Когда она мыла голову, Аллин помогал ей расчесывать густые длинные пряди. Он рассыпал их волной по ее плечам, подносил к лицу и вдыхал их аромат. А потом, приподняв ее волосы, целовал нежный изгиб шеи.
Однажды вечером после ужина, когда Джованни и Мария уже ушли домой, Вайолетт и Аллин сидели под виноградной лозой и смотрели на поднимающуюся из-за стены луну. Теплый воздух пахнул свежескошенным сеном, созревающим виноградом и немного дымом. Ветерок чуть шевелил виноградные листья. Их тени перемещались в тягучем бесконечном ритме. Нежно гладя ее руку, Аллин заговорил тихим задумчивым голосом:
— Я давно собирался тебе кое-что сказать, все времени не мог выбрать подходящего, но это неважно. Слушай меня внимательно. Если вдруг по каким-либо причинам ты останешься одна, carina, ты должна будешь обратиться к одному адвокату, имя которого я тебе сообщу. Он даст тебе необходимые средства…
Голос Вайолетт прозвучал резко от внезапно охватившего ее страха:
— Ты имеешь в виду деньги? Но я не хочу…
— Я понимаю, поверь мне, я все понимаю. Но, Вайолетт, прошу, выслушай меня. Я устроил это для своего собственного спокойствия. Позволь мне все объяснить и хорошенько запомни, что я тебе скажу, — ради меня.
— Ты думаешь… — начала она и запнулась, не смея договорить до конца. Пальцы ее сильнее сжали его руку.
— Не знаю. Я просто уверен — это то, что я должен сделать, чтобы защитить тебя и нашего будущего ребенка. Позволь мне, прошу тебя.
В его голосе слышались такая боль и мольба, что она просто не могла отказать ему.
— Вот и хорошо, — сказал он с облегчением. — Теперь слушай.
Вайолетт сделала так, как он просил. Когда он убедился в том, что она все запомнила, он замолчал. Наступила ночь, и лишь яркая луна неподвижно висела в небе. Опустившись на пол у ног Вайолетт, Аллин притянул ее к себе и положил голову ей на колени. Она перебирала пальцами его волосы, нежно гладила ладонью по лицу. Они пребывали в таком положении довольно долго, потом он шепнул:
— Пойдем со мной.
Аллин расстелил на плитах двора скатерть, снятую со стола, и уложил Вайолетт рядом с собой. Они лежали, едва касаясь друг друга, а луна и тень от листвы отражались в их глазах. Потом он осторожно повернул ее к себе и стал вынимать шпильки из ее волос. Он целовал ее глаза, веки, лоб, мочки ушей, кончик подбородка. Медленно и нежно он раздел ее и разделся сам, и так они лежали, обнаженные, и тени виноградных листьев скользили по их коже.
Прикосновения его были волшебны, он целовал мягкими, теплыми губами каждую складку ее тела, каждый укромный уголок. Как слепой нищий, на ощупь определяющий достоинство монеты, он ласкал ее с благоговейным восторгом. Она приникла к нему, тая от истомы. Желанием наполнилась каждая клеточка ее тела, и каким благословением было следовать ему, позволять вести за собой.
Он прижался к ней, и она впустила его в себя, медленно и осторожно. Они двигались в едином ритме, с трудом сдерживая дыхание, как будто пытаясь немного охладить бушующую в них бурю. Они старались противостоять ее натиску, смирить свои порывы, чтобы не причинить вреда ребенку во чреве. И они обрели свою награду, наслаждение разлилось по их жилам, переполнило их сердца.
Потом Аллин, нежно обнимая ее, шептал ей на ухо слова любви. Когда стало уже прохладно, он собрал их одежду, поднял на руки Вайолетт и отнес ее в спальню. Она вскоре заснула, а он лежал рядом, вдыхая любимый запах ее тела и прислушиваясь к биению собственного сердца. Он не спал.
Наутро Вайолетт проснулась одна. Она не стала тревожиться, решив, что Аллин пошел готовить ей кофе, как он иногда делал по утрам, или отправился на прогулку ловить первые лучи солнца, чтобы запечатлеть их на холсте. Она была уверена, что найдет его в саду или в столовой. Потом Вайолетт подумала, что он пошел на конюшню посмотреть на родившихся несколько дней назад котят. Затем решила, что он отправился во Флоренцию по какому-нибудь делу, которое задержало его дольше, чем он рассчитывал, или за подарком для нее. Она надеялась, что записка, которую он должен был ей оставить, куда-то затерялась — может быть, ее сдуло ветром и она упала.
