Всем им очень не хватает твердой направляющей материнской руки. Их манеры никуда не годятся.
Хью сел напротив Гонории и нежно ей улыбнулся.
— У них скоро появится старшая сестра, которая сумеет всему их научить, — сказал он.
У Гонории на щеках выступили красные пятна. Хью не мог бы сказать, довольна она или смущена его комплиментом. Не глядя на него, она еще плотнее закуталась в шаль.
— Здесь всегда так холодно по вечерам? — спросила Мэри, отвлекая Хью от созерцания невесты.
— Нет… то есть да, пожалуй, — отвечал он.
— А по-моему, здесь вполне тепло, — заявила леди Хаклоу. — Мне кажется, в доме слишком много каминов. Это чистое разорение.
Она несколько раз шмыгнула носом, а потом снова прижала к нему платок.
Хью уже собирался пренебречь мнением леди Хаклоу и приказать лакею принести еще дров, как вдруг заметил, что Мэри, выпрямившись к кресле, гневно воззрилась на него.
— Что я на этот раз сделал не так? — осведомился он.
— Если вам нужно объяснять подобные вещи, чего от вас и ожидать?!
Она встала и, извинившись перед дамами, вышла.
— Что она себе позволяет?! — воскликнула с негодованием леди Хаклоу. — Как она может так разговаривать с вами?! Я бы никогда не пригласила в свой дом такую вульгарную особу!
— Я уже сказал сам, что она лучшая подруга моих сестер, — ответил Хью, раздраженный ее тоном. — Пока мои сестры находятся под моей кровлей, я всегда буду рад приветствовать их друзей. Что же касается манер мисс Фэрфилд… Она действительно иногда совершает неожиданные поступки, но при этом всегда руководствуется лучшими побуждениями.
Хью прекрасно понимал, что Мэри вышла, чтобы попросить лакея принести дров. Но он был уверен, что обе дамы, с самого начала ее невзлюбившие, не оценят этого. Поэтому он решил переменить тему и спросил Гонорию, нет ли у нее новых эскизов столов и стульев.
Беседа продолжалась вполне мирно, когда пять минут спустя в холле послышалась какая-то возня. В гостиную вошли два лакея, каждый с охапкой дров. За ними шел третий с мелкими связками щепок на растопку. Мэри извинилась за то, что нарушила их разговор, а Хью скрыл улыбку при виде неодобрительного выражения на лицах леди Хаклоу и Гонории.
Сев рядом с Хью, Мэри буквально обрушилась на него:
— Я никогда бы не подумала, что вы можете быть так жестоки, лорд Рейнворт! Как могли вы допустить, чтобы ваша невеста и ее почтенная родственница дрожали от холода? Откуда у вас такое… бессердечие?
Хью только поднял вверх руки беспомощным жестом.
Через пять минут огонь весело полыхал в камине: приятное тепло, распространившееся по комнате, заставило Гонорию сбросить шаль, а леди Хаклоу — спрятать носовой платок обратно в рукав.
Хью не мог удержаться и, отвернувшись от них, подмигнул Мэри.
К его огромному удивлению, разгоревшийся в камине огонь произвел самый неожиданный эффект: вскоре три дамы разговорились и беседовали вполне дружелюбно. Такого результата он никак не ожидал и, преисполнившись благодарности к Мэри, решил запомнить это средство, чтобы применять его в дальнейшем.
Наблюдая за своей невестой, Хью увидел, что обычно холодное и сдержанное выражение ее лица смягчилось. «Если бы Гонория научилась почаще улыбаться, — подумал он, — она была бы почти так же хороша, как Мэри Фэрфилд…»
Он не мог не заметить, как отблески пламени играют на темных кольцах волос Мэри, прячутся в изящном изгибе ее шеи. Она беседовала с леди Хаклоу об акварелях Тернера и то и дело вовлекала в разговор его. Вскоре Хью почувствовал себя легче и свободнее, особенно когда в гостиной появился Сиддонс с чашей традиционного рождественского пунша. Пунш был разлит, и все восприняли это с величайшим удовольствием. Мэри, наверное, заказала его, когда выходила распорядиться насчет камина.
Хью вдруг почувствовал, что гордится ею. В ее простых непринужденных поступках, по его мнению, заключалась самая суть хороших манер. Он только поражался, как сам мог дойти до такой жизни. Почему, черт возьми, он во всем безоговорочно слушается Гонорию? Взять хотя бы те же камины. Почему он лишает свою семью и гостей самых элементарных удобств?
В гостиную вошел Сиддонс и сообщил, что явился викарий.
