А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Элисия невольно содрогнулась, когда они подъехали по круговой подъездной аллее к ничем не украшенной парадной двери. Она чувствовала себя подавленной, проведя всю дорогу в молчании, так как тетя Агата за все время не проронила ни слова.
Это было два года назад. Как тогда, окидывая взглядом ничуть не изменившийся серый фасад, Элисия заставила себя вернуться в настоящее.
С глубоким вздохом она стала подниматься по пологому склону к дому, мимо вековых дубов, из года в год крепко стоящих на семи ветрах. Неподвластные времени и ненастью, они встречали каждую новую весну буйной листвой, заставляя Элисию завидовать их силе и стойкости. Вот и сейчас, осторожно обходя дом сбоку, она с отчаянием сравнила с ними свою хрупкость и беспомощность. Добравшись наконец до черного хода, девушка тихонько отворила массивную дверь, стараясь остаться незамеченной. Прокравшись по черной лестнице до первой площадки, она миновала еще одну узенькую дверь, за которой шла лестница в комнаты прислуги. Там, позади них, отделенная еще одной лесенкой, ведущей на чердак, находилась ее каморка. В ней стояла кровать и выброшенный за ненадобностью обветшалый стул с полинявшей ситцевой обивкой. Истертый почти до дыр коврик на полу и маленький комодик, в котором хранились ее пожитки, придавали еще большую убогость обстановке. Несколько жалких платьев висело на укрепленной в углу комнаты перекладине. Их вид, казалось, безмолвно укорял ее.
Элисия посмотрела на них с отвращением. Они выглядели обвисшими тряпками, да, в сущности, ими и были: латаные-перелатаные локти, штопаные, потертые манжеты, выцветшие воротники. Ей больно было вспоминать шкаф с душистыми сашо, полный ярких шелковых и бархатных платьев, которые она когда-то носила, ряд кокетливо выглядывающих из-под них туфелек той же материи.. Элисия отвернулась от нынешнего плачевного зрелища и прошла к кровати, громко стуча деревянными башмаками, прочной обувью, в которой можно было без ущерба ходить по грязи и лужам полей и проселков. Не то что в тоненьких атласных или кожаных! Те сразу бы промокли.
В промокшем платье стало совсем холодно, и Элисия начала дрожать. Она принялась расстегивать лиф, как вдруг в дверь постучали. Не откликаясь, она наблюдала, как кто-то пробовал повернуть дверную ручку. Дверь была закрыта, и неизвестный ничего не мог поделать. В дверь принялись стучать уже настойчивее.
— Эй, отзовитесь. Олли знает, что вы тут. У Олли к вам сообщение. От хозяйки.
Элисия неохотно открыла дверь, заранее предвидя поворот событий. На пороге с наглой ухмылкой на толстых губах стоял здоровенный детина лакей Олли.
— Ну вот, так-то лучше, — произнес он, уставившись на растрепанные локоны червонного золота и раскрасневшиеся щеки девушки.
— Что за сообщение? — холодно осведомилась Элисия.
— Чтой-то мы так недружелюбны? А ведь Олли может оченно облегчить вам жизнь, если станете с ним поласковей. — И он протянул свою мозолистую лапищу с грязными, обломанными ногтями к пуговке на лифе, которую Элисия пропустила, застегиваясь в спешке.
Она оттолкнула его руку и, яростно сверкнув глазами, предостерегающе проговорила:
— Не смей прикасаться ко мне!
Он лишь рассмеялся в ответ, но глаза его не улыбались, а глядели с холодной жестокостью змеи, наслаждающейся жалким сопротивлением добычи.
— Что? Продолжаешь разыгрывать из себя важную леди? Я-то думал, что это из тебя уже повыветрилось… ан нет, все еще считаешь себя выше таких, как я. Посмотрим, красоточка, посмотрим, — он отвратительно ухмыльнулся, похотливо разглядывая ее. — Олли еще уложит тебя в постель, милашка, и, спроси у служанок, получишь удовольствие. Олли умеет как следует приласкать… — Он презрительным щелчком поддел щеколду на двери. — И не думай, что этот огрызок железа остановит меня.
— Тебя надо отхлестать кнутом! И если ты будешь продолжать свои оскорбления, я…
— Ну что ты сделаешь? — На толстых губах вновь заиграла гнусная улыбочка. — Побежишь жаловаться тетеньке? Ха! Что это даст? Если бы ее заботило твое благополучие, ты не жила бы здесь наверху и не трудилась похлеще судомойки. Нет, Олли нечего бояться гнева хозяйки. — Он злорадно ухмыльнулся, зная, что Эли-сии нечего ему возразить.
