А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Это ложь, я никого не нанимал! Анна…
– А что покажут записи мистера Доуэрти, Эйдин? – внезапно спросила она с опаской. – Как насчет той голландской компании, которая якобы купила «Утреннюю звезду»? Мартин ездил туда в апреле. Он действительно туда ездил, или компания существовала только на бумаге?
– И как Доуэрти сумел объяснить отсутствие денег за эту сделку на нашем счету? – поинтересовался Броуди. – Похоже, у него была довольно-таки хитрая бухгалтерия. Дитц наверняка захочет взглянуть на записи в конторских книгах, вы так не думаете? До сих пор он довольствовался только вашим словом, что там все чисто.
– Это смехотворно!
И тут Анна вспомнила кое-что еще. Словно кусочки мозаики складывались в узор.
– Телеграмма, Эйдин! Та, что я послала после вашей… Я сообщила Дитцу, что Джон вернул все вырученные деньги и спас вам жизнь. А что говорилось в вашей телеграмме?
О’Данн, по-видимому, лишился дара речи: Броуди пришлось отвечать за него.
– В его телеграмме говорилось, что я пытался бежать и он меня поймал. Он посоветовал им немедленно отправить меня обратно в Бристоль.
Анна чуть не соскользнула на пол по дверному косяку.
– О, Эйдин…
– С тех самых пор Дитцу была известна правда о вас. Он ее утаил, надеясь, что если не я, то вы рано или поздно приведете его ко второму сообщнику Николаса, только вот не рассчитывал, что вы его убьете.
О’Данн переводил затравленный взгляд с Броуди на Анну и обратно. У обоих были одинаково мрачные лица, в их глазах читался приговор. Он опять потянулся за носовым платком, но вместо этого вытащил пистолет.
Броуди мгновенно вскочил и встал между О'Данном и Анной.
– Сукин сын!
– Значит, все это правда, – безнадежно вздохнула Анна. Она была в отчаянии, но не испытывала страха. – О господи, Эйдин, зачем вы это сделали? Как вы могли?
Адвокат прицелился прямо в грудь Броуди, хотя рука у него тряслась, как у пьяного.
– Послушайте меня. У меня не было выбора, клянусь вам. Это началось год назад, когда Ник продал конфедератам «Ариэля».
Анна закрыла лицо руками.
– «Ариэля», – безнадежно повторила она. Ей так хотелось верить, что Николас не замешан хотя бы в этом.
– Я узнал о сделке, а он предложил мне денег, чтобы я молчал.
– Сколько? – рявкнул Броуди. На пепельно-серых щеках О’Данна пятнами проступила краска.
– Двадцать тысяч фунтов. Я… я их взял. Конфедератам требовались новые корабли, много кораблей, но Ник решил, что «Утренняя звезда» будет последней.
Он взглянул на Анну, и в его обычно кротких, но сейчас бегающих от страха темных глазах засветилось сочувствие.
– Понимаете, когда брат Анны погиб и Ник понял, что все наследство достанется вам, он решил, что это наилучший способ разбогатеть. Мне очень жаль, Анна, но…
Его слова даже не вызвали боли в ее душе, только печаль.
– Я это знаю. Я знала уже давным-давно.
– Но вы не подозревали, что Доуэрти тоже участвует в деле? – спросил Броуди.
Он не сводил глаз с направленного на него дула пистолета. Пока оружие было направлено на него, а не на Анну, он мог справиться с подступающей паникой.
– Нет, я подозревал, но не был точно уверен. До вчерашнего дня.
– И тогда вы его убили.
На долю секунды Эйдин закрыл глаза, потом кивнул:
– Я этого не хотел, но у меня не было выбора. Надо было заткнуть ему рот. В какой-то момент Доуэрти повернулся ко мне спиной. Пресс-папье лежало на столе. Я схватил его и…
У него не хватило духу закончить фразу.
– …размозжил ему голову, – договорил за него Броуди без малейшего сочувствия. – И что теперь? Убьете и нас тоже? А потом?
Адвокат покачал головой, словно стараясь прояснить свои мысли.
– Нет, я не собираюсь никого убивать. Уйдите с дороги!
Броуди схватил Анну за руку и оттащил ее от двери.
Продолжая держать их обоих под прицелом, О’Данн подошел к двери и распахнул ее. Пятясь задом, он шагнул через порог. Броуди шел за ним шаг в шаг.
– Остановитесь, Джон. Я говорю серьезно. Останьтесь здесь, и вы не пострадаете.
