Но сейчас он разбил мне сердце одним коротким «adieu!»…
«Повадятся печали — так идут не врозь, а валом, » В. Шекспир, «Гамлет», пер. Б.Пастернака.
, — сказал один из этих писак, один из сочинителей пьесок.После смерти Эми и Робинова отъезда мне, словно глупой коровнице, казалось — хуже быть не может. Но тот же борзописец, тот же бумагомаратель однажды воскликнул: «Кто может про себя сказать: „Мне хуже быть уже не может“?» В. Шекспир, «Король Лир», пер. Т. Щепкиной-Куперник.
.Потому что всегда есть худшее.И оно, это худшее, надвигалось, в то время как я рыдала, и злилась, и молилась за Робина, за Эми, за себя.
О, как суетно, как эгоистично горе! Я и внимания не обратила, когда Трокмортон сообщил из Парижа, что новый французский король, муж Марии Шотландской, бедный юнец, отстающий от нее и по росту, и по годам, и по всему, кроме французской самоуверенности, страдает от боли в ухе. Все мои мысли были в Кумноре, я хотела знать одно: выяснилась ли истина?— Началось ли дознание? Было ли разбирательство? Каков вердикт?Никогда я так не ценила сверхъестественную деликатность Сесила, как сейчас, когда он с бесстрастным лицом произнес:— Мадам, все идет согласно установленным предписаниям и решится в свой срок.И со… смертью, чуть не сказала я, ибо он был для меня все равно что мертв — с утратой Робина навалились другие насущные дела, которыми я до сих пор отчаянно пренебрегала. И самым отчаянным для меня, самым насущным оказался незаживающий вопрос о замужестве и престолонаследовании, ведь с отъездом Робина волки осмелели и выли теперь у самых моих дверей!Замужество!Я не хотела и думать о нем, но поневоле думала.Ибо император Габсбург теперь пошел на попятную, из страха, что «английская королева выйдет за своего шталмейстера, который нарочно для этого убил свою жену!» — как смеялась на всю Европу моя милая кузина Мария. Так что теперь мне приходилось ублажать его лестью, посылать в подарок надушенные книги, осыпанные каменьями перчатки и редкие безделушки, чтобы сохранить расположение Священной Римской империи, особенно же молодого эрцгерцога Карла, единственного из трех, кто по-прежнему соглашался жениться на женщине моих лет, еретичке с погубленной репутацией, а теперь в глазах всего света еще и убийце, если не в прямом смысле слова, то, во всяком случае, в своих мыслях.— Поостерегитесь, ваше сиятельство, — подначивали его придворные острословы (как доносили наши осведомители), — заводить любовниц или поворачиваться спиной к королеве, которую берете в жены, — а то можете не спуститься живым с лестницы!Было больно, обидно, гадко. Но теперь терновый венец стал мне привычным убором, и каждый шип колол и больно ранил меня. Однако мне готовились новые удары, да такие, каких и в страшном сне не увидишь.— Во Франции, говорят, юный король лечится от боли в ушах кровью невинных младенцев, — зубоскалил обожавший подобные сплетни Норфолк, — отчего лоб и лицо у него покрылись красными кровяными полосами!Но пока весь двор потешался над этими кровавыми отметинами, из Франции спешил одетый в черное гонец со скорбным посланием:«Моего повелителя, супруга и короля больше нет. И я, низвергнутая с вершин блаженства в горчайший из женских уделов, бездетное вдовство, решила удалиться из Франции в собственное королевство, посему смиренно прошу вашего, сестра и государыня, дозволения проследовать через ваши владения в мои.Мария Шотландская».Король мертв. Воспаление в ухе, писала Мария, перешло в абсцесс и разрушило мозг. Что касается моих мозгов, то при этой вести они просто сдвинулись набекрень.Она пишет, бездетное вдовство?А где же дитя от этого брака, обещанное шпионами Сесила?— Хорошо уже то, что она не подтвердила своих претензий на трон Вашего Величества… — бесцеремонно рубанул старый Бедфорд и ляпнул зачем-то — ..родив сына, которого вам еще предстоит нам подарить.Лорд-казначей Полет невесело усмехнулся:— Однако она может, и захочет, и должна — снова выйти замуж!И одна общая мысль: «Кого из наших врагов выберет она себе в мужья?»— А теперь она еще желает проехать по Англии со всею папистской помпой, назло нам всем? — жаловался кузен Ноллис лорду-адмиралу Клинтону.Вторая королева на нашем маленьком острове и католичка в придачу, заявляющая права на мое королевство, оспаривающая законность моего правления?Этой напасти мы не ждали.— Это все ее свекровь, итальянская ведьма, Екатерина Медичи, это не Мария! — убеждал Шрусбери, верный католическому видению Невинной Марии. И в этом была доля правды — Екатерина, старая вдовствующая королева, а ныне регентша при втором сыне, теперь вошла в зенит своего могущества и, разумеется, затмила такой пережиток прошлого царствования, как Мария.— Но рассудите сами, — осклабился Бедфорд, — долго ли Шотландская королева будет убиваться по мужу? Кутаться в черное, избегать мужчин? Носить шлейф за свекровью, когда еще неделю назад все было наоборот? Нет, нет, милорды, она предпочтет царить в собачьей конуре, покуда собаки — ее подданные, чем быть вдовствующей королевой в раю!
