От волнения собака издавала странные звуки — то ли выла, то ли скулила, а иногда отрывисто лаяла.
— Из-за чего так волноваться? — спросил Мэтью.
— Возможно, она серебряная, — сказала я, — и, должно быть, лежала здесь много лет.
Мэтью держал пряжку в руке, а Бэлл с напряженным вниманием следила за ним, махая хвостом, и время от времени издавала странный звук, который, по-моему, должен был означать удовольствие: она получила то, что хотела.
— Мне кажется, пряжка свалилась с башмака, а ее владелец долго думал, где же он мог ее потерять, но он не догадался поискать ее под половицами. Что же теперь делать с этой доской? Я положу ее на место, — Тебе придется сказать, чтобы ее прибили, иначе кто-нибудь зацепится ногой и упадет.
Мэтью положил пряжку на пол. Собака тотчас же ее схватила.
Я потрепала ее:
— Не проглоти ее, Бэлл, — сказала я.
— Для этого она слишком умна.
Я наблюдала за тем, как Мэтью положил доску на место.
— Ну, — сказал он, — выглядит неплохо. Он встал, и мы осмотрели доску.
— Но не забудь рассказать им об этом, — сказал он.
Собака все еще держала пряжку в зубах. Она следила за нами, помахивая хвостом.
— Избалованная девица! — сказал Мэтью. — Стоит тебе только из-за чего-нибудь поскулить, и ты это получаешь, даже если для этого приходится поднимать половицу.
Мы вышли из дома и заперли его на ключ.
Мэтью сказал:
— Пойдем, навестим мою мать. Она рада, когда ты приходишь.
Так мы отправились в Грассленд. Бэлл не могла расстаться с пряжкой.
Элизабет, как всегда, тепло приветствовала меня.
— Что там у Бэлл?
Как будто в ответ, собака положила пряжку и села, глядя на нее и склонив голову набок с видом глубокого удовлетворения.
— Что это? — спросила Элизабет и подняла пряжку. Бэлл обеспокоенно взглянула на нее. — Пряжка от мужского башмака. Довольно красивая…
Бэлл начала скулить.
— Хорошо, хорошо, — сказала Элизабет. — Я не собираюсь ее у тебя отбирать.
Она вернула пряжку собаке, которая тотчас же ее схватила и унесла в угол комнаты.
Мы все засмеялись.
Тогда Элизабет сказала:
— Интересно узнать, кому она принадлежала?
Вскоре после этого начался период появления призраков, что время от времени происходило в Эндерби-холле. Обычно это начиналось с какого-нибудь незначительного случая. Кто-то видел, или ему казалось, что он видел, свет в Эндерби-холле. Об этом начинали говорить, и потом уже все видели этот свет в Эндерби. Моя мать говорила, что это просто отражение заходящего солнца в окнах, а людям кажется, что это свет. Однако слухи росли.
Я упомянула о поломанной половице, и ее починили, но я ничего не сказала о найденной пряжке, потому что это касается Бэлл, а мне казалось, что это послужило бы ненужным напоминанием о злополучном случае, который привел к увольнению Роков.
Время от времени я их видела, и их отношение ко мне было всегда несколько язвительным. Когда я спросила Мэри, как они устроились на новом месте, она ответила со вздохом облегчения:
— О, госпожа Дамарис, нам с Джекобом никогда не было так хорошо! Мы как сыр в масле катаемся.
Этим она хотела сказать мне, что произошла перемена к лучшему, и им повезло, что мой отец уволил их. А Элизабет обронила, что Роки очень стремятся угодить и что они в самом деле хорошие работники.
Я заметила, что все слуги в Грассленде рассматривают меня с особым интересом, и мне хотелось бы знать, что Роки рассказали им о нашем доме.
Карлотта всегда говорила, что слуги — шпионы, что они слишком много знают о личной жизни своих хозяев.
— Нам не следует забывать о них. Они следят за нами и болтают между собой. Они слишком много видят и придумывают то, чего не знают, — как-то сказала мне Карлотта.
И я еще сильнее, чем прежде, пожалела о том, что рассказала, где нашла собаку.
С тех пор как Бэлл нашла пряжку, ею овладела страсть к охоте за сокровищами. Пряжку он держала при себе, но однажды мы увидели, что ее нет, а потом обнаружили, что Бэлл закопала пряжку в саду, вместе с костью.
Неожиданно Бэлл заинтересовалась тем участком земли, где попала в капкан, хотя до сих пор отказывалась и близко подходить к этому месту. Когда бы мы ни проходили мимо этого забора, собака держалась от него подальше и прижималась к нам.