Все утро Вайолетт прислушивалась к шагам и к шелесту листвы. Раз десять она спускалась из спальни в сад и три раза была на конюшне. Она спросила Марию, и голос ее, пока она не взяла себя в руки, дрожал от волнения. Она бы расспросила и Джованни, но садовник отправился к своему брату отнести ему овощи для рынка.
Джованни вернулся только днем. Вайолетт была в саду, когда он появился. Шел он медленно, и вид у него был обеспокоенный. В руках итальянец держал несколько цветков, но так мало и так странно подобранных, что это трудно было назвать букетом.
— Прошу прощения, мадонна, — сказал он низким голосом. — Я должен был передать вам это утром и так бы и сделал, но вы спали, и я не хотел вас будить. Этот букет довольно жалок, но мне было ведено принести только эти цветы, ничего больше.
Она осторожно взяла букет в руки и осмотрела его со всех сторон. Там были ярко-оранжевые маргаритки, обвитые веткой плюща, и нежно-голубые незабудки, почти незаметные в зеленых листьях одуванчика.
— Его прислал синьор Массари? — Голос ее был хриплым, говорила она с трудом.
— Да, мадонна.
Вайолетт прикрыла глаза, так тяжело и невыносимо ей было смотреть на букет.
— Спасибо, Джованни, — тихо сказала она. — Это все?
— Есть еще одно, мадонна.
— Да? — В ней проснулась надежда.
— Я должен охранять вас.
— Охранять? — Надежда угасла окончательно.
— Ценою жизни. Это честь, которой я не ожидал. И честь, и удовольствие.
Что она могла сказать этому мальчику, стоявшему сейчас перед ней, готовому ради нее на все? Разве могла она объяснить ему, что ей не нужен никто, кроме того, кто охранял ее раньше?
Она постаралась улыбнуться онемевшими губами.
— Благодарю тебя, Джованни.
— Всегда к вашим услугам, мадонна.
Всегда. Никогда. Вайолетт казалось, что из нее уходит жизнь. Когда молодой садовник повернулся, собираясь идти, она вдруг окликнула его:
— Джованни!
Он тотчас повернулся к ней.
— Мадонна, когда бы вы ни позвали меня, я всегда буду рядом.
Вайолетт поразила истовость его слов, но ей не хотелось сейчас думать об этом.
— Синьор… когда он оставил вам эти указания?
— Вчера вечером, когда стемнело.
— Понятно. Спасибо еще раз, — прошептала она.
Джованни пошел к дому. По пути он несколько раз обернулся, озабоченно глядя на нее. Вайолетт присела под виноградной лозой. Она положила цветы на колени, нежно провела по ним рукой, но слезы застилали ей глаза.
Незабудки — в знак истинной любви.
Плющ — в знак верности.
Маргаритки — в знак тоски и печали.
Одуванчики означали предсказание.
Это было послание, смысл которого был понятен только им двоим. Аллин уехал, решив, вероятно, что, оставив любимую, он тем самым обезопасит ее. Или по каким-либо иным причинам, которые она могла бы понять, но не могла принять. Так же как она поняла, но не приняла его послание.
Он любит ее.
Будет любить до самой смерти и никогда не полюбит никого другого.
Он тоскует от разлуки с ней.
Лишь одному богу известно, вернется ли он. А бог ей этого не скажет.
18
Джолетта отложила дневник Вайолетт, который она читала, и отправилась в ванную. Подойдя к зеркалу, она стала внимательно себя разглядывать. Из зеркала смотрели темно-карие глаза — как у Вайолетт и как у мамы с папой. У Мими глаза были серые. У Натали — серо-голубые, даже больше серые. У Тимоти — карие.
У Гилберта Фоссиера глаза были карие. У Аллина Массари — серые, это ни о чем, в сущности, не говорило. Ведь Мими вышла замуж за дальнего родственника Фоссиера, потомка младшего брата Гилберта, о котором Вайолетт упоминала в своем дневнике. По крайней мере, считалось, что Мими и ее муж, которого все называли Поп, приходились друг другу дальними родственниками.
Должно быть, Мими знала, что это не так. А может, и нет. У Вайолетт самой не было полной уверенности в вопросе, кто из мужчин является отцом ее ребенка.
Сейчас, через столько лет, Джолетте трудно было разобраться в мотивах поступков своих предков. Она только сейчас начала понимать, что у них имелась своя жизнь, секреты и что они старались скрыть свои прошлые ошибки. Для нее всегда существовали лишь их имена на генеалогическом древе и их почти легендарные образы.
