– Прости, что сомневалась в тебе, Ля Франс, – сказала я.
– Ну же, будет тебе, – ответил он. – Я наказан за то, что был неверен тебе.
Он даже не подозревал, насколько был прав.
Остаток дня прошел довольно спокойно, король много спал. Болезнь превратила его в ребенка, и я, словно мать, дежурила у его постели, держа его за руку и шепча нежные слова. Я вернулась в свою комнату только ночью, когда он уснул.
Увидев, что на моей постели развалился граф Жан, я даже не пыталась скрыть раздражение.
– Это ты, скотина, во всем виноват! – воскликнула я.
– Еще какая скотина, – огрызнулся он. – Убить меня мало. Как я мог быть таким идиотом?
– И что же нам теперь делать? – спросила я.
– Нам, судя по всему, пришел конец, – сказал он. – У меня уже кончились деньги. Как ты думаешь, его величество даст мне небольшую ссуду?
– У тебя что, вообще нет сердца? – воскликнула я. – Милый Луи смертельно болен! А ты только и думаешь что о его деньгах!
– Ты хочешь сказать, что тебя твое будущее не волнует?
Своим замечанием Жан попал прямо в точку.
– Новым королем будут управлять Мария Антуанетта и банда Шуаселя, – сказал он. – Нас всех арестуют или вышлют из страны.
Жан сказал, что все еще любит меня и хочет со мной жить. Единственное, что нам нужно, – это деньги.
– Ты должна получить от короля прощальный подарок, благодаря которому не придется беспокоиться о будущем.
– Я не собираюсь ничего требовать от короля, пока он в таком состоянии, – отрезала я. – Не сомневаюсь, что он будет добр ко мне до конца.
Я хотела, чтобы Жан ушел, но этот мерзавец отлично знал меня и даже не пошевелился, только поманил к себе.
Какими же мы были подлецами! Я понимала, что не заслужила ничего лучше, чем свое темное альтер-эго. И я бросилась на постель рядом с ним.
Наше уединение было прервано мадам де Мирапуа. Надеясь отыграться, она поставила на кон те пятьдесят тысяч франков, что выпросила у меня, и проиграла.
– Не слишком ли вас затруднит выписать мне еще один чек? – спросила она.
Все мы были одного поля ягодами. Волчьими.
Наутро состояние короля осталось прежним, но анализы показали наличие определенных симптомов, и Ла Мартиньер заявил, что Луи действительно болен оспой.
Бордо, Ла Мартиньер и его коллега доктор Леммонье пытались решить, стоит ли говорить о диагнозе королю. Бордо считал, что бодрость духа Луи – его единственный шанс справиться со смертельной болезнью. Но, по мнению Ла Мартиньера и Леммонье, надеяться королю было не на что, а потому его нужно поставить в известность, чтобы он смог привести в порядок мирские дела и подготовиться к загробной жизни. У меня были свои основания поддерживать эту позицию, хотя заботила меня вовсе не судьба души Луи. Узнав, что дни его сочтены, его величество успеет позаботиться и о моем будущем. В то же время я не теряла надежду – вдруг врачи ошиблись? Вдруг организм Луи достаточно силен, чтобы побороть столь опасного противника.
Я решила, что принести королю это ужасное известие должны не врачи, не я, а его дочери. Я написала Софии, Аделаиде и Луизе, что их отец болен. Когда они приехали, Ла Мартиньер сообщил им о своих выводах. Дамы были сильно взволнованы. Они решили пока не говорить королю правду, чтобы общение с ним не омрачал смертный приговор. Однако, когда они вошли в комнату больного, по их вытянутым лицам Луи сразу понял, что дела обстоят хуже, чем ему говорили. Что до меня, то даже зловоние смертельной оспы было приятнее общества принцесс.
Незадолго до полуночи ко мне пришел граф Жан.
– Прошу тебя, перестань преследовать меня, – взмолилась я.
– Анна зовет тебя, – сказал он. – Говорит, ей нужно сказать тебе нечто важное.
В робкой надежде узнать что-то полезное для короля я приняла это странное приглашение. Анна, ее отец и мать занимали несколько комнат позади столярной лавочки. Мы с Жаном приехали туда под покровом теплой весенней ночи. Еще до того как зайти в дом, я почувствовала зловоние ненасытного недуга. Больная девушка лежала в крошечной комнате, с ней были родители, сиделка и священник. Ее плоть была изрыта омерзительными язвами, а отекшие, воспаленные глаза не переносили свет. Комнату освещала единственная тусклая свеча. Атмосфера уныния и ужаса была настолько удручающей, что мне пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы приблизиться к больной.
