Войдя в ложу, Генриетта постаралась сесть так, чтобы не быть на виду. Она вообще не хотела ехать в театр, считая, что ее присутствие повредит сестрам, но лорд Эннерсли настоял на своем.
– Вы рассуждаете, как какая-нибудь недалекая классная дама! – горячился он. – Заподозрить вас в чем-то дурном может только болван, у которого волос на голове больше, чем мозгов!
Генриетта хотела было напомнить, что его сестра, леди Рамсден, придерживалась иной точки зрения, но, не решившись на подобную бестактность, стала убеждать любезного хозяина, что по характеру она домоседка.
Генриетта сдалась только тогда, когда он пригрозил лишить ее сестер своего покровительства и помощи сына, если она будет избегать светских развлечений.
Оказавшись в ложе, Генриетта забилась в самый дальний и темный уголок и сидела там прямо, с напряженной спиной, будто шпагу проглотила. Она не могла думать ни о чем, кроме того, что на нее направлены десятки пар недоброжелательных глаз.
Во время первого же антракта ложа наполнилась посетителями – друзьями и знакомыми Эннерсли, а также молодыми людьми, жаждавшими быть представленными Энджел. Красавица, одетая в белое с серебряной отделкой платье и такие же туфельки, была прелестна, как настоящий ангел. Она одинаково любезно улыбалась всем, кто подходил к ее прекрасной белоснежной руке, будь то знатные пэры или сыновья небогатых сельских сквайров, и никому не выказывала предпочтения. Некоторые дамы, уже прознавшие, что она всего лишь бесприданница-провинциалка, которую Августа Брэндиш надеется выгодно выдать замуж за одного из светских холостяков, были бы от души благодарны Энджел, если бы она пренебрегла их сыновьями.
Эннерсли представил Генриетту нескольким своим знакомым. Похоже, те сразу узнали в ней вдову скандально известного Фредди Харта, но, вопреки ее опасениям, их любезность от этого не уменьшилась, и ко второму антракту молодая женщина уже достаточно успокоилась, чтобы поболтать с мисс Брэндиш, которая специально с этой целью придвинула свой стул к ней поближе.
– Вы сегодня необычайно бледны, Генри! – обмахиваясь веером, негромко начала старая дева, седые кудри которой украшал изящный шелковый тюрбан персикового цвета. К удовольствию Генриетты, Августа Брэндиш по примеру миссис Литон и сестер тоже стала обращаться к ней по-домашнему фамильярно. – И еще я заметила, что сегодня мой племянник не уделяет вам никакого внимания, хотя вчера вечером не сводил с вас глаз!
Она вопросительно подняла бровь, ожидая ответа. Спросить о размолвке прямо ей было неловко.
Генриетта глубоко вздохнула, размышляя, как ответить, чтобы не обидеть почтенную женщину, когда между ними протиснулся еще один молодой человек, рвавшийся поцеловать ручку Энджел. Он неловко толкнул мисс Брэндиш в плечо, и Генриетта предложила ей поменяться местами.
– Вот еще! – ответила та с улыбкой. – Не такая уж я старуха, чтобы развалиться от тычка нетерпеливого юнца! Откройтесь мне, милая! Что произошло вчера между вами и моим племянником? Почему он так подчеркнуто холоден с вами? Когда он здоровался с вами давеча в гостиной, у него так напряглось лицо, что еще немного и треснула бы кожа на скулах!
– Мы поссорились, – вздохнула Генриетта, – но в чем причина, я не знаю! Впрочем, я уверена, что размолвка пойдет на пользу нам обоим.
– Не знаю, не знаю, – покачала головой мисс Брэндиш. – Знаете, вчера вечером, наблюдая за вами и Королем, я заметила в его глазах искорку, которой никогда раньше не видела, даже в прошлом сезоне, когда он увлекся одной знаменитой красавицей. О, это было изумительное создание, черноволосое, страстное, с ресницами такой же длины, как перья у моего павлина! Она потом вышла за герцога, но не раньше, чем наскучила Брэндишу. После нее он начал флиртовать с красивой вдовушкой, которая только что попалась нам навстречу. Вы ее заметили? У нее глаза как у лани, а сердце холодное и расчетливое.
– Фанни Маршфилд, – едва слышно пробормотала Генриетта.
– Она самая! – подтвердила мисс Брэндиш. – Что им за шум?
Из-за двери послышался гул возбужденных голосов, словно к ложе приближалась какая-то важная особа.