Прежде она думала, что путешествие Вайолетт и Гилберта в Европу было просто большим турне, последним из развлечений, конец которым положила Гражданская война в Америке. Во всей этой истории не содержалось ничего необычного, никакого намека на скандал или на то, как это повлияло на их дальнейшую жизнь, известно было только, что оттуда Вайолетт привезла рецепт своих знаменитых духов. Джолетта знала лишь, что Гилберт и Вайолетт провели за границей два года и вернулись домой с маленькой дочерью.
Роун уже ушел. Он встал рано, принял душ, стараясь все делать бесшумно, думая, что она еще спит, и отправился куда-то часа два назад. Джолетта лежала с закрытыми глазами и не поворачивалась, пока он не вышел. Тогда она достала дневник, чтобы убедиться, что он на месте. Пролистывая его, она задержалась взглядом на записях, относившихся к началу беременности Вайолетт.
Интересно, что думал Роун по этому поводу. У самой Джолетты появились некоторые идеи, основанные на том, что ей удалось узнать об истории Вайолетт, но, к сожалению, в ее сведениях было слишком много неясного. Ей хотелось узнать, какие выводы сделал Роун.
Он наверняка не успел дочитать то немногое, что ему осталось. Она должна каждый раз класть фотокопию дневника в свою сумку и не забывать о ней. Должно быть, Роун достал дневник накануне — иначе как объяснить, что он оказался в его руках прошлой ночью? А она не заметила пропажи из-за расстройств вчерашнего дня.
Спрятав дневник, Джолетта вернулась в ванную и приняла душ. Потом просто зачесала волосы назад и чуть-чуть подкрасилась. Ей не хотелось поднимать скандал. Кроме того, в чистом воздухе Италии и удивительной естественности самих итальянцев было нечто такое, по сравнению с чем все остальное казалось надуманным.
Джолетта достала майку и джинсовую голубую юбку и положила их на кровать. Взгляд ее вдруг остановился на подушке, хранившей отпечаток головы Роуна. Она тут же отвернулась.
Прошлой ночью, оказавшись с ним в одной кровати, она боялась, что он будет вести себя как ни в чем не бывало, но ничего подобного не произошло. То ли он выказывал уважение к ее состоянию, то ли страсть его утихла после того, как он увидел ее с Цезарем, но он спал на своей половине кровати.
Одеваясь, Джолетта продолжала думать о Вайолетт и Аллине. Их отношения друг с другом были так неподдельны, так искренни. Что из этого было любовью, а что — просто физическим влечением?
Как им повезло, тем двоим, рассуждала она. Люди в их время не забивали себе голову подобными размышлениями. Все, что они чувствовали, они воспринимали как часть единого целого. Они не имели привычки постоянно анализировать свои отношения, не задавались вопросом, насколько они зависят от тех, кого любят, не боролись с этой зависимостью. Они относились к своим страстям с трогательной невинностью. В этом была чистота, не замутненная декадентскими откровениями Фрейда, а средства массовой информации не навязывали назойливо препарирование сексуального подтекста. И была некая святость, совершенно иное духовное пространство, утерянное днем сегодняшним, когда столько внимания уделяется сексуальному возбуждению и его удовлетворению в погоне за сиюминутным наслаждением.
Размышления Джолетты прервал стук в дверь. Решив, что это либо Роун, либо пришедшая убирать номер горничная, она тут же открыла.
— Привет! — улыбнулся стоявший на пороге молодой человек.
— Тимоти! — Она была так счастлива увидеть перед собой знакомое лицо, что сначала обняла его и только потом спросила:
— Откуда ты взялся?
— С Корсики. Приехал вчера вечером, — ответил он, с удовольствием принимая ее объятия. Потом отступил в сторону и откинул со лба выгоревшую добела челку. — Ты уже завтракала? Натали уверяла меня, что в гостинице я тебя не застану, но я поспорил с ней на двадцатку, что мне это удастся.
Они спустились вниз, где их ждал обычный европейский завтрак. Булочки, рогалики, масло и джем уже были на столах. Там же стояли кофейники и горячее молоко. Пока они наливали себе кофе, он успел рассказать ей, что ему надоело загорать, купаться и осматривать развалины, поэтому он решил отправиться сюда и узнать, как у них с Натали идет дело с духами.
— Итак, вам что-нибудь удалось? — спросил он, откусывая здоровенный кусок от булки.