Но пускать ли ее в Англию?Я забыла о страхе в предвкушении этой встречи. Я хотела ее видеть! Всю жизнь я слышала о ней, как она хороша собой, умна, образованна, как говорит на иностранных языках, музицирует, держится в седле, танцует — ну, словом, образец женщины, аж зло берет!Нет, я не ревновала, какая тут может быть ревность? С чего бы?Но я много бы дала, чтобы хоть разок взглянуть на эту хваленую кобылицу…А кто знает, может, встреться мы тогда, я бы немного ее остудила, если не примером, то словом?Остановила бы ее стремительный бег до того, как она сбросила следующего седока, сбросила, кусая и брыкаясь, и пока ее саму не взнуздал худший из седоков, подлейший из негодяев, какого она только могла сыскать?— С дозволения вашей милости я предположу, что она могла бы проехать через Англию при одном условии — если подпишет Эдинбургский договор.— Эдинбургский…Ах да. Эдинбургский договор. Сесил по праву гордился своим детищем, призванным уладить наши с шотландцами споры. Много часов, много свечей и бумаги извели его помощники и он сам, но в итоге французы согласились все-таки покинуть Шотландию и отказаться от поддержки Марииных притязаний на мой трон.— Если Шотландская королева с этим согласна, пусть приезжает, мы будем только рады! — сказал Сесил.Пусть приезжает…Однако нет ли тут подвоха, который чую я и не чует Сесил?— Если принимать ее здесь, то со всем радушием и пышностью, на какие способна Англия…— Иначе и негоже, мадам, встречать королеву соседней страны, которая еще недавно царила в двух соседних странах…И намеревается стать королевой этой страны!И уже королева — в глазах всех добрых католиков, прячущих папизм под маской покорности, исправно посещающих протестантские службы, пряча за спиной скрещенные пальцы, чтобы отвести грех, готовые, я клянусь, скрестить что угодно — хоть руки, хоть пальцы на ногах, а при случае и мечи! Если Мария прибудет сюда моей почетной гостьей, не воспримут ли это как признание ее прав или, что еще хуже, как открытое приглашение католикам восстать и посадить ее на мой трон?— Ей сюда въезд заказан! — обрушилась я на шотландского посла. И хотя многие негодовали, сверкая глазами, и у многих вытянулись лица — в первую очередь у моей маленькой католической команды: Норфолка, Арундела, Шрусбери и Дерби — никто не посмел спорить, когда я выкрикнула свою волю в присутствии своего парламента: «La reyne nе veil It!» Королева не дозволяет!А Мария тоже была не дура; она отказалась подписывать Сесилово драгоценное перемирие, уже согласованное послами, даже после того, как французы убрались из Шотландии! Ни за какие блага не соглашалась она отбросить свои притязания на трон. «Ведь я же следующая в роду!» — ласково убеждала она Трокмортона в Париже, настаивая одновременно, что мы должны встретиться, и встретиться по-дружески, «как две королевы одного острова, две кровные кузины, две ближайшие родственницы, говорящие на одном и том же языке и одинаково мыслящие».