– Кто бы это мог быть! – воскликнула Генриетта, но мисс Брэндиш сама терялась в догадках. Наконец дверь отворилась, и на пороге возник элегантно одетый джентльмен с добрым лицом, на котором выделялся крупный нос. Он был в белых атласных панталонах до колен, черном фраке и белом жилете. В складках галстука искрилась бриллиантовая булавка, с пояса свешивались несколько брелоков, а в руках незнакомец держал великолепную трость. Со своего места Генриетта имела прекрасную возможность ее рассмотреть – золотой набалдашник был выполнен в форме кроличьей головы.
Мисс Брэндиш наклонилась к своей гостье и, прикрывшись веером, шепнула:
– Это настоящий триумф Энджел! Ею заинтересовался сам Филипс по прозвищу Золотой Заяц! То-то Чарльз обрадуется!
Заметив гостя, лорд Эннерсли поспешно поднялся для приветствия. В соседних ложах поднялась суматоха – зрители перегибались через перегородки и заглядывали в ложу лорда Эннерсли, спеша тут же поделиться впечатлениями с соседями, отчего в зале поднялся невообразимый шум. Все только и обсуждали, удастся ли Энджел Литон заполучить самого завидного жениха – Золотого Зайца, считавшегося первейшим богачом во всей Англии.
Пораженная и обрадованная, Генриетта смотрела, как Филипс склонился к руке младшей сестры. Та вежливо, но сдержанно, как всем остальным воздыхателям, кивнула ему. Словно не понимая, какая шишка удостоила ее своим вниманием, Красавица не проявила к новому поклоннику ни малейшего интереса, чем немало позабавила лорда Эннерсли. Генриетта почувствовала, что ее тоже разбирает смех. Все дивились сверхъестественному самообладанию девушки, ничем не выдавшей своего волнения при знакомстве с явно заинтересовавшимся ею баснословно богатым женихом, в то время как спокойствие Энджел объяснялось гораздо прозаичнее: недалекая Красавица не знала, кто это, она ведь не в состоянии отличить богача от простого смертного.
Но какова бы ни была истинная причина безупречного в смысле соблюдения правил этикета поведения Энджел, Золотой Заяц, без сомнения, был ею очарован.
Он продолжал беседовать с ней до последней минуты, пока оркестранты не взялись за инструменты. Только тогда он наконец раскланялся и ушел, бросив на Красавицу долгий страстный взгляд.
Успех Энджел в свете был обеспечен еще до ее первого бала.
Когда поклонники оставили Энджел в покое, она устало откинулась на спинку стула, безучастно уставившись на публику в партере. Некоторое время ее взгляд бесцельно блуждал, пока не остановился на нескольких щеголях, которые прохаживались между рядами, едва не заглушая оркестр своей болтовней. Это были диковинные существа – в лиловых атласных сюртуках, желтых панталонах, с огромными лорнетами, щедро напомаженными волосами и затянутыми талиями, которые нелепо контрастировали с накладными плечами и грудью. Настоящие клоуны! Энджел несколько минут наблюдала за ними, досадуя, что их громкие голоса мешают слушать музыку, потом, подавив печальный вздох, отвела глаза. Она чувствовала себя неловко в роскошном модном наряде, и от этого ее тело до самых носков изящных, расшитых мелким речным жемчугом туфелек словно налилось свинцовой тяжестью. Должно быть, она выглядит так же нелепо, как клоуны в партере! Ах, с какой радостью она променяла бы свой нынешний наряд на старое муслиновое платье и поношенные сапожки, а весь этот шум и суету – на возможность спокойно сочинять музыку для фортепьяно и арфы, записывая ноты на тяжелых листах пергамента. И вообще, как хорошо было бы вновь оказаться у себя, в имении Раскидистые Дубы, где с детства знаком каждый уголок, не то что в доме Эннерсли! За несколько дней на новом месте Энджел уже раз пять успела заблудиться по пути в свою спальню! Однажды она даже забрела в комнату к мисс Брэндиш как раз в тот момент, когда та переодевалась к ужину! От неловкости бедная девушка весь вечер не смела поднять глаз на свою благодетельницу.
При мысли о пережитых злоключениях Энджел почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой! Верхняя губка ее задрожала, из глаз выкатилось несколько непрошеных слезинок. Вдруг кто-то осторожно сжал ее руку. Энджел подняла голову – на нее озабоченно смотрели голубые глаза ее молодого покровителя.
