Но в глубине души Рэнсом знал, что это не так. Это было не более чем оправданием того, что ему хотелось сделать еще тогда, когда он первый раз держал ее в объятиях в Сплендоре. Если бы он сейчас предложил ей защиту, раскрыв свое имя, это был единственно возможный честный поступок. Но это невозможно. Что же еще оставалось, кроме как разыгрывать отъявленного негодяя?
— Все, что я хочу, — сказала она приглушенно, как будто прятала лицо в изгибе руки, лежа на животе, — это чтобы меня оставили в покое.
Было странно, насколько обидной показалась эта простая фраза. Губы его сурово сжались, когда он потянулся к ней еще раз.
— Как нехорошо.
Летти услышала в его голосе насмешку, а также оттенок той уверенности, которая так легко ввела ее в заблуждение. Она рванулась, приподнялась на руки и колени, отползая от него, и стукнулась о что-то металлическое. Револьвер. Он отлетел на несколько дюймов, и она бросилась к нему. Подняв оружие, Летти взвела курок обоими большими пальцами.
Двойной металлический щелчок гулко отозвался в темноте сарая. Над головой дождь немного поутих, стал слабее, но шел по-прежнему беспрерывно. Дыхание Летти громко отдавалось в ее собственных ушах, ей стоило усилий сдерживать его.
— Что теперь? — спросил Шип.
Летти усмехнулась, когда у нее родился ответ.
— А теперь вы уйдете.
— Что?
— Забирайте одежду и убирайтесь.
В сложившейся ситуации была определенная комичность. На губах Рэнсома появилась усмешка, потом он заговорил:
— Вы отправите раненого человека под дождь?
— Я что-то сомневаюсь, что вы тяжело ранены.
— Вы суровая женщина, Летиция Мейсон.
— Не такая уж суровая, иначе вы были бы мертвы. Этого нельзя было отрицать.
— Вы достаточно суровы, чтобы вот так убить человека?
— А вы проверьте и увидите, — бросила она холодно.
Соблазн так поступить был почти непреодолим. Однако он уже не раз испытывал ее за день. Лучшее, что сейчас было сделать, — это оставить за ней ее маленькую победу. С восхищением в голосе он тихо произнес:
— В другой раз.
Она не верила ему. Даже когда услышала, что он собирает одежду. Все получилось слишком легко. Она ждала, что он заставит ее нажать на курок, и боялась этого. Когда-то она сказала, что сделает это без сожаления. Но это случилось до того, как она пролила кровь, его кровь. От мысли, что она может ранить его еще раз, у нее закружилась голова, хотя, казалось, рана на ноге никак не сказалась на нем. Тем не менее она не собиралась рисковать. С револьвером в руке, наведенным на его передвигающийся смутный силуэт, она отодвинулась к боковой стене сарая и удобно расположилась вдоль этой стены, насколько возможно дальше от него.
До нее донеслось шуршание ткани — он надел рубашку и брюки, топтание — он взял сапоги и обулся. Он нагнулся еще раз, возможно, чтобы найти свою куртку и непромокаемую накидку, затем послышались шаги по направлению к двери. Он остановился.
— Вы отсылаете меня вон, туда, где полно врагов, без защиты, без оружия?
Что-то в его голосе встревожило ее. Она отбросила эту тревогу.
— А что же мне делать? Отказаться от последней защиты?
— От меня вам защиты не требуется, клянусь вам. И пока я с вами, вам не нужно какой-либо другой защиты.
— Если то, что только что произошло, и есть ваша защита…
— Я и не говорил, что не собираюсь обнимать вас… или целовать ваши сладкие губки… или притрагиваться к двум великолепным вершинам вашей…
— Вон отсюда!
Он неприятно хохотнул. Дверь раскрылась и снова закрылась. Его не было.
Летти с облегчением вздохнула, плечи ее расслабились, она опустила револьвер. Она закрыла глаза и прислонила голову к стене. Слезы подступали к глазам и рвались наружу. Она тяжело вздохнула и смахнула их тыльной стороной ладони.
О Боже, какой она была дурой! Поделом ей за это беспечное путешествие в одиночку в дикую глушь. Она не могла представить, почему на это решилась, кроме как потому, что она совсем не верила в опасность. На Восточном побережье не много мест, где одинокая женщина не чувствует себя в безопасности. Единственным успокоением для ее гордости было то, что о случившемся никому не обязательно знать. Хоть у нее и есть право заявить об изнасиловании, она не собирается выносить свое унижение на публику.