Одинаково мыслящие?Мои мысли были далеко.— Есть ли вести из Оксфордшира? Закончилось ли дознание?— Еще нет, миледи.Я не уезжала из Ричмонда — все мои другие дворцы слишком далеки от Кью. Без Робина дни казались тоскливыми и бесконечными. Я писала ему, он отвечал, гонцы сновали туда-сюда, однако я не смела посылать так часто, как желала, пока не восстановлено его — и мое — доброе имя.Только б он оказался чист! Однако даже ради него я не могла открыто вмешиваться в дела правосудия. Но как вынести это черепашье разбирательство? И кто расскажет мне, что случилось с Эми?Наконец он приехал, взмыленный от скачки, краснощекий олдермен Оксфорда, с вердиктом коронера и уполномоченных. Он рассказал мне то, что я давно и без него знала: ясный день, городская ярмарка, служанки веселятся, слуги в полях, маленькая одинокая женщина скатывается по лестнице. «Смерть от несчастного случая».Значит, я была права: никаких свидетелей. Форестер действовал в одиночку и предумышленно.Наверно, ему не впервой такая работа — отправлять прямиком на небеса, где, я уверена, теперь пребывает Эми и куда ему никогда не попасть!— Расследование проведено со всей тщательностью?Олдермен важно поклонился:— Ваше Величество, все свидетели допрошены, все осмотрено, все подозрения сняты.Значит, с моего лорда — и с меня — сняты всякие обвинения… насколько это возможно…Я протянула ему руку. От гордости его щеки заалели еще ярче.— Я искренне рада вам, сэр, и вдвойне — вестям, которые вы доставили. — Я обернулась к гофмейстеру:— Проследите, чтоб этого доброго человека покормили перед возвращением в Оксфорд.— Будет исполнено, Ваше Величество.Я села в кресло на помосте. Вокруг меня в Присутственном покое пестрым роем жужжали и мельтешили придворные, устремив на меня тысячи глаз и переваривая полученную новость.Итак, мой лорд признан невиновным.Поверят ли они?А я?Должна поверить!Раз вина не доказана, обвиняемый невиновен!Против него нет никаких улик, тщательное дознание не обнаружило ни малейших свидетельств! Как смею я в нем сомневаться! Он оправдан вчистую!А значит, чист! Я почувствовала прилив возвращающейся любви! Послать за ним, потребовать его ко двору, и, как только он воротится…Как только воротится!О, Господи, сама эта мысль пьянила, сердце заходилось от радости — как только он воротится, я покажу всему свету, что верю в его невиновность!На следующий день я послала за главой Геральдической палаты. Его ответы наполнили меня торжеством — я могу это сделать, я, Елизавета! Могу и сделаю!— Да, Ваше Величество вправе, — подтвердил герольдмейстер.Но?..Я совершенно явственно расслышала это «но».Впрочем, он ведь вовсе не возражал, он ударился в воспоминания о «добром короле Гарри».— Ваш батюшка возвеличил многих, мадам, но прежде всего одного…— Лорда-протектора, графа Сомерсета, дядю моего брата?— Да, ваш батюшка осыпал его многими милостями, — кивнул герольдмейстер, — сделал графом Гертфордом (и этот титул поныне сохраняется за его сыном), герцогом Сомерсетом, и не только. Но величайшим из фаворитов вашего отца был первый…— Первый?— Его первый министр, кардинал Вулси. Да, я вижу. Ваше Величество знает про этого человека — величайшего человека своего времени, разъезжавшего из дворца во дворец в золоте и пурпуре похлеще королевских, как говорили его недруги. — Он замолк, ожидая моего ответа. — Ваш батюшка сделал его… дайте-ка вспомнить. — Он задумался, потом принялся перечислять, педантично загибая старческие пальцы:— Деканом Йоркским, настоятелем собора Святого Павла, епископом Линкольнским, епископом Батским и Веллским, Даремским и Вестминстерским, Сент-Олбанским и Вустерским.Я сглотнула, потом ехидно осведомилась:— И все?— О нет, Ваше Величество, — с жаром заверил герольдмейстер. — После он стал архиепископом Йоркским, кардиналом Римским, папским легатом в Англии, величайшим и богатейшим из князей церкви!— Неплохой улов! — пробормотала я.К чему этот разговор? — Воистину, мой отец был щедр к своим слугам!— Царственно щедр — как и Ваше Величество! — Он поклонился, и я отпустила его не задумываясь.Однако в ту ночь — уж не знаю с чего — меня потревожил дух красного кардинала. То была не первая и не последняя моя бессонная ночь — Кэт и Парри отпущены, леди Джейн Сеймур и дочь моей кузины Ноллис, маленькая Леттис, спят на низенькой койке в изножье моей парадной постели. Бледный серпик ущербной осенней луны плыл по черному и пустому, как адские воды, небу. Я снова сидела в оконной нише, уронив голову на руки, вперив очи в затянутый унылою дымкой месяц, думала о нем, грезила о нем, мечтала о его возвращении, о том, как ошеломлю его своей любовью, новыми почестями, которые ему готовила…И вдруг незванно возник другой, предстал моим мысленным взорам столь явственно, что я почти видела его перед собой.