Его прямота после недомолвок Натали казалась даже милой. Джолетта рассказала все как есть.
Он кивнул.
— Вот уж не думал. На мой взгляд, это дело гиблое. Я бы на твоем месте выбросил все из головы и просто наслаждался бы жизнью.
— Этим я и занималась, — ответила Джолетта.
— Да я не шучу. Зачем все усложнять? — заметил Тимоти. — Что такого особенного может быть в духах? Не понимаю, почему бы нам не собраться всем вместе, выбрать что-нибудь из запасов Мими и сказать этой Каморе, что вот это и есть старинный фамильный рецепт. То есть, я хочу сказать, кто это заметит?
— Лора Каморе, если она хороший парфюмер.
Он пожал плечами.
— Ну, не знаю. Всегда можно сослаться на то, что запах другой, поскольку какого-то компонента теперь не существует, или что-нибудь еще.
— Если я решу не закрывать магазин, мне это не поможет. В Новом Орлеане есть женщины, которые пользовались духами Вайолетт десятилетиями, и я тебя уверяю, они сразу заметят подмену.
— Но все равно что-то придется делать, если ничего не прояснится. Матушка рвет и мечет. Можно подумать, она станет нищенкой, если дело не выгорит.
— Могу себе представить, — сказала Джолетта, ухмыльнувшись.
— Я тоже. — Он вдруг помрачнел. — Она угрожает, что сократит мое содержание, и даже посылает меня на поиски такой мерзкой вещи, как работа. Она всегда такая, когда деньги на исходе.
Джолетта покачала головой.
— Неужели это так ужасно — стать рабочей силой, как все остальные?
— Не знаю, может, и нет, но я же ничего не умею. Проблема в том, что я так и не осилил колледжа. Матушка никак не могла решить, чем мне заняться, потом сказала, что лучше всего мне удается валяться на пляже.
— А это случайно не она посоветовала тебе прервать свои пляжные развлечения и помочь Натали последить за мной?
Тимоти густо покраснел.
— Ты же знаешь, как она это умеет. Или не знаешь? Так вот, напрямую она ничего не говорила, просто все время возвращалась к этой теме, пока я наконец не понял намека.
Джолетта отхлебнула кофе и сказала:
— Никогда не думала, что ее так волнуют деньги.
— Ты даже представить себе не можешь! Динары! Пиастры! Тугрики! Нам их вечно не хватает. Мы все любим много тратить. И так трудно держаться на уровне с людьми, у которых их куры не клюют. — Он рассмеялся. — Возможно, бедняжке Натали снова придется выходить замуж. Это ей не понравится. А может, понравится, все зависит от того, за кого. Сегодня утром ей удалось подцепить одного подходящего.
— Правда? Здесь, в Венеции?
Он кивнул и глотнул кофе.
— «Каморе Косметике», точнее говоря, сын владелицы. Натали завтракала с ним сегодня в отеле «Киприани», где она остановилась.
— Вот как? — сухо заметила Джолетта. Отель «Киприани» никак нельзя было причислить к разряду дешевых. Любопытно, что один из Каморсов сейчас в Венеции.
— Поэтому-то я и догадался, что ты будешь свободна. — Тимоти бросил на нее извиняющийся взгляд и взял еще одну булочку.
— Да? — Джолетта раздумывала, не намазать ли рогалик абрикосовым джемом, потом все-таки решила воздержаться.
— Моя обожаемая сестра решила, что это большая удача. Она сияла, как рокер, заполучивший новый «Харлей-Дэвид-сон». Этот парень положил глаз на тебя, но она сумела его сманить.
— На меня? — Джолетта взглянула на него с удивлением.
— Она так сказала. И мне показалось, что этот американец, весь из себя, с лощеными манерами, больше подходит тебе. Говорят, важный человек, деловой, работящий. У себя в конторе он занимается рекламой. Стыдно, конечно, но на войне, в любви и в бизнесе все средства хороши.
Джолетта отложила булочку в сторону. Она вдруг потеряла интерес к еде и спросила чуть хриплым от волнения голосом:
— А как его зовут, этого парня?
— Дай-ка вспомню. — Тимоти сосредоточенно жевал. — Что-то, от чего издалека разит четырьмястами фамилиями наших самых благополучных граждан. Кажется, Адамсон.
— Ты уверен? — спросила она, уже понимая, что ошибки быть не может.
— Ага, — сказал Тимоти. — Тайрон Адамсон.
Джолетту вдруг замутило. Она с трудом сглотнула, по коже у нее побежали мурашки.