Летти сама не была уверена, что же с ней случилось. Она ощущала, что навлекла позор на смерть брата, на свою семью и, прежде всего, на себя саму. Это не должно случиться снова. Она позаботится, чтобы этого не произошло, более того, она постарается, чтобы единственный свидетель этого падения, начавшегося у ручья и закончившегося здесь, в сарае, лишился жизни и не смог рассказать об этом. Шип был не только убийцей, но еще и подлым насильником над женщинами. Его преступления не должны сойти ему с рук.
Холодный сырой воздух овевал ее с боков, и она сильно дрожала. Слегка запинаясь, она двинулась к охапке кукурузных листьев и опустилась на колени, нащупывая одежду. Она натянула все на себя дрожащими пальцами, застегнулась до последней пуговицы. Одеяло валялось тут же, она плотно завернулась в него и села у бревенчатой стены. Глаза ее горели, она смотрела в темноту в ожидании утра.
Должно быть, Летти заснула, хотя казалось, она прикрыла глаза только на мгновение. Внезапный шум заставил ее насторожиться так, что каждый нерв натянулся, как струна. Она сжала револьвер и выбралась из одеяла. Поднявшись, двинулась к двери на плохо гнущихся ногах. Ночью дождь прекратился. Через щели в стенах и двери проникал серый предрассветный свет. Она наклонилась и прильнула к расщелине.
Прямо перед глазами напротив сарая стояла ее коляска. Шум, который она слышала, был стуком повозки, выводимой из-под навеса. На заросшей травой дорожке за повозкой послышалось какое-то движение. Показался силуэт всадника, удалявшегося в утренний туман.
Когда Шип оставил ее, он не ушел далеко. По крайней мере, так оказалось. Должно быть, он провел остаток ночи под навесом, с лошадьми. Он запряг для нее рыжую кобылу и вывел коляску перед тем, как уехать. Как благородно с его стороны, подумала она с едкой иронией. Как жаль, что он не был столь галантен раньше.
Уже забравшись в коляску, она обнаружила саранчу. Сухая, колючая, желтовато-коричневая, она лежала на коже сиденья, проткнутая насквозь отвратительным черным шипом. Летти смотрела не нее с таким отвращением и ужасом, как смотрят на змею, свернувшуюся для прыжка. Первым порывом было раздавить ее или уж, по меньшей мере, отбросить. Она протянула руку и робко подняла ее.
Саранча была легкой, как перышко, и хрупкой. Она цеплялась за ее пальцы крохотными коготками, каждый из них был цел и, казалось, ни за что не отпустит палец. Пронзивший саранчу шип был до блеска отполирован, твердый и черный, безукоризненный. Оба предмета были в своем роде совершенны. Они также превосходно напоминали о глупости, на которую она оказалась способной, и о последствиях этой глупости. Ей хорошенько надо это запомнить. Она достала из кармана платок, завернула в него знак человека, прозванного Шипом, и аккуратно положила на сиденье рядом с собой.
Когда Летти подъехала к реке, паромщик вышел из дома с чашкой кофе в одной руке и с булочкой в другой. Он был высоким и костлявым, черты его лица скрывали косматые усы и борода, растущая почти до глаз. Он перевозил ее через реку, не замолкая, задавал вопросы и говорил.
Он ненавидел себя, как бога подземного царства Гадеса, из-за того, что не смог перевезти ее вечером, особенно из-за начавшегося дождя и всего остального; временами ему казалось, что очень повезет, если ему и самому удастся еще раз переправиться через реку. Он бы пригласил ее позавтракать, но в доме больные, и он решил лучше не делать этого. В любом случае он рад, что она нашла сухое место, чтобы переночевать. Нет, он не видел никакого человека, который преследовал тех двоих, что его захватили. Должно быть, поехал другой дорогой. Он очень надеется, что она не так уж испугалась и не уедет из этих мест. Им очень нужны учителя.
Каким бы болтливым этот человек ни был, его расположение успокаивало. Казалось, не было ничего необычного в том, чтобы остаться здесь на ночь, и ее надо скорее пожалеть, чем осуждать. Было приятно сознавать, что никому не придет в голову вдруг наихудшим образом истолковать ее рискованное приключение, даже если это было вполне заслужено.
Наконец Накитош остался позади, и она подъехала к Сплендоре.
