Может, лучше отвезти ее в больницу? Здесь нет даже телефона, а сотовый он оставил дома. На улице темно, и к тому же он не знает, где больница. И понятия не имеет, кто так поглумился над ней: издевался, насиловал, избивал Пожалуй, утро вечера мудренее. Завтра он отвезет ее и все время будет рядом. Нельзя оставлять ее одну. Однако сначала обратится к шерифу. Должен же быть в Дилинджере шериф! Ну а сегодня он сам о ней позаботится! Если девочка проснется, если пожалуется на боль, тогда придется все-таки везти ее в больницу, пусть и среди ночи. Но только не сейчас.
Возможно, ей удалось каким-то образом спастись, убежать в лес? Вдруг она споткнулась о корень или камень и ударилась головой? А может, тот мерзавец, что похитил ее, просто бросил умирать в лесу?
Мужчина наклонился и нежно провел пальцами по головке девочки. Ни одной шишки. Пульс по-прежнему ровный.
Если она скрылась от похитителя, это означает, что он все еще где-то поблизости и разыскивает свою жертву. Ну разумеется, он подсознательно все время это чувствовал и именно потому запер двери.
Он проверил охотничье ружье, уже заряженное медвежьим жаканом. На столе лежал его надежный «смит-вессон». Он любил этот револьвер, подаренный отцом в день четырнадцатилетия. Тогда же отец научил сына стрелять.
Мужчина взял револьвер. Обойма, как всегда, полная. Он глянул на дверь и взвесил оружие на руке, определяя на глаз расстояние.
Какой же подонок сделал это?
Немного погодя он порезал салат и поел, не отводя взгляда от ребенка. Потом согрел суп. Пахнет вкусно.
Он поднес ложку к носу девочки.
– Ну же, крошка, не хочешь попробовать? Горячий и совсем свежий, прямо с доброй старой печки. Конечно, пока нагреешь, сто лет пройдет, зато потом можно хоть весь вечер наслаждаться. Просыпайся скорее, детка.
Губы девочки шевельнулись. Мужчина взял чайную ложку, набрал немного бульона и приблизил к ее рту. К его удивлению и облегчению, губы чуть приоткрылись.
Он сумел влить в нее суп, и она судорожно сглотнула.
За первой ложкой последовала вторая, третья… Девочка съела почти полтарелки и только тогда открыла глаза и ошеломленно огляделась. Потом медленно повернула лицо к своему спасителю. Мужчина улыбнулся и постарался ее успокоить.
– Привет! Не бойся! Меня зовут Рамзи. Это я тебя нашел. Не волнуйся, ты в безопасности, и все будет хорошо.
Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь тот странный звук, что он слышал раньше: беспомощное испуганное мяуканье.
– Все в порядке, маленькая. Никто не обидит тебя.
Здесь тебе нечего бояться.
Девочка, очевидно, силилась заговорить, но слова не шли с языка. С трудом высвободив руки из-под пледа, она отчаянно замахала и снова издала этот ужасный полуплач-полустон, который вызывал в нем страстное желание притянуть к себе это крохотное созданьице и защитить, хотя бы и ценой собственной жизни.
Почти бросив на стол тарелку с супом, он схватил ее ладошки. Ресницы девочки, затрепетав, опустились, но не прежде, чем он заметил боль, мелькнувшую в ее глазах. Оба запястья были стерты до крови: по всей видимости, малышку связывали.
– Какая беда, детка. Мне ужасно жаль. Правда жаль.
Не вырывайся, хорошо? Я не причиню тебе зла.
Она свернулась клубочком, спиной к нему, закинула руки за голову и больше не двигалась. Рамзи рухнул на стул, мучительно размышляя, что теперь делать. Она безумно его боится. Вряд ли можно ее за это осуждать.
Но почему девочка не кричит, не жалуется, только издает эти сдавленные звуки? Неужели она немая?
– Твои запястья и щиколотки, наверное, сильно ноют. Быть может, перевязать их? Сразу почувствуешь себя лучше, – предложил он, очень тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово.
Слышит ли она его? Если и да, то ничем этого не показывает.
Он вытащил из-под стопки белья еще одну Поношенную нижнюю рубашку и разорвал на полосы. И пока промывал ее запястья и щиколотки марганцовкой, смазывал мазью и бинтовал, остро ощущал ее страх, ужас маленького звереныша, загнанного в угол. Ну вот, он постарался как мог.
Он медленно встал, понимая, что не стоит делать резких движений, и еще раз взглянул на девочку. Она не изменила позы, только сунула руки под плед. Ничего, завтра будет время разобраться. Она неплохо поела, значит, не голодна, не мерзнет, постель теплая, сухая и чистая. Он втер мазь с антибиотиком в порезы и ссадины.
