Когда он стащил се с себя через голову, пальцы Клер судорожно стиснули кий. Не отрывая глаз от его обнаженной груди, она сказала:
— Мы не сможем долго продолжать эту игру — на нас обоих осталось слишком мало одежды.
— Скоро и вовсе ничего не останется, — весело согласился он.
Теперь была его очередь начинать партию. Неудачный отскок шара от борта — и инициатива перешла к Клер, однако ей тоже не сопутствовала удача.
Она искоса бросила на Никласа дразнящий взгляд.
— Мне снова понадобится ваше содействие. Как вы говорили, такие платья, как мое, невозможно снять без посторонней помощи.
— Я окажу ее вам с величайшим удовольствием, — сказал он, ничуть не покривив душой.
На спине ее платье застегивалось при помощи хитроумного приспособления, состоящего из крючков и завязок. Хорошо, что у него имелся опыт в раздевании светских дам, иначе остаток ночи ему, пожалуй, пришлось бы потратить, ломая голову над тем, как же все это расстегивается.
Когда Никлас осторожно стянул платье с ее плеч вниз, розовая материя мягкими складками опустилась до локтей Клер, открыв молочно-белые плечи. Не в силах противиться искушению, Никлас наклонился и поцеловал Клер в шею, чувствуя на губах шелковистые пряди ее темных волос.
Она вздрогнула, дыхание ее стало неровным; тогда он оторвался от ее шеи и припал губами сначала к чувствительному краю ее уха, потом к шее, потом к гладкому, круглому плечу. Одновременно он продолжал стягивать ее платье все ниже — ниже талии, затем ниже бедер, пока оно не упало па пол, расстелившись вокруг ее босых ступней.
Клер повернулась к нему лицом, одетая только в нижнюю юбку, корсет и сорочку. Зрачки ее были так расширены, что глаза казались почти черными. Никлас подумал, что сейчас Клер упадет в его объятия, но она лишь провела кончиком языка по нижней губе и сказала:
— Теперь моя очередь бить первой.
Поскольку ее волосы уже частично распустились, он, не спросив разрешения, вынул из прически оставшиеся шпильки. Блестящие локоны упали ей на плечи, потом заструились по спине и заколыхались вокруг бедер. Взяв кий. Клер ловко загнала в лузы пять шаров подряд, но при последнем — весьма простом — ударе промахнулась из-за того, что рассыпавшиеся волосы упали ей на глаза.
Никлас сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и принялся за свои шесть шаров. Скорее благодаря везению, чем искусству, он благополучно закончил партию.
— Вам нужна моя помощь, чтобы снять нижнюю юбку? — с надеждой в голосе спросил он.
Она рассмеялась и покачала головой.
— Нет, но если вы выиграете еще одну партию, мне придется попросить вас помочь расшнуровать корсет.
Она развязала ленту, удерживавшую нижнюю юбку на талии, затем стянула ее через голову, слегка качнув при этом бедрами. Отделанная кружевами юбка красиво легла к ее ногам.
Под нижней юбкой на ней были надеты только короткая, до колен, слегка просвечивающая нижняя сорочка и короткий корсет. Никлас с усилием перевел взгляд с нее на бильярдный стол. У него вдруг мелькнула мысль, что в прошлом, когда он оставался наедине с женщиной в столь скудном наряде, дело всегда кончалось тем, что они занимались любовью. Он горячо надеялся, что и на сей раз результат будет тем же.
Первый шар он загнал в лузу, хотя и не без труда. А когда собрался ударить по второму, Клер сложила руки на противоположном борту бильярда и, наклонившись вперед, оперлась на них. Ее груди были так же круглы и белы, как костяные бильярдные шары, и, казалось, еще немного — и он выскочат из корсета прямо на стол. Не в силах оторвать взгляд от столь прельстительного зрелища, Никлас неловко ткнул кием в зеленое сукно и вообще не попал по шару.
— Ах вы, маленькая ведьма, — со смехом проговорил он. — Право же, это был ловкий трюк.
Не выказав ни малейшего раскаяния, она ответила:
— Я бы не промахнулась по своему последнему шару, если бы вы не распустили мои волосы.
Улыбаясь, как кошка, перед которой поставили миску с сливками, Клер загнала в лузы все свои шары, после чего выпрямилась и, уставившись на него, стала ждать, когда он снимет бриджи.