Тетушка Эм ворчала и бранилась, но, вглядевшись в бледное лицо Летти, отослала ее к ней в комнату, пообещав поднос с завтраком и ванну и распорядившись, чтобы Летти не беспокоили, пока она не отдохнет. Мама Тэсс взобралась по ступенькам и принесла из кухни завтрак на подносе, а Лайонел притащил в комнату длинную оцинкованную ванну, известную как средство от джулепа. Считалось, что купание в ней эффективно избавляет от мучений похмелья, вызванных джулепом, напитком из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой. Мальчик принес также ведра с горячей водой, чтобы заполнить ванну. У него нет сейчас других поручений, сказал он. Мастер Рэнни все еще спит. У него вчера начались его обычные головные боли, как раз после того, как она уехала, он закрылся в комнате.
Летти не собиралась спать, не сейчас, в разгар утра, когда солнце уже высоко. Не сейчас, когда она ощущала себя падшей женщиной с измученными телом и совестью. Но постель была мягкой, простыни наглаженными, а ветерок, влетающий через раскрытое окно и тихонько колеблющий кисейные занавески, свежим и приносящим запах магнолий. Усталость и грехи прошлой ночи казались очень далекими. Она вытянулась, почувствовала, как губы без причины сложились в улыбку, пока она рассматривала балдахин над своей головой. Глаза ее закрылись.
Когда Летти проснулась, день уже повернул к вечеру. В комнате было тихо, душно и очень тепло. За окнами солнце отбрасывало резкие косые тени на пол веранды. До нее донеслись приглушенные голоса. Через дымчатую кисею занавески она разглядела мужской силуэт у перил веранды. Сердце у нее вдруг забилось в груди, потом она узнала тихий, почти робкий голос Рэнни и более звонкие ответы Лайонела.
Какой же ленивой вдруг она почувствовала себя. Такой жалости к самой себе не могло быть прощения. Она не знала, почему она так легко поддалась этому. Летти же не изнеженная южная красавица голубых кровей, сразу же опускающая руки и уступающая малейшим своим слабостям. По правде говоря, если не считать некоторого тяжелого осадка, она чувствовала себя почти по-прежнему, будто испытания этой ночи никак не сказались на ней. Дело не поправить, если она будет прятаться, зализывать свои раны и жалеть себя саму. Она должна взять себя в руки и продолжить то, ради чего она сюда приехала.
Она знала, что снаружи в спальне ничего нельзя разглядеть из-за кисейных занавесей. Тем не менее она оделась в углу, хорошо спрятавшись от чьего-либо взгляда с веранды. Она расчесала волосы и уложила их толстым кольцом вокруг темени, чтобы было не жарко, затем умыла лицо и руки у умывальника. Вытирая лицо, она посмотрела в зеркало. Какой раскрасневшейся и разгоряченной она кажется и как тяжело дышать. Она повесила полотняное полотенце и, руководствуясь порывом, расстегнула манжеты и закатала рукава до локтя. Затем она расстегнула две верхние пуговки высокого воротника. Так лучше. Действительно, надо купить хотя бы пару платьев, более подходящих к этому климату.
Рэнни обернулся, когда Летти вышла на веранду. Легкая улыбка осветила его лицо, зажгла огонь в нежной голубизне глаз. Внезапно его взгляд застыл на белой ямочке на ее горле, не скрываемой открытым воротником. Он усмехнулся уголком рта и склонил голову.
— Добрый вечер, мисс Летти.
Летти разделила свою улыбку между молодым человеком и его компаньоном.
— Добрый вечер, Рэнни. Лайонел сказал мне, что вам было не очень хорошо. Надеюсь, вам лучше?
— Намного лучше. А… вам?
Вопрос прозвучал резко, как будто он смущался задать его или же ответ был очень для него важен, что, конечно, вряд ли было так. Она улыбнулась с демонстративной легкостью.
— Если вы имеете в виду, пришла ли я в себя после поездки, то да.
— Вам лучше было бы взять меня с собой. Улыбка сошла с ее лица, словно солнце спряталось за облако.
— Да, возможно.
Не стоило напоминать ей об этом, подумал Рэнсом. Не надо забывать, что ее улыбки предназначены Рэнни, мужчине с умом ребенка, которым она его считала, а не тому, кем он был на самом деле.
Чтобы отвлечь ее, он сказал:
— А я думал о том, что вы мне говорили.
