Она заслужила, чтобы у нее был свой собственный дом, чтобы на руках у нее сидели ангелоподобные младенцы с бирюзовыми глазами, а рядом стоял муж, который души в ней не чает. Она заслужила человека, который будет лелеять ее и посвятит всю свою жизнь тому, чтобы сделать ее счастливой, потому что только ее счастье сделает его жизнь полной. Мисс Ренслоу не найдет ничего подобного, живя в Ричмонде с сестрой Йена.
Возможно, жизнь реформатора покажется ей интересной и поездки на угольные копи и шерстяные фабрики тоже покажутся ей интересными – поначалу. Она будет плакать при виде того, как живут семьи рабочих, особенно их дети, и будет из кожи лезть вон, чтобы добиться улучшения их положения, как это делает Дороти. Но такая жизнь – это выбор Дороти, принуждение здесь неуместно.
Леди Дороти Мэддокс могла бы оставаться в Лондоне как гостья ее брата и, возможно, достаточно сильно изменить политику правительства, оказывая влияние на тех, кто голосует в парламенте. Йен пытался объяснить ей, что мужчина более склонен слушать женщину, ощущая приятную наполненность желудка, чем когда он читает ее пылкие речи в газетах перед завтраком. Но мягкие уговоры были не в характере Дороти. Она была пылкой в своих убеждениях и любого, кто с ней не согласен, считала глупцом.
Она не любила также и светские ценности, которые господствовали в Лондоне, экстравагантное расточительство высшего общества в то время, когда в трущобах в пяти минутах ходьбы от Мейфэра голодают дети. Она не может получать удовольствие от роскошных обедов, говорила Дороти, зная, что многие живут впроголодь. Когда она уезжала к себе в Ричмонд, высшее общество вздыхало с облегчением.
Она могла бы поселиться в Бате, вместе со своей матерью, по крайней мере, до тех пор, пока они не придушат друг друга. Обе испытали облегчение, когда Доро решила поселиться в графском поместье в Ричмонде.
Теперь, по прошествии нескольких лет и несколько месяцев спустя после того, как они виделись, матушка Йена и его сестра принялись ссориться, едва Дороти переступила порог. Леди Марден решила, что платье дочери ей не идет, что оно старомодно и плохо сшито. Волосы у нее в беспорядке, манера держаться не подобает леди, и она целую вечность не навешала свою несчастную больную мать.
Леди Дороти решила, что ее мать слишком усердно лечится своим подкрепляющим средством, одевается как женщина в два раза моложе и преувеличивает свои недомогания, чтобы дети почувствовали, как они виноваты, не уделяя ей достаточного внимания.
– Вот видите? Вы действительно позорно пренебрегали мной.
– Мое время нужно другим людям гораздо больше, чем потакающей себе женщине, которая только и делает, что занимается сплетнями и играет в карты. Не понимаю, как вы выносите жизнь в Бате среди этих старых ведьм.
– Они не ведьмы! И они не старые. Некоторые даже моложе меня.
– Вот именно.
Нет, леди Дороти не была бы счастлива и в Бате тоже.
Йен знал, что она могла бы выйти замуж, потому что у нее был личный доход и более чем щедрое приданое, которое Йен положил на ее счет, когда она переехала в Ричмонд. Она получила несколько предложений, о которых он знал, в те годы, когда начала выезжать в свет, и неизвестно сколько еще с тех пор. Дороти заявила, что мужчины, которые сватаются к ней, хотят получить ее приданое, и отказала всем.
На взгляд Йена, его сестра была привлекательной женщиной – высокая, как все члены их семьи, но больше похожая на иву, чем на крепкий дуб. У нее были красивые карие глаза, каштановые волосы и хорошая фигура. К сожалению, у нее было несколько отметин на лице, оставшихся после того, как она в детстве переболела оспой.
Высший свет неодобрительно относится к несовершенствам. Леди Дороти, разумеется, нельзя было исключить из общества, поскольку она была дочерью и сестрой графов, но можно было не обращать на нее внимание. Доро просидела в ранние годы на большем количестве хрупких золоченых стульев, чем большинство женщин за всю свою жизнь. Мать таскала ее с одного приема на другой, заставляя улыбаться, сидеть прямо, добавить еще оборок на подол платья, всячески стараясь пристроить дочь. Йен заставлял своих друзей танцевать с ней, когда бывал в Лондоне, но в основном на балах она сидела на стульях, стоявших вдоль стен. На взгляд людей, равных ей по положению, она была обезображена и, что еще хуже, своевольна. Другие девушки боялись ее, боялись, что их увидят в ее обществе, – вдруг кто-то решит, что у них есть мысли, которыми можно поделиться. К великому разочарованию своей матери, Дороти не пользовалась успехом.