Остается позаботиться, чтобы никто сюда не вторгся.
Рамзи еще раз осмотрел входную дверь и окна, закрыл ставни и задвинул на них засовы. Теперь влезть в них будет нелегко. Кстати, совсем забыл о задней двери!
На ней не было цепочки, так что пришлось повесить на ручку стул. В случае чего грохот его разбудит.
Перед тем как лечь спать, он подошел к девочке:
– Вдруг ночью проснешься, сразу зови меня. Помнишь мое имя? Рамзи. Я никуда не уйду и все время буду рядом. Не бойся, ладно? Если захочешь в туалет, иди туда, за кухню. Там чисто, я вчера убирал.
Плед чуть шевельнулся. Прекрасно, значит, она его поняла. Но по-прежнему молчит.
Кровать стояла в дальнем конце комнаты. Он даже не разделся, только положил ружье и револьвер на маленький столик рядом с ночником и, заложив страницу триллера, который перед этим читал, бросил книгу на пол. Пожалуй, лучше оставить ночник включенным, не то она может испугаться темноты.
Мужчина долго не мог заснуть и, когда наконец забылся, увидел во сне чье-то лицо, прижавшееся к стеклу. Он в ужасе вскочил и подбежал к окну, охваченный паникой, но занавески были задернуты. Все спокойно.
Не в силах удержаться, он раздвинул занавески и увидел во тьме искаженное злобой лицо женщины, истерически вопившей, что убьет его.
Он проснулся на рассвете от тихого душераздирающего мяуканья.
Глава 2
Лицо ребенка, лишенное всяких красок, отчетливо выделялось на подушке в неярком предутреннем свете.
Широко раскрытые глаза уставились на него с таким ужасом, что по спине Рамзи невольно прошел озноб.
– Не волнуйся, – медленно выговорил он, не пытаясь подойти ближе. – Все хорошо. Это я, Рамзи. Встал, чтобы посмотреть, не надо ли чего. Я не сделаю тебе больно. Привиделся кошмар?
Не отводя от него глаз, девочка едва заметно кивнула. Маленькие ручки выпростались из-под пледа. Кулаки сжаты. Повязки на худеньких запястьях казались чудовищной мерзостью.
– Не бойся меня. Пожалуйста.
Он выключил ночник: небо с каждой минутой становилось все светлее. И лишь теперь заметил, что глаза у малышки – голубые и кажутся огромными на узком личике, нос прямой и тонкий, ресницы и брови темные, подбородок округлый, а на щеках ямочки. Милая, хорошенькая куколка, а улыбка превратит ее в настоящую красавицу.
– У тебя что-то болит?
Девочка покачала головой, и Рамзи облегченно вздохнул.
– Не скажешь, как тебя зовут?
Она мгновенно застыла и сжалась, словно ждала подходящего момента улизнуть от него.
– Хочешь в ванную?
Он прочел ответ в ее глазах и улыбнулся. Хорошо.
Значит, почки у нее не повреждены. Да и все, кажется, в порядке, если не считать ее немоты. Ему безумно хотелось дотронуться до нее, чем-то помочь, но он не посмел.
– Ванная и туалет за кухней. Кухня вон там, – деловито напомнил он. – Тебя отнести?
Снова отказ. Рамзи ждал, но она не двигалась. Наконец он сообразил: малышка не встанет, пока он не отвернется.
– Пойду сварю кофе, – бодро объявил он. – И посмотрю, не найдется ли в моих запасах чего-нибудь по вкусу маленьким девочкам, ладно?
Зная, что все равно не получит ответа, он кивнул и оставил ее одну.
Шагов он не услышал, только стук двери ванной и щелканье замка. Пришлось заняться завтраком. Рамзи высыпал овсяные хлопья в ярко-синие тарелки и поставил рядом пакет обезжиренного молока. Придется довольствоваться таким. Интересно, есть ли фрукты? Всего два персика. Позавчера он купил полдюжины, но остальные успел прикончить.
Рамзи нарезал один тонкими ломтиками прямо в овсянку и настороженно поднял голову. Она спустила воду в унитазе, но не торопится выходить. Неужели опять что-то приключилось?
Он подождал еще немного. Не стоит пугать ее стуком в дверь. Но время шло, а девочка не появлялась.
Рамзи легонько побарабанил костяшками пальцев по притолоке:
– Солнышко, с тобой все в порядке?
Тишина. Рамзи нахмурился. Ну и дурак же он! Малышка, должно быть, считает, что теперь она в полнейшей безопасности, и вряд ли вообще собирается выходить.