Вулси!Человек, начавший жизнь сыном ипсвичского мясника! Из бедного причетника, в чьи обязанности входило перебирать четки и бормотать молитвы за упокой августейших душ, мой отец своими руками сделал первого вельможу страны.Почему?Потому что верил ему, нуждался в нем, любил его — как я Робина…Неужели я делаю Робина новым Вулси?Нет же, нет! Робин — не Вулси! Я не приближаю к себе мясниковых детей! Мои друзья — люди с родословной, пусть и запятнанной, как у Робина.А правитель показует свое величие, возвеличивая других, ибо великому князю приличествует княжеская щедрость…«Это отец-то был щедр? — глумились мои ночные демоны. — Как не расщедриться к тем, кто снимает с твоих плеч бремя и оставляет тебя свободным?» Я смотрела в пустоту и видела голую правду. Мои действия истолкуют как одобрение и похвалу Робину за то, что он, убрав Эми, снял с моих плеч бремя, сделал меня и себя — нас — свободными.И никто из вознесшихся так высоко не падал так низко, как Вулси, хоть тот и пытался откупиться от моего отца жирным куском, своими несравненными замками — Уайтхоллом и Гемптоном. Однако отец проглотил их и даже не поморщился, а после проглотил и самого Вулси, сожрал живьем со всеми потрохами…«Не возвышай, — говорили мои демоны почти дружески, ибо видели, что победа — за ними, — не возвышай, и тебе не придется низвергать по колено в крови. Потому что, хоть Генрих (добрый король Гарри, честный король Хел, и прочая, и прочая, и прочая) всегда любил кровавые потехи, особенно если кровь человечья, женская натура Вашего Величества куда нежнее, и вы еще как поморщитесь, подписывая приказ уничтожить создание ваших рук, графа Лестера…»— Ваше Величество!Было следующее утро, и глава Геральдической палаты стоял передо мной, протягивая затребованный вчера документ. Черная вязь плясала у меня перед глазами: «Грамота лорду Дадли, жалующая его графом Лестером и Эшбиде-ла-Зуш, Мелтон Маубрей и Уолтон-на-взгорье».Серебряный нож на столе блеснул мне в глаза. Я схватила его и изрезала пергамент, ленты, печати, обертку на сотни тысяч кусочков. Глава 10 Si en quelque segour, soil en bois ou en pree, Soit I'aube du jour, ou soil sur la vespee, Sans cesse mon coeur sent Le regret d'un absent…
Где бы я ни была, в лесах ли, в полях, на утренней заре иль на склоне дня, беспрестанно сердце мое болит о том, кого со мной нет…
Вернулся Робин на следующий день и по тому, каким скованным он был в Присутственном покое, как, впрочем, и в тот памятный вечер, — я с первого взгляда поняла: он знает про изрезанную жалованную грамоту и свое несостоявшееся графство. Теперь мне ближе и понятнее стали душещипательные стихи, написанные Марией Шотландской на смерть своего мужа и господина. Вот и мой лорд и господин со мною и не со мной, и никогда ему не быть моим.Сто раз я была права, устояв перед искушением увенчать его запятнанное имя громкими титулами и решив встретиться с ним на людях. Пусть видят: между нами ничего нет, и если кто-то убил Эми, расчищая нам путь, то бедняжка, упокой, Господи, ее душу, погибла напрасно.Ибо между нами ничего не осталось.Ничего. Внезапный прилив любви, нахлынувший при вести, что он оправдан, испарился без следа.Мало кто верил в его непричастность; в моих ушах стоял злой смех всей Европы. Это было невыносимо, и с каждым днем моя любовь к нему выгорала в трескучем пламени скандала и жгучего стыда, точно так, как любовь к моему второму лорду, моему лорду Сеймуру…Ничего…— Ваше Величество?Он опустился на колено перед моим помостом, в черном с головы до пят, со следами пережитых страданий на челе, припал к моей руке, поднял глаза… И что же я почувствовала?..…Ничего…
Пришла зима, мягкий, сиротский, как говорят в народе, декабрь; стояла немыслимая теплынь, и вспышка не свойственных зиме болезней осиротила многих. Год заканчивался на редкость неудачно; мало было мне бедняжки Эми, теперь и другой призрак преследовал меня по ночам и заполнял дневные мысли, тревожил моих лордов и вызывал злые, испуганные пересуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
«Повадятся печали — так идут не врозь, а валом, » В. Шекспир, «Гамлет», пер. Б.Пастернака.