— О чем?
— О том, чтобы учить меня. Вы не передумали?
— Конечно, нет. Я бы с радостью взялась за это, если вы хотите учиться.
— Если вы будете учить и Лайонела.
Лайонел, следивший за их разговором с некоторым интересом, широко раскрыл глаза:
— О, мастер Рэнни! Рэнни улыбнулся ему:
— Не меня благодари.
— Это несправедливо!
— Твоему отцу это понравится. Мальчик повесил голову:
— Да мне все равно.
— Нет, ему не все равно, — сказал Рэнни тихо. — Совсем не все равно.
Летти казалось, что она понимает их, хотя и не была в этом уверена. Отец Лайонела, слуга Рэнни до войны, очевидно, бросил мальчика, предоставив заботиться о нем своей матери, Маме Тэсс, а сам отправился наслаждаться свободой. К чести Рэнни, он пытался создать у мальчика хорошее мнение об его отце, заслуживал тот этого или нет.
— Я с радостью буду учить Лайонела, — сказала Летти. — Как здорово каждое утро вместе ездить в школу, не говоря уже о том, как приятно видеть в классе два дружеских лица.
Рэнни коротко взглянул на нее из-под ресниц, потом покачал головой:
— Нет.
— Но я думала, вы говорили…
— Мне бы лучше учиться здесь.
— О, но вы не будете там единственным взрослым, — сказала она серьезно. — Там будет несколько других мужчин и женщин, раньше они были рабами и провели свою жизнь в такой глуши, что никогда и не учились читать.
— Здесь, — повторил он. — С Лайонелом. И с другими людьми.
— Какими другими? — спросила она в растерянности.
— Из поселка. Моими людьми.
Он имел в виду обитателей Сплендоры, которые жили в поселке за домом.
— Они могли бы ходить в школу.
— Но они не будут. Им приходится трудиться, чтобы заработать на пропитание. А некоторые слишком испугаются.
Она подняла брови. Он говорит дело, ей необходимо это обсудить с чиновниками из Бюро по делам освобожденных невольников.
— Я понимаю. Конечно, я смогу учить вас по вечерам.
— Мы можем начать сейчас, втроем. Здесь?
Его улыбка была такой бесхитростной и полной ожидания, что ей не хватило духу отказать ему. В любом случае это отвлечет ее мысли от того, что хотелось поскорее забыть.
Летти привезла с собой несколько букварей и сборников текстов для чтения, так как ей говорили, что этих книг не хватает. У нее была небольшая грифельная доска и коробочка мелков. Она вынесла все это и разложила на столе на веранде. Она и Рэнни с Лайонелом провели веселые полчаса. Склонившись над столом так, что их головы почти касались, они выписывали буквы. Лайонел, очевидно, раньше немного учился — он умел не только писать буквы алфавита, но и составлять простые слова. Рэнни усердно трудился, от усердия высовывал кончик языка, но буквы его так комично заваливались на доске в разные стороны, что Лайонел приглушал смешки ладошкой. Чем старательнее выписывал буквы Рэнни, тем хуже получалось, пока буквы не стали совсем как пьяные.
Летти хмурилась, осуждающе качала головой, призывая Лайонела к состраданию. Она положила ладонь поверх сильного, загорелого кулака Рэнни, чтобы направлять его. Он позволил ей двигать своей рукой беспрепятственно, а сам повернул голову и посмотрел на нее. Он был так близко, что только дюймы разделяли их лица. Она попала в ловушку ровного света его глаз, но насторожилась, заметив в их глубинах проблеск веселья.
Она вдруг остановилась на вдохе, затем так толкнула его руку, что мел скрипнул по доске.
— Вы это делаете нарочно!
Лайонел взорвался смехом, слетел со своего качающегося стула и стал кататься по полу. Рэнни улыбнулся и покорно кивнул.
— Почему?
— Вы хотели учить меня.
— Вы могли бы сказать, что я понапрасну теряю время!
— Может быть, я что-нибудь забыл. Кроме того…
— Кроме того — что? — спросила она с глубоким подозрением, когда он сделал паузу.
— Вы так милы, когда вы так… так… Слова подобрал Лайонел:
— Так строги и придирчивы, как школьная учительница.
— А кто же я еще? — промолвила она, нахмурясь, не совсем уверенная, обиделась она или нет.
Рэнни склонил голову набок и наблюдал за ней, не отвечая.