Леди Марден к двадцать пятому дню рождения Дороти обзавелась бесчисленными недомоганиями, а леди Дороти объявила себя старой девой. Она носила чепцы, переехала в Ричмонд и стала пытаться изменить мир.
В Ричмонде сестра Йена стала главным светочем местной жизни. Она содержала библиотеки-читальни, давала обеды для сбора пожертвований и устраивала политические дебаты, вечерние приемы в доме и дневные приемы для широкой публики в своем саду. Никто из соседей не отказывался от ее приглашений, и в каждом доме она была желанной гостьей, будь то коттедж фермера, поместье сквайра или особняки знати, искавшей деревенского покоя после лихорадочных лондонских сезонов.
Она прочла серию лекций, в которых учила женщин обращаться с деньгами, устроила школу для взрослых, которые хотели научиться читать и писать. По наущению Йена она стала больше интересоваться условиями труда на мануфактурах, которые Йен всячески стремился улучшить, пока рабочие не начали гражданскую войну из-за ужасающих условий своей работы.
Он радовался, что она заменяет ему глаза и уши в промышленных районах, а Доро – что может приносить пользу. Но подойдет ли это мисс Ренслоу? Йен считал, что не подойдет.
И не только Йен, судя по возгласу, который донесся из гостиной, когда его сестра предложила Афине поселиться у нее.
Они ждали, когда мисс Ренслоу спустится к обеду. Были приглашены также лорд Ренсдейл и Карсуэлл, чтобы обедающих было побольше и чтобы можно было разделить препирающихся дам Марден.
Как и следовало ожидать, матушка Йена оказалась самой громогласной.
– Вы предпочитаете жить как монахиня, – сказала она дочери, – но это не значит, что каждая женщина должна отказаться от радостей замужества и материнства.
Никто не осмелился поинтересоваться, какие радости обрела в материнстве леди Марден, но Йен и Дороти переглянулись.
– Слушайте, слушайте, – поддержал Ренсдейл графиню. – Репутация у этой девчонки все равно подмочена. Не хотелось бы мне, чтобы ее считали еще и эксцентричной особой.
Йен не знал, нужно ли встать на защиту чести сестры, но на помощь ей пришел Карсуэлл, разодетый в пух и прах, хотя к обеду были приглашены в основном члены семьи и близкие друзья.
– Не вижу ничего плохого в том, что сильная женщина живет независимо, но обстоятельства у мисс Ренслоу другие, – сказал он. – Она скорее будет вашей пансионеркой, леди Дороти, чем хозяйкой собственного дома.
– Превосходного дома, – добавил виконт Ренсдейл, окинув взглядом просторную комнату. – Графиня. На такое не начихаешь.
Леди Марден могла начихать – и чихнула, и тогда Йен убрал вазу с цветами, которую поставил на камин какой-то болван.
– Значит, женщина должна выйти замуж ради богатства и положения? – спросила Дороти, глотнув вина. – Сделает ли это ее счастливой?
– Счастливее, чем бедную женщину, которой иначе пришлось бы наниматься на работу, – возразил Карсуэлл, поднеся к глазу монокль, чтобы рассмотреть висевшую на стене картину. – Многие мужчины женятся ради денег, а женщины выходят замуж, чтобы получить свое приданое.
Ренсдейл поперхнулся – ведь он женился ради денег, о чем знали все присутствующие.
– И это тоже достойно порицания. Я бы не хотел, чтобы мой брат женился на охотнице за богатством.
Ренсдейл перестал кашлять и проговорил:
– Моя сестра не из таких. Не ее вина, что она оказалась в этом хаосе. Я считаю, что ей требуется кольцо на палец, а не кочерга в… – Он снова закашлялся.
– Йену все равно нужна жена, – вставила матушка Йена. – Чтобы обеспечить наследников. Он знает свой долг.
– Какая же женщина захочет выйти замуж из соображений долга?
– Разумная, – сказала матушка Дороти. – Та, которая не хочет водить обезьян по пеклу.