, — сказал один из этих писак, один из сочинителей пьесок.После смерти Эми и Робинова отъезда мне, словно глупой коровнице, казалось — хуже быть не может. Но тот же борзописец, тот же бумагомаратель однажды воскликнул: «Кто может про себя сказать: „Мне хуже быть уже не может“?» В. Шекспир, «Король Лир», пер. Т. Щепкиной-Куперник.
.Потому что всегда есть худшее.И оно, это худшее, надвигалось, в то время как я рыдала, и злилась, и молилась за Робина, за Эми, за себя.
О, как суетно, как эгоистично горе! Я и внимания не обратила, когда Трокмортон сообщил из Парижа, что новый французский король, муж Марии Шотландской, бедный юнец, отстающий от нее и по росту, и по годам, и по всему, кроме французской самоуверенности, страдает от боли в ухе. Все мои мысли были в Кумноре, я хотела знать одно: выяснилась ли истина?— Началось ли дознание? Было ли разбирательство? Каков вердикт?Никогда я так не ценила сверхъестественную деликатность Сесила, как сейчас, когда он с бесстрастным лицом произнес:— Мадам, все идет согласно установленным предписаниям и решится в свой срок.И со… смертью, чуть не сказала я, ибо он был для меня все равно что мертв — с утратой Робина навалились другие насущные дела, которыми я до сих пор отчаянно пренебрегала. И самым отчаянным для меня, самым насущным оказался незаживающий вопрос о замужестве и престолонаследовании, ведь с отъездом Робина волки осмелели и выли теперь у самых моих дверей!Замужество!Я не хотела и думать о нем, но поневоле думала.Ибо император Габсбург теперь пошел на попятную, из страха, что «английская королева выйдет за своего шталмейстера, который нарочно для этого убил свою жену!» — как смеялась на всю Европу моя милая кузина Мария. Так что теперь мне приходилось ублажать его лестью, посылать в подарок надушенные книги, осыпанные каменьями перчатки и редкие безделушки, чтобы сохранить расположение Священной Римской империи, особенно же молодого эрцгерцога Карла, единственного из трех, кто по-прежнему соглашался жениться на женщине моих лет, еретичке с погубленной репутацией, а теперь в глазах всего света еще и убийце, если не в прямом смысле слова, то, во всяком случае, в своих мыслях.— Поостерегитесь, ваше сиятельство, — подначивали его придворные острословы (как доносили наши осведомители), — заводить любовниц или поворачиваться спиной к королеве, которую берете в жены, — а то можете не спуститься живым с лестницы!Было больно, обидно, гадко. Но теперь терновый венец стал мне привычным убором, и каждый шип колол и больно ранил меня. Однако мне готовились новые удары, да такие, каких и в страшном сне не увидишь.— Во Франции, говорят, юный король лечится от боли в ушах кровью невинных младенцев, — зубоскалил обожавший подобные сплетни Норфолк, — отчего лоб и лицо у него покрылись красными кровяными полосами!Но пока весь двор потешался над этими кровавыми отметинами, из Франции спешил одетый в черное гонец со скорбным посланием:«Моего повелителя, супруга и короля больше нет. И я, низвергнутая с вершин блаженства в горчайший из женских уделов, бездетное вдовство, решила удалиться из Франции в собственное королевство, посему смиренно прошу вашего, сестра и государыня, дозволения проследовать через ваши владения в мои.Мария Шотландская».Король мертв. Воспаление в ухе, писала Мария, перешло в абсцесс и разрушило мозг. Что касается моих мозгов, то при этой вести они просто сдвинулись набекрень.Она пишет, бездетное вдовство?А где же дитя от этого брака, обещанное шпионами Сесила?— Хорошо уже то, что она не подтвердила своих претензий на трон Вашего Величества… — бесцеремонно рубанул старый Бедфорд и ляпнул зачем-то — ..родив сына, которого вам еще предстоит нам подарить.Лорд-казначей Полет невесело усмехнулся:— Однако она может, и захочет, и должна — снова выйти замуж!И одна общая мысль: «Кого из наших врагов выберет она себе в мужья?»— А теперь она еще желает проехать по Англии со всею папистской помпой, назло нам всем? — жаловался кузен Ноллис лорду-адмиралу Клинтону.Вторая королева на нашем маленьком острове и католичка в придачу, заявляющая права на мое королевство, оспаривающая законность моего правления?Этой напасти мы не ждали.— Это все ее свекровь, итальянская ведьма, Екатерина Медичи, это не Мария! — убеждал Шрусбери, верный католическому видению Невинной Марии. И в этом была доля правды — Екатерина, старая вдовствующая королева, а ныне регентша при втором сыне, теперь вошла в зенит своего могущества и, разумеется, затмила такой пережиток прошлого царствования, как Мария.— Но рассудите сами, — осклабился Бедфорд, — долго ли Шотландская королева будет убиваться по мужу? Кутаться в черное, избегать мужчин? Носить шлейф за свекровью, когда еще неделю назад все было наоборот? Нет, нет, милорды, она предпочтет царить в собачьей конуре, покуда собаки — ее подданные, чем быть вдовствующей королевой в раю!