Мистер Белпер был высокого роста, узкоплечий и широкогрудый, с начинающимся брюшком. Черты лица у него были довольно приятные: большие карие глаза, чуть широковатый нос и добрая улыбка.
— В вашем доме чувствуется рождественское веселье, лорд Рейнворт. А какой великолепный огонь в камине! Что? Рождественский пунш? Не откажусь выпить стаканчик.
Викарий присоединился к небольшому обществу у камина. Когда он наклонился над рукой Мэри, Хьюго заметил на ее лице давно знакомое выражение. Она внимательно смотрела на викария, но в этом не было ничего навязчивого или неучтивого. Ее просто очень интересовали люди, и ей нравилось с ними общаться. Однажды она сказала Хью, что всякий, кого она встречает, — неважно, хороший или дурной человек, — буквально завораживает ее, ей хочется побольше узнать о нем. «Знаешь, когда мне было пять лет, — рассказывала она ему, — меня однажды посадил с собой на лошадь принц-регент. И покатал немного, как будто я его дочь, принцесса Шарлотта. Он был такой милый и забавный! С тех пор я его просто обожаю».
Хью не сознавал, что не сводит с нее глаз, пока не заметил, как изменилось выражение ее лица. Мэри следила за тем, как мистер Белпер передает что-то Гонории. Черты ее сначала, казалось, застыли, потом в них отразилось смущение и неподдельное любопытство.
Заинтригованный, Хью перевел взгляд на Гонорию и обомлел, увидев на устах своей невесты самую очаровательную нежную улыбку.
Он никогда не видел у нее такой улыбки. Какая она стала хорошенькая, даже красивая! Тревожная мысль пришла ему на ум — почему она ему так не улыбается? Он вспомнил, как смутилась Гонория, когда он ее поцеловал… Что за черт?! Неужели она чувствует себя более непринужденно с добрым мистером Белпером, чем с будущим мужем?
Хьюго заметил, что Гонория держит в руках маленький крестик, связанный из лавандового и белого шелка. Мистер Белпер объяснил:
— Моя экономка была очень тронута тем, что вы похвалили ее работу, и сделала для вас такой же. Она надеется, что вы примете его в знак ее искреннего расположения к вам.
— С большой благодарностью. Как это любезно с ее стороны — и с вашей, мистер Белпер!
Хью сразу утратил интерес к этому эпизоду. Мистер Белпер постоянно оказывал Гонории всяческие знаки внимания, но в этом не было ничего удивительного: ведь она — будущая хозяйка усадьбы, принадлежащей приходу.
Оглянувшись на Мэри, Хью увидел, что она с непроницаемым выражением уставилась в камин. До чего восхитительный у нее цвет лица при этом освещении! Предательская мысль вдруг закралась ему в голову: хотел бы он сейчас остаться с ней наедине. Не затем, чтобы целовать ее, разумеется, но просто побыть с ней, насладиться ее обществом… Ему страстно захотелось узнать, чем она была занята все эти годы. Правда, она писала ему, но письма не отражают и сотой доли поступков и мыслей человека. Нравятся ли ей по-прежнему морские купания? С кем она дружила у себя в Сассексе? О чем она думает сейчас?
Мэри следила за тем, как огонь быстро перебегает с одного полена на другое в такт ускорившемуся биению ее сердца. Выражение лица мисс Юлгрив, когда мистер Белпер вручил ей крестик, было настолько странным, что надежды вновь ожили в душе Мэри. Возможно ли, что мисс Юлгрив влюблена в викария? Нет-нет, не может быть; не надо, как утопающий, хвататься за соломинку. А впрочем, чего только не бывает на свете! Что, если между ними существует какая-то тайная привязанность?
Мэри была твердо уверена в одном: она станет поощрять эту привязанность, действительную или мнимую, при каждом удобном случае.
12
Два дня спустя, кутаясь в теплую накидку и сунув руки в муфту, Мэри сидела на заднем сиденье старых саней, втиснувшись между Беатрисой и Китом. Джудит и Констанция устроились впереди, с двух сторон обнимая Ама-бел. Выпавший рано утром снег искрился на солнце, хвойный лес весело зеленел на фоне ярко-синего неба. Даже лошади, казалось, заразились духом приключения и, подгоняемые кучером, резво неслись по заснеженной дороге, позванивая серебряными бубенчиками.