Он налил себе большую кружку черного кофе и уселся перед дверью ванной, вытянув длинные ноги и едва не упираясь ступнями в противоположную стену. Его черные поношенные сапоги потеряли форму и были удобны, как старые шлепанцы.
– Знаешь, – заговорил Рамзи, обращаясь к закрытой двери, – мне все же хотелось бы узнать твое имя.
«Солнышко», конечно, звучит неплохо, но одно солнце на небе уже есть. Ты, кажется, не можешь говорить, но это ничего. Я дам тебе бумагу и карандаш, и ты напишешь свое имя. Здорово придумано, как считаешь?
Молчание.
Он отхлебнул кофе, повел плечами и с удовольствием потянулся.
– Готов побиться об заклад, у тебя есть мама, которая скучает и плачет по своей пропавшей девочке. Если ты напишешь, как тебя зовут и где живешь, я позвоню ей, и она приедет.
Опять этот тихий плач.
Рамзи сделал еще глоток.
– Да, клянусь, твоя мамочка места себе не находит… Погоди-ка, может, ты слишком мала и не умеешь писать? Откуда мне знать? У меня нет детишек.
Ни звука.
– Ладно, потом решим, как быть. Выходи и поешь немного. Могу предложить овсяные хлопья и персик.
Только молоко обезжиренное, но по вкусу этого не скажешь. Правда, смотреть на него противно – синее и жидкое. Зато персик сладкий и спелый. Я съел целых четыре. Если бы знал, оставил бы тебе больше. Могу сделать тосты. Имеется еще клубничный джем. Давай выходи. Ты наверняка проголодалась. И послушай, малышка, я тебя не обижу. Вчера я принес тебя, умыл и покормил, верно? И сегодня утром пальцем тебя не тронул. Можешь мне довериться. Когда-то я был настоящим бойскаутом и теперь близко не подпущу того, кто бросил тебя в лесу. Если он вздумает забраться сюда, вышибу из него дух или пристрелю. Знаешь, мне не часто приходится разговаривать с ребятишками. У меня два племянника и три племянницы, но я вижусь с ними раз в год. Это дети моего брата. Прошлым Рождеством я научил девчонок играть в футбол. Любишь футбол?
Безмолвие.
Он вспомнил, как кричала и радовалась невестка Илейн, когда ее дочь поймала в зоне защиты поданный с десяти ярдов мяч.
– Я попытаюсь выбирать выражения. Но рассчитывай на меня. Если это чудовище посмеет подобраться к нам, он сильно пожалеет, что обидел тебя, обещаю. Пожалуйста, открой дверь. Солнце уже встало, и на лугу так хорошо. Хочешь посмотреть восход? Все небо в розовых, серых и оранжевых полосах. Еще несколько минут, и сама увидишь.
Замок щелкнул. Дверь чуть приоткрылась. Девочка стояла на пороге. Рубашка доходила до пят и едва не спадала с плеч.
– Привет, – весело воскликнул он, не пошевелив ни единым мускулом. – Хочешь овсянки?
Девочка кивнула.
– Не поможешь мне подняться?
Он протянул ей руку, и в ее глазах тотчас вспыхнул безумный страх. Она воззрилась на его руку, словно на кобру, готовую ужалить. Потом метнулась в кухню. Значит, он поторопился. Слишком рано вообразил, что она ему доверится.
– Молоко на столе, – окликнул он. – Сможешь сама налить?
И неспешно последовал за девочкой. Она сидела в углу, вжавшись в стену и вцепившись в тарелку с овсянкой. Голова низко опущена, растрепанные волосы закрывают лицо.
Рамзи молча налил себе еще кофе, сунул два ломтя хлеба в старомодный металлический тостер с длинной ручкой и положил на раскаленную конфорку. Через две минуты тосты были готовы. Он сел на один из кухонных стульев. Второй по-прежнему висел на дверной ручке.
И в этот миг он отчетливо осознал, что никому не отдаст девочку. Его долг – отыскать ее родных, и он пойдет на все, чтобы уберечь малышку от чужаков.
Страшно представить, что сделают с ней в больнице: доктора, сестры, лаборанты станут ее осматривать, вертеть из стороны в сторону, не щадя ее чувств, психоаналитики примутся показывать кукол и допрашивать, что сделал с ней похититель.., и никто из эскулапов не даст себе труда подумать, понять, что она не похожа на обыкновенных детей, что с ней не все ладно. Нет, только не сейчас. А шериф? Его необходимо известить. Так и быть, он поговорит с шерифом, но тоже попозже. Пусть для начала ребенок придет в себя, хотя бы немного проникнется к нему доверием.