– Подарить мужчине наследников – долг каждой жены, – гордо добавил Ренсдейл. – Эффи знает, что это так.
– А вам не кажется, что следует выслушать мисс Ренслоу? – спросил Йен, когда его мать и сестра уже приготовились выпустить когти.
– Верно, Марден. Я так и скажу ей, как только она придет. – И Ренсдейл взглянул на карманные часы.
– Нет! Я поговорю с ней с глазу на глаз.
– В клубах только об этом и говорят, так что в Лондоне это ни для кого не секрет.
Карсуэлл кивнул:
– Именно поэтому мы собрались здесь.
– Девушка не может самостоятельно принять такое решение, – заявила матушка Йена. – Ей должны подсказать его старшие.
– Не согласна, – возразила сестра Йена. – Я с ней побеседовала. Она умна и может сама все решить.
Ренсдейл побагровел.
– Девушки не знают, чего хотят. Она сделает то, что ей прикажут.
– Женщина не служанка, чтобы ей приказывать, – сказала Дороти.
– Служанки не выходят замуж без разрешения, – напомнил ей Карсуэлл.
– У нее нет выбора! – рявкнул Ренсдейл.
– Вы собирались выдать ее за эту жабу Уиггза? Был ли у нее какой-нибудь выбор тогда? – спросил Карсуэлл.
– Она ведь не помолвлена с ним? – ответил Ренсдейл. Будь все так, как он хотел, мисс Ренслоу была бы уже помолвлена. Или так, как хотела его жена. – Во всяком случае, погубил ее не Уиггз.
Никто не нашелся, что на это ответить.
Йен посмотрел на часы, стоявшие на камине, а его матушка начала ворчать насчет того, что обед задерживается. Карсуэлл заявил, что мисс Ренслоу наверняка не придет к обеду, потому что еду ей приносят наверх.
Леди Дороти легонько ударила его веером.
– Здесь нет ничего смешного, мистер Карсуэлл, речь идет о будущем женщины.
– И мужчины тоже, – напомнил Карсуэлл. – Если он женится не на той женщине, он будет жалеть об этом всю жизнь.
Никто не взглянул на Ренсдейла, а тот выпалил:
– Я считаю, что у Мардена есть только один выход – просить ее руки.
Все согласились с ним. Даже дворецкий, наполняя бокалы, кивнул.
Афина поняла, что говорят о ней. Она поняла это еще до того, как подошла к полуоткрытой двери гостиной и услышала, как они анализируют ее будущее и препарируют прошлое. Граф говорил мало – во всяком случае, с того момента, когда она подошла к двери, – и от этого было еще хуже. Ему следовало сказать, что она не погибла, что он не погубил ее, что у них нет никаких обязательств друг перед другом. Он мог бы сказать, что будет очень рад, если она станет его женой. Но он не сказал ничего, кроме того, что мужества ей не занимать и она непременно явится к обеду.
Афина была в смятении. Ей не хотелось входить в эту комнату, обедать с графом и его семьей и лучшим другом – и со своим братом, который желал избавиться от нее. Ей хотелось взбежать по мраморным ступеням наверх и сидеть у постели Троя, который думал, что она – только Эффи, такая же, как всегда, а не подпорченный товар, который нужно завернуть в чистую бумагу перед тем, как вручить его, и не комок пыли, который нужно замести под ковер.
Ей хотелось крикнуть, что она взрослая, а не ребенок, и она не вещь, которую отдает тот, кому она не нужна, тому, кто не хочет ее брать.
Она знала, что они обсуждают неприятную проблему под названием «Афина Ренслоу». Леди Марден произнесла слово «внуки» с нежной улыбкой и еще с более нежной слово «приданое», чем и продемонстрировала, что предпочитает покупать детские вещицы, но жаждет и внуков, и покупок. Потом она перевела разговор на свое ненадежное здоровье, как всегда, сказав, что Марден поступит правильно. Он ведь лорд Марден, у него на плечах голова, а не кочан капусты, как у торговца каперсами, и не может ли кто-нибудь подать ей укрепляющего?
Спартак что-то проговорил насчет того, что его сиятельство – благородный человек, настоящий джентльмен, Афина искренне согласилась с этим, пока не поняла, что подразумевает ее брат под благородством. Спартак говорил не о том, как граф выступает в парламенте за реформы, не о том, как он относится к тем, кто от него зависит, и не о том, как он платит долги. Ее брат подразумевал, что лорд Марден принесет себя в жертву на алтарь приличий.