– Вам нехорошо, милая? – наклонился к ней Брэндиш.
В его голосе было столько искреннего участия, что бедняжка едва не разрыдалась, но поборола душившие ее слезы и мужественно улыбнулась.
– Ничего страшного! – ответила она вполголоса. – Просто я еще не привыкла к жизни в городе. Я здесь совершенно теряюсь! Вы знаете, как вернуться обратно на ту огромную площадь, в дом вашего отца? А я – нет! Не могу даже сообразить, в каком направлении идти!
Он ободряюще похлопал ее по руке, и волнение Энджел немного улеглось. С самого отъезда из дома виконта она переживала, что они не смогут найти обратную дорогу. Бедняжка не запомнила ни адреса, ни названий улиц и площадей, по которым они проезжали.
И еще ее смущал нескончаемый хоровод незнакомых лиц вокруг. Как Энджел ни старалась, она не смогла запомнить ни одного из подходивших к ней молодых людей, за исключением, пожалуй, последнего джентльмена с большим носом, – он так громко и противно позвякивал своими многочисленными брелоками! К тому же он толстый! Только бы Генриетта не заставила ее танцевать с ним на первом балу, если этот джентльмен окажется среди приглашенных!
Энджел покосилась на сидевшую сбоку и чуть сзади сестру. Ах, как бедная девушка жалела сейчас, что поддалась на уговоры Генри и Шарлотты поехать в Лондон! Куда ей до старших сестер, у них у обеих такой сильный характер! Когда они принялись ее уговаривать, она попыталась объяснить им их ошибку, но в глазах Генри и Шарлотты было такое отчаяние, что она и конце концов уступила, хотя и знала, что ехать в Лондон бессмысленно. Она никогда не сможет найти себе мужа по сердцу, как они хотят, – большинство мужчин с их глупой болтовней о лошадях, светских раутах и политике казались ей ужасающе скучными. Но разве Энджел могла отказать своим милым сестрам? Единственное, на что она рассчитывала, – что в Лондоне замуж выйдет кто-то из них. И когда это произойдет, Энджел попросит отпустить ее обратно в Раскидистые Дубы!
Она взглянула на сцену – там снова запела знаменитая Каталани, и зрители восхищенно затихли, за исключением, разумеется, клоунов в партере. Слушая прекрасный голос певицы, Энджел почувствовала, как из сердца уходят боль и тревога. Музыка – вот ее единственное утешение и отрада…
Господи, как отвратителен Лондон!
25
Ближе к вечеру, когда день за стенами голубой гостиной начинал угасать и наступили сумерки, Генриетта принималась беспокойно поглядывать на окна, чтобы по лучам света определить, сколько времени осталось до пяти часов – в эту пору лондонский бомонд пестрой, шумной толпой наводнял Гайд-парк, и Брэндиш заезжал за Энджел, чтобы везти ее на гуляние. Если бы Генриетта столь же часто поглядывала на часы, то ее странное поведение было бы тут же замечено, но ее находчивость помогала ей скрыть волнение. Она не помнила точно, когда догадалась таким образом определять время, не привлекая к себе внимания. В первый раз это, кажется, было в воскресенье, на следующий день после поездки в театр. Уже к среде она убедилась, что в солнечную погоду лучи дневного светила падают на крышку золоченых часов примерно в пять пополудни. В четверг сделала новое открытие: в пасмурный день к пяти в голубой гостиной темнело настолько, что было невозможно читать. Разумеется, сама Генриетта читать и не пыталась: ее нервы были так напряжены, что, едва она открывала книгу, буквы начинали плясать перед глазами, а голова шла кругом. Впрочем, точно так же она не могла сосредоточиться ни на рукоделии, ни на беседе. Дело дошло до того, что мисс Брэндиш дважды осведомлялась о ее самочувствии.
Вот и сегодня, в пятницу, вдевая дрожащими пальцами нитку в иголку, она напряженно следила за солнечным пятном на голубом ковре, которое постепенно переместилось на полированный столик красного дерева с золочеными часами под стеклянным колпаком, а затем подобралось к подставке часов. Генриетта расположилась с рукоделием на кушетке у камина, а напротив, у окна, стояла готовая к поездке в Гайд-парк Энджел. Она смотрела на улицу, теребя белую кружевную занавеску. На девушке было изящное платье для прогулок из янтарно-желтого шелка и голубовато-лимоные перчатки; золотистые волосы прикрывала элегантная шляпка с белым страусовым пером и бледно-голубыми лентами, завязанными бантом под подбородком. В руках Энджел держала ридикюль, который прошлым летом Генриетта вышила для нее бисером. Послышался стук подъехавшего экипажа.