– Хочешь кусочек тоста? Знаешь, я здорово наловчился управляться с тостером. Вот уже неделю как ни одного ломтя не сжег.
Девочка покачала головой.
– Ладно, съем все сам. Если передумаешь, намажу тебе хлеб чудесным клубничным джемом. Его варят внизу, в Дилинджере. Очень милая старушка, миссис Харпер. Прожила здесь шестьдесят четыре года. А я – всего две недели. Приехал из Сан-Франциско. Этот домик построил дед моего друга, а тот разрешил мне в нем пожить. Я никогда не бывал в этих местах. Такая красота! Может, ты все-таки скажешь, где живешь? Я хотел побыть тут один, отрешиться от всего на свете и пожить в полном уединении. Понимаешь, о чем я? Нет, разумеется. Это чересчур запутанно, даже для меня.
Кто сказал, что жизнь сложна? Наверное, так оно и есть, и я просто забыл, как это бывает. Столько всего может навалиться на тебя, когда вырастешь, и каждый ждет, что ты с этим справишься. Но ты всего-навсего малышка. Ничего плохого с тобой не должно стрястись.
Я попробую все уладить.
Но знаешь, – монотонно бубнил он, незаметно осматривая повязки на ее руках и ногах, думая о том, какие муки пришлось перенести ее крохотному истерзанному тельцу, – пожалуй, денька через два нам стоит повидаться с доктором, а заодно и с шерифом. Надеюсь, в Дилинджере есть шериф.
Девочка закашлялась и одновременно заплакала, удивительно напоминая выброшенного на улицу котенка.
Поставив тарелку на пол рядом с собой, она энергично замотала головой, а страшный, тоскливый вой все рвался из горла. У Рамзи мурашки пошли по телу.
– Ты не хочешь ехать к доктору?
Девочка сгорбилась, обхватила руками коленки и принялась раскачиваться.
– Хорошо-хорошо, мы никуда не поедем. Останемся здесь и будем сидеть тихо в своей норке. У меня полно еды. Разве я не сказал, что два дня назад ездил в Дилинджер? Там я купил такую еду, которую любят дети.
Даже сосиски! А еще вкуснейшие булочки, французскую горчицу и печеные бобы. Я порежу в бобы луковицу, добавлю горчицы и кетчупа и поставлю сковороду в духовку минут на двадцать. Неплохо, правда?
Девочка перестала раскачиваться, повернулась к нему лицом и откинула волосы на спину.
– Любишь сосиски?
Она кивнула.
– Здорово! Я тоже. Кроме того, где-то были картофельные чипсы, знаешь, такие жирные, после которых все руки блестят. Как насчет чипсов?
Она снова покачала головой и немного расслабилась. Слава Богу, хоть есть не отказывается.
– Не возражаешь против снятого молока?
Малышка покачала головой.
И что теперь?
– Тогда я, пожалуй, доем тосты, не то остынут.
И, не дожидаясь ответного знака, улыбнулся и начал намазывать тост маслом. Когда он положил сверху ложку густого джема, глаза девочки загорелись. Он протянул ей бутерброд:
– Хочешь попробовать?
Она долго смотрела на тост, с которого едва не падали капли джема.
– Давай я положу его на салфетку, – предложил Рамзи.
Она набросилась на бутерброд, как голодный волчонок, глотала, не пережевывая, и, только уничтожив добрую половину, стала есть медленнее. Закончив, она облизнула губы. Впервые за все это время малышка казалась почти счастливой.
– Ты давно не ела?
Она задумалась, прежде чем кивнуть.
– Я постараюсь задавать вопросы, на которые можно ответить только «да» или «нет». Сегодня ты получше себя чувствуешь?
Страх смыл все краски с ее лица. Девочка устремила взгляд на перевязанное запястье.
– Я намажу ссадины специальной мазью, после того как поешь Он не прибавил ничего больше и принялся за свой тост. Подживают ли раны на теле? Придется осмотреть ее, хотя она наверняка перепугана не на шутку.
Позавтракав, он поднялся и, направляясь в комнату, небрежно бросил через плечо:
– Отчего бы тебе не искупаться? Я нагрею на плите воду и вылью ее в ванну. Представляешь, у меня для этого есть две огромные кастрюли.
Даже не глядя, он знал, что ребенок скорее всего опять трясет головой, прижавшись к стене.
– Ты уже большая и сможешь сама помыться, верно?
Рамзи, улыбаясь, повернулся. Девочка с трудом встала и кивнула.