— Очень милы.
Летти бросила на него свой самый суровый взгляд, хотя и не смогла побороть легкой улыбки в уголках рта.
— Я вижу, мне надо дать вам обоим контрольную, чтобы выяснить, что вы уже знаете.
— Завтра, — сказал Рэнни категорично. — А сейчас можете почитать нам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Все, что я хочу, — сказала она приглушенно, как будто прятала лицо в изгибе руки, лежа на животе, — это чтобы меня оставили в покое.
Было странно, насколько обидной показалась эта простая фраза. Губы его сурово сжались, когда он потянулся к ней еще раз.
— Как нехорошо.
Летти услышала в его голосе насмешку, а также оттенок той уверенности, которая так легко ввела ее в заблуждение. Она рванулась, приподнялась на руки и колени, отползая от него, и стукнулась о что-то металлическое. Револьвер. Он отлетел на несколько дюймов, и она бросилась к нему. Подняв оружие, Летти взвела курок обоими большими пальцами.
Двойной металлический щелчок гулко отозвался в темноте сарая. Над головой дождь немного поутих, стал слабее, но шел по-прежнему беспрерывно. Дыхание Летти громко отдавалось в ее собственных ушах, ей стоило усилий сдерживать его.
— Что теперь? — спросил Шип.
Летти усмехнулась, когда у нее родился ответ.
— А теперь вы уйдете.
— Что?
— Забирайте одежду и убирайтесь.
В сложившейся ситуации была определенная комичность. На губах Рэнсома появилась усмешка, потом он заговорил:
— Вы отправите раненого человека под дождь?
— Я что-то сомневаюсь, что вы тяжело ранены.
— Вы суровая женщина, Летиция Мейсон.
— Не такая уж суровая, иначе вы были бы мертвы. Этого нельзя было отрицать.
— Вы достаточно суровы, чтобы вот так убить человека?
— А вы проверьте и увидите, — бросила она холодно.
Соблазн так поступить был почти непреодолим. Однако он уже не раз испытывал ее за день. Лучшее, что сейчас было сделать, — это оставить за ней ее маленькую победу. С восхищением в голосе он тихо произнес:
— В другой раз.
Она не верила ему. Даже когда услышала, что он собирает одежду. Все получилось слишком легко. Она ждала, что он заставит ее нажать на курок, и боялась этого. Когда-то она сказала, что сделает это без сожаления. Но это случилось до того, как она пролила кровь, его кровь. От мысли, что она может ранить его еще раз, у нее закружилась голова, хотя, казалось, рана на ноге никак не сказалась на нем. Тем не менее она не собиралась рисковать. С револьвером в руке, наведенным на его передвигающийся смутный силуэт, она отодвинулась к боковой стене сарая и удобно расположилась вдоль этой стены, насколько возможно дальше от него.
До нее донеслось шуршание ткани — он надел рубашку и брюки, топтание — он взял сапоги и обулся. Он нагнулся еще раз, возможно, чтобы найти свою куртку и непромокаемую накидку, затем послышались шаги по направлению к двери. Он остановился.
— Вы отсылаете меня вон, туда, где полно врагов, без защиты, без оружия?
Что-то в его голосе встревожило ее. Она отбросила эту тревогу.
— А что же мне делать? Отказаться от последней защиты?
— От меня вам защиты не требуется, клянусь вам. И пока я с вами, вам не нужно какой-либо другой защиты.
— Если то, что только что произошло, и есть ваша защита…
— Я и не говорил, что не собираюсь обнимать вас… или целовать ваши сладкие губки… или притрагиваться к двум великолепным вершинам вашей…
— Вон отсюда!
Он неприятно хохотнул. Дверь раскрылась и снова закрылась. Его не было.
Летти с облегчением вздохнула, плечи ее расслабились, она опустила револьвер. Она закрыла глаза и прислонила голову к стене. Слезы подступали к глазам и рвались наружу. Она тяжело вздохнула и смахнула их тыльной стороной ладони.
О Боже, какой она была дурой! Поделом ей за это беспечное путешествие в одиночку в дикую глушь. Она не могла представить, почему на это решилась, кроме как потому, что она совсем не верила в опасность. На Восточном побережье не много мест, где одинокая женщина не чувствует себя в безопасности. Единственным успокоением для ее гордости было то, что о случившемся никому не обязательно знать. Хоть у нее и есть право заявить об изнасиловании, она не собирается выносить свое унижение на публику.