— С тобой все в порядке? — Тимоти, не отрываясь, смотрел на нее. — Только не говори мне, что ты не знаешь никакого Адамсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Однажды вечером после ужина, когда Джованни и Мария уже ушли домой, Вайолетт и Аллин сидели под виноградной лозой и смотрели на поднимающуюся из-за стены луну. Теплый воздух пахнул свежескошенным сеном, созревающим виноградом и немного дымом. Ветерок чуть шевелил виноградные листья. Их тени перемещались в тягучем бесконечном ритме. Нежно гладя ее руку, Аллин заговорил тихим задумчивым голосом:
— Я давно собирался тебе кое-что сказать, все времени не мог выбрать подходящего, но это неважно. Слушай меня внимательно. Если вдруг по каким-либо причинам ты останешься одна, carina, ты должна будешь обратиться к одному адвокату, имя которого я тебе сообщу. Он даст тебе необходимые средства…
Голос Вайолетт прозвучал резко от внезапно охватившего ее страха:
— Ты имеешь в виду деньги? Но я не хочу…
— Я понимаю, поверь мне, я все понимаю. Но, Вайолетт, прошу, выслушай меня. Я устроил это для своего собственного спокойствия. Позволь мне все объяснить и хорошенько запомни, что я тебе скажу, — ради меня.
— Ты думаешь… — начала она и запнулась, не смея договорить до конца. Пальцы ее сильнее сжали его руку.
— Не знаю. Я просто уверен — это то, что я должен сделать, чтобы защитить тебя и нашего будущего ребенка. Позволь мне, прошу тебя.
В его голосе слышались такая боль и мольба, что она просто не могла отказать ему.
— Вот и хорошо, — сказал он с облегчением. — Теперь слушай.
Вайолетт сделала так, как он просил. Когда он убедился в том, что она все запомнила, он замолчал. Наступила ночь, и лишь яркая луна неподвижно висела в небе. Опустившись на пол у ног Вайолетт, Аллин притянул ее к себе и положил голову ей на колени. Она перебирала пальцами его волосы, нежно гладила ладонью по лицу. Они пребывали в таком положении довольно долго, потом он шепнул:
— Пойдем со мной.
Аллин расстелил на плитах двора скатерть, снятую со стола, и уложил Вайолетт рядом с собой. Они лежали, едва касаясь друг друга, а луна и тень от листвы отражались в их глазах. Потом он осторожно повернул ее к себе и стал вынимать шпильки из ее волос. Он целовал ее глаза, веки, лоб, мочки ушей, кончик подбородка. Медленно и нежно он раздел ее и разделся сам, и так они лежали, обнаженные, и тени виноградных листьев скользили по их коже.
Прикосновения его были волшебны, он целовал мягкими, теплыми губами каждую складку ее тела, каждый укромный уголок. Как слепой нищий, на ощупь определяющий достоинство монеты, он ласкал ее с благоговейным восторгом. Она приникла к нему, тая от истомы. Желанием наполнилась каждая клеточка ее тела, и каким благословением было следовать ему, позволять вести за собой.
Он прижался к ней, и она впустила его в себя, медленно и осторожно. Они двигались в едином ритме, с трудом сдерживая дыхание, как будто пытаясь немного охладить бушующую в них бурю. Они старались противостоять ее натиску, смирить свои порывы, чтобы не причинить вреда ребенку во чреве. И они обрели свою награду, наслаждение разлилось по их жилам, переполнило их сердца.
Потом Аллин, нежно обнимая ее, шептал ей на ухо слова любви. Когда стало уже прохладно, он собрал их одежду, поднял на руки Вайолетт и отнес ее в спальню. Она вскоре заснула, а он лежал рядом, вдыхая любимый запах ее тела и прислушиваясь к биению собственного сердца. Он не спал.
Наутро Вайолетт проснулась одна. Она не стала тревожиться, решив, что Аллин пошел готовить ей кофе, как он иногда делал по утрам, или отправился на прогулку ловить первые лучи солнца, чтобы запечатлеть их на холсте. Она была уверена, что найдет его в саду или в столовой. Потом Вайолетт подумала, что он пошел на конюшню посмотреть на родившихся несколько дней назад котят. Затем решила, что он отправился во Флоренцию по какому-нибудь делу, которое задержало его дольше, чем он рассчитывал, или за подарком для нее. Она надеялась, что записка, которую он должен был ей оставить, куда-то затерялась — может быть, ее сдуло ветром и она упала.