— Что ж, возможно, она не станет вмешиваться, — мягко проговорила она, — но я прострелю твою тупую башку, если осмелишься пальцем меня тронуть. — Элисия прищурилась и, холодно улыбнувшись, тихим голосом добавила: — Я очень метко стреляю… и редко промахиваюсь, когда целюсь в лоб какой-нибудь гадине.
Это не было пустой угрозой. Глубоко под матрасом у нее был спрятан отцовский пистолет. Собственно, она сохранила его как память, но теперь он мог пригодиться по своему прямому назначению.
Ухмылка сползла с лакейского лица, и он по-новому, с настороженностью в бегающих глазках, уставился на стоявшую перед ним девушку.
— От тебя можно ждать и такого. Слышал, что благородные часто странно себя ведут. С чего бы тебе в меня стрелять? Олли всего-навсего предложил тебе поразвлечься, — плаксиво протянул он, передернув плечами. Голос его звучал примирительно, однако хитрые глазки неотрывно следили за выражением ее лица.
— Что велела передать мне моя тетя? — спросила Элисия, отстоявшая на этот раз свою независимость.
— Хочет, чтобы вы спустились в гостиную, — угрюмо пробурчал Олли и с плохо скрытой злостью затопал по деревянным ступенькам вниз.
Элисия последовала за слугой, раздумывая, что на этот раз потребовалось от нее тетке, чем она недовольна: полы недостаточно выскоблены, или окна надо помыть, или постельное белье проветривать? Всегда находилось что-то якобы упущенное племянницей, но не избежавшее пронзительного взгляда тети Агаты.
Девушка прошла по вечно сумрачному большому холлу при входе. Темные дубовые панели, казалось, поглощали почти весь свет, сочившийся сквозь два узких окна. Легонько постучав, Элисия вошла в гостиную и остановилась в почтительном молчании под ледяным взором тетки.
— Я вижу, ты прогуливалась, — недовольный взгляд насквозь пронизывал девушку. — Полагаю, о желудях ты позабыла? Я ведь просила тебя собрать немного для меня, но ты всегда думаешь только о своих удовольствиях. Ты ведь ходила за северное поле, не так ли? — Бесцветные глазки тети Агаты сверкнули торжествующим огнем.
Элисия закусила губу, стараясь сдержать захлестывающие ее гнев и ненависть к этой жестокой женщине.
— Мне очень жаль, что я забыла про желуди, — наконец выдавила из себя Элисия. Она понимала, о чем хочет услышать тетка, но не собиралась удовлетворять ее извращенное любопытство.
— Забыла! Ха! Судя по твоему виду, ты вообще о них не думала, — прошипела Агата, заметив грязь и мокрые пятна на платье Элисии. — Кажется, ты вообразила, что можешь пробраться в мой дом незаметно, как простая судомойка, провалявшаяся всю ночь с кем-то в стогу? Не так ли, мисс? Может быть, ты все это время вовсе не цветы собирала? — многозначительно произнесла она, глядя на несколько полевых цветов, которые Элисия сорвала и забыла в кармане передника. — Может быть, ты обронила где-нибудь свою невинность? Наверное, целовалась под кустом с каким-нибудь конюхом? — ядовито добавила она, не сводя с племянницы маленьких злобных глазок.
Элисию передернуло от незаслуженного оскорбления, плечи ее сгорбились под тяжестью вопиющей несправедливости. Она только что пережила унизительный страх, продрогла до костей, от усталости не чуяла под собой ног. Скорее всего тетка решила полюбопытствовать, удалось ли племяннице на этот раз вернуться живой и невредимой после ее поручения. Сейчас девушке больше всего хотелось погреться на кухне у огромного очага и выпить чашку крепкого горячего чая. Но когда Элисия повернулась, чтобы уйти, Агата остановила ее.
— Я хочу поговорить с тобой.
— Хорошо, тетя Агата, но я хотела бы сначала переодеться и выпить чашку…
— Успеется, — грубо оборвала ее Агата. — Можешь побыть в мокрой одежде, пока я не закончу. Ты вполне заслужила это своей нерадивостью.