А однажды, когда мы проходили мимо, Бэлл потерялась. Мы звали ее снова и снова, но собака не появилась.
Она всегда пыталась попасть внутрь Эндерби-холла, потому что он привлекал ее, а иногда она садилась у ворот и призывно поглядывала на нас.
— Ну, пойдем, Бэлл, — говорил, бывало, Мэтью. — Там больше нет пряжек.
Но она тихонько поскуливала, как будто умоляя нас пойти туда.
В тот самый день, когда мы ее потеряли и долго звали, Мэтью сказал:
— Хотелось бы знать, не попала ли она в дом? Кто-нибудь мог оставить его открытым.
И в этот самый момент Бэлл пролезла под воротами, и вид у нее был пристыженный.
Мы были удивлены. Зная о том, как она боялась этого забора, мы меньше всего ожидали увидеть ее именно там.
Собака прыгнула на Мэтью, размахивая хвостом.
— Что ты делала? — спросил он. — Ты вся грязная.
На следующий день мы вообще не смогли ее найти, когда были на том же самом месте. Просто удивительно, как часто мы ходили в ту сторону! Вероятно, это происходило оттого, что туда нас приводила Бэлл, а мы просто следовали за нею, не думая о том, куда идем.
А может быть, нас, как и многих, привлекал Эндерби-холл.
В этот день мы не смогли найти Бэлл. Мы звали снова и снова, но она не пришла.
Неожиданно я побледнела:
— Ты не думаешь, что Джекоб Рок опять обманул отца и поставил новый капкан? Мэтью уставился на меня.
— И Бэлл попала в него? О нет! Попав один раз, она больше не угодит в него, она достаточно умна для того, чтобы узнать капкан по виду. И Джекоб не ставит больше капканов. У него в этом нет необходимости. Он теперь живет в нашем доме, и ему не нужны ни кролики, ни заяц на обед.
— Да, но у меня предчувствие, что Бэлл может быть там. Она в последнее время ведет себя довольно странно.
С помощью Мэтью я пролезла через ворота, он присоединился ко мне.
— Бэлл! — кричали мы. — Бэлл! Издалека я услышала ответный лай, но собака не прибежала к нам вприпрыжку, как обычно.
— Сюда! — сказал Мэтью, и мы углубились в подлесок. — Не могу понять, почему твой отец не использует эту землю?
— У него сейчас много забот. Дойдет дело и до этой земли.
Потом мы наткнулись на Бэлл. Она рыла землю и уже вырыла изрядную яму.
— Что ты делаешь, Бэлл? — воскликнул Мэтью.
— Мы должны забрать ее отсюда, — сказала я. — Мой отец по-настоящему сердится, когда кто-нибудь сюда ходит.
— Ну, пойдем, Бэлл.
Собака перестала копать и печально посмотрела на нас.
— Что с тобой? — спросил Мэтью. Бэлл взяла с земли какой-то обтрепанный предмет и положила его у ног Мэтью.
— Что это? — спросила я.
Предмет был очень грязным, местами покрыт мхом.
— Мне кажется, — заметил он, — что некогда это был башмак.
— Да… это был башмак.
— Еще одна находка Бэлл! — воскликнул Мэтью. — Но я не могу тебе позволить принести это в дом.
Он забросил башмак в кусты. Собака тотчас прыгнула и достала его.
— Ты странный коллекционер, Бэлл, — сказала я. — Мэтью, давай лучше уйдем отсюда. Если отец узнает, он очень рассердится. Он терпеть не может, когда люди сюда ходят.
— Ты слышала, Бэлл? — сказал Мэтью. — Пошли, брось этот грязный предмет.
Когда мы подошли к воротам, Бэлл, которая тащилась позади, догнала нас.
Мэтью сказал:
— Посмотри, что она принесла?
Это был все тот же старый башмак. Мэтью отобрал у нее башмак и забросил далеко в подлесок. Собака протестующе заскулила, но затем неохотно уступила, и мы вернулись в Грассленд.
Элизабет объявила:
— Я собираюсь устроить вечеринку: поиграем в шарады и повеселимся. Конечно, я приглашу вашу семью и еще несколько других. Я чувствую, что пора немного развлечься. Ты должна мне помочь, Дамарис.
Я ответила, что с удовольствием помогу, но в таких вещах от меня мало проку: вечеринки никогда не доставляли мне удовольствия. Я всегда ужасно стеснялась, когда танцевала, и часто оставалась без партнера. Однако в последнее время я изменилась благодаря моей дружбе с Мэтью. Он ясно дал мне понять, что мое общество доставляет ему удовольствие, и мы много времени проводили вместе. У нас всегда находились общие интересы. В городе, где он выглядел настоящим щеголем, я считала его слишком недоступным, но здесь, в поместье, он казался другим человеком. Конечно, я понимала, что все это временно: он скоро уедет. Он всегда говорил, что должен вернуться в свое поместье в Дорсете, а кроме того, у него были обязательства перед армией. Я не знала о его планах, и он, казалось, не хотел о них говорить. Мне было так хорошо с ним!
