра Господь, Генри, – нарочито грубоватым голосом сказал сэр Исмей и с усилием поднялся, чтобы проводить зятя. – Держись поближе ко мне – если удастся.
Генри крепко пожал ему руку, и они обменялись долгим взглядом, разом посмурнев.
– Обещаю, отец.
Сэр Исмей был тронут таким обращением.
– Спасибо, сынок. – Он вдруг крепко обнял Генри, клюнув его в щеку жесткими губами.
– Спокойной ночи. – Генри смущенно закашлялся и вышел в холодную туманную ночь. Белые клочья клубились между палаток, тянулись вдоль дороги. Кругом гнилые, промозглые болота – вот где им на этот раз пришлось разбить лагерь…
Сцена прощания с сэром Исмеем тронула его и удивила. Генри не оставляло чувство, что старый вояка распрощался с ним… Генри вздрогнул: лично сам он всегда запрещал себе думать о смерти, что же теперь? Наверное, это из-за волнения перед боем. Прочь, прочь предательские мысли!
* * *
Войско йоркистов стояло в местечке Уиг Марш, у речки Ривер Лаг. В это время года она достигает в ширину двадцать футов. Было второе февраля – Сретение, и всем было не по себе: великий грех зачинать в святой день душегубство. Враг их расположился среди полей у деревушки Кингсленд. Обе армии были полны сил и стояли всего в трех милях от Уигморского замка, где была нынче резиденция Эдуарда.
Утро выдалось холодным, белый туман плотно окутывал болотистую землю. Лишь в десять утра солнцу удалось пробить белесую броню тумана, а потом в небесах свершилось нечто невообразимое: там сияло целых три солнца! Ропот ужаса пронесся по рядам выстроившихся солдат: сам Господь упреждал их своим знамением, запрещал им проливать кровь в святой день. Однако Эдуард быстро переиначил все в свою пользу, объявив, что это, конечно же, знак Святой Троицы, предвещающий им победу над королем.
Ланкастерцы медленно надвигались со стороны Престейна, недоумевая, куда подевалась вражеская армия. Вскоре крик ужаса эхом прокатился и по их рядам: сквозь прогалины в тумане они тоже увидали три солнца. И еще сквозь поредевшую туманную дымку они увидели, наконец, пропавшее вражье войско, но странный у него был вид: йоркисты, все как один, стояли на коленях и молились (это они возносили Господу благодарность за обещанную победу).
Потрясенные чудом и столь единым молитвенным порывом огромной армии, ланкастерцы остановились. Они никак не ожидали, что после сокрушительного разгрома в Уэйкфилдской битве Эдуард так скоро оправится и соберет такую силищу: армия его растянулась далеко-далеко за реку, целиком заняв заболоченную низину.
Генри повел людей дальше. Три солнца и обуявший йоркистов молитвенный экстаз мало его трогали, его очень тревожило другое – уж очень невыгодна была позиция его войска. Теперь нужно было либо переправляться через реку, либо идти вправо до самого Леоминстера – чтобы обогнуть врага…
Йоркисты встали с колен, и Генри подошел наконец вплотную… Битва, вошедшая в предания под названием Битва у Мортимер Кросс, грянула.
Зайдя с правого фланга, Генри нашел мелководное место и начал переправу. Тучи стрел понеслись со стороны йоркистов, прикрытых высоким берегом. Эта мощная атака доказывала, что Генри нашел самое удачное место для переправы, иначе Эдуард столь тщательно его бы не охранял. Перебрались, но с огромными потерями…
Но настоящая рубка началась, когда противники схлестнулись лицом к лицу на Уиг Марш, кровавая и яростная. По английском обычаю Генри спешился с коня и сражался неподалеку от сэра Исмея и Мида Аэртона. Поверженные враги падали бездыханными на землю, но и ланкастерцев становилось все меньше. Самое место боя таило гибель: ноги дерущихся, прикрытые стальными пластинами, скользили, их по щиколотку засасывало в болотную жижу. Четыре часа противники яростно изничтожали друг друга мечами, копьями, палицами, бердышами. Скрежет и звон металла сотрясал воздух, смешиваясь с криками боли и предсмертными стонами. Солдат качало от усталости, но перевеса не было ни на чьей стороне: противники просто продолжали бесцельно друг друга истреблять.