Броуди продолжал идти вперед. Они очутились в коридоре: О’Данн отступал к лестнице, поддерживая левой рукой прыгающий в правой пистолет.
– Я вас предупреждаю! Оставайтесь на месте!
– Вам придется убить меня, чтобы выбраться отсюда, – совершенно спокойно предупредил Броуди.
Анна вскрикнула и попыталась схватить его за руку; он яростно оттолкнул ее, даже не оглянувшись.
– Я выстрелю! – крикнул О’Данн.
– Ну давайте, стреляйте! Думаете, мне не все равно?
Стали распахиваться двери. Служащие выглядывали из своих кабинетов и ошеломленно замирали на месте, глядя на невиданное зрелище.
О’Данн почти добрался до лестницы, но и Броуди был уже в трех футах от него. С каждым шагом он сокращал расстояние.
– Черт побери, я убью вас!
– Остановитесь! – в отчаянии умоляла обезумевшая от ужаса Анна.
Она еще раз попыталась поймать Броуди за рукав, но он опять оттолкнул ее, да с такой силой, что она ударилась о стену.
– Стреляйте, – подзуживал он Эйдина, протягивая руку за пистолетом.
Эйдин О’Данн сделал еще один шаг назад: его нога ступила в пустоту. Не издав ни звука, так и не выстрелив, он рухнул вниз и пролетел шесть ступенек, пока не стукнулся затылком о седьмую. Тело по инерции проехало по оставшимся восьми ступенькам, но убила его седьмая: он сломал себе шею.
Глава 30
Анна подгребала землю к корешкам побега бамбука, который она разделила пополам и теперь пересаживала. Она медленно поворачивала горшок, осторожно приминая почву большими пальцами. Упругие веточки с тремя листиками выглядели несколько поблекшими, желтоватыми, а не ярко-зелеными. «Надо будет не забыть в будущем увеличить время между поливами», – подумала Анна. Закончив работу, она выставила этот горшок рядом с другим, в который уже была пересажена вторая половина бамбукового ростка, на широкий подоконник и вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони.
В доме было тихо; до нее не доносилось ни звука, кроме беспокойного перепархивания зябликов в клетке, висевшей в углу оранжереи. Она направилась к стеклянным дверям зимнего сада, ведущим в столовую, и распахнула их шире. По-прежнему тишина. Никаких голосов в отдалении, никакой домашней суеты. Ничего странного в этом не было: кроме нее самой, Джона и горстки слуг, в доме никого не осталось.
Прошло три дня со смерти Эйдина. На второй день, чтобы избежать неприятных последствий скандала, тетя Шарлотта предприняла поспешную поездку в Брайтон, взяв с собой сэра Томаса и его сиделку. Стивен в последнюю минуту решил поехать вместе с ними.
Анна обрадовалась отъезду кузена. Ему лучше на время уехать подальше от верфей Журдена, чтобы поразмыслить над тем, что он собирается делать дальше. Но если он решит по-прежнему работать в компании, предупредила Анна, она потребует от него полной поддержки партнерства с Хорасом Арчером. Стивен держался холодно и отчужденно, но согласился подумать над ее словами.
Все это произошло вчера, а на следующий день, словно в насмешку, выяснилось, что худшее позади: репортеры сняли осаду дома и больше не требовали интервью, соседи и друзья перестали заглядывать поминутно, чтобы выразить свои соболезнования или просто поглазеть, даже полицейские и чиновники из министерства внутренних дел покинули гостиную, где в течение двух дней проводили свои бесконечные допросы. И теперь в сонной атмосфере дома не осталось никаких – по крайней мере видимых – напоминаний о разразившейся катастрофе, которая потрясла ее семью, компанию и весь судостроительный бизнес в городе.
Заходящее солнце бросало золотистые отблески на стекла оранжереи. Анна вернулась к длинному столу с цветочными горшками и начала срезать засохшие листья пальмы в терракотовой жардиньерке на ножках в виде звериных лап. За спиной у нее послышалось робкое «мяу»; оглянувшись, Анна увидела котенка Дженни, точившего коготки о подол ее юбки, обшитый рюшами.
Только теперь она разглядела, что Эмброуз уже не тот маленький котенок, что был прежде. Наверное, ему тоже одиноко: хозяйка уехала, никто не обращает на него внимания. Анна наклонилась, подхватила его под грудь и посадила к себе на колени. Он свернулся клубочком и начал мурлыкать, а она впервые за долгие месяцы с улыбкой вспомнила Доменико, толстого кота, ходившего за ней следом по вилле «Каза ди Фиори». Доменико решительно предпочитал женское общество: не обращал внимания на Броуди, едва терпел неуклюжие, но добрые ласки Билли Флауэрса, а Эйдина даже близко к себе не подпускал.