Но пускать ли ее в Англию?Я забыла о страхе в предвкушении этой встречи. Я хотела ее видеть! Всю жизнь я слышала о ней, как она хороша собой, умна, образованна, как говорит на иностранных языках, музицирует, держится в седле, танцует — ну, словом, образец женщины, аж зло берет!Нет, я не ревновала, какая тут может быть ревность? С чего бы?Но я много бы дала, чтобы хоть разок взглянуть на эту хваленую кобылицу…А кто знает, может, встреться мы тогда, я бы немного ее остудила, если не примером, то словом?Остановила бы ее стремительный бег до того, как она сбросила следующего седока, сбросила, кусая и брыкаясь, и пока ее саму не взнуздал худший из седоков, подлейший из негодяев, какого она только могла сыскать?— С дозволения вашей милости я предположу, что она могла бы проехать через Англию при одном условии — если подпишет Эдинбургский договор.— Эдинбургский…Ах да. Эдинбургский договор. Сесил по праву гордился своим детищем, призванным уладить наши с шотландцами споры. Много часов, много свечей и бумаги извели его помощники и он сам, но в итоге французы согласились все-таки покинуть Шотландию и отказаться от поддержки Марииных притязаний на мой трон.— Если Шотландская королева с этим согласна, пусть приезжает, мы будем только рады! — сказал Сесил.Пусть приезжает…Однако нет ли тут подвоха, который чую я и не чует Сесил?— Если принимать ее здесь, то со всем радушием и пышностью, на какие способна Англия…— Иначе и негоже, мадам, встречать королеву соседней страны, которая еще недавно царила в двух соседних странах…И намеревается стать королевой этой страны!И уже королева — в глазах всех добрых католиков, прячущих папизм под маской покорности, исправно посещающих протестантские службы, пряча за спиной скрещенные пальцы, чтобы отвести грех, готовые, я клянусь, скрестить что угодно — хоть руки, хоть пальцы на ногах, а при случае и мечи! Если Мария прибудет сюда моей почетной гостьей, не воспримут ли это как признание ее прав или, что еще хуже, как открытое приглашение католикам восстать и посадить ее на мой трон?— Ей сюда въезд заказан! — обрушилась я на шотландского посла. И хотя многие негодовали, сверкая глазами, и у многих вытянулись лица — в первую очередь у моей маленькой католической команды: Норфолка, Арундела, Шрусбери и Дерби — никто не посмел спорить, когда я выкрикнула свою волю в присутствии своего парламента: «La reyne nе veil It!» Королева не дозволяет!А Мария тоже была не дура; она отказалась подписывать Сесилово драгоценное перемирие, уже согласованное послами, даже после того, как французы убрались из Шотландии! Ни за какие блага не соглашалась она отбросить свои притязания на трон. «Ведь я же следующая в роду!» — ласково убеждала она Трокмортона в Париже, настаивая одновременно, что мы должны встретиться, и встретиться по-дружески, «как две королевы одного острова, две кровные кузины, две ближайшие родственницы, говорящие на одном и том же языке и одинаково мыслящие».