Генри и его людей оттесняли все дальше вправо, отрезая его от основных сил, которыми командовал сэр Пембрук. Генри и его люди продолжали удерживать за собой это проклятое болото, совершенно не ведая, на чьей же все-таки стороне перевес. Доспехи Генри были протаранены в нескольких местах, шлем покосился от тяжкого удара палицы – голова его до сих пор гудела.
Рядом с ним с азартом крушил врагов Аэртон, словно не замечая своих кровавых ран, левая рука бессильно повисла, перебитая копьем. Сэр Исмей, стоически преодолевая усталость, продолжал сражаться, почти не глядя на противников сквозь усталый прищур. А стрелы все летели и летели, пробивая бреши в латах, вызывая вопли ярости и боли, повергая измученных солдат в маслянистую вязкую трясину, с которой тоже было все труднее сражаться…
Генри услышал за своей спиной сдавленный крик: сэр Исмей споткнулся, и тут же его обступила целая свора йоркистов и принялась терзать, с особым тщанием стараясь стащить с него шлем. Его верный капитан Хартли прикрыл хозяина собой и тут же был убит. Крикнув своим людям, чтобы поддержали его, Генри ринулся на помощь, круша направо и налево чудовищным своим мечом, пробиваясь к поверженному старику, не щадя вражеских рук и ног. Под его напором свора отступила.
Генри опустился подле сэра Исмея на колени и попробовал стащить с него шлем, пробитый в нескольких местах. Когда это наконец ему удалось, Генри увидел на голове тестя страшные зияющие раны. Солдаты лорда Рэвенскрэга самоотверженно продолжали оттеснять от него йоркистов, и вскоре битва продолжалась уже где-то в стороне.
Генри осторожно положил голову сэра Исмея к себе на колени, утирая своим плащом кровь и пытаясь определить, насколько опасны нанесенные тестю раны. Старый воин был все еще в сознании. Немного погодя ему даже удалось разлепить веки и горько усмехнуться окровавленными губами.
– Я благодарю Господа за то, что он послал мне тебя, мой мальчик, – хрипло выдавил сэр Исмей.
Торопясь воспользоваться отвоеванной его подчиненными передышкой, Генри снял с себя шлем и вытер потное лицо полой плаща. Он взглянул на небо и поразился: оказывается, солнце уже клонилось к закату. Не желая получить в затылок неприятельскую стрелу, Генри опять торопливо натянул шлем и затянул ремешки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
До Бернема теперь было уже просто рукой подать, и нетерпение ее усилилось в предвкушении долгожданной встречи. Скорее бы обнять и расцеловать его. Она потрогала спрятанное на груди письмо, которое она положила в не пропускающий воду промасленный мешочек. Письмо истрепалось на сгибах, а многие буквы расплылись от пролитых над ним слез. Ну как ее угораздило пойти на поводу у своей проклятущей ревности и так жестоко оттолкнуть Генри?
– Миледи, – вдруг раздалось рядом с нею. Стряхнув в себя дрему, охватившую ее от тепла и сытной еды, Розамунда вскинула голову. Перед ней стоял укутанный в темный плащ мужчина, лица его не было видно из-за надвинутого низко капюшона.
– Да? – сказала она.
– Вы леди Розамунда, хозяйка Рэвенскрэга?
– Да, это я. – Сердце Розамунды быстро забилось. Что нужно от нее этому человеку? И откуда он ее знает?
– Мне сказали, чтобы я искал вас в гостиной у очага. Поганая погодка, что и говорить. Простите, что помешал, но придется вас огорчить: один из ваших людей ранен. Он лежит в конюшне, требуется ваша помощь.
Еще больше растревожившись, Розамунда поднялась. Она едва не падала от усталости, ноги гудели.
Розамунда взглянула на Марджери: та крепко уснула, и Розамунда не стала ее будить.