Летти сама не была уверена, что же с ней случилось. Она ощущала, что навлекла позор на смерть брата, на свою семью и, прежде всего, на себя саму. Это не должно случиться снова. Она позаботится, чтобы этого не произошло, более того, она постарается, чтобы единственный свидетель этого падения, начавшегося у ручья и закончившегося здесь, в сарае, лишился жизни и не смог рассказать об этом. Шип был не только убийцей, но еще и подлым насильником над женщинами. Его преступления не должны сойти ему с рук.
Холодный сырой воздух овевал ее с боков, и она сильно дрожала. Слегка запинаясь, она двинулась к охапке кукурузных листьев и опустилась на колени, нащупывая одежду. Она натянула все на себя дрожащими пальцами, застегнулась до последней пуговицы. Одеяло валялось тут же, она плотно завернулась в него и села у бревенчатой стены. Глаза ее горели, она смотрела в темноту в ожидании утра.
Должно быть, Летти заснула, хотя казалось, она прикрыла глаза только на мгновение. Внезапный шум заставил ее насторожиться так, что каждый нерв натянулся, как струна. Она сжала револьвер и выбралась из одеяла. Поднявшись, двинулась к двери на плохо гнущихся ногах. Ночью дождь прекратился. Через щели в стенах и двери проникал серый предрассветный свет. Она наклонилась и прильнула к расщелине.
Прямо перед глазами напротив сарая стояла ее коляска. Шум, который она слышала, был стуком повозки, выводимой из-под навеса. На заросшей травой дорожке за повозкой послышалось какое-то движение. Показался силуэт всадника, удалявшегося в утренний туман.
Когда Шип оставил ее, он не ушел далеко. По крайней мере, так оказалось. Должно быть, он провел остаток ночи под навесом, с лошадьми. Он запряг для нее рыжую кобылу и вывел коляску перед тем, как уехать. Как благородно с его стороны, подумала она с едкой иронией. Как жаль, что он не был столь галантен раньше.
Уже забравшись в коляску, она обнаружила саранчу. Сухая, колючая, желтовато-коричневая, она лежала на коже сиденья, проткнутая насквозь отвратительным черным шипом. Летти смотрела не нее с таким отвращением и ужасом, как смотрят на змею, свернувшуюся для прыжка. Первым порывом было раздавить ее или уж, по меньшей мере, отбросить. Она протянула руку и робко подняла ее.
Саранча была легкой, как перышко, и хрупкой. Она цеплялась за ее пальцы крохотными коготками, каждый из них был цел и, казалось, ни за что не отпустит палец. Пронзивший саранчу шип был до блеска отполирован, твердый и черный, безукоризненный. Оба предмета были в своем роде совершенны. Они также превосходно напоминали о глупости, на которую она оказалась способной, и о последствиях этой глупости. Ей хорошенько надо это запомнить. Она достала из кармана платок, завернула в него знак человека, прозванного Шипом, и аккуратно положила на сиденье рядом с собой.
Когда Летти подъехала к реке, паромщик вышел из дома с чашкой кофе в одной руке и с булочкой в другой. Он был высоким и костлявым, черты его лица скрывали косматые усы и борода, растущая почти до глаз. Он перевозил ее через реку, не замолкая, задавал вопросы и говорил.
Он ненавидел себя, как бога подземного царства Гадеса, из-за того, что не смог перевезти ее вечером, особенно из-за начавшегося дождя и всего остального; временами ему казалось, что очень повезет, если ему и самому удастся еще раз переправиться через реку. Он бы пригласил ее позавтракать, но в доме больные, и он решил лучше не делать этого. В любом случае он рад, что она нашла сухое место, чтобы переночевать. Нет, он не видел никакого человека, который преследовал тех двоих, что его захватили. Должно быть, поехал другой дорогой. Он очень надеется, что она не так уж испугалась и не уедет из этих мест. Им очень нужны учителя.
Каким бы болтливым этот человек ни был, его расположение успокаивало. Казалось, не было ничего необычного в том, чтобы остаться здесь на ночь, и ее надо скорее пожалеть, чем осуждать. Было приятно сознавать, что никому не придет в голову вдруг наихудшим образом истолковать ее рискованное приключение, даже если это было вполне заслужено.
Наконец Накитош остался позади, и она подъехала к Сплендоре.