Я поняла, что изменилась, когда предложение Элизабет участвовать в вечеринке взволновало меня, вместо того чтобы обеспокоить.
Бабушка очень заинтересовалась предстоящими шарадами. Она сказала, что это воскрешает в ее памяти те дни, когда она и Харриет были молоды.
— Харриет была очень ловкой в таких играх, — говорила она мне. — Это оттого, что она — бывшая актриса. Я думаю, что и Элизабет Пилкингтон будет такой же умелой, именно поэтому она и хочет устроить шарады. Мы всегда охотно делаем то, что у нас хорошо получается.
Тем временем я часто бывала в Грассленде, и мы работали над шарадами, перерывая кучи одежды, которую Элизабет использовала в театре.
Было очень весело наряжаться и примерять разнообразные парики и вещи, которые сохранились у Элизабет с того времени.
Один раз, одевая меня, она положила руки мне на плечи и поцеловала.
— Ты знаешь, Дамарис, — сказала она, — я люблю тебя все больше и больше. Я знаю, что и Мэтью тоже.
Я вспыхнула: в словах ее был особый смысл: «Может ли она и в самом деле иметь в виду то, о чем я думаю?»
Это казалось возможным. Я в самом деле была влюблена и, как все влюбленные, жила то в экстазе, то в беспокойстве, переходя от одного к другому.
Я не могла поверить, то Мэтью меня любит. Он был таким ослепительным, таким светским и намного старше, чем я. Я забыла о насмешках Карлотты. Я постепенно меняла мнение о себе и начинала в себя верить, поэтому слова Элизабет Пилкингтон сделали меня счастливой.
Я знала, что моей матери Мэтью не нравится: она испытывала к нему странную антипатию, которой я не могла понять. Но дедушке и бабушке он нравился даже дедушке, а ему нелегко было понравиться.
Итак, мы подготовили шарады.
В этот день бабушка приехала в Грассленд. Она сказала, что все эти разговоры о шарадах освежили ей память. Она вспомнила, как много лет назад Харриет Мэйн играла в замке, где они остановились незадолго до Реставрации.
— Вы помните Харриет, миссис Пилкингтон? — спросила она.
— Не очень хорошо. В то время когда она подумывала о том, чтобы оставить сцену, я еще играла детские роли. Тогда она решила выйти замуж.
— Да, она вышла замуж за члена нашей семьи. Конечно, вы намного моложе ее. Это просто удивительно, как Харриет всех обманывает, все еще заставляя считать ее молодой женщиной!
— Она все еще красива?
— Да, она красива, — сказала моя бабушка. — У нее редкий тип красоты. Кажется, словно при ее крещении присутствовали все прекрасные феи. Твоя сестра Карлотта так же красива, Дамарис.
— Да, — согласилась я.
— Мы играли «Ромео и Джульетту», — продолжала бабушка, и глаза ее затуманились, она словно вернулась в прошлое.
— Вы будете довольны нашими шарадами, — молвила Элизабет.
Так мы решили, и я бывала в Грассленде каждый день, репетируя под руководством Элизабет. Мэтью не был хорошим постановщиком, и за это я любила его еще больше: я причисляла его к той же категории людей, что и себя.
Однажды я слегка расстроилась. Я была у Элизабет, в ее комнате, и, так как день был теплым, окно было открыто настежь. Я сидела на диване у окна, а Элизабет рассматривала платье, которое было у нее в руках.
Из сада доносились голоса слуг. Я узнала голос Мэри Рок.
— Ну, нам это показалось очень странным: он был как сумасшедший. Ну зачем, скажите мне, он стал бы всем запрещать ходить туда… если бы там не было чего-то такого, о чем он знает, что оно там есть?
Мое сердце забилось сильнее. Я заметила, что Элизабет тоже слушает, хотя она поглаживала шелк платья и казалась полностью погруженной в это занятие.
— Попомните мои слова: там что-то есть.
— Как ты думаешь, что это, Мэри?
— Ну, я этого не знаю. Джекоб вот думает, что там какое-то сокровище.
Я замерла. Мне захотелось уйти, но я чувствовала, что должна дослушать то, что скажут дальше.