Мужчина повел Розамунду через запасной выход, он был знаком со всеми слугами, которые им попадались по пути. Дождь перестал, но дул отвратительный ветер. Незнакомец почтительно придержал перед нею дверь.
В гостиничном дворе было полно повозок и лошадей. Конюшня располагалась где-то справа. Провожатый Розамунды, прихватив оставленный у двери факел, повел ее в глубь двора. Розамунда ломала голову, с кем же из солдат приключилась беда… Хоть бы все обошлось. Только бы это был не Уилл, тот, который родился в Чешире. Чеширец нарисовал им такую карту, в которой никому, кроме него, не разобраться.
– А что с ним стряслось? – спросила Розамунда, прибавив шагу, чтобы не отставать от человека в черном.
– Он здесь, миледи, на соломе лежит, – пробормотал, понизив голос, незнакомец.
Розамунда с опаской вошла в темное стойло. Вскоре свет факела выхватил из мрака распростертую на полу фигуру. Розамунда живо наклонилась, пытаясь разглядеть лицо пострадавшего.
– Уилл, это ты? – спросила она и тут же, вскрикнув, отпрянула, но лежащий мгновенно вскочил и зажал ей рот.
– Нет, лапушка, это не Уилл, – сказал Стивен, повалив ее в кучу соломы.
Глаза Розамунды округлились от страха: вокруг стояли люди Стивена. Какая же она дура! Что толку теперь злиться на себя: они ловко ее заманили. Но откуда здесь взялся Стивен? И откуда он знал, где ее можно найти?
Она даже не могла кричать: ей вставили в рот кляп. Стивен уселся и стал стряхивать с ее плаща соломенную труху.
– Наконец-то мы свиделись, лапушка. Я было уж всякую надежду потерял на то, что Господь услышит мои мольбы, – произнес он с благоговением, столь неожиданным для его нрава и повадок.
Розамунда замычала, пытаясь позвать на помощь. Стивен стал поднимать ее на ноги, и она со всей силы его ударила. В ответ он лишь улыбнулся – глуповатой блаженной улыбкой, которую она хорошо помнила еще с того раза, – улыбкой, от которой у нее стыла в жилах кровь. Он будто и не замечал ее сопротивления, погруженный в мир собственных фантазий.
– Дивуешься, небось, как мне удалось тебя найти. Знай, любимая: с того дня, как ты покинула Йорк, я следил за каждым твоим шагом. И нынче мне тоже повезло – я увидел тебя на дороге. Хочешь назову все гостиницы, в которых ты останавливалась? Но это все теперь неважно. Главное, мы опять вместе.
Стивен поднялся и навис над ней: его огромное тело заслонило мятущееся пламя факела.
– Вот, на юг пробираемся, я возьму тебя с собой. Теперь-то я уж нипочем тебя не выпущу.
Розамунду, точно куль, запихнули в повозку, предварительно завернув в грубое одеяло. Мокрый снег облепил верх повозки. Мужчины сгрудились, пытаясь укрыться от хлещущих в лицо струй, смешанных со снегом.
Розамунда лежала в кромешной темноте, зажатая со всех сторон мешками с житом. Куда ее везут? Опять ее настиг с таким трудом забытый Йоркский кошмар…
Генри едва не свалился – нечаянно задремал прямо в седле. Черт, до чего же он устал. Они ехали почти целую ночь, чтобы соединиться с основными силами ланкастерцев. По его сведениям, войско Маргариты движется к югу, сметая все на своем пути миль эдак на тридцать. Такова отплата дикарям-шотландцам – хотя бы этими погромами…
Давно бы пора наткнуться на походные фуры и солдат. Наверное, Генри слишком круто взял на запад. Им ведь пришлось сделать огромный крюк – у Честера началось половодье. Проклиная себя, Генри понял, что они заплутали.
Кто-то впереди зычно крикнул, что видит войско. Генри поднял вверх руку, останавливая солдат. Сзади, на расстоянии нескольких миль, остановилась на привал главная часть его армии, под началом де Джира и Аэртона.
