— Еще бы! Канцлер полиции дает ответы на все вопросы.
— Так где же сейчас мой дорогой дядюшка?
— В своей крепости Монтереджоне.
— Скажите пожалуйста! Я вижу, что непростительно ошибался на счет моего друга Маурицио…
— В чем именно?
— В том, что по старой памяти числил его в глупцах, а теперь вижу, что, решительно, он непроходимый дурак.
— Но что тебя заставило передумать?
— То, как он осведомлен.
— Вот тебе раз! Филиппо Строцци…
— … вчера в три часа пополудни покинул Монтереджоне.
— И в эту минуту…
… он во Флоренции.
— Строцци во Флоренции?.. — воскликнул герцог. — Быть того не может!..
— Да ведь и то сказать, — продолжал Лоренцино с присущей ему насмешливостью, — он не такая значительная особа, чтобы из-за его приездов и отъездов устраивать переполох: подумаешь, глава недовольных… Не он ли дважды покушался на жизнь вашего высочества: в первый раз, набив порохом сундук, на который у вас вошло в привычку присаживаться, так как был осведомлен о том, что ваше высочество носит кольчугу… А кстати, как ваша кольчуга?
— И не спрашивай.
— Она нашлась?
— Ее невозможно отыскать.
— Следует поручить розыск Маурицио: с ним ничего не утеряешь, кроме политических изгнанников… По счастью, их отыскиваю я…
— Что за чертовщину ты несешь?
— Я только говорю, монсиньор, что, не имей вы бедного Лоренцино, чтобы было кому печься о вас, ну и дела здесь творились бы!..
— Я высоко ценю его заботы, мой милый, тем более что, если опустеет завтра трон, к нему отойдут все права сидеть на нем.
— Монсиньор, я стану домогаться трона, когда на нем можно будет не только сидеть, но и прилечь с удобством.
— Слушай, Лоренцино, — обратился к нему герцог, возвращая кинжальчик, который он до этого времени небрежно крутил в пальцах (заполучив оружие назад, молодой человек поспешил сунуть его в чехол у пояса). — Мне надо кое о чем с тобой посоветоваться… Я ведь считаю тебя своим единственным другом.
— Рад, что наши мнения совпадают, монсиньор, — последовал ответ.
— Будь я склонен вообще на кого-нибудь полагаться, то доверился бы тебе, — продолжал герцог, — но для этого от тебя потребовалось бы служить мне так же успешно в любви, как в политике.
— Значит, служи я вашему высочеству хорошо и в том и в другом…
— … и ты будешь для меня незаменимым, неоценимым, несравненным человеком, таким, какого я не променял бы и на первого министра моего тестя, императора Карла Пятого, утверждающего, что у него якобы первейшие в мире министры, если бы он мне давал даже Неаполь к нему в придачу.
— Вот как? Стало быть, я плохо служу монсиньору в его волокитстве?
— Положим, хвастаться тебе нечем!.. Уже скоро месяц, как я поручил тебе выяснить, где укрывается малютка Луиза: не знаю уж как, она ускользнула от меня, а я в нее ни с того, ни с сего до безумия влюбился… Ты же ни на шаг не продвинулся с первого дня. Но, имей в виду, я пустил по ее следу лучшую из моих ищеек.
— Кажется, я должен признаться, монсиньор, что сделал глупость…
— Ты?
— Ну да, я… Ума не приложу, как это я сразу не заговорил о ней?
— И ты молчал, предатель!
— Это забывчивость, а не предательство. Я позавчера вышел на ее след.
— Ей-Богу, сам не знаю, как я удерживаюсь, чтоб не придушить тебя, Лоренцино!..
— Проклятье! Погодите хотя бы, пока я не дам ее адрес.
— Где она живет, мучитель?
— На площади Санта-Кроче, между виа дель Дилювио и виа делла Фонья, в двадцати шагах от маркизы. Дьявол меня побери! Прошлой ночью вы могли бы, спустившись по стене от одной, перенести лестницу напротив и взобраться на балкон к другой.
— Прекрасно! Велю похитить ее, как стемнеет.
— Фи, монсиньор, — обронил Лоренцино, — вы неисправимы с этими вашими мавританскими замашками!
— Лоренцино! — грозно прикрикнул герцог.
— Простите меня, монсиньор, — с почти насмешливым подобострастием отвечал Лоренцино, — но, право, вы ко всем подходите с одинаковой меркой. Спрашивается, какого черта? Все-таки следует видеть различия между женщинами и не атаковать всех без разбору одним излюбленным маневром; кое-кем из них завладеваешь с ходу, и им это по душе — маркиза из таких; но ведь как-никак есть и другие, которые притязают на более деликатное обхождение и которых потрудитесь-ка сперва обольстить.