Даже горничная, приставленная к Афине помогать ей одеваться, говорила о том, как радуется вся прислуга, что мисс Ренслоу останется в Мэддокс-Хаусе.
Афина не радовалась. Афина не собиралась оставаться. Не собиралась выходить за графа. Как смеют все эти люди, начиная с посудомоек и кончая графиней, предполагать, что она примет предложение лорда Мардена, когда в этом нет никакой надобности?!
Она, естественно, откажет ему. Конечно, нельзя не принять предложение, которое тебе еще не сделали. Она не может войти в эту гостиную, заявить, что скорее выйдет за Уигги, который по крайней мере хочет жениться на ней из-за ее приданого и связей, чем за того, кто вообще не хочет на ней жениться. Она оказалась в доме его сиятельства по воле случая, словно глупая корова, забредшая на соседское поле. Это не значит, что он должен оставить ее при себе! Это не значит, что он может оставите ее при себе.
Афине хотелось громко крикнуть об этом. Но она леди, кричать ей не полагается, не полагается топать ногами, повернуться и убежать. Она вздернула подбородок и распахнула дверь. Дверь ударилась о стену – с такой силой Афина ее распахнула, – и все вздрогнули. Бутылка, из которой дворецкий наливал вино, дрогнула у него в руке, и несколько капель упало на панталоны мистера Карсуэлла. Джентльмен выбранился, а леди Дороти упрекнула его за его суетность. Это заставило леди Марден тяжело вздохнуть и заметить, что ее не удивляет, почему ее дочь до сих пор не замужем, ибо ни один мужчина не захочет иметь жену с острым язычком.
Лорд Ренсдейл, который женился, попросту говоря, на мегере, взял у дворецкого бутылку и налил себе вина.
– Кажется, обед подан, мисс Ренслоу, – сказал лорд Марден, подходя к ней и предлагая ей руку.
В этот вечер он выглядел элегантным, подумала она, словно уделил больше внимания своей внешности из-за присутствия матери и сестры, и она не могла не сравнить его с остальными мужчинами. Он был гораздо крупнее, но не только по этой причине ее взгляд устремлялся к нему.
Темно-синий фрак превосходно сидел на его широких плечах, серый, в черную полоску, жилет открывал плоский живот, в отличие от жилета ее брата, который вздувался и с трудом застегивался из-за выступающего живота, или жилета мистера Карсуэлла, вышитого серебряными колибри. И волосы у графа причесаны аккуратнее обычного, только один завиток падает ему на лоб. У Карсуэлла волосы напомажены и лежат на голове неподвижно, а у брата… брат уже начал лысеть.
Лорд Марден был единственным из всех, кто не хмурился, и Афина улыбнулась ему. Он думает, что ей не занимать мужества? Она не станет его разочаровывать. Они все уладят потом. Теперь же с нее было достаточно и того, что он ей улыбнулся в ответ. Он хотя бы не возненавидел ее за то, что она поставила его в неловкое положение. Она не жалела, что провозилась со своими волосами, но она забыла о времени, пытаясь заставить Троя выучить уроки, на тот случай если снова появится мистер Уиггз. Ее горничной удалось только связать их лентой и заколоть при помощи нескольких шпилек, которые еле-еле держались. Она надела свое любимое платье кремового цвета и жемчуг матери, так что не чувствовала себя деревенщиной, какой считала себя.
Леди Марден, сидевшая во главе стола, поведала брату Афины обо всех ощущениях, которые она пережила за время своих беременностей. Леди Дороти и Карсуэлл сидели друг против друга и долго спорили о расширении избирательных прав, о новой книге сэра Вальтера Скотта и – что гораздо уместнее – о собаках и кошках. Они могли бы завести спор даже о том, ночь сейчас или день, подумала Афина, отказавшись от попыток найти тему для разговора, которая не вызвала бы у них разногласий.
Лорд Марден не заводил никаких разговоров и не пытался примирить свою сестру со своим другом. На Афину он не смотрел.
Все были слишком хорошо воспитаны, чтобы обсуждать то единственное, о чем на самом деле думал каждый из них.
Наконец леди Марден поднялась из-за стола, поглотив необычайное количество пищи для такого болезненного создания, как она. Она сообщила, что теперь дамы оставят джентльменов с их портвейном и сигарами, а сами поболтают в гостиной.