Встреченное войско было внушительным, шли воины, как положено, несли знамена, однако из-за ветра шелковые полотнища завернулись вокруг древков, и Генри не мог разобрать, что за герб на них вышит… Дерзнув предположить, что армия йоркистов никак не может в данный момент разгуливать по уэльским границам, он приказал своим людям пойти навстречу, велев им на всякий случай выставить перед собою белый флаг: повстречавшиеся им солдаты так и ощетинились пиками да мечами.
К счастью, войско и впрямь оказалось союзным, под командованием графа Пембрука и графа Уилтшира. Генри пристроил свои отряды к союзникам, тоже измученным поисками главных сил.
Многие из тех, кого Генри нанял в Йоркшире, давно поразбежались, не присоединившись, однако, к войску противника. Оно и понятно: солдат заждались домашние. Кроме того, многие до сих пор руководствовались старинным феодальным законом – служить лорду сорок дней в году. Если учесть, сколько месяцев прошло и до, и после Уэйкфилдского сражения, они отслужили на много лет вперед. Генри не винил солдат. Лорды, и те уходили домой, уводя с собою целые отряды, он и сам не раз ловил себя на желании сделать то же самое.
Разведчики скоро обнаружили армию, только другую… графа Марчского, старшего сынка покойного Йорка, теперь он хотел завоевать престол. Он засел в Герефордшире, горя неистовым желанием перехватить противников и напасть на них со стороны Уэльса. В войске Пембрука были не только валлийцы, но и бретонцы, и французы, и ирландцы. Молодому Эдуарду это было прекрасно известно. Если всем им позволить соединиться с армией Маргариты, надежды на победу ему не остается никакой. После оглушительного разгрома на Уэйкфилдском поле встреча со столь грозным врагом будет означать конец.
Итак, чуть в сторону к югу, у самого Уигмора, их поджидают йоркисты. Весть о грядущем сражении Генри воспринял с философским спокойствием. Они уже почти год в походах, а битва была всего одна, в Уэйкфилде. Следовало ожидать, что Эдуард что-то предпримет, тем более теперь, когда он жаждет отомстить за отца и брата.
Раньше Генри всегда готов был помериться силами с врагом, но после того, как он встретил Розамунду… Кто бы мог подумать, что он способен так влюбиться, до умопомрачения. Он и не предполагал, что способен испытывать чувство такой силы… и к кому? К собственной жене, даже не к любовнице. К жене, хотя каждая пытается перетянуть его на свою сторону. Получила ли Розамунда его отчаянное письмо, которое он написал в одну из ночей, в минуту лютой по ней тоски, когда сердце его изнывало от боли, а тело от желания. Свежих девчонок вокруг сколько угодно. Раньше он, не колеблясь, насладился бы любой. Но теперь он не мог не думать о том, что его неверность причинит Розамунде страдание, и эти мысли понуждали его презреть постыдные порывы. Услышав как-то песенку о потерянной любви, которую распевал сладкоголосый менестрель, он был тронут до слез. Ох и подивился он своей чувствительности, подумав, что, пожалуй, не пережил бы, если бы Розамунда ушла от него.
Может, он просто стареет? Оттого его больше не тянет и на поле боя. Того и гляди, станет таким же мнительным, как сэр Исмей, которому перед каждым сражением мерещится скорая гибель… Он нахмурился, признаваясь себе, что молодая удаль и уверенность в том, что его никогда не настигнет вражеская стрела или меч, куда-то подевались. Генри дьявольски испугался, не узнавая самого себя.
Поплотнее запахнувшись, он отправился по чавкающему под ногами болотцу в палатку сэра Исмея. Откуда-то из глубины бивака доносилось пение валлийцев, кто-то у них там играл на арфе.
– Милости прошу, мой мальчик. Выпей со мной вместе, – пригласил старый любитель пиров. Он сидел, опустив ногу в таз с горячей водой, пытаясь припарками утишить боль, которая разыгралась из-за промозглого холода. – Как ты думаешь, неужто эти недоумки затеют драку в такую непогоду? Неужто они не могли дождаться тепла?