Одинаково мыслящие?Мои мысли были далеко.— Есть ли вести из Оксфордшира? Закончилось ли дознание?— Еще нет, миледи.Я не уезжала из Ричмонда — все мои другие дворцы слишком далеки от Кью. Без Робина дни казались тоскливыми и бесконечными. Я писала ему, он отвечал, гонцы сновали туда-сюда, однако я не смела посылать так часто, как желала, пока не восстановлено его — и мое — доброе имя.Только б он оказался чист! Однако даже ради него я не могла открыто вмешиваться в дела правосудия. Но как вынести это черепашье разбирательство? И кто расскажет мне, что случилось с Эми?Наконец он приехал, взмыленный от скачки, краснощекий олдермен Оксфорда, с вердиктом коронера и уполномоченных. Он рассказал мне то, что я давно и без него знала: ясный день, городская ярмарка, служанки веселятся, слуги в полях, маленькая одинокая женщина скатывается по лестнице. «Смерть от несчастного случая».Значит, я была права: никаких свидетелей. Форестер действовал в одиночку и предумышленно.Наверно, ему не впервой такая работа — отправлять прямиком на небеса, где, я уверена, теперь пребывает Эми и куда ему никогда не попасть!— Расследование проведено со всей тщательностью?Олдермен важно поклонился:— Ваше Величество, все свидетели допрошены, все осмотрено, все подозрения сняты.Значит, с моего лорда — и с меня — сняты всякие обвинения… насколько это возможно…Я протянула ему руку. От гордости его щеки заалели еще ярче.— Я искренне рада вам, сэр, и вдвойне — вестям, которые вы доставили. — Я обернулась к гофмейстеру:— Проследите, чтоб этого доброго человека покормили перед возвращением в Оксфорд.— Будет исполнено, Ваше Величество.Я села в кресло на помосте. Вокруг меня в Присутственном покое пестрым роем жужжали и мельтешили придворные, устремив на меня тысячи глаз и переваривая полученную новость.Итак, мой лорд признан невиновным.Поверят ли они?А я?Должна поверить!Раз вина не доказана, обвиняемый невиновен!Против него нет никаких улик, тщательное дознание не обнаружило ни малейших свидетельств! Как смею я в нем сомневаться! Он оправдан вчистую!А значит, чист! Я почувствовала прилив возвращающейся любви! Послать за ним, потребовать его ко двору, и, как только он воротится…Как только воротится!О, Господи, сама эта мысль пьянила, сердце заходилось от радости — как только он воротится, я покажу всему свету, что верю в его невиновность!На следующий день я послала за главой Геральдической палаты. Его ответы наполнили меня торжеством — я могу это сделать, я, Елизавета! Могу и сделаю!— Да, Ваше Величество вправе, — подтвердил герольдмейстер.Но?..Я совершенно явственно расслышала это «но».Впрочем, он ведь вовсе не возражал, он ударился в воспоминания о «добром короле Гарри».— Ваш батюшка возвеличил многих, мадам, но прежде всего одного…— Лорда-протектора, графа Сомерсета, дядю моего брата?— Да, ваш батюшка осыпал его многими милостями, — кивнул герольдмейстер, — сделал графом Гертфордом (и этот титул поныне сохраняется за его сыном), герцогом Сомерсетом, и не только. Но величайшим из фаворитов вашего отца был первый…— Первый?— Его первый министр, кардинал Вулси. Да, я вижу. Ваше Величество знает про этого человека — величайшего человека своего времени, разъезжавшего из дворца во дворец в золоте и пурпуре похлеще королевских, как говорили его недруги. — Он замолк, ожидая моего ответа. — Ваш батюшка сделал его… дайте-ка вспомнить. — Он задумался, потом принялся перечислять, педантично загибая старческие пальцы:— Деканом Йоркским, настоятелем собора Святого Павла, епископом Линкольнским, епископом Батским и Веллским, Даремским и Вестминстерским, Сент-Олбанским и Вустерским.Я сглотнула, потом ехидно осведомилась:— И все?— О нет, Ваше Величество, — с жаром заверил герольдмейстер. — После он стал архиепископом Йоркским, кардиналом Римским, папским легатом в Англии, величайшим и богатейшим из князей церкви!— Неплохой улов! — пробормотала я.К чему этот разговор? — Воистину, мой отец был щедр к своим слугам!— Царственно щедр — как и Ваше Величество! — Он поклонился, и я отпустила его не задумываясь.