Афине не хотелось слушать разглагольствования леди Марден о том, как ее дочери в очередной раз не удалось понравиться мужчине, или упреки леди Дороти насчет того, что, если бы матушка ела поменьше, она не страдала бы от несварения желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Возможно, жизнь реформатора покажется ей интересной и поездки на угольные копи и шерстяные фабрики тоже покажутся ей интересными – поначалу. Она будет плакать при виде того, как живут семьи рабочих, особенно их дети, и будет из кожи лезть вон, чтобы добиться улучшения их положения, как это делает Дороти. Но такая жизнь – это выбор Дороти, принуждение здесь неуместно.
Леди Дороти Мэддокс могла бы оставаться в Лондоне как гостья ее брата и, возможно, достаточно сильно изменить политику правительства, оказывая влияние на тех, кто голосует в парламенте. Йен пытался объяснить ей, что мужчина более склонен слушать женщину, ощущая приятную наполненность желудка, чем когда он читает ее пылкие речи в газетах перед завтраком. Но мягкие уговоры были не в характере Дороти. Она была пылкой в своих убеждениях и любого, кто с ней не согласен, считала глупцом.
Она не любила также и светские ценности, которые господствовали в Лондоне, экстравагантное расточительство высшего общества в то время, когда в трущобах в пяти минутах ходьбы от Мейфэра голодают дети. Она не может получать удовольствие от роскошных обедов, говорила Дороти, зная, что многие живут впроголодь. Когда она уезжала к себе в Ричмонд, высшее общество вздыхало с облегчением.
Она могла бы поселиться в Бате, вместе со своей матерью, по крайней мере, до тех пор, пока они не придушат друг друга. Обе испытали облегчение, когда Доро решила поселиться в графском поместье в Ричмонде.
Теперь, по прошествии нескольких лет и несколько месяцев спустя после того, как они виделись, матушка Йена и его сестра принялись ссориться, едва Дороти переступила порог. Леди Марден решила, что платье дочери ей не идет, что оно старомодно и плохо сшито. Волосы у нее в беспорядке, манера держаться не подобает леди, и она целую вечность не навешала свою несчастную больную мать.
Леди Дороти решила, что ее мать слишком усердно лечится своим подкрепляющим средством, одевается как женщина в два раза моложе и преувеличивает свои недомогания, чтобы дети почувствовали, как они виноваты, не уделяя ей достаточного внимания.
– Вот видите? Вы действительно позорно пренебрегали мной.
– Мое время нужно другим людям гораздо больше, чем потакающей себе женщине, которая только и делает, что занимается сплетнями и играет в карты. Не понимаю, как вы выносите жизнь в Бате среди этих старых ведьм.
– Они не ведьмы! И они не старые. Некоторые даже моложе меня.
– Вот именно.
Нет, леди Дороти не была бы счастлива и в Бате тоже.
Йен знал, что она могла бы выйти замуж, потому что у нее был личный доход и более чем щедрое приданое, которое Йен положил на ее счет, когда она переехала в Ричмонд. Она получила несколько предложений, о которых он знал, в те годы, когда начала выезжать в свет, и неизвестно сколько еще с тех пор. Дороти заявила, что мужчины, которые сватаются к ней, хотят получить ее приданое, и отказала всем.
На взгляд Йена, его сестра была привлекательной женщиной – высокая, как все члены их семьи, но больше похожая на иву, чем на крепкий дуб. У нее были красивые карие глаза, каштановые волосы и хорошая фигура. К сожалению, у нее было несколько отметин на лице, оставшихся после того, как она в детстве переболела оспой.
Высший свет неодобрительно относится к несовершенствам. Леди Дороти, разумеется, нельзя было исключить из общества, поскольку она была дочерью и сестрой графов, но можно было не обращать на нее внимание. Доро просидела в ранние годы на большем количестве хрупких золоченых стульев, чем большинство женщин за всю свою жизнь. Мать таскала ее с одного приема на другой, заставляя улыбаться, сидеть прямо, добавить еще оборок на подол платья, всячески стараясь пристроить дочь. Йен заставлял своих друзей танцевать с ней, когда бывал в Лондоне, но в основном на балах она сидела на стульях, стоявших вдоль стен. На взгляд людей, равных ей по положению, она была обезображена и, что еще хуже, своевольна. Другие девушки боялись ее, боялись, что их увидят в ее обществе, – вдруг кто-то решит, что у них есть мысли, которыми можно поделиться. К великому разочарованию своей матери, Дороти не пользовалась успехом.