— Вот еще!.. И для чего?
— Ну, хотя бы для того, чтоб они не выбрасывались в окно, завидя вас входящим в дверь, как это сделала дочка того бедняги-ткача, не припомню его имени… Подобным обращением вы, монсиньор, и доводите флорентийцев до того, что они у вас вопят, как будто их поджаривают.
— Ну и пусть вопят твои флорентийцы! Терпеть их не могу.
— Ах, вот как!.. Вы изволите судить о ваших добрых подданных с предубеждением.
— Жалкие торговцы шелком, дрянные шерстяники, наделавшие себе гербов из вывесок своих лавок, а туда же — гримасничают и придираются к моему происхождению…
— Как будто каждый волен выбирать себе отца! — промолвил Лоренцино, пожимая плечами.
— Я вижу, тебе нравится их выгораживать!
— Я уже поплатился за это…
— Всякая сволочь, которая целыми днями оскорбляет меня!
— Так разве станет она с должным почтением относиться к моей особе!
— Тогда зачем ты за них заступаешься?
— Затем, чтоб они не искали себе заступников от нас с вами, монсиньор. Эти жалобщики, ваши флорентийцы, подают свои прошения кому угодно: Франциску Первому, папе, императору. А поскольку вы имеете честь доводиться императору зятем, то, если ему принесут жалобу на ваше беспутство, вполне может статься, что он станет горой за свою дочь, ее высочество Маргариту Австрийскую: она уже начинает сетовать на то, что оказалась брошенной мужем спустя десять месяцев со дня свадьбы.
— Гм!.. — хмыкнул герцог. — Пожалуй, в этом отношении твои соображения не лишены здравого смысла, сынок.
— Черт возьми, да я единственный здравомыслящий человек при вашем дворе, монсиньор. Оттого-то и поговаривают, что я помешанный.
— А-а!.. — сказал герцог, поразмыслив и как будто согласившись с мнением Лоренцо. — Значит, на моем месте ты соблазнил бы Луизу?
— Честное слово, да, монсиньор, пусть для того только, чтоб разнообразить тактику.
— Знаешь, — возразил герцог, зевая во весь рот, — та, что ты мне тут предлагаешь, весьма затяжная и скучная.
— Полноте!.. Дело пяти, от силы шести дней.
— Ну-ка, послушаем, как бы ты сам, заядлый дамский угодник, взялся за него?
— Прежде всего ничего не стал бы предпринимать до тех пор, пока я не выясню, где прячется Строцци.
— Как, бездельник? — загремел герцог. — Так ты еще этого не выяснил?
— Ах, монсиньор, вы чересчур взыскательны вдобавок ко всему прочему… Я принес вам адрес дочери; дайте же мне хоть пару дней на то, чтоб отыскать отца… Не на части же мне разорваться!
— Ну, а будь у тебя адрес отца?
— Тогда бы я велел арестовать его и судить законным порядком.
— Ах, так! Вроде ты никогда не говорил, что ведешь род от консула Фабия? Сегодня ты что-то склонен к медлительности!
— Посмотрим, нет ли у вас, монсиньор, предложения получше?
— Строцци приговорен к изгнанию, Строцци вернулся во Флоренцию, Строцци нарушил этим закон; за голову его определена награда в десять тысяч флоринов; пусть принесут ее моему казначею, казначей отсчитает деньги — и все дела. Мне больше не о чем заботиться.
— Чего я и боялся.
— О чем ты?
— О том, что этак вы все испортите. Луиза ни за что не будет принадлежать виновнику смерти ее отца! Между тем как, следуя предлагаемому мной плану действий, Строцци будет по вашему повелению взят под стражу и приговорен Советом восьми, что придаст аресту видимость правосудия, о чем вы нисколько не заботитесь, как мне доподлинно известно… Черт меня возьми! Такая нежно любящая дочь, как Луиза, не даст осудить родного отца, когда одного ее слова достаточно, чтоб его спасти… Вся гнусность вынесения приговора падет на головы судей, вы же, напротив, лучезарный, как античный Юпитер, призванный вершить счастливую развязку, появитесь под занавес из машины… Испытанный прием.
Но чертовски избитый, голубчик!..
— О-о! Черт подери, уж не вознамерились ли вы привнести выдумку в тиранию — и это в наши-то дни? Начиная с Фалариса, придумавшего достопамятного бронзового быка, и Прокруста, изобретшего ложа, коротковатые для одних и великоватые для других, по-настоящему был только один живой пример гениальности такого типа: божественный Нерон. А спрошу я вас, чем воздало ему потомство?.. Поверив Тациту, одни заявляли, что это был умалишенный, а другие, со слов Светония, твердили, что он дикий зверь. Вот и будь тираном после этого!..