Все утро Вайолетт прислушивалась к шагам и к шелесту листвы. Раз десять она спускалась из спальни в сад и три раза была на конюшне. Она спросила Марию, и голос ее, пока она не взяла себя в руки, дрожал от волнения. Она бы расспросила и Джованни, но садовник отправился к своему брату отнести ему овощи для рынка.
Джованни вернулся только днем. Вайолетт была в саду, когда он появился. Шел он медленно, и вид у него был обеспокоенный. В руках итальянец держал несколько цветков, но так мало и так странно подобранных, что это трудно было назвать букетом.
— Прошу прощения, мадонна, — сказал он низким голосом. — Я должен был передать вам это утром и так бы и сделал, но вы спали, и я не хотел вас будить. Этот букет довольно жалок, но мне было ведено принести только эти цветы, ничего больше.
Она осторожно взяла букет в руки и осмотрела его со всех сторон. Там были ярко-оранжевые маргаритки, обвитые веткой плюща, и нежно-голубые незабудки, почти незаметные в зеленых листьях одуванчика.
— Его прислал синьор Массари? — Голос ее был хриплым, говорила она с трудом.
— Да, мадонна.
Вайолетт прикрыла глаза, так тяжело и невыносимо ей было смотреть на букет.
— Спасибо, Джованни, — тихо сказала она. — Это все?
— Есть еще одно, мадонна.
— Да? — В ней проснулась надежда.
— Я должен охранять вас.
— Охранять? — Надежда угасла окончательно.
— Ценою жизни. Это честь, которой я не ожидал. И честь, и удовольствие.
Что она могла сказать этому мальчику, стоявшему сейчас перед ней, готовому ради нее на все? Разве могла она объяснить ему, что ей не нужен никто, кроме того, кто охранял ее раньше?
Она постаралась улыбнуться онемевшими губами.
— Благодарю тебя, Джованни.
— Всегда к вашим услугам, мадонна.
Всегда. Никогда. Вайолетт казалось, что из нее уходит жизнь. Когда молодой садовник повернулся, собираясь идти, она вдруг окликнула его:
— Джованни!
Он тотчас повернулся к ней.
— Мадонна, когда бы вы ни позвали меня, я всегда буду рядом.
Вайолетт поразила истовость его слов, но ей не хотелось сейчас думать об этом.
— Синьор… когда он оставил вам эти указания?
— Вчера вечером, когда стемнело.
— Понятно. Спасибо еще раз, — прошептала она.
Джованни пошел к дому. По пути он несколько раз обернулся, озабоченно глядя на нее. Вайолетт присела под виноградной лозой. Она положила цветы на колени, нежно провела по ним рукой, но слезы застилали ей глаза.
Незабудки — в знак истинной любви.
Плющ — в знак верности.
Маргаритки — в знак тоски и печали.
Одуванчики означали предсказание.
Это было послание, смысл которого был понятен только им двоим. Аллин уехал, решив, вероятно, что, оставив любимую, он тем самым обезопасит ее. Или по каким-либо иным причинам, которые она могла бы понять, но не могла принять. Так же как она поняла, но не приняла его послание.
Он любит ее.
Будет любить до самой смерти и никогда не полюбит никого другого.
Он тоскует от разлуки с ней.
Лишь одному богу известно, вернется ли он. А бог ей этого не скажет.
18
Джолетта отложила дневник Вайолетт, который она читала, и отправилась в ванную. Подойдя к зеркалу, она стала внимательно себя разглядывать. Из зеркала смотрели темно-карие глаза — как у Вайолетт и как у мамы с папой. У Мими глаза были серые. У Натали — серо-голубые, даже больше серые. У Тимоти — карие.
У Гилберта Фоссиера глаза были карие. У Аллина Массари — серые, это ни о чем, в сущности, не говорило. Ведь Мими вышла замуж за дальнего родственника Фоссиера, потомка младшего брата Гилберта, о котором Вайолетт упоминала в своем дневнике. По крайней мере, считалось, что Мими и ее муж, которого все называли Поп, приходились друг другу дальними родственниками.
Должно быть, Мими знала, что это не так. А может, и нет. У Вайолетт самой не было полной уверенности в вопросе, кто из мужчин является отцом ее ребенка.
Сейчас, через столько лет, Джолетте трудно было разобраться в мотивах поступков своих предков. Она только сейчас начала понимать, что у них имелась своя жизнь, секреты и что они старались скрыть свои прошлые ошибки. Для нее всегда существовали лишь их имена на генеалогическом древе и их почти легендарные образы.
