По его сведениям, Ханна расплачивалась за пансион работой в магазине у Элли, Джим развозил заказы, а Барнард занимался готовкой и следил за домом. Николас покачал головой. Сегодня после обеда он собирался снова навестить упрямицу. Он поклялся, что на этот раз вернется не с пустыми руками.
— Одари меня любовью, старушка. Ханна подняла глаза от книги, которую читала, сидя в своем любимом кресле-качалке.
— Никогда в жизни, старый козел. Если, конечно, ты не готов опуститься на одно колено и огорошить меня известным вопросом.
— Ладно, вопросом я тебя огорошу, — пробормотал Барнард, поглубже засовывая руки в карманы своих мешковатых серых брюк. — Сколько раз я должен тебе говорить, что не собираюсь жениться?
— В один прекрасный день я тебе поверю и, попомни мои слова, Барнард Уэбб, ты тогда очень и очень пожалеешь.
— Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что ты не поверила мне раньше! — воскликнул Барнард, но тут же глубоко вздохнул и, успокоившись, продолжил сдержанным тоном: — Говорю же тебе, я не собираюсь жениться. За мной едет мой сын.
Ханна издала глубокий тяжкий вздох и чуть склонила голову набок:
— Барнард, дорогой, когда же ты поймешь, что твой сын не приедет за тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра — он никогда не приедет!
— Да ты соображаешь, что городишь, а? — сердито и явно защищаясь, возмутился Барнард.
— Вполне, дорогой. Ты же мне сам говорил, что едва знаешь мальчика.
— Он не мальчик, а взрослый мужчина! А я едва его знаю только потому, что всю жизнь работал как лошадь, костьми ложился, понимаешь, только чтоб он жил по-человечески!
— Барнард, ты же уходил в плавание, — безжалостно уточнила Ханна. — Нанимался на любую работу. Попросту сбегал из дома, не испытывая никакой ответственности за семью. Ты что, полагаешь, твоему сыну это неизвестно?
— Это неправда! Он так не думает!
— Мне ты можешь врать сколько хочешь. Но хоть себе-то не ври .Ты был никудышным отцом, и твой сын об этом знает. Побойся Бога, Барнард, сколько писем за все эти годы ты написал своему мальчику? Рискну сказать, что с тех пор, как я с тобой познакомилась, ты завалил Мартина письмами. А сколько пришло в ответ?
Барнард побагровел.
— Так сколько, Барнард? — требовательно повторила Ханна, желая довести дело до конца. Вместо ответа он молча развернулся и направился к двери.
— Зеро, нуль! — беспощадно выговорила она ему вслед. От этих слов он застыл на месте. — Мальчик не хочет иметь с тобой никаких дел. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше.
— Врешь ты все! — взревел Барнард, и его лицо перекосилось от ярости. — Я его отец! И он любит меня!
— Ханна, что случилось?
На шум из кухни вышел Джим и уже какое-то время незамеченный стоял на пороге.
— Ханна, так что же случилось? — повторил он, и его грубоватое лицо приняло страдальческое выражение. — Ханна? Барнард? Скажите мне, что случилось.
Но они не обратили на него никакого внимания и продолжили запальчиво браниться, не замечая, что этот легкоранимый юноша испытывает мучительное страдание из-за непонимания происходящего. Джим, вообразив себе самое худшее, начал медленно оседать на нижнюю ступеньку лестницы, что вела на второй этаж.
Цокот копыт по булыжной мостовой буквально оглушил Николаса, подошедшего к дубовой входной двери с окошком знакомого дома на Шестнадцатой улице. Он повернул медную ручку, но даже не смог расслышать звонка внутри. Ему никто не открыл. Наконец повозки проехали, и грохот начал потихоньку стихать. И тогда он услышал, что из-за двери доносятся громкие сердитые голоса.
На этот раз Николас постучал, и достаточно громко. Результат был тем же. Тогда он повернул дверную ручку и вполголоса выругался, потому что дверь оказалась незапертой. Николас решительно шагнул через порог.
— Прошу прощения, — негромко произнес он, и тут же повторил извинения, но уже во весь голос, потому что бранившиеся никак не отреагировали на его появление.
— Привет, — решительно произнес Дрейк, выделяясь черным силуэтом в дверном проеме, через который лился свет полуденного солнца.
Барнард, оборвав себя на полуслове, с перекошенным от ярости лицом стремительно обернулся к двери. И замер с широко разинутым ртом, уставившись на вошедшего. Только что бывшее багровым, его лицо стало мертвенно-бледным, глаза внезапно наполнились слезами.