— Вы понимаете, они раньше там жили… потом неожиданно уехали. За этим что-то кроется. Ну, Джекоб говорит, что, возможно, они что-нибудь спрятали на том участке… какое-нибудь сокровище, знают об этом и хотят, чтобы оно досталось только им.
— Сокровище, Мэри…
— Ну, что-то в этом есть, не правда ли? Должно быть. Зачем бы ему так разъяряться просто из-за того, что Джекоб поставил капкан? Капканы ставят во всех лесах… и никто не возражает против этого. И они тоже…
— В доме, правда, есть и призраки?
— Вы меня спрашиваете? Я вам говорю, что на этом участке есть нечто такое, что он хотел бы скрыть от людей…
Слуги отошли от окна.
Элизабет рассмеялась:
— Сплетни служанок! Я думаю, это платье подойдет тебе, дорогая. Я носила его, когда исполняла роли молоденьких девочек.
Мы все были взволнованы шарадами. Это что-то вроде живой картины, которую нужно описать словами, и мы должны были сделать так, чтобы шараду трудно было разгадать. Нас было две соперничающие команды.
Элизабет должна была руководить обеими командами, и, набирая их, она поставила меня и Мэтью вместе. Нашими словами были «кинжал и плащ», и мы должны были дать к ним историческую иллюстрацию.
«Плащ» должен был быть представлен сценкой времен правления королевы Елизаветы, когда Релей постелил свой плащ для того, чтобы королева могла пройти. Я должна была изображать Елизавету, а Мэтью — Релея. Меня и Мэтью должны были одеть в самые изысканные костюмы елизаветинских времен.
— Мне пришлось выбирать роли исходя из того, что есть у меня в сундуке, — объяснила Элизабет.
После сцены с плащом я должна была немного изменить костюм и стать Марией, королевой Шотландии. Мэтью представлял Риццо, и мы должны были разыграть немую сцену ужина в Холируд-хаусе, когда Риццо был убит. Это была иллюстрация к слову «кинжал».
Другая команда выступала первой. Мы должны были смотреть и отгадывать, но перед этим состоится ужин, где каждый обслуживает сам себя.
Стоял один из чудесных золотых сентябрьских дней. Мне кажется, что в те дни мне все стало казаться золотым, потому что я все более и более убеждалась в том, что Мэтью меня любит. Он не мог так часто бывать со мной и притворяться, что мое общество доставляет ему удовольствие. О нет, в этом что-то было! Мне пришло в голову, что если бы я не была так молода, то к этому времени он уже открыл бы мне свои намерения.
В том, что меня любила Элизабет, я была уверена. Она относилась ко мне как к дочери, так что это было верным знаком.
Проснувшись в то утро, я первым делом подумала о вечеринке, о платье, которое я надену и которое мне очень шло. Швея Элизабет подогнала его мне по фигуре, и я с нетерпением ждала момента, когда нужно будет играть роль.
Мама сказала:
— Ты в последнее время изменилась, Дамарис. Ты повзрослела.
— Ну, значит, пришло время, — сказала я, — Ты так говоришь, будто не хочешь, чтобы я взрослела.
— Большинство матерей хотело бы, чтобы их дети оставались маленькими как можно дольше.
— А это совершенно невозможно, — сказала я.
— Печальный факт, который нам всем приходится принять. — Она обняла меня и сказала:
— Ах, Дамарис, я хочу, чтобы ты была счастлива.
— Я счастлива! — ответила я в порыве. Потом я принялась говорить ей о своем платье, которое, должно быть, уже описывала ей раз двадцать, и она слушала, словно впервые. Казалось, она смирилась, и я надеялась, что ее первоначальная необъяснимая неприязнь к Мэтью пройдет.
Когда взошло солнце и разогнало утренний туман, стало тепло, но лето уже закончилось.
— Скоро мне придется уехать, — говорил Мэтью.
Единственно печальным было то, что все это не могло длиться долго.
«Но прежде чем уехать, он поговорит со мной, — думала я. — Он должен со мной поговорить».
Мне еще не исполнилось пятнадцати. Я была молода, но, видимо, не настолько, чтобы не влюбиться. После полудня я отправилась в Грассленд. Я собиралась носить костюм елизаветинских времен весь вечер.
— Мы не можем всех переодеть за пять минут, — говорила Элизабет. — Кроме того, все участники шарад носят свои костюмы.
— Это похоже на бал-маскарад! — воскликнула я.
— Ну, пусть будет бал-маскарад, — ответила она. Ей доставляло большое удовольствие одевать меня, и мы много смеялись, когда она помогала мне влезать в нижнее платье, которое было предназначено для того, чтобы мои юбки колоколом стояли вокруг меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37