Прежде она думала, что путешествие Вайолетт и Гилберта в Европу было просто большим турне, последним из развлечений, конец которым положила Гражданская война в Америке. Во всей этой истории не содержалось ничего необычного, никакого намека на скандал или на то, как это повлияло на их дальнейшую жизнь, известно было только, что оттуда Вайолетт привезла рецепт своих знаменитых духов. Джолетта знала лишь, что Гилберт и Вайолетт провели за границей два года и вернулись домой с маленькой дочерью.
Роун уже ушел. Он встал рано, принял душ, стараясь все делать бесшумно, думая, что она еще спит, и отправился куда-то часа два назад. Джолетта лежала с закрытыми глазами и не поворачивалась, пока он не вышел. Тогда она достала дневник, чтобы убедиться, что он на месте. Пролистывая его, она задержалась взглядом на записях, относившихся к началу беременности Вайолетт.
Интересно, что думал Роун по этому поводу. У самой Джолетты появились некоторые идеи, основанные на том, что ей удалось узнать об истории Вайолетт, но, к сожалению, в ее сведениях было слишком много неясного. Ей хотелось узнать, какие выводы сделал Роун.
Он наверняка не успел дочитать то немногое, что ему осталось. Она должна каждый раз класть фотокопию дневника в свою сумку и не забывать о ней. Должно быть, Роун достал дневник накануне — иначе как объяснить, что он оказался в его руках прошлой ночью? А она не заметила пропажи из-за расстройств вчерашнего дня.
Спрятав дневник, Джолетта вернулась в ванную и приняла душ. Потом просто зачесала волосы назад и чуть-чуть подкрасилась. Ей не хотелось поднимать скандал. Кроме того, в чистом воздухе Италии и удивительной естественности самих итальянцев было нечто такое, по сравнению с чем все остальное казалось надуманным.
Джолетта достала майку и джинсовую голубую юбку и положила их на кровать. Взгляд ее вдруг остановился на подушке, хранившей отпечаток головы Роуна. Она тут же отвернулась.
Прошлой ночью, оказавшись с ним в одной кровати, она боялась, что он будет вести себя как ни в чем не бывало, но ничего подобного не произошло. То ли он выказывал уважение к ее состоянию, то ли страсть его утихла после того, как он увидел ее с Цезарем, но он спал на своей половине кровати.
Одеваясь, Джолетта продолжала думать о Вайолетт и Аллине. Их отношения друг с другом были так неподдельны, так искренни. Что из этого было любовью, а что — просто физическим влечением?
Как им повезло, тем двоим, рассуждала она. Люди в их время не забивали себе голову подобными размышлениями. Все, что они чувствовали, они воспринимали как часть единого целого. Они не имели привычки постоянно анализировать свои отношения, не задавались вопросом, насколько они зависят от тех, кого любят, не боролись с этой зависимостью. Они относились к своим страстям с трогательной невинностью. В этом была чистота, не замутненная декадентскими откровениями Фрейда, а средства массовой информации не навязывали назойливо препарирование сексуального подтекста. И была некая святость, совершенно иное духовное пространство, утерянное днем сегодняшним, когда столько внимания уделяется сексуальному возбуждению и его удовлетворению в погоне за сиюминутным наслаждением.
Размышления Джолетты прервал стук в дверь. Решив, что это либо Роун, либо пришедшая убирать номер горничная, она тут же открыла.
— Привет! — улыбнулся стоявший на пороге молодой человек.
— Тимоти! — Она была так счастлива увидеть перед собой знакомое лицо, что сначала обняла его и только потом спросила:
— Откуда ты взялся?
— С Корсики. Приехал вчера вечером, — ответил он, с удовольствием принимая ее объятия. Потом отступил в сторону и откинул со лба выгоревшую добела челку. — Ты уже завтракала? Натали уверяла меня, что в гостинице я тебя не застану, но я поспорил с ней на двадцатку, что мне это удастся.
Они спустились вниз, где их ждал обычный европейский завтрак. Булочки, рогалики, масло и джем уже были на столах. Там же стояли кофейники и горячее молоко. Пока они наливали себе кофе, он успел рассказать ей, что ему надоело загорать, купаться и осматривать развалины, поэтому он решил отправиться сюда и узнать, как у них с Натали идет дело с духами.
— Итак, вам что-нибудь удалось? — спросил он, откусывая здоровенный кусок от булки.
Его прямота после недомолвок Натали казалась даже милой. Джолетта рассказала все как есть.
Он кивнул.