— Мартин, — пролепетал он. Николас почувствовал себя неловко. Барнард шагнул вперед, остановился и выдохнул дрожащим голосом:
— Ты все-таки приехал…
Дрейк смущенно кашлянул, шагнул в комнату и аккуратно прикрыл за собой входную дверь
— Мистер Дрейк, вы! — громко воскликнула Ханна.
У Барнарда лицо вдруг сморщилось, задрожало, и по его морщинистым щекам потекли слезы.
— Что-нибудь случилось? — спросил Николас.
— Нет, нет, ничего. Так, пустяки. — И Ханна торопливо направилась к Барнарду, который отошел в дальний угол комнаты.
Замешательство Николасв усилилось. Барнард явно был чем-то сильно расстроен, ругался с Ханной, и та сейчас изо всех сил старалась его утешить. Смысл происходящего был Николасу совершенно непонятен. А тут еще здоровяк Джим сидел на нижней ступеньке лестницы и рыдал, как маленький ребенок. Николас не знал, как и поступить. Выскользнуть незаметно на улицу и отложить все до следующего раза? Потребовать объяснений?
Утром инцидент с Шарлоттой, сейчас эта совершенно непонятная домашняя свара. Что за день! В этот момент с улицы вошла Элли и невольно избавила его от необходимости на что-то решиться. На какой-то миг непонятный скандал и рыдающие взрослые мужчины были забыты. Николас мог только смотреть. Это началось с того дня, когда он в первый раз увидел ее. Опять это странное стеснение в груди. И дрожь, прошедшая по его телу.
Она стояла на пороге, стройная, гордая и бесстрашная. Как всегда, вызывающе упрямая. И умопомрачительно красивая. На ней опять было зеленое платье, которое большинство женщин сочли бы простоватым. Но Элиот Синклер оно на удивление шло, элегантно и мягко подчеркивая линии ее стройной фигуры. «И опять в одной из своих шляпок!» — с веселым удивлением подумал Николас.
— Элли, — неожиданно для себя ласково произнес он, сощурившись от нахлынувшего чувства.
Но если она и обратила внимание на его тон, то не подала виду. Элли оглядела немую сцену — Барнарда, Ханну, Джима — и медленно повернулась к Николасу.
— Что вы натворили на этот раз? — требовательно спросила она, вызывающе уперев руки в бока. Николас подобрался и еще больше помрачнел:
— Боюсь, мисс Синклер, вы пришли к поспешному выводу. Я не сделал ничего.
— Конечно, вы ничего не сделали, — язвительно воскликнула она. — Не сомневаюсь, что вы вторглись сюда с вашими очередными предложениями и тут же перешли к угрозам.
— Я никогда никому здесь не угрожал, — сжал губы Николас.
— В таком случае я королева английская.
— Вы что, обвиняете меня во лжи, мисс Синклер? — бросил на нее угрожающий взгляд Николас.
— Почему же тогда Барнард в таком состоянии? — не по-женски резко бросила в ответ Элли.
Николас скользнул взглядом по лицу Барнарда, чувствуя непривычное желание оправдаться:
— На секунду он, кажется, принял меня за какого-то Мартина.
Элли охнула, сдернула с головы шляпку, резко развернулась на каблуках и устремилась в дальний угол.
Николас наблюдал, как она утешала Барнарда, успокаивала Ханну, убеждая, что в такую чудную погоду самое время выйти на улицу и немного прогуляться. Потом подошла к Джиму, который все еще сидел на ступеньке и продолжал всхлипывать. Она присела рядом с ним, нимало не заботясь, что ее платье может помяться, и обняла юношу за плечи:
— Джим, успокойся, все в порядке.
— Нет! Все такие сердитые!
— Да никто здесь не сердится, что ты!
— Вон Барнард так кричал…
— Но ты же знаешь Барнарда, правда? Он известный пустозвон, лишь бы пошуметь.
Николас все смотрел и смотрел как загипнотизированный. И все больше и больше смягчался. Как если бы она говорила именно с ним , а не с другими , улыбалась именно ему.
— Если бы он не орал, то перестал бы быть нашим Барнардом! — весело воскликнула Элли. — Ты можешь себе представить тихого Барнарда?
Джим посмотрел на Элли полными слез глазами:
— Нет. Наверное, нет. — Он вытер глаза рукавом рубашки. — Но, Элли, все равно он был такой злой!
Неожиданно Николас заметил, как плечи ее чуть поникли, словно вдруг приняли на себя все тяготы этого мира. Не задумываясь, он вмешался в разговор:
— Послушай, Джим… — Дрейк кашлянул, судорожно подбирая слова. — Совсем забыл тебе сказать… — И тут его озарило. — Шарлотта спрашивала про тебя.