Анна рассеянно погладила спящего котенка, а ее мысли между тем побежали по привычной дорожке, много раз исхоженной за последние три дня. Она знала Эйдина О’Данна с тех пор, как ей исполнилось десять. Четырнадцать лет… Нет, уже пятнадцать. Ему было столько же лет, сколько ей сейчас – двадцать пять, – когда они познакомились. Ей нравилась его спокойная сдержанность, неизменная доброта, а прежде всего то, что он всегда принимал ее всерьез.
Как же ей примирить в уме воспоминание о своем благоразумном, великодушном друге, которого она знала всю жизнь, с образом человека, убившего Николаса, Билли и Мартина Доуэрти? Человека в маске, который чуть было не убил ее тоже?
Нет, она не могла в это поверить. Тем не менее это было правдой. Но если так, значит, чужая душа и вправду потемки. Значит, нет никакой надежды, что два человеческих существа когда-либо поймут друг друга. И все-таки… если Эйдин – убийца, почему она до сих пор оплакивает его гибель?
Анна подняла голову, прислушиваясь. Не почудилось ли ей? Какой-то звук в отдалении, в глубине дома… Эмброуз продолжал крепко спать. Значит, игра воображения. Она спустила котенка с колен на каменные плиты пола и вернулась к работе, но минуту спустя ей опять пришлось остановиться и прислушаться.
Какая же она дурочка! Броуди был где-то в доме, но старательно избегал ее. О нет, ему не требовалось запираться! Это было бы слишком примитивно. Да и нужды никакой. Он прекрасно знал, что закрытая дверь защитит его не менее надежно, чем запертая.
Сама Анна пребывала в каком-то странном состоянии, напоминающем летаргический сон. Она как будто ожидала, что вот-вот произойдет некое чудо: кто-то придет и разбудит ее. Она страдала от мучительного и неотступного ощущения, что ее наказывают. Наказывают по заслугам. И все же… безупречная вежливость Броуди была хуже любого наказания и скорее напоминала пытку. Он открывал рот, только когда к нему обращались с вопросами, отвечал вполне любезно, избегал споров и ссор. Держался отчужденно, вежливо, почти церемонно.
Поначалу Анна покорно принимала такое обращение, смиренно полагая, что получает то, что заслужила. Но ей было так больно, она чувствовала себя такой несчастной! Когда же он наконец перестанет ее терзать? Когда решит, что долг уже заплачен? А в последнее время ей в душу стала закрадываться мятежная мысль: в том, что их разделила пропасть, есть (хотя бы отчасти!) и его вина. В конце концов, он мог бы в любое время сказать ей правду о деньгах и прекратить ссору. Но нет, он был слишком горд. Вот только времени у них не осталось на его гордость!
Она была к нему несправедлива – да, она даже не пыталась это отрицать. Он был порядочным человеком. Гибель Мэри Слоун поставила его порядочность под сомнение: Анне всегда казалось, что обвинение в убийстве само по себе стало для него страшнее смертного приговора.
Ей вспомнился разговор, состоявшийся между ними много недель назад в Риме. Она сказала ему, что не сомневается в его невиновности. «Энни, вы даже не представляете, как много это значит для меня», – ответил он тогда. Но потом она обвинила его в краже. Назвала его вором, соблазнителем, лицемером. Таким же, как его брат. И теперь Анна расплачивалась за свои слова.
У них почти не осталось времени. Мистер Дитц намеревался отправить Джона обратно в бристольскую тюрьму сразу же после смерти Эйдина, заявив, что дело сделано и на этом их договоренность заканчивается. Прибегнув к тому, что на языке юристов называется «запугиванием», Анна вырвала у него согласие позволить Броуди остаться в доме по крайней мере до тех пор, пока детектив, нанятый расследовать убийство Мэри Слоун, не пришлет ей свой последний отчет.
Он написал, что ему нужна еще неделя, чтобы попытаться отыскать того самого мальчика, который, как предполагалось, передал Броуди и Мэри бутылку отравленного вина. Его письмо было деловым и недвусмысленным, но Анне почудилось между строк явственное отсутствие оптимизма. Ей показалось, что он просто хочет с чистой совестью заявить: «Я сделал все что мог».