Глядя ей прямо в глаза, Никлас расстегнул ряд пуговиц снял последнюю существенную часть своего наряда, оставшись в одних только полотняных подштанниках, доходящих до колен. Игра была почти окончена. Но будь он проклят если позволит себе проиграть, прежде чем Клер разденется до нижней сорочки!
Следующую партию начала она и загнала в лузы три синих шара-мишени, однако на четвертом ударе рабочий белый шар наткнулся на потертый участок сукна и ушел сторону.
Теперь право играть опять перешло к Никласу, и он твердо решил не упустить свой шанс. Сосредоточившись так, как сосредоточивался до того всего несколько раз в жизни, он загнал в лузу первый шар, потом второй. В третий раз его удар бы не совсем точен, однако рабочий белый шар все же толкнул красный шар-мишень достаточно сильно, чтобы тот скатился лузу.
Оставалось еще три шара. Он вытер вспотевшие ладони своей снятой рубашкой и послал в лузу четвертый шар. А затем, уже бравируя своей ловкостью, загнал последние два шара одним ударом.
Едва сдерживая нетерпение, он торопливо закатил в лузы ее синие шары.
— Пришло время расстаться с корсетом, Клариссима.
Плавно поводя бедрами, она подошла к Никласу, потом повернулась спиной, чтобы он мог распустить шнуровку се корсета. Поскольку для ее стройной фигуры не требовался длинный корсет, охватывающий и талию, и бедра. Клер носила более удобный короткий, доходящий только до талии. Сделанный из белого стеганого канифаса, он плотно облегал ее торс, обеспечивая ровную твердую поверхность, на которой так хорошо сидели платья, и соблазнительно приподнимал и без того высокие груди.
Хотя Никлас за свою жизнь расшнуровал уже немало корсетов, сейчас его пальцы вытягивали шнурки из петель неуклюже, будто в первый раз. Больше всего ему мешало то, что сорочка была очень тонкой и он мог явственно видеть контуры ее ног и бедер.
Когда шнуровка корсета была наконец распущена, он стянул с ее плеч узкие бретельки, потом просунул руки у нее под мышками и обхватил ладонями ее груди. Ее соски под тончайшей тканью сорочки тут же напряглись. Когда он погладил их подушечками больших пальцев, Клер втянула ртом воздух и затаила дыхание. А потом, ни мгновения не колеблясь, слегка подвинулась назад, так что все изгибы ее тела оказались прижатыми к его телу.
B тут все его самообладание рассыпалось в прах. Схватив Клер за талию, Никлас повернул се, поднял и посадил на край бильярда так, что их лица оказались па одном уровне. Он поцеловал ее с пожирающей страстью, и она ответила ему с не меньшим пылом. Опьяненный желанием, он втиснулся между ее ног и начал ласкать ее бедра, задирая подол ее нижней сорочки все выше.
Вдруг, к его несказанному изумлению, рука Клер скользнула вниз по его груди и животу. Когда ее пальцы неуверенно сомкнулись вокруг его разгоряченной плоти, он едва не взорвался. Уже совершенно не владея собой, он опрокинул ее на спину, так что она оказалась лежащей навзничь па бильярдном столе. Ложась на нее, он не думал ни о чем, кроме того, что надо поскорее снять все еще разделяющую их одежду.
— Хватит, Никлас! — внезапно сказала она. И, повысив голос, добавила: — Сейчас же перестань.
Он замер и попытался сосредоточить свой затуманенный вожделением взгляд на ее лице.
— Господи, Клариссима, только не сейчас, — хрипло проговорил он — Дай мне показать тебе…
На лице ее отразилось смятение чувств, однако в голосе не было сомнения:
— Хватит! Сегодняшний поцелуй окончен. Его точно парализовало: он не мог ни завершить начатое, ни отодвинуться от нее. В напряженной тишине с особой ясностью послышался бой часов, стоящих в гостиной. Один, два, три…
Двенадцать. Ликуя, он сказал:
— Полночь. Начался новый день, Клариссима. Время для следующего поцелуя.
И, наклонившись, жадными губами прильнул к ее груди.
Глава 21
Клер пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы приказать Никласу остановиться, но на большее ее уже не хватило. Остатки ее сопротивления окончательно рухнули, когда его горячие губы припали к ее груди, перенеся се в иной, волшебный мир. Она молча выгнула спину, прижимаясь к нему еще теснее и уже не помня, отчего она хотела положить этому конец, потому что теперь у нее не было иной воли, кроме желания.