– В ванной есть шампунь. Сумеешь промыть волосы? Вот и хорошо. Ну а потом смажем все твои царапины. Да, еще надо что-то придумать с одеждой. Вот что, когда выйдешь из ванной, накинь пока рубашку. Я посмотрю, что еще можно тебе подобрать.
За эти две недели он настолько привык к молчанию, что звуки собственного голоса казались ему странными, словно раскаты эха, звучавшего в душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Возможно, ей удалось каким-то образом спастись, убежать в лес? Вдруг она споткнулась о корень или камень и ударилась головой? А может, тот мерзавец, что похитил ее, просто бросил умирать в лесу?
Мужчина наклонился и нежно провел пальцами по головке девочки. Ни одной шишки. Пульс по-прежнему ровный.
Если она скрылась от похитителя, это означает, что он все еще где-то поблизости и разыскивает свою жертву. Ну разумеется, он подсознательно все время это чувствовал и именно потому запер двери.
Он проверил охотничье ружье, уже заряженное медвежьим жаканом. На столе лежал его надежный «смит-вессон». Он любил этот револьвер, подаренный отцом в день четырнадцатилетия. Тогда же отец научил сына стрелять.
Мужчина взял револьвер. Обойма, как всегда, полная. Он глянул на дверь и взвесил оружие на руке, определяя на глаз расстояние.
Какой же подонок сделал это?
Немного погодя он порезал салат и поел, не отводя взгляда от ребенка. Потом согрел суп. Пахнет вкусно.
Он поднес ложку к носу девочки.
– Ну же, крошка, не хочешь попробовать? Горячий и совсем свежий, прямо с доброй старой печки. Конечно, пока нагреешь, сто лет пройдет, зато потом можно хоть весь вечер наслаждаться. Просыпайся скорее, детка.
Губы девочки шевельнулись. Мужчина взял чайную ложку, набрал немного бульона и приблизил к ее рту. К его удивлению и облегчению, губы чуть приоткрылись.
Он сумел влить в нее суп, и она судорожно сглотнула.
За первой ложкой последовала вторая, третья… Девочка съела почти полтарелки и только тогда открыла глаза и ошеломленно огляделась. Потом медленно повернула лицо к своему спасителю. Мужчина улыбнулся и постарался ее успокоить.
– Привет! Не бойся! Меня зовут Рамзи. Это я тебя нашел. Не волнуйся, ты в безопасности, и все будет хорошо.
Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь тот странный звук, что он слышал раньше: беспомощное испуганное мяуканье.
– Все в порядке, маленькая. Никто не обидит тебя.
Здесь тебе нечего бояться.
Девочка, очевидно, силилась заговорить, но слова не шли с языка. С трудом высвободив руки из-под пледа, она отчаянно замахала и снова издала этот ужасный полуплач-полустон, который вызывал в нем страстное желание притянуть к себе это крохотное созданьице и защитить, хотя бы и ценой собственной жизни.
Почти бросив на стол тарелку с супом, он схватил ее ладошки. Ресницы девочки, затрепетав, опустились, но не прежде, чем он заметил боль, мелькнувшую в ее глазах. Оба запястья были стерты до крови: по всей видимости, малышку связывали.
– Какая беда, детка. Мне ужасно жаль. Правда жаль.
Не вырывайся, хорошо? Я не причиню тебе зла.
Она свернулась клубочком, спиной к нему, закинула руки за голову и больше не двигалась. Рамзи рухнул на стул, мучительно размышляя, что теперь делать. Она безумно его боится. Вряд ли можно ее за это осуждать.
Но почему девочка не кричит, не жалуется, только издает эти сдавленные звуки? Неужели она немая?
– Твои запястья и щиколотки, наверное, сильно ноют. Быть может, перевязать их? Сразу почувствуешь себя лучше, – предложил он, очень тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово.
Слышит ли она его? Если и да, то ничем этого не показывает.
Он вытащил из-под стопки белья еще одну Поношенную нижнюю рубашку и разорвал на полосы. И пока промывал ее запястья и щиколотки марганцовкой, смазывал мазью и бинтовал, остро ощущал ее страх, ужас маленького звереныша, загнанного в угол. Ну вот, он постарался как мог.
Он медленно встал, понимая, что не стоит делать резких движений, и еще раз взглянул на девочку. Она не изменила позы, только сунула руки под плед. Ничего, завтра будет время разобраться. Она неплохо поела, значит, не голодна, не мерзнет, постель теплая, сухая и чистая. Он втер мазь с антибиотиком в порезы и ссадины.
Остается позаботиться, чтобы никто сюда не вторгся.
Рамзи еще раз осмотрел входную дверь и окна, закрыл ставни и задвинул на них засовы. Теперь влезть в них будет нелегко. Кстати, совсем забыл о задней двери!