– Графиня дю Барри, – слабым голосом проговорила она. – Кара небесная настигла меня, и я наказана по заслугам. Муки, которые я испытываю сейчас, лишь прелюдия к вечным мукам ада. Именно вас я должна благодарить за свое бесчестье, а потому можете быть уверены: для вас заготовлено место рядом со мной – место в самом жару преисподней.
Я не стала напоминать ей, что не я наградила ее этой болезнью, что она принесла мне значительно больше неприятностей, чем я ей. Выслушивая горячечный бред Анны, я жалела ее и винила в болезни короля себя.
Во дворец мы вернулись только под утро. Я была совершенно обессилена. Услышав проклятия умирающей Анны, даже граф Жан забыл о своем извечном цинизме.
Я поспала всего пару часов и пошла к его величеству. С утра на груди и руках короля появились небольшие шишки. Обманывать его больше не было смысла. Он сам понял, что у него оспа.
Король попросил, чтобы нас оставили наедине. Когда сиделки и доктора вышли, Луи похлопал по одеялу, приглашая меня лечь рядом. Я разделась и выполнила его просьбу. Я самонадеянно верила, что невосприимчива к этой инфекции. Я бы легла и под одеяло, но он не хотел, чтобы я прикасалась к его коже. Положив руку на покрывало, я легонько поласкала его малыша, который в последний раз поднял свою горячую головку. Потирая его ладонью и щекоча пальцами, я пела колыбельную. Возбуждение стало серьезным испытанием для измученных легких короля. Когда он эякулировал на одеяло, из его груди вырвалась коричневая мокрота.
Луи на мгновение откинулся назад, и на его губах заиграла безмятежная улыбка. Казалось, к нему вернулся вкус к жизни. Потом он ощупал язвы на руке, посмотрел на них и заплакал. Я присоединилась к нему, и мы прорыдали целый час. Затем Луи сказал:
– Я распоряжусь, чтобы герцог Эммануэль присмотрел за тобой, когда меня не станет. Отныне я принадлежу Господу.
Я вернулась к себе. Через час пришел герцог Эммануэль и сообщил, что Луи попросил принцесс позвать к нему их исповедника кардинала Эмо.
– Он приезжает завтра в полдень, – сказал Эммануэль. – Вы должны понимать, что после отпущения грехов королю не позволят видеться с вами. Вашей жизни здесь пришел конец. Королевой будет Мария Антуанетта. Вы должны позаботиться о своей безопасности.
Эммануэль предложил утром отправиться в его замок в предместьях Версаля и пообещал сохранить мои украшения и остальные ценности.
Идея показалась мне разумной, и я приказала слугам собрать все что удастся.
– Неужели вы покидаете нас, мое милое дитя? – сказала мадам де Мирапуа, когда я попрощалась с ней. – Кажется, что вы только-только появились. Мне так жалко вас. Правда. Но все когда-нибудь кончается, не так ли? Дайте мне знать, где вы остановитесь. Я постараюсь навестить вас, если удастся выкроить минутку.
Я пригласила ее пообедать со мной.
– Я бы с удовольствием, – сказала пожилая дама. – Но сегодня вечером я обедаю с Марией Антуанеттой.
Скользнув холодными губами по моей щеке, она проводила меня до двери. Подобное отсутствие сострадания могло бы вызвать горечь, но я лишь улыбнулась. Как я могла быть такой глупой, чтобы поверить в ее заверения в любви – даже на мгновение. У нее был врожденный животный инстинкт самосохранения. Она словно кошка привязывалась к дому, а не к его обладателю. Она родилась в Версале, здесь и умрет, заискивая перед тем, кто готов кормить ее. Когда не станет Луи XV, мадам де Мирапуа и ей подобные будут жить при дворе Луи XVI так же легко, мирно и спокойно, как раньше.
Обедая с графом Жаном, я сообщила ему последние новости:
– Луи сказал, что если он умрет, моим покровителем будет герцог Эммануэль.
– Что значит «если»? – гневно воскликнул Жан. – Когда Луи умрет, герцог Эммануэль не будет стоить и ломаного гроша! Луи – неисправимый эгоист, а ты полная дура, если веришь, что кардинал отпустит еще и твои грехи. Если король не издаст специальный указ об обратном, тебе остается только ждать ареста.