Тетушка Эм ворчала и бранилась, но, вглядевшись в бледное лицо Летти, отослала ее к ней в комнату, пообещав поднос с завтраком и ванну и распорядившись, чтобы Летти не беспокоили, пока она не отдохнет. Мама Тэсс взобралась по ступенькам и принесла из кухни завтрак на подносе, а Лайонел притащил в комнату длинную оцинкованную ванну, известную как средство от джулепа. Считалось, что купание в ней эффективно избавляет от мучений похмелья, вызванных джулепом, напитком из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой. Мальчик принес также ведра с горячей водой, чтобы заполнить ванну. У него нет сейчас других поручений, сказал он. Мастер Рэнни все еще спит. У него вчера начались его обычные головные боли, как раз после того, как она уехала, он закрылся в комнате.
Летти не собиралась спать, не сейчас, в разгар утра, когда солнце уже высоко. Не сейчас, когда она ощущала себя падшей женщиной с измученными телом и совестью. Но постель была мягкой, простыни наглаженными, а ветерок, влетающий через раскрытое окно и тихонько колеблющий кисейные занавески, свежим и приносящим запах магнолий. Усталость и грехи прошлой ночи казались очень далекими. Она вытянулась, почувствовала, как губы без причины сложились в улыбку, пока она рассматривала балдахин над своей головой. Глаза ее закрылись.
Когда Летти проснулась, день уже повернул к вечеру. В комнате было тихо, душно и очень тепло. За окнами солнце отбрасывало резкие косые тени на пол веранды. До нее донеслись приглушенные голоса. Через дымчатую кисею занавески она разглядела мужской силуэт у перил веранды. Сердце у нее вдруг забилось в груди, потом она узнала тихий, почти робкий голос Рэнни и более звонкие ответы Лайонела.
Какой же ленивой вдруг она почувствовала себя. Такой жалости к самой себе не могло быть прощения. Она не знала, почему она так легко поддалась этому. Летти же не изнеженная южная красавица голубых кровей, сразу же опускающая руки и уступающая малейшим своим слабостям. По правде говоря, если не считать некоторого тяжелого осадка, она чувствовала себя почти по-прежнему, будто испытания этой ночи никак не сказались на ней. Дело не поправить, если она будет прятаться, зализывать свои раны и жалеть себя саму. Она должна взять себя в руки и продолжить то, ради чего она сюда приехала.
Она знала, что снаружи в спальне ничего нельзя разглядеть из-за кисейных занавесей. Тем не менее она оделась в углу, хорошо спрятавшись от чьего-либо взгляда с веранды. Она расчесала волосы и уложила их толстым кольцом вокруг темени, чтобы было не жарко, затем умыла лицо и руки у умывальника. Вытирая лицо, она посмотрела в зеркало. Какой раскрасневшейся и разгоряченной она кажется и как тяжело дышать. Она повесила полотняное полотенце и, руководствуясь порывом, расстегнула манжеты и закатала рукава до локтя. Затем она расстегнула две верхние пуговки высокого воротника. Так лучше. Действительно, надо купить хотя бы пару платьев, более подходящих к этому климату.
Рэнни обернулся, когда Летти вышла на веранду. Легкая улыбка осветила его лицо, зажгла огонь в нежной голубизне глаз. Внезапно его взгляд застыл на белой ямочке на ее горле, не скрываемой открытым воротником. Он усмехнулся уголком рта и склонил голову.
— Добрый вечер, мисс Летти.
Летти разделила свою улыбку между молодым человеком и его компаньоном.
— Добрый вечер, Рэнни. Лайонел сказал мне, что вам было не очень хорошо. Надеюсь, вам лучше?
— Намного лучше. А… вам?
Вопрос прозвучал резко, как будто он смущался задать его или же ответ был очень для него важен, что, конечно, вряд ли было так. Она улыбнулась с демонстративной легкостью.
— Если вы имеете в виду, пришла ли я в себя после поездки, то да.
— Вам лучше было бы взять меня с собой. Улыбка сошла с ее лица, словно солнце спряталось за облако.
— Да, возможно.
Не стоило напоминать ей об этом, подумал Рэнсом. Не надо забывать, что ее улыбки предназначены Рэнни, мужчине с умом ребенка, которым она его считала, а не тому, кем он был на самом деле.
Чтобы отвлечь ее, он сказал:
— А я думал о том, что вы мне говорили.
— О чем?
— О том, чтобы учить меня. Вы не передумали?