Леди Марден к двадцать пятому дню рождения Дороти обзавелась бесчисленными недомоганиями, а леди Дороти объявила себя старой девой. Она носила чепцы, переехала в Ричмонд и стала пытаться изменить мир.
В Ричмонде сестра Йена стала главным светочем местной жизни. Она содержала библиотеки-читальни, давала обеды для сбора пожертвований и устраивала политические дебаты, вечерние приемы в доме и дневные приемы для широкой публики в своем саду. Никто из соседей не отказывался от ее приглашений, и в каждом доме она была желанной гостьей, будь то коттедж фермера, поместье сквайра или особняки знати, искавшей деревенского покоя после лихорадочных лондонских сезонов.
Она прочла серию лекций, в которых учила женщин обращаться с деньгами, устроила школу для взрослых, которые хотели научиться читать и писать. По наущению Йена она стала больше интересоваться условиями труда на мануфактурах, которые Йен всячески стремился улучшить, пока рабочие не начали гражданскую войну из-за ужасающих условий своей работы.
Он радовался, что она заменяет ему глаза и уши в промышленных районах, а Доро – что может приносить пользу. Но подойдет ли это мисс Ренслоу? Йен считал, что не подойдет.
И не только Йен, судя по возгласу, который донесся из гостиной, когда его сестра предложила Афине поселиться у нее.
Они ждали, когда мисс Ренслоу спустится к обеду. Были приглашены также лорд Ренсдейл и Карсуэлл, чтобы обедающих было побольше и чтобы можно было разделить препирающихся дам Марден.
Как и следовало ожидать, матушка Йена оказалась самой громогласной.
– Вы предпочитаете жить как монахиня, – сказала она дочери, – но это не значит, что каждая женщина должна отказаться от радостей замужества и материнства.
Никто не осмелился поинтересоваться, какие радости обрела в материнстве леди Марден, но Йен и Дороти переглянулись.
– Слушайте, слушайте, – поддержал Ренсдейл графиню. – Репутация у этой девчонки все равно подмочена. Не хотелось бы мне, чтобы ее считали еще и эксцентричной особой.
Йен не знал, нужно ли встать на защиту чести сестры, но на помощь ей пришел Карсуэлл, разодетый в пух и прах, хотя к обеду были приглашены в основном члены семьи и близкие друзья.
– Не вижу ничего плохого в том, что сильная женщина живет независимо, но обстоятельства у мисс Ренслоу другие, – сказал он. – Она скорее будет вашей пансионеркой, леди Дороти, чем хозяйкой собственного дома.
– Превосходного дома, – добавил виконт Ренсдейл, окинув взглядом просторную комнату. – Графиня. На такое не начихаешь.
Леди Марден могла начихать – и чихнула, и тогда Йен убрал вазу с цветами, которую поставил на камин какой-то болван.
– Значит, женщина должна выйти замуж ради богатства и положения? – спросила Дороти, глотнув вина. – Сделает ли это ее счастливой?
– Счастливее, чем бедную женщину, которой иначе пришлось бы наниматься на работу, – возразил Карсуэлл, поднеся к глазу монокль, чтобы рассмотреть висевшую на стене картину. – Многие мужчины женятся ради денег, а женщины выходят замуж, чтобы получить свое приданое.
Ренсдейл поперхнулся – ведь он женился ради денег, о чем знали все присутствующие.
– И это тоже достойно порицания. Я бы не хотел, чтобы мой брат женился на охотнице за богатством.
Ренсдейл перестал кашлять и проговорил:
– Моя сестра не из таких. Не ее вина, что она оказалась в этом хаосе. Я считаю, что ей требуется кольцо на палец, а не кочерга в… – Он снова закашлялся.
– Йену все равно нужна жена, – вставила матушка Йена. – Чтобы обеспечить наследников. Он знает свой долг.
– Какая же женщина захочет выйти замуж из соображений долга?
– Разумная, – сказала матушка Дороти. – Та, которая не хочет водить обезьян по пеклу.
– Подарить мужчине наследников – долг каждой жены, – гордо добавил Ренсдейл. – Эффи знает, что это так.
– А вам не кажется, что следует выслушать мисс Ренслоу? – спросил Йен, когда его мать и сестра уже приготовились выпустить когти.