– Генри, Брэндиш прибыл, – обернувшись, спокойно сказала младшая сестра. – Поедем с нами! Мне кажется, ему со мной ужасно скучно, хотя он и не признается. Знаешь, пока мы едем, он молчит, уставившись на лошадей. Впрочем, мы часто останавливаемся из-за джентльменов, которые буквально осаждают экипаж, чтобы спросить у Брэндиша, оправились ли его лошади после несчастного случая. Эти джентльмены проявляют участие именно к бедным лошадкам!
«Боже, как она простодушна, не понимает, что на самом деле джентльменов интересуют вовсе не лошади Брэндиша, а ее красота!» – подумала Генриетта и, посмотрев на дважды уколотый во время шитья палец, негромко ответила:
– Мне лучше остаться дома!
Внезапно Энджел отошла от окна и встала перед ней.
– От кого ты прячешься, скажи на милость?
От неожиданности Генриетта снова укололась. Вскрикнув, она принялась сосать пораненный палец, чтобы не запачкать кровью рукоделие. Вопрос поразил ее не только редкой для Энджел проницательностью, но и тем, что в нем была ужасная правда, в которой Генриетта не признавалась даже себе. Она хотела было увильнуть от прямого ответа или соврать, но передумала.
– Тебе известен, – медленно начала она, – печальный конец моего брака с Фредди. Я стараюсь пореже появляться на людях, чтобы никто не мог попрекнуть мою семью тем давним скандалом.
– По-моему, это чепуха, Генри, – ответила девушка, поправляя пышный бант под подбородком. – С тех пор, как мы приехали сюда, только леди Рамсден однажды попробовала что-то сказать по поводу тебя и твоего покойного мужа, да и то Салли Джерси тут же поставила ее на место! И мистер Брэндиш говорит, что ты напрасно считаешь общество таким злопамятным и жестоким!
– Он так говорит?
Энджел кивнула и продолжала:
– Почему ты, к примеру, чураешься мистера Брэндиша? Он очень добрый и славный, а ты, как я заметила, с ним едва разговариваешь, да и он, когда ты рядом, больше молчит, поджав губы.
– Наверное, потому, что злится на меня!
– За что?
– Не знаю!
В этот момент дворецкий объявил о прибытии Короля. Энджел поспешно отодвинулась, чтобы не загораживать сестре обзор. Вошел Брэндиш, и у Генриетты, как бывало всегда, когда она его видела, екнуло сердце. Встретившись с молодым человеком взглядом, она, сама того не сознавая, подалась вперед, словно ее что-то к нему толкнуло. В костюме для прогулок – лосинах, высоких сапогах, темно-синем сюртуке и галстуке, повязанном в точном соответствии с последней модой, он выглядел подтянуто и элегантно. Войдя, он по очереди приветствовал обеих дам сдержанным поклоном, и Генриетта подумала, что ее отношения с Брэндишем свелись лишь к обмену обязательными светскими любезностями. Но она не знала, как вести себя, не знала причины недовольства, которое он ей так явственно выказывал. Если кто и виноват в этом, то только он сам!
Энджел повернулась к сестре, широко раскрыв и без того огромные глаза, словно ей в голову только что пришла какая-то остроумная идея.
– Бетси сказала… – начала она, но вдруг охнула и, схватившись рукой за щеку, опять повернулась к Брэндишу: – О, прошу прощения, я, кажется, забыла перчатки!
– Дорогая, они на вас! – воскликнул он удивленно, взглядом показывая на прижатую к нежной щечке руку.
За прошедшую неделю, ежедневно сопровождая Энджел в Гайд-парк, Брэндиш познакомился с девушкой поближе и стал относиться к ней как к любимой младшей сестренке, заботу о которой почитал своим долгом. Один раз Генриетта даже слышала, как он предупреждал Красавицу относительно некоторых недостойных доверия джентльменов, подходивших к ее ручке в Гайд-парке или же осмелившихся пригласить ее на вальс на танцевальном вечере, вызвав тем самым недовольство одной из патронесс.
Уличенная в обмане, Энджел растерянно моргнула и уставилась на свои руки в красивых перчатках.
– Это не те! – наконец нашлась она. – Они не подходят к платью! Извините, мистер Брэндиш, я все-таки хочу надеть другие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30