Под равномерный бег саней Мэри погрузилась в задумчивость. Ее мысли вернулись к ужину два дня назад, где присутствовали викарий, Гонория и леди Хаклоу. Усевшись за стол, все повели себя так, как Мэри и ожидала: леди Хаклоу то и дело бросала сердитые взгляды на молодежь; Гонория только морщилась, когда чей-то голос раздавался слишком громко; Хью, казалось, всего этого не замечал, оставаясь равнодушным к печальной участи младших членов своей семьи. Однако он, как обычно, заботливо ухаживал за Амабел.
Впрочем, внимание Мэри не было сосредоточено на Лейтонах. Ее так поразило выражение лица мистера Белпера, когда он вручал Гонории подарок, что все время ужина она не сводила с него глаз. Когда его взгляд в десятый раз остановился на Гонории и он в десятый раз испустил вздох, она окончательно пришла к заключению, что викарий влюблен в невесту Хью.
«Возможно ли, что Гонория испытывает к нему ответное чувство? И если да, то как мне способствовать их союзу?» — думала Мэри. Ведь следовало принять во внимание, что Гонория — самое покорное существо на свете. Ее темперамент сформировался в большой степени под влиянием леди Хаклоу, чья маленькая худощавая фигурка скрывала огромную силу воли. Она, несомненно, подавила слабую волю девушки, если не сломила ее окончательно. Даже если у Гонории и зарождалось какое-то нежное чувство к викарию, у этого чувства не было никаких шансов развиться в любовь: при первых признаках леди Хаклоу не оставила бы от нее живого места.
Но самое худшее, у Мэри было всего три недели на то, чтобы осуществить свои планы — если это вообще возможно. Боже! Никогда еще три недели не казались ей таким кратким сроком…
— Мэри, ты меня слышишь? — донесся до нее голос Кита, и она поняла, что совершенно забыла о своих спутниках.
Повернувшись к нему, Мэри смущенно улыбнулась.
— Прости, Кит, боюсь, я задумалась. О чем ты говорил?
— Я только подумал, не упадет ли Хью в обморок при виде гостиной. Когда Джудит сказала мне, что ты накупила лент и свечей, чтобы украсить комнату, я решил, что там будет всего несколько веточек остролиста, связанных в пучок. Я глазам своим не поверил, что даже люстра в гостиной украшена тиссовыми ветками и красным шелком!
Взглянув на него искоса, Мэри улыбнулась.
— А разве Хью предрасположен к обморокам?
Вчера она провела целый день, украшая любимую комнату семьи вместе с близнецами и Беатрисой. Амабел отказалась принимать в этом участие, сообщив Джудит, что экономит силы для завтрашней прогулки. В обществе близнецов и ходившей за ними по пятам Беатрисы Мэри настригла и принесла в гостиную целую гору тиссовых веток из лабиринта и остролиста из живой изгороди возле фермы. К полудню комната больше напоминала запущенный сад, чем элегантную гостиную в доме виконта: к счастью, Хью отправился с утра в Дарби и не видел всего этого безобразия. К вечеру они связали всю зелень в венки и гирлянды, перевили их красными лентами и украсили бантами, так что в конце концов комната предстала во всей своей рождественской красе. Хью должен был вернуться сегодня к ужину, и Мэри, как и Кит, с нетерпением ожидала его реакцию на сюрприз.
— Скажи мне, а тебе понравилось?
— Очень нарядно.
Мэри заметила, что даже в санях Кит сидел очень прямо и чинно. Он, видимо, во всем следовал примеру мистера Белпера. Мэри стало грустно при воспоминании, каким бойким и жизнерадостным мальчиком он был когда-то.
Кит слегка вздохнул, погруженный в свои мысли. Взгляд его скользил по мелькавшим мимо деревьям.
— Мама всегда следила за тем, чтобы все парадные комнаты были украшены к Рождеству. Когда вчера вечером Констанция позвала меня в гостиную, чтобы я мог оценить результат ваших стараний… Я даже не подозревал, как нам не хватало прежнего веселья в доме! Гостиная выглядит чудесно.
Сидевшая впереди Джудит, прислушавшись к их разговору, бросила через плечо:
— Хотела бы я, чтобы Хьюго позволил нам устроить бал! Тогда Хэверседж стал бы таким, каким был когда-то.
— Это зависит не только от его желания, но и от желания мисс Юлгрив, — сухо заметил Кит. — Он считается с ней, и правильно делает.