– Верно, Марден. Я так и скажу ей, как только она придет. – И Ренсдейл взглянул на карманные часы.
– Нет! Я поговорю с ней с глазу на глаз.
– В клубах только об этом и говорят, так что в Лондоне это ни для кого не секрет.
Карсуэлл кивнул:
– Именно поэтому мы собрались здесь.
– Девушка не может самостоятельно принять такое решение, – заявила матушка Йена. – Ей должны подсказать его старшие.
– Не согласна, – возразила сестра Йена. – Я с ней побеседовала. Она умна и может сама все решить.
Ренсдейл побагровел.
– Девушки не знают, чего хотят. Она сделает то, что ей прикажут.
– Женщина не служанка, чтобы ей приказывать, – сказала Дороти.
– Служанки не выходят замуж без разрешения, – напомнил ей Карсуэлл.
– У нее нет выбора! – рявкнул Ренсдейл.
– Вы собирались выдать ее за эту жабу Уиггза? Был ли у нее какой-нибудь выбор тогда? – спросил Карсуэлл.
– Она ведь не помолвлена с ним? – ответил Ренсдейл. Будь все так, как он хотел, мисс Ренслоу была бы уже помолвлена. Или так, как хотела его жена. – Во всяком случае, погубил ее не Уиггз.
Никто не нашелся, что на это ответить.
Йен посмотрел на часы, стоявшие на камине, а его матушка начала ворчать насчет того, что обед задерживается. Карсуэлл заявил, что мисс Ренслоу наверняка не придет к обеду, потому что еду ей приносят наверх.
Леди Дороти легонько ударила его веером.
– Здесь нет ничего смешного, мистер Карсуэлл, речь идет о будущем женщины.
– И мужчины тоже, – напомнил Карсуэлл. – Если он женится не на той женщине, он будет жалеть об этом всю жизнь.
Никто не взглянул на Ренсдейла, а тот выпалил:
– Я считаю, что у Мардена есть только один выход – просить ее руки.
Все согласились с ним. Даже дворецкий, наполняя бокалы, кивнул.
Афина поняла, что говорят о ней. Она поняла это еще до того, как подошла к полуоткрытой двери гостиной и услышала, как они анализируют ее будущее и препарируют прошлое. Граф говорил мало – во всяком случае, с того момента, когда она подошла к двери, – и от этого было еще хуже. Ему следовало сказать, что она не погибла, что он не погубил ее, что у них нет никаких обязательств друг перед другом. Он мог бы сказать, что будет очень рад, если она станет его женой. Но он не сказал ничего, кроме того, что мужества ей не занимать и она непременно явится к обеду.
Афина была в смятении. Ей не хотелось входить в эту комнату, обедать с графом и его семьей и лучшим другом – и со своим братом, который желал избавиться от нее. Ей хотелось взбежать по мраморным ступеням наверх и сидеть у постели Троя, который думал, что она – только Эффи, такая же, как всегда, а не подпорченный товар, который нужно завернуть в чистую бумагу перед тем, как вручить его, и не комок пыли, который нужно замести под ковер.
Ей хотелось крикнуть, что она взрослая, а не ребенок, и она не вещь, которую отдает тот, кому она не нужна, тому, кто не хочет ее брать.
Она знала, что они обсуждают неприятную проблему под названием «Афина Ренслоу». Леди Марден произнесла слово «внуки» с нежной улыбкой и еще с более нежной слово «приданое», чем и продемонстрировала, что предпочитает покупать детские вещицы, но жаждет и внуков, и покупок. Потом она перевела разговор на свое ненадежное здоровье, как всегда, сказав, что Марден поступит правильно. Он ведь лорд Марден, у него на плечах голова, а не кочан капусты, как у торговца каперсами, и не может ли кто-нибудь подать ей укрепляющего?
Спартак что-то проговорил насчет того, что его сиятельство – благородный человек, настоящий джентльмен, Афина искренне согласилась с этим, пока не поняла, что подразумевает ее брат под благородством. Спартак говорил не о том, как граф выступает в парламенте за реформы, не о том, как он относится к тем, кто от него зависит, и не о том, как он платит долги. Ее брат подразумевал, что лорд Марден принесет себя в жертву на алтарь приличий.
Даже горничная, приставленная к Афине помогать ей одеваться, говорила о том, как радуется вся прислуга, что мисс Ренслоу останется в Мэддокс-Хаусе.