«Вернее, это наказание за то, что вернулась целой», — иронически подумала Элисия, обводя взглядом унылую гостиную с ее серо-зелеными обоями, полосатой оливковой обивкой дивана и стульев и зеленовато-коричневым ковром на полу. Суровые лица семейных портретов и холодные даже на вид мраморные столики для безделушек многократно отражались в зеркале над камином, удивительно не соответствуя вычурной резьбе его золоченой рамы. В камине горел небольшой огонь, и Элисия невольно попыталась к нему приблизиться.
— Сядь там. — Тетка повелительно ткнула пальцем на жесткий стул у окна. Элисия медленно опустилась на него, пытаясь поудобнее устроиться на деревянном сиденье. От оконной рамы струился холод, и девушку пробрала дрожь.
Тетя Агата разместилась на полосатых атласных подушках дивана, стоящего перед камином, жадно поглощая все тепло от невысоких языков пламени, и пригладила якобы выбившуюся из прически прядку. Элисия никогда не видела, чтобы хоть единому волосу удалось выбиться из тугого пучка на затылке. Так же как ей никогда не доводилось наблюдать, чтобы лицо тетки озаряли радость, улыбка или любовь. Агата источала лишь одну непреклонную суровость.
За те два года, что Элисия провела в Грейстон-Мэ-нор, она ни разу не услышала от тетки доброго слова, обращенного к кому бы то ни было. Однако девушке всегда казалось, что к ней Агата относится еще враждебнее, чем к другим. Взяв Элисию к себе в дом, тетка приобрела не племянницу, а служанку для черной работы с тем дополнительным удобством, что ей не надо платить.
Элисия была совсем обескуражена. Ее воспитывали как леди, берегли, холили и лелеяли. Родители-аристократы баловали ее и нанимали учителей, чтобы всячески развивать ее ум и способности. Положение последней служанки оказалось для нее страшным ударом. Нет, ленивой ее нельзя было назвать. Она жила в постоянной готовности всем помочь и выросла сильной, ловкой девушкой, увлекающейся верховой ездой и тому подобными занятиями, не слишком принятыми для девушек ее круга.
Если бы ее семья просто обеднела, она с радостью помогала бы родителям всем, чем могла. Даже если бы для этого понадобилось на четвереньках скоблить полы… Она с готовностью принесла бы эту жертву ради семьи и не чувствовала бы себя униженной и оскорбленной.
Но здесь, в Грейстон-Мэнор, у Агаты вовсе не было нужды подвергать ее подобным испытаниям. Родная тетка превратила ее в поломойку, нагруженную нескончаемой поденщиной. У любой служанки в доме было больше свободы, чем у Элисии. Здесь она была никто, существуя на голом холодном пространстве между слугами и госпожой, отрезанная от всего и вся. Прислуга знала, что Элисия принадлежит к высшему классу, что она племянница хозяйки поместья, и держалась от нее на расстоянии, полностью лишив своего общения. При этом они не сомневались, что Агата палец о палец не ударит в защиту Элисии, и бедной девушке приходилось работать за троих. Поместье тетки оказалось для молодой леди работным домом. Элисия не имела ни минуты отдыха. Ей некогда было остаться наедине со своими мыслями. Девушка постоянно что-то убирала, чистила, мела. То она до седьмого пота натирала воском старинную мебель и дубовые панели, то скребла до блеска полы, то вытирала пыль, то штопала белье… пока не валилась с ног.
При этом Агата всегда находилась поблизости, наблюдая, указывая, распоряжаясь, и никогда ни к чему не притрагивалась. Элисия часто думала, что той доставляет удовольствие щелкать бичом над вечно занятой работой племянницей.
Теперь Элисия с горечью вспоминала, как боялась оказаться обузой, обременить свою тетку. Все повернулось совсем по-другому. Хозяйство в доме Агаты велось крайне экономно, без каких-либо излишеств, а скудная еда, предназначенная племяннице, с лихвой покрывалась исполняемой ею изнурительной работой, которая наверняка возмещала ее возможные долги тетке.
И все это произошло, когда Элисия так нуждалась в любви и понимании, в то тяжелое время, когда она осталась сиротой, вырванной с корнями из родного дома, где безмятежно протекало ее счастливое детство. Обездоленная, она жаждала дружеской улыбки, доброго слова, но ей досталась лишь боль воспоминаний. От окружающих она видела только ненависть и оскорбления.
Элисия постоянно чувствовала на себе надзирающее око Агаты. Та была неистощима на подлые выдумки, подталкивающие девушку к опрометчивым поступкам, а затем с особым злорадством наказывала за них. Девушка понимала, что злая, подлая женщина хочет ее сломить, но решила, что не доставит тетке такого удовольствия. Она не сдастся, она будет бороться, если не открыто, словами, то молча. У нее еще осталась частица прежней гордости.