Я пошла к себе и провела беспокойную ночь, вся в слезах. На рассвете следующего дня, пятого мая, я последний раз с грустью окинула взглядом пуховую постель – мой трон, достойный богини любви. От жалости к себе я едва могла идти, поэтому Генриетте и Лорану пришлось выводить меня из моих роскошных апартаментов и поддерживать, пока я в последний раз шла по ослепительному коридору, спускалась по богато украшенной лестнице, выходила из золотых дверей. С каждым шагом по волшебному променаду, мимо фонтанов и статуй, ноги мои становились все тяжелее. В саду я остановилась, чтобы попрощаться с морем тюльпанов, пробивающихся из земли.
Когда я проезжала в карете через дворцовые ворота, собравшаяся там толпа начала забрасывать меня оскорблениями.
– Потаскуха! – кричали они.
В замке Эммануэля меня ждали Шон, граф Жан, Женевьева Мотон, Адольф, его жена Элен и мадам де Фларакур, единственная, как оказалось, преданная мне из придворных дам. Когда я увидела их, мне стало легче, но воодушевление быстро прошло. Все попытки заговорить заканчивались слезами. Адольф был особенно заботлив. От меня не укрылось раздражение прекрасной Элен. Она прекрасно знала, что ее муж любит меня, что он полностью зависит от моих денег. Она презирала его за подобострастные знаки внимания, которые он мне оказывал.
Когда мы угрюмо сидели за обеденным столом, мне принесли письмо от герцога Эммануэля. Король продолжал гнуть свою линию. Когда кардинал Эмо приехал исповедать его, Луи, большой любитель тянуть время, отослал его.
– Отлично, – сказал граф Жан. – У нас еще есть время. Напиши Эммануэлю письмо, пусть скажет королю, что необходимо как можно скорее изложить на бумаге его пожелания относительно твоего будущего.
Я отказалась. Мы поссорились. Жан покинул замок, не попрощавшись, и я никогда больше не видела его.
Через некоторое время прибыл посланник с запиской от принца Шарля де Дюпона, непомерно богатого человека, с которым я когда-то флиртовала. Он узнал, что случилось, и предлагал мне свой замок в качестве убежища. Шон утверждала, что я должна серьезно подумать над этим предложением. Но тщеславие превратило меня в оптимистку. Я была уверена, что все так или иначе изменится и ситуация разрешится в мою пользу. Может быть, Луи выздоровеет. А если и скончается, то, несомненно, оставит необходимые распоряжения, и обо мне позаботятся. Я отправила Шарлю мои извинения.
За ужином произошла ужасная ссора между Адольфом и Элен. Адольф хотел остаться со мной до конца, а Элен торопилась уехать.
– Ты что, раб своей тетушки? – кричала она. – Мне стыдно называться твоей женой. Завтра я уезжаю в Англию – с тобой или без тебя.
Она вскочила из-за стола и убежала наверх собирать вещи. Я посоветовала Адольфу взять себя в руки и пойти к жене. Пора ему становиться самостоятельным. Неизвестно, что ждет меня впереди. Наутро он со слезами на глазах обнял меня на прощание и уехал вместе с женой.
Шон собиралась ехать в Тулузу и все утро уговаривала меня покинуть Францию, но я не хотела даже слышать об этом. Я ждала следующее письмо от Эммануэля, рассчитывая на хорошие новости.
Но нет. Эммануэль написал, что у короля была ужасная ночь. Он метался от боли и бредил в лихорадке, говоря о своих похоронах и могиле. Некоторые подручные кардинала Эмона подозревали, что король симулирует безумие, чтобы не пришлось оглашать скандальные подробности его личной жизни. Они были согласны отпустить ему грехи лишь при условии, что Луи вразумительно признает все свои грехи и поклянется искупить их. За отца вступились принцессы. И кардинал Эмо ввиду сильной слабости короля, а также потому, что тот является первым человеком в стране, согласился дать королю прощение, если он покается во всех своих проступках сразу и пообещает, что в случае выздоровления будет не только создавать видимость религиозного чувства. Луи должен был также поклясться никогда не завязывать больше греховных отношений.
– Вот видишь, сестра, – сказала Шон. – Твой оптимизм необоснован.
В действительности надеяться мне было не на что, но эта странная упрямая эйфория не проходила. Я была настолько неблагоразумна, что была готова пойти на риск, только чтобы не смотреть правде в глаза.
После обеда Шон пришла прощаться со мной. Мы надеялись, что когда-нибудь встретимся в более счастливое время.