— Шарлотта… Спрашивала про меня?
— Да. И просила передать тебе привет.
— Правда? — просиял Джим.
— Правда, — подтвердил Николас, тайно радуясь результату.
— Вот здорово! А она сможет прийти сюда поиграть? — Джим повернулся к Элли: — Шарлотте можно прийти к нам поиграть?
— Посмотрим. А сейчас почему бы тебе не пойти на улицу вместе с Ханной и Барнардом? — помолчав, спокойно сказала Элли.
— Ты обещаешь, что подумаешь об этом?
— Обещаю, Джим, — ласково ответила она, Джим неуклюже поднялся на ноги.
— Мистер Дрейк, передайте Шарлотте от меня привет, — обернулся он на пороге, и в следующий миг дверь за ним захлопнулась.
Как только они остались одни, Элли резко повернулась к Николасу:
— Теперь вы видите, что наделали!
Николас ожидал выражения облегчения, благодарности, может быть, даже и ласковой улыбки — но только не этого.
— Я, конечно, достоин всяческого порицания за свару между вашими пансионерами, к которой не имел ни малейшего отношения, и за то, что всего лишь вернул улыбку на лицо Джима.
— Заставив его поверить в то, чего никогда не будет!
— А кто это сказал, что этого не будет? — саркастически приподнял темную бровь Николас.
— Я сказала, — ответила Элли, поджимая губы и находя спасение в гневе. У нее не было настроения соблюдать светские условности. Она злилась на то, что всякий раз, когда видела этого человека, чувствовала пробегающий вдоль спины непонятный холодок. Кроме того, она действительно расстроилась из-за Барнарда, из-за Ханны и даже из-за Джима. Вдобавок ее ждал большой заказ на шляпки. Надо было оплатить новые счета. Так что вести пустопорожние разговоры с лицами, подобными Николасу Дрейку, у нее просто-напросто не было времени.
— Зачем вы пришли?
— Что? — переспросил он, и в его глазах зажглись насмешливые огоньки. — А как же чай с пирожными? Или хотя бы с печеньем?
— Ваш юмор, мистер Дрейк, как-то до меня не доходит.
— Очень и очень жаль. Но если вы хотите перейти к делам, давайте ими и займемся. Я пришел, чтобы обсудить условия продажи вашего дома.
— Вам одного раза недостаточно? — саркастически поинтересовалась девушка.
— Как видите, недостаточно. Вам давно уже пора немного прийти в себя.
— Мне? Прийти в себя? — проговорила она, повысив голос.
— Да, вам. Все, что я про вас узнал, навело меня на мысль, что вы весьма чувствительная особа…
— Вы рылись в моей жизни? — У Элли от возмущения перехватило дыхание.
— Всего лишь кое-что выяснял, мисс Синклер. Она посмотрела на него долгим и как-то сразу потяжелевшим взглядом:
— И что же еще вы разузнали? Николас, чуть наклонив голову, задумчиво разглядывал девушку.
— Например, то, что вы открыли свой магазин модной одежды семь лет назад, что ни на дом, ни на магазин у вас нет закладной. — В его глазах вдруг заплясали веселые чертики. — И что зеленый — ваш любимый цвет.
— О чем это вы? — с недоумением спросила Элли.
— О зеленой траве в солнечный летний день, о зеленых елях в рождественскую ночь… или о ваших глазах…
— Избавьте меня от душещипательных излияний, мистер Дрейк! — покраснев, раздраженно сказала она. — С чего это вы решили, что мне нравится зеленый цвет?
— Просто огляделся вокруг — зеленое платье, зеленые обои…
— Обои не зеленые! — огрызнулась она.
— Приношу свои извинения, — отвесив насмешливый поклон, ответил он. — Белые с зелеными прожилками.
Элли уставилась на обои с таким видом, будто впервые их увидела:
— Зеленый не мой любимый цвет. Несколько минут прошло в молчании. Элли рассматривала обои, а Николас не сводил с нее глаз.
— Тогда какой? — спокойно спросил он.
— Красный, — мечтательно ответила она. Николас громко засмеялся:
— Ну нет! Увольте! Какой угодно, только не красный!
Элли резко обернулась.
— Да кто вы такой, чтобы решать за меня, какой цвет мне любить?
— Я ничего за вас не решаю. Я всего лишь поделился своими наблюдениями. Я не настолько хорошо вас знаю , чтобы уверенным , что вы лишаете себя удовольствия любить красный цвет. — И он мягко заметил:
— И по-моему, вы устали.