Афина не радовалась. Афина не собиралась оставаться. Не собиралась выходить за графа. Как смеют все эти люди, начиная с посудомоек и кончая графиней, предполагать, что она примет предложение лорда Мардена, когда в этом нет никакой надобности?!
Она, естественно, откажет ему. Конечно, нельзя не принять предложение, которое тебе еще не сделали. Она не может войти в эту гостиную, заявить, что скорее выйдет за Уигги, который по крайней мере хочет жениться на ней из-за ее приданого и связей, чем за того, кто вообще не хочет на ней жениться. Она оказалась в доме его сиятельства по воле случая, словно глупая корова, забредшая на соседское поле. Это не значит, что он должен оставить ее при себе! Это не значит, что он может оставите ее при себе.
Афине хотелось громко крикнуть об этом. Но она леди, кричать ей не полагается, не полагается топать ногами, повернуться и убежать. Она вздернула подбородок и распахнула дверь. Дверь ударилась о стену – с такой силой Афина ее распахнула, – и все вздрогнули. Бутылка, из которой дворецкий наливал вино, дрогнула у него в руке, и несколько капель упало на панталоны мистера Карсуэлла. Джентльмен выбранился, а леди Дороти упрекнула его за его суетность. Это заставило леди Марден тяжело вздохнуть и заметить, что ее не удивляет, почему ее дочь до сих пор не замужем, ибо ни один мужчина не захочет иметь жену с острым язычком.
Лорд Ренсдейл, который женился, попросту говоря, на мегере, взял у дворецкого бутылку и налил себе вина.
– Кажется, обед подан, мисс Ренслоу, – сказал лорд Марден, подходя к ней и предлагая ей руку.
В этот вечер он выглядел элегантным, подумала она, словно уделил больше внимания своей внешности из-за присутствия матери и сестры, и она не могла не сравнить его с остальными мужчинами. Он был гораздо крупнее, но не только по этой причине ее взгляд устремлялся к нему.
Темно-синий фрак превосходно сидел на его широких плечах, серый, в черную полоску, жилет открывал плоский живот, в отличие от жилета ее брата, который вздувался и с трудом застегивался из-за выступающего живота, или жилета мистера Карсуэлла, вышитого серебряными колибри. И волосы у графа причесаны аккуратнее обычного, только один завиток падает ему на лоб. У Карсуэлла волосы напомажены и лежат на голове неподвижно, а у брата… брат уже начал лысеть.
Лорд Марден был единственным из всех, кто не хмурился, и Афина улыбнулась ему. Он думает, что ей не занимать мужества? Она не станет его разочаровывать. Они все уладят потом. Теперь же с нее было достаточно и того, что он ей улыбнулся в ответ. Он хотя бы не возненавидел ее за то, что она поставила его в неловкое положение. Она не жалела, что провозилась со своими волосами, но она забыла о времени, пытаясь заставить Троя выучить уроки, на тот случай если снова появится мистер Уиггз. Ее горничной удалось только связать их лентой и заколоть при помощи нескольких шпилек, которые еле-еле держались. Она надела свое любимое платье кремового цвета и жемчуг матери, так что не чувствовала себя деревенщиной, какой считала себя.
Леди Марден, сидевшая во главе стола, поведала брату Афины обо всех ощущениях, которые она пережила за время своих беременностей. Леди Дороти и Карсуэлл сидели друг против друга и долго спорили о расширении избирательных прав, о новой книге сэра Вальтера Скотта и – что гораздо уместнее – о собаках и кошках. Они могли бы завести спор даже о том, ночь сейчас или день, подумала Афина, отказавшись от попыток найти тему для разговора, которая не вызвала бы у них разногласий.
Лорд Марден не заводил никаких разговоров и не пытался примирить свою сестру со своим другом. На Афину он не смотрел.
Все были слишком хорошо воспитаны, чтобы обсуждать то единственное, о чем на самом деле думал каждый из них.
Наконец леди Марден поднялась из-за стола, поглотив необычайное количество пищи для такого болезненного создания, как она. Она сообщила, что теперь дамы оставят джентльменов с их портвейном и сигарами, а сами поболтают в гостиной.
Афине не хотелось слушать разглагольствования леди Марден о том, как ее дочери в очередной раз не удалось понравиться мужчине, или упреки леди Дороти насчет того, что, если бы матушка ела поменьше, она не страдала бы от несварения желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33