Джудит промолчала, а потом спросила у Амабел, не холодно ли ей. Закутанная по уши в одеяла, Амабел слабым голосом проговорила, что ей хорошо. Мэри была очень рада, что больная девочка нашла в себе силы присоединиться к ним. С Амабел ей случалось общаться реже, чем с другими, — она много времени проводила в своей комнате. Когда же они встречались, уже после нескольких минут беседы Амабел казалась уставшей. Тем не менее Мэри надеялась в ближайшие дни получше с ней познакомиться. Амабел изменилась еще больше, чем Хью, — возможно, потому, что она была прикована к инвалидной коляске. Когда-то она была самой большой любительницей приключений среди Лейтонов. У Мэри сердце разрывалось, когда она видела, как Амабел передвигается по комнате; ей хотелось плакать от жалости и собственной беспомощности. Хью говорил ей, что Амабел осматривали по меньшей мере одиннадцать врачей и все они оказались бессильны что-нибудь сделать.
Чувствуя, как стремительно портится ее настроение, Мэри решительно выбросила из головы мрачные мысли и снова заговорила с Китом:
— Я надеюсь, что Хью не войдет в гостиную, пока мы не разожжем камин и свечи.
— Я сосчитала свечи, — вмешалась Беатриса. — Совсем забыла вам сказать. Их тридцать три, не считая тех, что в люстре! Мы все их зажжем?
— Ну конечно! По крайней мере, в первый вечер, — улыбнулась Мэри. — Но теперь и я уже начинаю побаиваться. Тридцать три! Боже мой! Все будет сверкать кругом, и Хью наверняка это не понравится.
Джудит со смехом обернулась к ней:
— Ну и пусть! Какое нам дело?
И тут неожиданно раздался голос Амабел, которая редко высказывала свое мнение и вообще больше молчала:
— Вы обе ошибаетесь. Хью это понравится.
Воцарилось молчание. Мимо проносились прикрытые кружевом снега обнаженные деревья, тут и там мелькали вечнозеленые кустарники. Слегка наклонившись вперед, Мэри оперлась рукой о спинку переднего сиденья; плед, прикрывавший ее колени, сполз.
— Ты и правда так думаешь, Белла? — спросила она с удивлением. В сердце у нее вспыхнуло чувство, очень похожее на надежду.
Амабел немного помолчала. Все остальные тоже примолкли, ожидая ее ответа.
— Да. Конечно, наш брат очень изменился в последнее время, и все-таки в глубине души он тот же Хью. Мне всегда казалось, что на Рождество он веселился больше всех нас. Я уверена, что он снова ему обрадуется когда-нибудь. Может быть, даже в этом году.
Мэри откинулась на спинку сиденья, накинув на колени плед. Слезы жгли ей глаза. Слова Амабел так много для нее значили — гораздо больше, чем она сама могла предполагать. Надежда разгоралась в сердце Мэри. «Быть может, даже в этом году…» Констанция и Джудит говорили ей, что для Хью не все еще потеряно: немного усилий — и он изменится. Но высказанное спокойным твердым голосом мнение Амабел произвело на нее гораздо большее впечатление. Мэри сама не знала, почему слова больной девочки так сильно отозвались у нее в сердце. Впрочем, Амабел ведь всегда отличалась острым умом и проницательностью…
Между тем слова Амабел разрядили общее напряжение. Все заговорили одновременно.
— А помните, как однажды Хью нашел рождественское полено? — воскликнул Кит. — Он выехал рано утром, пока в доме все еще спали. И когда мы как раз садились завтракать, раздались странные звуки — Хью очень громко пел «Радость миру». Он заставил конюха втащить полено на газон под окна гостиной, а сам стоял рядом и пел, махая нам рукой. Папа с мамой так смеялись! Хью всегда придумывал такие шутки. Я открыл окно — было ужасно холодно — и совсем уже собрался присоединиться к нему, но…
Кит не успел закончить: тишину внезапно нарушил глухой звук выстрела.
— Это еще что? — воскликнул он. — Кто это охотится в нашем лесу?
Констанция обернулась к ним.
— Ты думаешь, это браконьеры? — прошептала она с расширившимися от страха глазами.
— Стой! — приказал Кит кучеру.
Когда сани остановились у опушки, они сразу увидели охотника: впереди за деревьями какой-то человек в потрепанной одежде наклонился над убитым оленем.
— О боже, — прошептала Мэри.
Прежде чем кто-нибудь успел вымолвить хоть слово, Кит выпрыгнул из саней и бросился к браконьеру.
— Кит, подожди! — закричала Мэри.
Сестры тоже что-то кричали, видимо, опасаясь за его жизнь, но Кит не слушал. Холодный воздух при каждом вдохе обжигал ему легкие. Он видел, как незнакомый человек связывает веревкой задние ноги молодого оленя, и его душила бессильная ярость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27