Она снова покраснела. Устала ли она, задалась вопросом Элли, отворачиваясь к окну. Если честно, то до смерти. Устала так, что о сне и думать не хочется.
— Я прекрасно себя чувствую.
Его голубые глаза потемнели, а лоб прорезали озабоченные морщинки. Он протянул руку и коснулся ее щеки, заставив повернуться к себе.
— Это неправда.
Всего лишь мимолетное прикосновение его руки. Внимательный взгляд его глаз. Элли снова почувствовала, как что-то напряглось внутри. Такое чувство, будто она знает этого человека всю жизнь. Родство душ? Или давнее-предавнее знакомство?
Казалось, все вокруг затихло. Ни грохота повозок за окнами, ни неистового собачьего лая. И Николас — сильный, крупный, вызывающий на редкость глубокое чувство надежности.
Здравый смысл нашептывал ей, что в мире нет более несхожих людей, чем они. Дрейк самоуверен и временами слишком холоден. Уж он-то, можно не сомневаться, никогда не полезет в распрю между извозчиками.
— Вы слишком много сил отдаете всем этим шляпкам с оборочками, — тихо заметил Николас, — и вашим своеобразным постояльцам. У вас глаза усталые.
Слова его были исполнены такой теплоты и заботы, что Элли от неожиданности даже губу закусила.
— Мистер Дрейк, я не собираюсь продавать дом — совладав с собой, сказала она.
— Ну и хорошо, не продавайте.
— Вы же не за этим пришли, — насторожившись, заметила Элли.
— Верно, — пожав плечами, согласился Николас и с легкой улыбкой продолжил: — Ничего страшного, мы можем обсудить это в другой раз. — Не спрашивая, он взял ее за руку и решительно поднял со ступеньки, где она так и продолжала сидеть. — Пойдемте, я намерен приготовить вам суп.
— Вы собираетесь сварить мне суп? — ошеломленно переспросила она.
— Да, суп, — торжественным тоном ответил он. — Ведь вы неважно себя чувствуете.
— Я почти уверена, что вы подумали о горячем какао. Суп варят для больных, мистер Дрейк. И не суп, а куриный бульон.
Николас перестал улыбаться и нахмурился:
— Ну конечно, мне не следует удивляться. Понимаете, я не очень силен во всех этих делах.
— Понимаю, — протянула Элли, удивляясь, как это она сразу не сообразила, в чем дело. — У вас проблемы с Шарлоттой?
Он задумался, потом, пожав плечами, увлек Элли на кухню.
— Странно, но сейчас она явно веселее, чем в первый день. По крайней мере она весела, когда поблизости нет меня.
— Что вы имеете в виду?
— Я просто не знаю, как вести себя с ней. Например, сегодня утром она, черт возьми, потребовала кофе!
— Кофе? — переспросила Элли с веселым недоверием, не обратив внимания на сорвавшуюся с его языка грубость.
— Ну да, кофе, — смущенно подтвердил Николас. — Можете себе представить?
Элли вспомнилась эта милая девчушка с не по возрасту взрослыми, серьезными глазами.
— Пожалуй, могу. Так пусть и пьет по утрам кофе. Что в этом плохого?
— Чтобы шестилетняя девочка по утрам пила кофе? Ей нужно не кофе, а молоко и овсянка! Овсянка.
Словечко это о многом напомнило Элли. «Когда это я последний раз ела утром овсянку», — подумала она с вдруг забившимся сердцем.
— Вы знаете, я ненавижу овсянку. — Она отвернулась и невидящим взглядом уставилась на обои в зеленых прожилках. — Я возненавидела ее из-за того, что потом всегда приходилось отмывать кастрюлю. Так что дело не во вкусе или запахе, а в мытье посуды, — задумчиво проговорила она, ни к кому не обращаясь. И отчего эта каша всегда намертво пригорала ко дну? Эта загадка так и оставалась неразрешенной с тех далеких дней в приюте, когда наступала ее очередь отправляться на кухню. Монахини заставляли нас драить все до блеска.
— Монахини? Какие монахини?
Вздрогнув, она бросила на него нервный взгляд, поняв, что на мгновение непростительно забылась. И хотя прошло много лет, она порой все не могла поверить, что толстые промозглые стены монастырского приюта остались в прошлом. Ей все не верилось, что вот этот дом, каждый кусочек которого она так лелеяла и любила, ее и больше ничей. Он весь принадлежит только ей да тем дорогим ее сердцу людям, с которыми она делит кров.
Наконец она с видимым усилием рассмеялась:
— А… Монахини, которые кормили нас овсянкой, когда я училась в школе, — слукавила она, потому что приют был в некотором смысле хорошей школой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33