Ближе к вечеру приехал герцог Эркюль. Я гуляла в саду, собирая розы, росшие вдоль тропинки у реки. Он настаивал на моем немедленном отъезде из Франции, обещал лично отвезти меня в Англию.
– Я попытаю счастья с новой королевой, – ответила я.
Эркюль, привыкший к моим неразумным решениям, не стал спорить, поцеловал меня и уехал.
Теперь со мной остались только Генриетта, Женевьева и Лоран. Я привыкла иметь под рукой все, чем владею, и получать все, что хочу, по первому требованию. Когда мне не удалось найти свой любимый пеньюар, я обрушилась с руганью на Лорана, который его не выложил. Потом стала спрашивать, насколько он верен мне. Он стоял, словно преступник на допросе, и говорил очень тихо, пытаясь защититься и клянясь в вечной преданности. Но, как это часто бывало, когда я была утомлена и крайне возбуждена, я сорвалась. Я пила коньяк, одергивала его на каждом шагу и возражала каждому его слову. Этот поток оскорблений продолжался долго. Я не думала о нем как о человеке, достойном уважения. Я заставила его раздеться и избила утыканными шипами стеблями недавно собранных роз. Он стоически перенес боль, несмотря на то что я поцарапала ему ягодицы и по его ногам струилась кровь. Кровавое зрелище пробудило во мне презренную страсть. Я бросилась на него и овладела им. Но чувственное удовольствие не только не принесло успокоения, но лишь взбудоражило меня еще сильнее. Мне было ужасно стыдно за то, как я обошлась с преданным слугой. Меня терзала потребность быть наказанной, а это, в свою очередь, навело меня на мысли об убийстве. Я боялась, что окончательно потеряю рассудок и в ярости убью Лорана.
– Мне слишком тяжело, – сказала я ему. – Я не могу больше видеть тебя. Ты можешь оставить себе все, что получил от меня, и вот тебе еще кое-что, чтобы ты смог перебраться куда-нибудь… – И я отдала ему бриллиантовое ожерелье, которое стоило пятьдесят тысяч ливров. – Но я хочу больше никогда не видеть тебя.
Лоран не плакал, когда я била его, но, услышав эти слова, он разразился рыданиями. Он бросился мне в ноги, умоляя позволить ему остаться. Я отпихнула его.
– Я оставляю тебя не в худшем состоянии, чем когда подобрала тебя, – холодно сказала я. – Если считаешь, что заслуживаешь большего, что ж, ты сам виноват.
Он не замолчал, продолжая осыпать меня заверениями в огромной своей любви, и тогда я так сильно ударила его ногой, что испортила педикюр.
– Вас не удивило, что мадам де Мирапуа и все остальные отвергли вас? – спросил отец Даффи.
– Нет. А вас это удивляет, святой отец? – Священник усмехнулся:
– Разве вы забыли? Я слышал исповеди тысяч осужденных аристократов. Могу признаться, я считаю, что в правительстве должны сидеть люди, которыми оно управляет…
Улыбаясь, он продолжал – мягко, беззлобно:
– Вы стали одной из них, одной из этих модниц, переоценивающих собственную значимость, которых волнуют лишь их собственные взлеты и падения, с их ненасытными амбициями, неспособностью к состраданию, которые жить не могут без внимания и восхищения других, которых внешний вид волнует больше, чем внутреннее содержание.
– Да, – согласилась Жанна, – я больше заботилась о том, чтобы меня видели в обществе престижных людей, нежели о том, чтобы окружить себя преданными друзьями. Мадам де Мирапуа и иже с ней волновали только их собственные чувства. Думаю, ее дезертирство не удивило меня лишь потому, что я ничем от нее не отличалась.
– И в самом деле, – сказал священник. – Вы считали, что имеете право на определенные блага, но при этом отказывались взять на себя связанную с этим ответственность. Вы были беспринципны, делали все, что хотели. Но, даже добиваясь своего любыми путями, вы злились, когда другие люди не выполняли ваши желания. Вы вели паразитическое существование. Вы пользовались другими людьми на каждом шагу и попирали их права. Вы привыкли считать, что все вам должны. Вы были склонны идеализировать людей, с чьей помощью могли удовлетворить свои амбиции, но презирали и унижали тех, кто не мог принести вам пользу. Вы думали, что имеете право распоряжаться другими людьми, обладать ими. Вы скрывали ощущение собственной неполноценности и неуверенность под личиной величия и всемогущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29