— Вот уж не думал. На мой взгляд, это дело гиблое. Я бы на твоем месте выбросил все из головы и просто наслаждался бы жизнью.
— Этим я и занималась, — ответила Джолетта.
— Да я не шучу. Зачем все усложнять? — заметил Тимоти. — Что такого особенного может быть в духах? Не понимаю, почему бы нам не собраться всем вместе, выбрать что-нибудь из запасов Мими и сказать этой Каморе, что вот это и есть старинный фамильный рецепт. То есть, я хочу сказать, кто это заметит?
— Лора Каморе, если она хороший парфюмер.
Он пожал плечами.
— Ну, не знаю. Всегда можно сослаться на то, что запах другой, поскольку какого-то компонента теперь не существует, или что-нибудь еще.
— Если я решу не закрывать магазин, мне это не поможет. В Новом Орлеане есть женщины, которые пользовались духами Вайолетт десятилетиями, и я тебя уверяю, они сразу заметят подмену.
— Но все равно что-то придется делать, если ничего не прояснится. Матушка рвет и мечет. Можно подумать, она станет нищенкой, если дело не выгорит.
— Могу себе представить, — сказала Джолетта, ухмыльнувшись.
— Я тоже. — Он вдруг помрачнел. — Она угрожает, что сократит мое содержание, и даже посылает меня на поиски такой мерзкой вещи, как работа. Она всегда такая, когда деньги на исходе.
Джолетта покачала головой.
— Неужели это так ужасно — стать рабочей силой, как все остальные?
— Не знаю, может, и нет, но я же ничего не умею. Проблема в том, что я так и не осилил колледжа. Матушка никак не могла решить, чем мне заняться, потом сказала, что лучше всего мне удается валяться на пляже.
— А это случайно не она посоветовала тебе прервать свои пляжные развлечения и помочь Натали последить за мной?
Тимоти густо покраснел.
— Ты же знаешь, как она это умеет. Или не знаешь? Так вот, напрямую она ничего не говорила, просто все время возвращалась к этой теме, пока я наконец не понял намека.
Джолетта отхлебнула кофе и сказала:
— Никогда не думала, что ее так волнуют деньги.
— Ты даже представить себе не можешь! Динары! Пиастры! Тугрики! Нам их вечно не хватает. Мы все любим много тратить. И так трудно держаться на уровне с людьми, у которых их куры не клюют. — Он рассмеялся. — Возможно, бедняжке Натали снова придется выходить замуж. Это ей не понравится. А может, понравится, все зависит от того, за кого. Сегодня утром ей удалось подцепить одного подходящего.
— Правда? Здесь, в Венеции?
Он кивнул и глотнул кофе.
— «Каморе Косметике», точнее говоря, сын владелицы. Натали завтракала с ним сегодня в отеле «Киприани», где она остановилась.
— Вот как? — сухо заметила Джолетта. Отель «Киприани» никак нельзя было причислить к разряду дешевых. Любопытно, что один из Каморсов сейчас в Венеции.
— Поэтому-то я и догадался, что ты будешь свободна. — Тимоти бросил на нее извиняющийся взгляд и взял еще одну булочку.
— Да? — Джолетта раздумывала, не намазать ли рогалик абрикосовым джемом, потом все-таки решила воздержаться.
— Моя обожаемая сестра решила, что это большая удача. Она сияла, как рокер, заполучивший новый «Харлей-Дэвид-сон». Этот парень положил глаз на тебя, но она сумела его сманить.
— На меня? — Джолетта взглянула на него с удивлением.
— Она так сказала. И мне показалось, что этот американец, весь из себя, с лощеными манерами, больше подходит тебе. Говорят, важный человек, деловой, работящий. У себя в конторе он занимается рекламой. Стыдно, конечно, но на войне, в любви и в бизнесе все средства хороши.
Джолетта отложила булочку в сторону. Она вдруг потеряла интерес к еде и спросила чуть хриплым от волнения голосом:
— А как его зовут, этого парня?
— Дай-ка вспомню. — Тимоти сосредоточенно жевал. — Что-то, от чего издалека разит четырьмястами фамилиями наших самых благополучных граждан. Кажется, Адамсон.
— Ты уверен? — спросила она, уже понимая, что ошибки быть не может.
— Ага, — сказал Тимоти. — Тайрон Адамсон.
Джолетту вдруг замутило. Она с трудом сглотнула, по коже у нее побежали мурашки.
— С тобой все в порядке? — Тимоти, не отрываясь, смотрел на нее. — Только не говори мне, что ты не знаешь никакого Адамсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43