— Пять или шесть дней…
— Полно вам досадовать. Вы знаете, что я не могу устоять перед вами: так и быть, в эти шесть дней я постараюсь устроить ваши дела с моей теткой, Катариной Джирони.
— А кстати, что о ней слышно?
— Я виделся с ней вчера; собственно, чтоб навестить ее, я покинул вас после всех ваших славных подвигов у Санта Кроче.
— Она тебе что-нибудь пообещала?
— Завтра или послезавтра ее муж отправляется в небольшую поездку по окрестностям Флоренции, и тогда…
— Что тогда?
— Постараемся воспользоваться отсутствием доброго муженька…
— Ну что ж, веди это двойное дельце по своему усмотрению. Сейчас мне нужен адрес Строцци, и не позднее, чем сегодня.
— Спросите у вашего канцлера сера Маурицио… Это его дело, а не мое.
— Лоренцино, ты мне пообещал…
— Да неужели? Ну, если так, он у вас будет. Смотрите-ка, никак нас обоих поджидают слуги: Венгерец хочет говорить с вами, а Плуту нужно перемолвиться словечком со мной. Не будем откладывать, монсиньор: эти двое наверняка явились по дьявольскому наущению…
— Эй, Венгерец, иди сюда, — позвал слугу герцог.
— Входи же, Плут! — приказал Лоренцино. В следующую минуту оба сбира уже нашептывали каждый на ухо своему господину.
— Ты слишком поздно явился, Венгерец, чтоб тебя наградить, — рассмеялся, дослушав, герцог. — Между виа дель Дилювио и виа делла Фонья… без тебя знаю!
— И кто же дал вам адрес, монсиньор?
— Ищейка, что поопытней тебя, дружок. И он указал на Лоренцино.
— Вот демон! — сквозь зубы процедил сбир. — Только и знает, что пакостить бедным людям!
— Что там у тебя, Лоренцино? — осведомился герцог.
— Дама под маской, монсиньор, спрашивает меня и намерена открыть лицо только для вашего смиренного слуги.
— Везет подлецу!
— Как бы не так! Станет она наведываться из-за меня одного, эта неизвестная красотка!
Потом, приблизясь к герцогу, шепнул:
— Не удерживайте меня, монсиньор, за целую милю видно, что это Джирони.
— Неужели?
— Тсс!..
— Ничего мне так не хочется, голубчик…
— Приказывайте.
— … как пойти с тобой.
— И все напортить! Отчего бы вам не отправиться и вовсе одному?
— Я был бы не прочь…
— В таком случае, я остаюсь здесь и отстраняюсь.
— Ну хорошо, будь все по-твоему, раз уж иначе нельзя. Тут он понизил голос:
— Надавай своей тетке от меня кучу обещаний.
— Я пообещаю ей, что ради нее вы выкрасите волосы и бороду.
— А это еще зачем?
— Милая тетушка созналась мне, что ей нравятся только черноволосые.
— Фат!
От толчка в плечо, которым его дружески напутствовал герцог, в глазах Лоренцино сверкнула молния ненависти и гнева, заставившая содрогнуться Венгерца, случайно перехватившего этот взгляд.
Поэтому, в то время как юноша своей женственной походкой неспешно сходил вниз по великолепной мраморной лестнице палаццо Рикарди, сбир подошел к хозяину и с бесцеремонностью, которую герцог допускал от поверенных своих удовольствий и преступлений, обратился к нему:
— Монсиньор, в первый же раз, как ваш проклятый братец будет спускаться по веревке с третьего этажа, дозвольте мне ее перерезать, только прикажите!..
— Это с какой же стати, скотина ты безмозглая?
— Думается мне… предатель — вот он кто.
— Твоя воля, Венгерец, режь веревку. В глазах сбира вспыхнула радость.
— Но только, если ты это сделаешь, — продолжал герцог, — я прикажу палачу связать ее обрывки и затянуть узлом на твоей шее… Считай, что ты предупрежден.
— Да, монсиньор, — проворчал Венгерец уже на пути к двери.
— Эй, подойди сюда, — остановил его герцог. Венгерец, скривившись, вернулся.
— Я пообещал сотню флоринов золотом тому, кто первым сообщит мне адрес Луизы.
— Как не знать, монсиньор. Признаться, я уж думал, что они у меня в кармане.
— Но я прибавил, что и второму дам полсотни золотых… Вот они, держи.
И герцог бросил кошелек сбиру, точно швыряя кость псу.
Венгерец с довольным ворчанием подобрал с пола кошелек, взвесил его на ладони, прикидывая, содержит ли он обещанную сумму, и сказал, так и не разуверившись в своих подозрениях:
— Все равно, монсиньор, чем больше добра я буду видеть от вас, тем неотступнее буду вам твердить — остерегайтесь этого человека!