Никлас стянул бретельку сорочки с се плеча и начал целовать вторую грудь; теперь его губы касались уже ее обнаженной плоти, а не тонкой материи сорочки. Клер лихорадочно гладила его обнаженную спину, сжимая и разжимая перекатывающиеся под кожей мышцы. Его руки проложили огненную дорожку вниз, к потаенному месту между ее бедрами. Когда он коснулся его. Клер застонала и замотала головой, потому что у нее не было слов, чтобы выразить все неистовство сжигающей ее страсти.
Его искусные пальцы начали ласкать влажные складки ее сокровенной плоти, раздвигая их и проникая все дальше. Затем она ощутила, как в нее входит что-то твердое и тупое, входит медленно, по настойчиво. Инстинктивно она поняла, что Никлас предлагает ей то утоление, которого жаждало ее тело, и подалась вперед, с нетерпением ожидая его.
И тут ее пронзила такая острая боль, что от желания не осталось и следа. Чувствуя себя так. словно ее раздирают надвое, она с силой уперлась руками в его плечи.
— Перестань!
Он оцепенел, нависнув над ней, и глядя на нес с перекошенным лицом. Проникшее в ее плоть твердое орудие угрожающе подрагивало, словно готовое само собой ринуться вперед. Охваченная болью и паникой, не помышляющая больше ни о морали, ни о мести. Клер взмолилась:
— Пожалуйста, перестань.
Мгновение все висело на волоске. Затем он рывком поднялся, шепча ругательства; жилы на его руках напряглись и вздулись.
Облегчение, которое почувствовала Клер, когда он отделился от ее тела, тут же сменилось полным смятением. Боже милостивый, как же она могла допустить такое? Ее охватил жгучий, мучительный стыд. Поистине: посей ветер и пожнешь бурю…
Едва удерживаясь от истерики, она с трудом села и потянула вниз подол своей сорочки, пытаясь прикрыть как можно больше обнаженного тела. Никлас сидел на полу, низко опустив голову, так что не было видно лица, обхватив пальцами запястья и дрожа так же сильно, как дрожала она.
Она отвела от него взгляд: чувство вины, такое же острое, как недавняя боль, обожгло ее. Даже в самом неистовом гневе она никогда не замышляла ничего подобного. Она хотела преподать ему урок, но у нее и в мыслях не было так жестоко наказать их обоих.
Сделав глубокий вдох, Никлас сказал с горькой насмешкой:
— Набожную школьную учительницу вы тоже сыграли неплохо, но роль суки, любящей подразнить и помучить, вышла у вас намного убедительнее.
Слезы, которые Клер пыталась сдержать, прорвались наружу, и она заплакала навзрыд. В эту минуту она ненавидела себя всей душой.
— Можете не останавливаться на этом, — проговорила она, всхлипывая. — Я не только сука, но еще и обманщица, лицемерка. Несколько мгновений мне хотелось стать падшей женщиной, но даже это получилось у меня плохо. — Она закрыла лицо руками. — О Господи, лучше б мне никогда не рождаться.
После долгого молчания он сухо сказал:
— Ну, это, пожалуй, слишком крайнее суждение. Что делал бы без вас ваш отец?
— Мой отец едва замечал, что я существую. — У нее перехватило горло, словно в отместку за то, что она высказала вслух то, в чем никогда не сознавалась себе самой.
Никлас, черт бы его побрал, тут же ухватил смысл ее мучительного признания. Уже более ровным голосом он спросил:
— Так вы никогда не чувствовали, что он вас любит?
— О, он любил меня, — печально сказала она. — Он был святой — он любил всех. У него хватало внимания, сочувствия и мудрости на всех, кто у него этого просил. Но я не могла его попросить, поэтому мне никогда ничего не доставалось. — Она говорила, не поднимая головы, не в силах взглянуть в лицо Никласа. — Вы — единственный, кто спросил меня, каково это — жить со святым, и я отвечу вам правду — это был сущий ад. Первое, что внушила мне моя мать, — это то, что служение Господу для проповедника важнее, чем его семья, и потому мы должны всегда сначала думать об этом служении и только потом о себе. Я изо вех сил старалась быть такой, какой меня хотел видеть отец: благочестивой, безмятежной и великодушной, такой же хорошей христианкой, как он и моя мать. Наверное, в глубине души я надеялась, что если я сделаю все, чтобы облегчить отцу жизнь, в конце концов он станет уделять мне больше времени. Но я этого так и не дождалась.
Ее губы горько скривились.