– В самом деле. – Генри расхохотался, усаживаясь на койку. Но втайне у него защемило сердце: он вдруг заметил, как резко постарел его тесть. Глубокие морщины бороздили обветренное лицо, увядшие губы были горько поджаты, их почти не было видно. Лишь черные глаза загорались огнем, когда он говорил, – только они еще оставались молодыми. Год напролет сэра Исмея мучил ревматизм, а зима, проведенная в палатке, усугубила его страдания.
– Проклятая старость, – проворчал сэр Исмей, нетерпеливым жестом приказывая ординарцу налить в кружки подогретого эля.
Эль был хорош: крепкий и горячий. Генри жадно отхлебнул, предвкушая, как по животу разольется сейчас живительное тепло, как потом оно согреет каждую жилочку.
Пение валлийцев стало громче. Сэр Исмей брезгливо скривил рот.
– О чем воют эти иноземцы? Да еще так тоскливо?
– Кто их разберет… Оплакивают родной дом или потерянную любовь.
Сэр Исмей насмешливо фыркнул:
– Любовь – вещь полезная, лучший способ разогреть молодецкую кровь и достойная цель, во имя которой любой влюбленный олух готов биться насмерть.
Какое-то время они обсуждали предстоящую битву и состояние армии, ни тот, ни другой и словом не обмолвились о том, что завтрашний бой может оказаться в их жизни последним. Однако Генри явственно видел: эта мысль непрестанно гложет его тестя – слишком уж сосредоточенно было его лицо, слишком тяжко поникла седая голова.
– Да сохранит тебя завтра Господь, Генри, – нарочито грубоватым голосом сказал сэр Исмей и с усилием поднялся, чтобы проводить зятя. – Держись поближе ко мне – если удастся.
Генри крепко пожал ему руку, и они обменялись долгим взглядом, разом посмурнев.
– Обещаю, отец.
Сэр Исмей был тронут таким обращением.
– Спасибо, сынок. – Он вдруг крепко обнял Генри, клюнув его в щеку жесткими губами.
– Спокойной ночи. – Генри смущенно закашлялся и вышел в холодную туманную ночь. Белые клочья клубились между палаток, тянулись вдоль дороги. Кругом гнилые, промозглые болота – вот где им на этот раз пришлось разбить лагерь…
Сцена прощания с сэром Исмеем тронула его и удивила. Генри не оставляло чувство, что старый вояка распрощался с ним… Генри вздрогнул: лично сам он всегда запрещал себе думать о смерти, что же теперь? Наверное, это из-за волнения перед боем. Прочь, прочь предательские мысли!
* * *
Войско йоркистов стояло в местечке Уиг Марш, у речки Ривер Лаг. В это время года она достигает в ширину двадцать футов. Было второе февраля – Сретение, и всем было не по себе: великий грех зачинать в святой день душегубство. Враг их расположился среди полей у деревушки Кингсленд. Обе армии были полны сил и стояли всего в трех милях от Уигморского замка, где была нынче резиденция Эдуарда.
Утро выдалось холодным, белый туман плотно окутывал болотистую землю. Лишь в десять утра солнцу удалось пробить белесую броню тумана, а потом в небесах свершилось нечто невообразимое: там сияло целых три солнца! Ропот ужаса пронесся по рядам выстроившихся солдат: сам Господь упреждал их своим знамением, запрещал им проливать кровь в святой день. Однако Эдуард быстро переиначил все в свою пользу, объявив, что это, конечно же, знак Святой Троицы, предвещающий им победу над королем.
Ланкастерцы медленно надвигались со стороны Престейна, недоумевая, куда подевалась вражеская армия. Вскоре крик ужаса эхом прокатился и по их рядам: сквозь прогалины в тумане они тоже увидали три солнца. И еще сквозь поредевшую туманную дымку они увидели, наконец, пропавшее вражье войско, но странный у него был вид: йоркисты, все как один, стояли на коленях и молились (это они возносили Господу благодарность за обещанную победу).
Потрясенные чудом и столь единым молитвенным порывом огромной армии, ланкастерцы остановились. Они никак не ожидали, что после сокрушительного разгрома в Уэйкфилдской битве Эдуард так скоро оправится и соберет такую силищу: армия его растянулась далеко-далеко за реку, целиком заняв заболоченную низину.