И он вышел за дверь, оставив герцога, находившегося, против обыкновения, в задумчивости.
VI. ГОЛУБКА КОВЧЕГА
Пока Венгерец излагал — совершенно тщетно, как мы видели, — свои опасения герцогу Алессандро, Лоренцино, выйдя из палаццо Рикарди и скрывшись из виду, широкими шагами преодолел пространство, отделявшее его от собственного небольшого дома, чуда вкуса и элегантности, — будуара, достойного Алкивиада или Фиески.
Как только за ним захлопнулась входная дверь, он взбежал по лестнице и, далеко опередив Плута, прошел в кабинет, где его ожидала пожелавшая остаться неузнанной особа, о чьем визите доложил слуга.
Но, заслышав шаги Лоренцо, очевидно ей знакомые, она сорвала маску и, не усидев на месте, устремилась навстречу ему.
— Луиза! — воскликнул Лоренцино в изумлении, к которому примешивался ужас.
Луиза кинулась в объятия своего нареченного.
— Луиза! — повторил Лоренцо, озираясь с беспокойством и знаком приказывая Плуту встать на страже перед дверью. — Но, Бог мой, что могло заставить тебя прийти вот так, средь бела дня, позабыв о всякой осмотрительности, ко мне в дом?
— Лоренцо, — воскликнула девушка, — герцог знает, где я живу!..
— И это все? — спросил с улыбкой Лоренцо.
— Силы небесные! Так, по-твоему, это не величайшее несчастье, какое только может случиться?..
— Во всяком случае, милое дитя мое, я его предвидел и заранее позаботился принять меры предосторожности. Теперь расскажи все по порядку: я должен знать, как все было.
— Сегодня утром, когда я выходила из церкви Пресвятой Девы, где слушала мессу, за мной следом увязался какой-то человек.
Лоренцо передернул плечами:
— Сколько раз, дитя, я давал тебе совет никогда не выходить из дому без маски.
— Я и надела маску, мой ненаглядный, но, не думая, что кто-то станет шпионить за мной в церкви, на секунду сдвинула с лица, когда крестилась, обмакнув пальцы в чашу со святой водой, а тот человек прятался как раз за ней.
— Одним словом, тебя узнали и выследили?
— До самого дома…
— Чтобы отвлечь от себя внимание, тебе надо было зай ти к кому-нибудь из подружек, а потом выйти через заднее крыльцо.
— Что поделаешь, Лоренцо! Я совсем об этом не думала: потеряла голову, заметив, что он идет за мной по пятам.
— А этим человеком был, случайно, не Венгерец?
— Да. Я показала его Ассунте, и она его узнала.
— Я знаю обо всем этом.
— Знаешь? Каким образом?..
— Я только что от герцога.
— Ну и что?..
— То, что тебе, любовь моя, нечего тревожиться.
— Нечего тревожиться?.. Как тебя понять?
— У тебя еще есть, самое малое, три дня и три ночи.
— Три дня и три ночи?..
— А за трое суток чего только может не случиться, — добавил Лоренцо.
— Вспомни сам, как ты наказывал мне, какие предосторожности помогут скрывать мое местонахождение; ты при этом раз сто повторил, что предпочтешь умереть, чем видеть его раскрытым.
— Да, ибо тогда опасность была огромна.
— А теперь ее не существует?
— Скажем, она уменьшилась.
— Итак, тебя ничуть не испугало, что герцог узнал, где я живу?
— Я сам дал ему твой адрес, прежде чем это сделал Венгерец.
Некоторое время девушка пребывала в замешательстве.
— Лоренцо, — проговорила она, — я смотрю на тебя, я слушаю твои слова… но тщетно пытаюсь тебя понять.
— Ты веришь мне, Луиза?
— О да!..
— Ну, тогда тебе нет нужды меня понимать.
— Но мне так хотелось бы читать в твоем сердце…
— Бедное дитя, проси у Бога что угодно, только не это!
— Но почему?
— Это тоже самое, что заглядывать в бездну…
И, засмеявшись своим странным смехом, он добавил:
— У тебя голова закружилась бы от того, что ты там увидела бы…
— Лоренцино!
— И ты тоже?..
— Нет, Лоренцо, любимый мой Лоренцо!
— Ты сочла нужным сообщить мне только одну эту новость, Луиза? — впиваясь в нее взглядом, спросил Лоренцо.
— А тебе уже известна другая?
— Что твой отец во Флоренции, не так ли?
— Боже!..
— Видишь, я это знаю…
— Ты, наверно, всеведущ? — в страхе воскликнула девушка.
— Я знаю лишь, что ты ангел, моя Луиза, и что я тебя люблю, — ответил Лоренцино.
— Да, утром ко мне пришел монах с этим ужасным и радостным известием;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13