— Когда вы рассказали мне, как он помог вам в начале вашей жизни в Эбердэре, я почувствовала ревность из-за того, что на вашу долю досталось куда больше его времени и внимания, чем на мою. Не очень-то великодушно с моей стороны, не так ли?
— Для человека вполне естественно желать родительской любви. Возможно, ее отсутствие ранит нас на всю жизнь.
— Не знаю, зачем я вам все это говорю, — сказала она, так сильно сжав руки в кулаки, что ногти впились в ладони. — Ваша семья была намного хуже моей. Мой отец, по крайней мере не продавал меня и не говорил, что хочет, чтобы его дочерью была другая девочка. И иногда — когда ему случалось вспомнить о моих трудах, он очень вежливо благодарил меня за то, что я так хорошо о нем забочусь.
— Очень просто ненавидеть того, кто предал тебя открыто, — заметил Никлас. — Наверное, гораздо тяжелее и мучительнее таить обиду на самоотверженного святого, который предавал тебя менее очевидным образом, — и особенно в том случае, когда все вокруг считают, что ты тоже должна быть самоотверженной и чуть ли не святой.
Он понял ее слишком хорошо. Она сердито вытерла льющиеся из глаз слезы.
— Но я не святая. Хотя мне нетрудно отдавать, мне хотелось получить от отца что-то взамен, и мне всегда было горько от того, что я этого не получала. Я себялюбивая и корыстная, и меня заслуженно изгнали из нашей молельни.
— А почему вы считаете себя обманщицей и лицемеркой?
Она посмотрела на свои сплетенные руки.
— Суть моей религии состоит в непосредственном познании Бога. Когда методизм только зарождался, Джон Уэсли лично беседовал с теми, кто хотел вступить в общину, чтобы убедиться, что их вера искренна и что они в самом деле ощущали духовную связь с Господом. Если бы он поговорил со мной, то я бы не прошла проверку, потому что я никогда — ни единого раза — не испытала чувства божественного присутствия. Я видела, как его испытывают другие, — иногда, когда я разговаривала с отцом, он вдруг переставал слушать и устремлял взгляд в пространство, и лицо его сияло, ибо в эти мгновения с ним пребывал Святой Дух. Ее голос прервался.
— Я этому завидовала. Когда я была моложе, я каждый день часами молилась, прося Бога, чтобы он дал мне почувствовать, хотя бы на мгновение, духовную связь с собою. Но все было напрасно: разум мой верил, а сердце по-прежнему оставалось пустым.
Ужасная ирония состояла в том, что окружающие, узнав о том, сколько я молюсь, сочли это свидетельством моей глубокой набожности. А когда мне предложили руководить молельней, а я отказалась, все решили, что я очень скромна. Наверное, следовало сказать правду, но мне было легче продолжать притворяться такой, какой меня считали другие. Я поступала самоотверженно и праведно, и это помогало мне казаться себе самой и остальным цельной и настоящей. Но после того, как я встретила вас, все мои фальшивые претензии на праведность развеялись одна за другой, и теперь от них ничего не осталось. Я больше не знаю, кто я. Я уже не чувствую себя настоящей — я чувствую себя обманщицей, подделкой.
Она и не подозревала, что он встал и подошел к ней, пока его рука не погладила се спутанные волосы.
— Для меня вы очень даже настоящая, Клер, хотя вы и не такая, какой себя считали. — Его пальцы начали массировать ее судорожно напряженную шею. — Вам понадобится время, чтобы узнать, какая вы на самом деле. Старое должно умереть, чтобы дать место новому, а это болезненный процесс. Хотя в конце концов вы будете счастливы, я сожалею о своей роли в том, что с вами произошло. Я знаю, это звучит противоречиво, но поверьте: желая погубить вашу репутацию, я тем не менее никогда не хотел причинить вам боли.
Она прижалась щекой к его руке, думая о том, как странен этот разговор. Оказывается, оба они перестали чувствовать гнев и пришли к одному и тому же — печальному смирению.
— Вы ни в чем не виноваты, Никлас. То, что сделали мне вы, бледнеет перед тем, что сделала с собою я сама. И мне ужасно стыдно за то, что я пыталась сделать с вами. — Она сделала попытку улыбнуться. — теперь я понимаю, почему Господь сказал: «Мне отмщение, и аз воздам». Когда мщение берет на себя простой смертный, все очень легко может пойти не так.
— Между мужчинами и женщинами часто все идет не так, — сказал он с легкой иронией в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50