На ней не было цепочки, так что пришлось повесить на ручку стул. В случае чего грохот его разбудит.
Перед тем как лечь спать, он подошел к девочке:
– Вдруг ночью проснешься, сразу зови меня. Помнишь мое имя? Рамзи. Я никуда не уйду и все время буду рядом. Не бойся, ладно? Если захочешь в туалет, иди туда, за кухню. Там чисто, я вчера убирал.
Плед чуть шевельнулся. Прекрасно, значит, она его поняла. Но по-прежнему молчит.
Кровать стояла в дальнем конце комнаты. Он даже не разделся, только положил ружье и револьвер на маленький столик рядом с ночником и, заложив страницу триллера, который перед этим читал, бросил книгу на пол. Пожалуй, лучше оставить ночник включенным, не то она может испугаться темноты.
Мужчина долго не мог заснуть и, когда наконец забылся, увидел во сне чье-то лицо, прижавшееся к стеклу. Он в ужасе вскочил и подбежал к окну, охваченный паникой, но занавески были задернуты. Все спокойно.
Не в силах удержаться, он раздвинул занавески и увидел во тьме искаженное злобой лицо женщины, истерически вопившей, что убьет его.
Он проснулся на рассвете от тихого душераздирающего мяуканья.
Глава 2
Лицо ребенка, лишенное всяких красок, отчетливо выделялось на подушке в неярком предутреннем свете.
Широко раскрытые глаза уставились на него с таким ужасом, что по спине Рамзи невольно прошел озноб.
– Не волнуйся, – медленно выговорил он, не пытаясь подойти ближе. – Все хорошо. Это я, Рамзи. Встал, чтобы посмотреть, не надо ли чего. Я не сделаю тебе больно. Привиделся кошмар?
Не отводя от него глаз, девочка едва заметно кивнула. Маленькие ручки выпростались из-под пледа. Кулаки сжаты. Повязки на худеньких запястьях казались чудовищной мерзостью.
– Не бойся меня. Пожалуйста.
Он выключил ночник: небо с каждой минутой становилось все светлее. И лишь теперь заметил, что глаза у малышки – голубые и кажутся огромными на узком личике, нос прямой и тонкий, ресницы и брови темные, подбородок округлый, а на щеках ямочки. Милая, хорошенькая куколка, а улыбка превратит ее в настоящую красавицу.
– У тебя что-то болит?
Девочка покачала головой, и Рамзи облегченно вздохнул.
– Не скажешь, как тебя зовут?
Она мгновенно застыла и сжалась, словно ждала подходящего момента улизнуть от него.
– Хочешь в ванную?
Он прочел ответ в ее глазах и улыбнулся. Хорошо.
Значит, почки у нее не повреждены. Да и все, кажется, в порядке, если не считать ее немоты. Ему безумно хотелось дотронуться до нее, чем-то помочь, но он не посмел.
– Ванная и туалет за кухней. Кухня вон там, – деловито напомнил он. – Тебя отнести?
Снова отказ. Рамзи ждал, но она не двигалась. Наконец он сообразил: малышка не встанет, пока он не отвернется.
– Пойду сварю кофе, – бодро объявил он. – И посмотрю, не найдется ли в моих запасах чего-нибудь по вкусу маленьким девочкам, ладно?
Зная, что все равно не получит ответа, он кивнул и оставил ее одну.
Шагов он не услышал, только стук двери ванной и щелканье замка. Пришлось заняться завтраком. Рамзи высыпал овсяные хлопья в ярко-синие тарелки и поставил рядом пакет обезжиренного молока. Придется довольствоваться таким. Интересно, есть ли фрукты? Всего два персика. Позавчера он купил полдюжины, но остальные успел прикончить.
Рамзи нарезал один тонкими ломтиками прямо в овсянку и настороженно поднял голову. Она спустила воду в унитазе, но не торопится выходить. Неужели опять что-то приключилось?
Он подождал еще немного. Не стоит пугать ее стуком в дверь. Но время шло, а девочка не появлялась.
Рамзи легонько побарабанил костяшками пальцев по притолоке:
– Солнышко, с тобой все в порядке?
Тишина. Рамзи нахмурился. Ну и дурак же он! Малышка, должно быть, считает, что теперь она в полнейшей безопасности, и вряд ли вообще собирается выходить.
Он налил себе большую кружку черного кофе и уселся перед дверью ванной, вытянув длинные ноги и едва не упираясь ступнями в противоположную стену. Его черные поношенные сапоги потеряли форму и были удобны, как старые шлепанцы.