Генри повел людей дальше. Три солнца и обуявший йоркистов молитвенный экстаз мало его трогали, его очень тревожило другое – уж очень невыгодна была позиция его войска. Теперь нужно было либо переправляться через реку, либо идти вправо до самого Леоминстера – чтобы обогнуть врага…
Йоркисты встали с колен, и Генри подошел наконец вплотную… Битва, вошедшая в предания под названием Битва у Мортимер Кросс, грянула.
Зайдя с правого фланга, Генри нашел мелководное место и начал переправу. Тучи стрел понеслись со стороны йоркистов, прикрытых высоким берегом. Эта мощная атака доказывала, что Генри нашел самое удачное место для переправы, иначе Эдуард столь тщательно его бы не охранял. Перебрались, но с огромными потерями…
Но настоящая рубка началась, когда противники схлестнулись лицом к лицу на Уиг Марш, кровавая и яростная. По английском обычаю Генри спешился с коня и сражался неподалеку от сэра Исмея и Мида Аэртона. Поверженные враги падали бездыханными на землю, но и ланкастерцев становилось все меньше. Самое место боя таило гибель: ноги дерущихся, прикрытые стальными пластинами, скользили, их по щиколотку засасывало в болотную жижу. Четыре часа противники яростно изничтожали друг друга мечами, копьями, палицами, бердышами. Скрежет и звон металла сотрясал воздух, смешиваясь с криками боли и предсмертными стонами. Солдат качало от усталости, но перевеса не было ни на чьей стороне: противники просто продолжали бесцельно друг друга истреблять.
Генри и его людей оттесняли все дальше вправо, отрезая его от основных сил, которыми командовал сэр Пембрук. Генри и его люди продолжали удерживать за собой это проклятое болото, совершенно не ведая, на чьей же все-таки стороне перевес. Доспехи Генри были протаранены в нескольких местах, шлем покосился от тяжкого удара палицы – голова его до сих пор гудела.
Рядом с ним с азартом крушил врагов Аэртон, словно не замечая своих кровавых ран, левая рука бессильно повисла, перебитая копьем. Сэр Исмей, стоически преодолевая усталость, продолжал сражаться, почти не глядя на противников сквозь усталый прищур. А стрелы все летели и летели, пробивая бреши в латах, вызывая вопли ярости и боли, повергая измученных солдат в маслянистую вязкую трясину, с которой тоже было все труднее сражаться…
Генри услышал за своей спиной сдавленный крик: сэр Исмей споткнулся, и тут же его обступила целая свора йоркистов и принялась терзать, с особым тщанием стараясь стащить с него шлем. Его верный капитан Хартли прикрыл хозяина собой и тут же был убит. Крикнув своим людям, чтобы поддержали его, Генри ринулся на помощь, круша направо и налево чудовищным своим мечом, пробиваясь к поверженному старику, не щадя вражеских рук и ног. Под его напором свора отступила.
Генри опустился подле сэра Исмея на колени и попробовал стащить с него шлем, пробитый в нескольких местах. Когда это наконец ему удалось, Генри увидел на голове тестя страшные зияющие раны. Солдаты лорда Рэвенскрэга самоотверженно продолжали оттеснять от него йоркистов, и вскоре битва продолжалась уже где-то в стороне.
Генри осторожно положил голову сэра Исмея к себе на колени, утирая своим плащом кровь и пытаясь определить, насколько опасны нанесенные тестю раны. Старый воин был все еще в сознании. Немного погодя ему даже удалось разлепить веки и горько усмехнуться окровавленными губами.
– Я благодарю Господа за то, что он послал мне тебя, мой мальчик, – хрипло выдавил сэр Исмей.
Торопясь воспользоваться отвоеванной его подчиненными передышкой, Генри снял с себя шлем и вытер потное лицо полой плаща. Он взглянул на небо и поразился: оказывается, солнце уже клонилось к закату. Не желая получить в затылок неприятельскую стрелу, Генри опять торопливо натянул шлем и затянул ремешки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41