Однако в ту ночь — уж не знаю с чего — меня потревожил дух красного кардинала. То была не первая и не последняя моя бессонная ночь — Кэт и Парри отпущены, леди Джейн Сеймур и дочь моей кузины Ноллис, маленькая Леттис, спят на низенькой койке в изножье моей парадной постели. Бледный серпик ущербной осенней луны плыл по черному и пустому, как адские воды, небу. Я снова сидела в оконной нише, уронив голову на руки, вперив очи в затянутый унылою дымкой месяц, думала о нем, грезила о нем, мечтала о его возвращении, о том, как ошеломлю его своей любовью, новыми почестями, которые ему готовила…И вдруг незванно возник другой, предстал моим мысленным взорам столь явственно, что я почти видела его перед собой.Вулси!Человек, начавший жизнь сыном ипсвичского мясника! Из бедного причетника, в чьи обязанности входило перебирать четки и бормотать молитвы за упокой августейших душ, мой отец своими руками сделал первого вельможу страны.Почему?Потому что верил ему, нуждался в нем, любил его — как я Робина…Неужели я делаю Робина новым Вулси?Нет же, нет! Робин — не Вулси! Я не приближаю к себе мясниковых детей! Мои друзья — люди с родословной, пусть и запятнанной, как у Робина.А правитель показует свое величие, возвеличивая других, ибо великому князю приличествует княжеская щедрость…«Это отец-то был щедр? — глумились мои ночные демоны. — Как не расщедриться к тем, кто снимает с твоих плеч бремя и оставляет тебя свободным?» Я смотрела в пустоту и видела голую правду. Мои действия истолкуют как одобрение и похвалу Робину за то, что он, убрав Эми, снял с моих плеч бремя, сделал меня и себя — нас — свободными.И никто из вознесшихся так высоко не падал так низко, как Вулси, хоть тот и пытался откупиться от моего отца жирным куском, своими несравненными замками — Уайтхоллом и Гемптоном. Однако отец проглотил их и даже не поморщился, а после проглотил и самого Вулси, сожрал живьем со всеми потрохами…«Не возвышай, — говорили мои демоны почти дружески, ибо видели, что победа — за ними, — не возвышай, и тебе не придется низвергать по колено в крови. Потому что, хоть Генрих (добрый король Гарри, честный король Хел, и прочая, и прочая, и прочая) всегда любил кровавые потехи, особенно если кровь человечья, женская натура Вашего Величества куда нежнее, и вы еще как поморщитесь, подписывая приказ уничтожить создание ваших рук, графа Лестера…»— Ваше Величество!Было следующее утро, и глава Геральдической палаты стоял передо мной, протягивая затребованный вчера документ. Черная вязь плясала у меня перед глазами: «Грамота лорду Дадли, жалующая его графом Лестером и Эшбиде-ла-Зуш, Мелтон Маубрей и Уолтон-на-взгорье».Серебряный нож на столе блеснул мне в глаза. Я схватила его и изрезала пергамент, ленты, печати, обертку на сотни тысяч кусочков. Глава 10 Si en quelque segour, soil en bois ou en pree, Soit I'aube du jour, ou soil sur la vespee, Sans cesse mon coeur sent Le regret d'un absent…
Где бы я ни была, в лесах ли, в полях, на утренней заре иль на склоне дня, беспрестанно сердце мое болит о том, кого со мной нет…
Вернулся Робин на следующий день и по тому, каким скованным он был в Присутственном покое, как, впрочем, и в тот памятный вечер, — я с первого взгляда поняла: он знает про изрезанную жалованную грамоту и свое несостоявшееся графство. Теперь мне ближе и понятнее стали душещипательные стихи, написанные Марией Шотландской на смерть своего мужа и господина. Вот и мой лорд и господин со мною и не со мной, и никогда ему не быть моим.Сто раз я была права, устояв перед искушением увенчать его запятнанное имя громкими титулами и решив встретиться с ним на людях. Пусть видят: между нами ничего нет, и если кто-то убил Эми, расчищая нам путь, то бедняжка, упокой, Господи, ее душу, погибла напрасно.Ибо между нами ничего не осталось.Ничего. Внезапный прилив любви, нахлынувший при вести, что он оправдан, испарился без следа.Мало кто верил в его непричастность; в моих ушах стоял злой смех всей Европы. Это было невыносимо, и с каждым днем моя любовь к нему выгорала в трескучем пламени скандала и жгучего стыда, точно так, как любовь к моему второму лорду, моему лорду Сеймуру…Ничего…— Ваше Величество?Он опустился на колено перед моим помостом, в черном с головы до пят, со следами пережитых страданий на челе, припал к моей руке, поднял глаза… И что же я почувствовала?..…Ничего…
Пришла зима, мягкий, сиротский, как говорят в народе, декабрь; стояла немыслимая теплынь, и вспышка не свойственных зиме болезней осиротила многих. Год заканчивался на редкость неудачно; мало было мне бедняжки Эми, теперь и другой призрак преследовал меня по ночам и заполнял дневные мысли, тревожил моих лордов и вызывал злые, испуганные пересуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19