К концу дня, когда постоянные попреки Агаты становились невыносимыми, а все тело ломило от усталости, она карабкалась наверх, в свою чердачную каморку, холодную и убогую. Сколько раз смотрела она из окошка вдаль, мечтая о несбыточном, вспоминая далекие времена, когда она не знала, что такое жестокость, одиночество и печаль!
Эти мечты были единственным утешением, с которым она ложилась спать. Она натягивала на себя тонкую старенькую ночную рубашку, дрожа, забиралась под холодные простыни и засыпала, слушая, как скребутся мыши.
Иногда Агата давала ей какое-нибудь поручение за стенами дома, посылала за чем-нибудь в деревню или на соседние фермы. Это было как побег из неволи, но Элисии приходилось скрывать радостное волнение, и девушка притворялась озабоченной лишними хлопотами. Если бы Агата догадалась, как жаждала племянница выходов, она лишила бы ее и этой последней радости. Тетка не без успеха старалась превратить свой дом в тюрьму для Элисии.
Девушка вырывалась из гнетущей атмосферы Грейстон-Мэнор навстречу деревьям, спешила к журчащему бойкому ручейку с чистой сверкающей водой, лежала на берегу в тени и наслаждалась покоем летнего дня. Закинув голову, она любовалась синим небом, видневшимся сквозь зеленое кружево листвы, провожала глазами плывущие облака. Летом было чудесно, однако и в холодные зимние дни она так же радовалась этим крохотным мгновениям свободы, ненадолго забывая о превратностях судьбы, отдавших ее на милость злой тетки, и перебирая в памяти призрачные милые лица, озаренные улыбками.
Как могла она не сравнивать угрюмый, безмолвный Грейстон-Мэнор с небольшим уютным домом родителей! Он звенел и полнился смехом, радостью и любовью. В ее родителях жизнь бурлила, они обожали друг друга. Чарлз Димерайс был высоким, стройным, худощавым, как двадцатилетний юноша, несмотря на серебро, пробивавшееся в черных как смоль волосах. Его необычные зеленые глаза и в пятьдесят не потеряли своего яркого насыщенного цвета… Мать навсегда осталась в памяти Элисии милой, изящной женщиной, стройную фигурку которой венчала корона локонов червонного золота, переливающихся на солнце. Как смеялись родные лукавые голубые глаза, когда мама срезала в саду цветы…
О, если бы они не покинули ее! Элисия с отчаянием думала об этом снова и снова. Но они ушли навсегда… Они и Айан.
Элисия смотрела в окно гостиной, не слыша слов Агаты, размышляя о том, как же сумела выдержать, пережить эти два года под крышей ненавистного дома тетки. Почему та испытывала к племяннице такую вражду, оставалось неразрешимой загадкой. У Элисии было ощущение, что Агата ненавидела ее еще до встречи, что эта безумная ненависть даже не была связана с какой-то провинностью племянницы. Единственное объяснение заключалось, по-видимому, в причине разрыва в прошлом между Агатой и ее матерью, когда та в юности жила в Грейстон-Мэнор. Обоюдное молчание отца и матери о том периоде натолкнуло Элисию на мысль о крайне неприятных событиях, но узнать об этом девушке было не суждено.
Элисия вновь вернулась к настоящему, в холодную гостиную, к нудному, скрипучему голосу Агаты, такому же неприятному, как стужа, сквозившая из окна.
— …И разумеется, я была удивлена, повстречав сегодня на пути в деревню сквайра Мастерса и поговорив с ним, — продолжала свои наставления тетка.
Сквайр Мастерс. Одна мысль о нем заставила Элисию содрогнуться. Она никогда не встречала человека противнее и больше всего на свете не желала с ним сталкиваться. Впервые ее представили этому пожилому вдовцу с тремя взрослыми дочерьми две недели назад, когда тетя пригласила гостей на обед в Грейстон-Мэнор.
В тот день Элисия испытала просто потрясение, услышав от тетки, что нынче вечером у них будут гости и что она, Элисия, должна также присутствовать за столом.
Обычно она ела в одиночестве в уголке на кухне или, еще лучше, брала поднос к себе в комнату, подальше от любопытных взглядов слуг и досужих сплетен. Да и трапезы эти не отличались изысканностью. Они служили лишь необходимой поддержкой усталому телу в конце дня, чтобы оно могло наутро вновь приняться за свой бесконечный труд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36