Оставшееся время – день? неделя? – все равно было иллюзорным. Анна твердо знала, что Джон не позволит покорно водворить себя обратно в тюремную камеру до конца своих дней за преступление, которого не совершал. Он попытается бежать. Но когда? Джон не хотел ей ничего объяснять; когда она задала прямой вопрос, он вообще не пожелал признаваться, что у него есть подобные замыслы. Но уж если на то пошло, почему он вообще еще здесь?
* * *
Броуди столько раз задавал себе тот же самый вопрос, что теперь решил: с него хватит. Хватит тянуть, метаться из стороны в сторону, выдумывать для себя глупейшие и все равно неубедительные отговорки, чтобы остаться еще на один день, еще на одну ночь. Громко выругавшись, он отвернулся от окна своей спальни, у которого простоял бог знает сколько времени, глядя на желтые листья, опадающие с лип у ворот сада, и решительно направился к гардеробу – грандиозному сооружению из красного дерева в полтора человеческих роста высотой.
Наверху, за декоративным карнизом, он обнаружил дорожную сумку. Броуди подставил стул, снял ее со шкафа и бросил на кровать. Много он с собой не возьмет, да моряку много и не нужно. Неприятно было сознавать, что вообще придется что-то брать из этого дома, но что ему оставалась делать? Своего у него все равно ничего не было. Ладно, он возьмет кое-какие вещи Ника, но – боже его упаси! – ничего такого, за что заплачено деньгами Журденов.
Ему следовало уехать раньше, несколько дней назад, как только Дитц перестал задавать вопросы. Задерживаться здесь было чистейшим безумием: за ним могли прийти в любое время, нагрянуть без предупреждения и утащить его обратно в тюрьму. По крайней мере, он хорошо подготовился: обзавелся документами, рекомендовавшими его, разумеется, под вымышленным именем, как годного к службе матроса (он решил, что подделывать удостоверение помощника капитана слишком рискованно), и разузнал в ливерпульском порту расписание океанских кораблей, отправляющихся в ближайшие несколько дней в Австралию, Южную Америку, Вест-Индию. Теперь оставалось только уйти. Николасу Бальфуру пришла пора умереть, а Джону Броуди – навсегда сойти со сцены.
Какая роковая случайность унесет жизнь «Николаса Бальфура»? Возможно, его сразит внезапная болезнь во время неожиданно предпринятой деловой поездки. А может, несчастный случай на охоте? Или – еще лучше – в этом мрачном, огромном доме, где не осталось никого, кроме нескольких слуг. Ну, к примеру, падение с лестницы. Нет, не годится. Это могло бы навести на мысль, что Ник был пьян, а они ради Анны захотят сохранить его безукоризненную репутацию в сверкающей чистоте. Броуди еще раз выругался и швырнул в сумку смену белья. Не все ли ему равно, какую легенду они придумают?
Он подошел к высокому комоду и принялся шарить в верхнем ящике в поисках табака. Ему хотелось что-нибудь оставить на память Перлману: если не деньги, то хоть какую-нибудь безделушку, что-то такое, что могло бы выразить его благодарность. Перлман оказался хорошим и надежным «человеком». Но у Броуди ничего не было, ровно ничего. Что ж, придется оставить ему записку.
Броуди случайно увидел свое отражение в зеркале, и, как всегда, оно его остановило, заставило задуматься. Кто он такой, черт побери, этот респектабельный господин в стоячем воротничке и шелковом галстуке? Господи Иисусе, он уже не узнавал самого себя! И дело было не только в одежде, или в модной стрижке, или в том, что он был чисто выбрит. Тут все имело значение – каждая маленькая деталь. Надо было признать, что заслуга целиком принадлежала Анне: бог ему свидетель, он выглядел как настоящий джентльмен. Но он и внутренне изменился, вот что ужаснее всего.
Возможно, основа его существа и сохранилась нетронутой, но очень многое все-таки стало иным. У него появились запросы, ожидания, представления о том как ему следует прожить свою единственную, ненадолго одолженную Богом земную жизнь. Подобные вещи могут подвигнуть человека к размышлениям и окончательно лишить его душевного покоя. Пора ему снова стать прежним Джоном Броуди. Увы, он больше не знал, кто это такой. Он потерял себя.
У него за спиной медленно открылась дверь, ведущая в коридор, и в спальню вошла Анна. С минуту они настороженно глядели друг на друга, потом ее беспокойный взгляд заметался по комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45