– Знаешь, – заговорил Рамзи, обращаясь к закрытой двери, – мне все же хотелось бы узнать твое имя.
«Солнышко», конечно, звучит неплохо, но одно солнце на небе уже есть. Ты, кажется, не можешь говорить, но это ничего. Я дам тебе бумагу и карандаш, и ты напишешь свое имя. Здорово придумано, как считаешь?
Молчание.
Он отхлебнул кофе, повел плечами и с удовольствием потянулся.
– Готов побиться об заклад, у тебя есть мама, которая скучает и плачет по своей пропавшей девочке. Если ты напишешь, как тебя зовут и где живешь, я позвоню ей, и она приедет.
Опять этот тихий плач.
Рамзи сделал еще глоток.
– Да, клянусь, твоя мамочка места себе не находит… Погоди-ка, может, ты слишком мала и не умеешь писать? Откуда мне знать? У меня нет детишек.
Ни звука.
– Ладно, потом решим, как быть. Выходи и поешь немного. Могу предложить овсяные хлопья и персик.
Только молоко обезжиренное, но по вкусу этого не скажешь. Правда, смотреть на него противно – синее и жидкое. Зато персик сладкий и спелый. Я съел целых четыре. Если бы знал, оставил бы тебе больше. Могу сделать тосты. Имеется еще клубничный джем. Давай выходи. Ты наверняка проголодалась. И послушай, малышка, я тебя не обижу. Вчера я принес тебя, умыл и покормил, верно? И сегодня утром пальцем тебя не тронул. Можешь мне довериться. Когда-то я был настоящим бойскаутом и теперь близко не подпущу того, кто бросил тебя в лесу. Если он вздумает забраться сюда, вышибу из него дух или пристрелю. Знаешь, мне не часто приходится разговаривать с ребятишками. У меня два племянника и три племянницы, но я вижусь с ними раз в год. Это дети моего брата. Прошлым Рождеством я научил девчонок играть в футбол. Любишь футбол?
Безмолвие.
Он вспомнил, как кричала и радовалась невестка Илейн, когда ее дочь поймала в зоне защиты поданный с десяти ярдов мяч.
– Я попытаюсь выбирать выражения. Но рассчитывай на меня. Если это чудовище посмеет подобраться к нам, он сильно пожалеет, что обидел тебя, обещаю. Пожалуйста, открой дверь. Солнце уже встало, и на лугу так хорошо. Хочешь посмотреть восход? Все небо в розовых, серых и оранжевых полосах. Еще несколько минут, и сама увидишь.
Замок щелкнул. Дверь чуть приоткрылась. Девочка стояла на пороге. Рубашка доходила до пят и едва не спадала с плеч.
– Привет, – весело воскликнул он, не пошевелив ни единым мускулом. – Хочешь овсянки?
Девочка кивнула.
– Не поможешь мне подняться?
Он протянул ей руку, и в ее глазах тотчас вспыхнул безумный страх. Она воззрилась на его руку, словно на кобру, готовую ужалить. Потом метнулась в кухню. Значит, он поторопился. Слишком рано вообразил, что она ему доверится.
– Молоко на столе, – окликнул он. – Сможешь сама налить?
И неспешно последовал за девочкой. Она сидела в углу, вжавшись в стену и вцепившись в тарелку с овсянкой. Голова низко опущена, растрепанные волосы закрывают лицо.
Рамзи молча налил себе еще кофе, сунул два ломтя хлеба в старомодный металлический тостер с длинной ручкой и положил на раскаленную конфорку. Через две минуты тосты были готовы. Он сел на один из кухонных стульев. Второй по-прежнему висел на дверной ручке.
И в этот миг он отчетливо осознал, что никому не отдаст девочку. Его долг – отыскать ее родных, и он пойдет на все, чтобы уберечь малышку от чужаков.
Страшно представить, что сделают с ней в больнице: доктора, сестры, лаборанты станут ее осматривать, вертеть из стороны в сторону, не щадя ее чувств, психоаналитики примутся показывать кукол и допрашивать, что сделал с ней похититель.., и никто из эскулапов не даст себе труда подумать, понять, что она не похожа на обыкновенных детей, что с ней не все ладно. Нет, только не сейчас. А шериф? Его необходимо известить. Так и быть, он поговорит с шерифом, но тоже попозже. Пусть для начала ребенок придет в себя, хотя бы немного проникнется к нему доверием.
– Хочешь кусочек тоста? Знаешь, я здорово наловчился управляться с тостером. Вот уже неделю как ни одного ломтя не сжег.
Девочка покачала головой.
– Ладно, съем все сам. Если передумаешь, намажу тебе хлеб чудесным клубничным джемом. Его варят внизу, в Дилинджере. Очень милая старушка, миссис Харпер. Прожила здесь шестьдесят четыре года. А я – всего две недели. Приехал из Сан-Франциско. Этот домик построил дед моего друга, а тот разрешил мне в нем пожить. Я никогда не бывал в этих местах. Такая красота! Может, ты все-таки скажешь, где живешь? Я хотел побыть тут один, отрешиться от всего на свете и пожить в полном уединении. Понимаешь, о чем я? Нет, разумеется. Это чересчур запутанно, даже для меня.
Кто сказал, что жизнь сложна? Наверное, так оно и есть, и я просто забыл, как это бывает. Столько всего может навалиться на тебя, когда вырастешь, и каждый ждет, что ты с этим справишься. Но ты всего-навсего малышка. Ничего плохого с тобой не должно стрястись.
Я попробую все уладить.
Но знаешь, – монотонно бубнил он, незаметно осматривая повязки на ее руках и ногах, думая о том, какие муки пришлось перенести ее крохотному истерзанному тельцу, – пожалуй, денька через два нам стоит повидаться с доктором, а заодно и с шерифом. Надеюсь, в Дилинджере есть шериф.
Девочка закашлялась и одновременно заплакала, удивительно напоминая выброшенного на улицу котенка.
Поставив тарелку на пол рядом с собой, она энергично замотала головой, а страшный, тоскливый вой все рвался из горла. У Рамзи мурашки пошли по телу.
– Ты не хочешь ехать к доктору?
Девочка сгорбилась, обхватила руками коленки и принялась раскачиваться.
– Хорошо-хорошо, мы никуда не поедем. Останемся здесь и будем сидеть тихо в своей норке. У меня полно еды. Разве я не сказал, что два дня назад ездил в Дилинджер? Там я купил такую еду, которую любят дети.
Даже сосиски! А еще вкуснейшие булочки, французскую горчицу и печеные бобы. Я порежу в бобы луковицу, добавлю горчицы и кетчупа и поставлю сковороду в духовку минут на двадцать. Неплохо, правда?
Девочка перестала раскачиваться, повернулась к нему лицом и откинула волосы на спину.
– Любишь сосиски?
Она кивнула.
– Здорово! Я тоже. Кроме того, где-то были картофельные чипсы, знаешь, такие жирные, после которых все руки блестят. Как насчет чипсов?
Она снова покачала головой и немного расслабилась. Слава Богу, хоть есть не отказывается.
– Не возражаешь против снятого молока?
Малышка покачала головой.
И что теперь?
– Тогда я, пожалуй, доем тосты, не то остынут.
И, не дожидаясь ответного знака, улыбнулся и начал намазывать тост маслом. Когда он положил сверху ложку густого джема, глаза девочки загорелись. Он протянул ей бутерброд:
– Хочешь попробовать?
Она долго смотрела на тост, с которого едва не падали капли джема.
– Давай я положу его на салфетку, – предложил Рамзи.
Она набросилась на бутерброд, как голодный волчонок, глотала, не пережевывая, и, только уничтожив добрую половину, стала есть медленнее. Закончив, она облизнула губы. Впервые за все это время малышка казалась почти счастливой.
– Ты давно не ела?
Она задумалась, прежде чем кивнуть.
– Я постараюсь задавать вопросы, на которые можно ответить только «да» или «нет». Сегодня ты получше себя чувствуешь?
Страх смыл все краски с ее лица. Девочка устремила взгляд на перевязанное запястье.
– Я намажу ссадины специальной мазью, после того как поешь Он не прибавил ничего больше и принялся за свой тост. Подживают ли раны на теле? Придется осмотреть ее, хотя она наверняка перепугана не на шутку.
Позавтракав, он поднялся и, направляясь в комнату, небрежно бросил через плечо:
– Отчего бы тебе не искупаться? Я нагрею на плите воду и вылью ее в ванну. Представляешь, у меня для этого есть две огромные кастрюли.
Даже не глядя, он знал, что ребенок скорее всего опять трясет головой, прижавшись к стене.
– Ты уже большая и сможешь сама помыться, верно?
Рамзи, улыбаясь, повернулся. Девочка с трудом встала и кивнула.
– В ванной есть шампунь. Сумеешь промыть волосы? Вот и хорошо. Ну а потом смажем все твои царапины. Да, еще надо что-то придумать с одеждой. Вот что, когда выйдешь из ванной, накинь пока рубашку. Я посмотрю, что еще можно тебе подобрать.
За эти две недели он настолько привык к молчанию, что звуки собственного голоса казались ему странными, словно раскаты эха, звучавшего в душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36