— Конечно, нет. Я бы с радостью взялась за это, если вы хотите учиться.
— Если вы будете учить и Лайонела.
Лайонел, следивший за их разговором с некоторым интересом, широко раскрыл глаза:
— О, мастер Рэнни! Рэнни улыбнулся ему:
— Не меня благодари.
— Это несправедливо!
— Твоему отцу это понравится. Мальчик повесил голову:
— Да мне все равно.
— Нет, ему не все равно, — сказал Рэнни тихо. — Совсем не все равно.
Летти казалось, что она понимает их, хотя и не была в этом уверена. Отец Лайонела, слуга Рэнни до войны, очевидно, бросил мальчика, предоставив заботиться о нем своей матери, Маме Тэсс, а сам отправился наслаждаться свободой. К чести Рэнни, он пытался создать у мальчика хорошее мнение об его отце, заслуживал тот этого или нет.
— Я с радостью буду учить Лайонела, — сказала Летти. — Как здорово каждое утро вместе ездить в школу, не говоря уже о том, как приятно видеть в классе два дружеских лица.
Рэнни коротко взглянул на нее из-под ресниц, потом покачал головой:
— Нет.
— Но я думала, вы говорили…
— Мне бы лучше учиться здесь.
— О, но вы не будете там единственным взрослым, — сказала она серьезно. — Там будет несколько других мужчин и женщин, раньше они были рабами и провели свою жизнь в такой глуши, что никогда и не учились читать.
— Здесь, — повторил он. — С Лайонелом. И с другими людьми.
— Какими другими? — спросила она в растерянности.
— Из поселка. Моими людьми.
Он имел в виду обитателей Сплендоры, которые жили в поселке за домом.
— Они могли бы ходить в школу.
— Но они не будут. Им приходится трудиться, чтобы заработать на пропитание. А некоторые слишком испугаются.
Она подняла брови. Он говорит дело, ей необходимо это обсудить с чиновниками из Бюро по делам освобожденных невольников.
— Я понимаю. Конечно, я смогу учить вас по вечерам.
— Мы можем начать сейчас, втроем. Здесь?
Его улыбка была такой бесхитростной и полной ожидания, что ей не хватило духу отказать ему. В любом случае это отвлечет ее мысли от того, что хотелось поскорее забыть.
Летти привезла с собой несколько букварей и сборников текстов для чтения, так как ей говорили, что этих книг не хватает. У нее была небольшая грифельная доска и коробочка мелков. Она вынесла все это и разложила на столе на веранде. Она и Рэнни с Лайонелом провели веселые полчаса. Склонившись над столом так, что их головы почти касались, они выписывали буквы. Лайонел, очевидно, раньше немного учился — он умел не только писать буквы алфавита, но и составлять простые слова. Рэнни усердно трудился, от усердия высовывал кончик языка, но буквы его так комично заваливались на доске в разные стороны, что Лайонел приглушал смешки ладошкой. Чем старательнее выписывал буквы Рэнни, тем хуже получалось, пока буквы не стали совсем как пьяные.
Летти хмурилась, осуждающе качала головой, призывая Лайонела к состраданию. Она положила ладонь поверх сильного, загорелого кулака Рэнни, чтобы направлять его. Он позволил ей двигать своей рукой беспрепятственно, а сам повернул голову и посмотрел на нее. Он был так близко, что только дюймы разделяли их лица. Она попала в ловушку ровного света его глаз, но насторожилась, заметив в их глубинах проблеск веселья.
Она вдруг остановилась на вдохе, затем так толкнула его руку, что мел скрипнул по доске.
— Вы это делаете нарочно!
Лайонел взорвался смехом, слетел со своего качающегося стула и стал кататься по полу. Рэнни улыбнулся и покорно кивнул.
— Почему?
— Вы хотели учить меня.
— Вы могли бы сказать, что я понапрасну теряю время!
— Может быть, я что-нибудь забыл. Кроме того…
— Кроме того — что? — спросила она с глубоким подозрением, когда он сделал паузу.
— Вы так милы, когда вы так… так… Слова подобрал Лайонел:
— Так строги и придирчивы, как школьная учительница.
— А кто же я еще? — промолвила она, нахмурясь, не совсем уверенная, обиделась она или нет.
Рэнни склонил голову набок и наблюдал за ней, не отвечая.
— Очень милы.
Летти бросила на него свой самый суровый взгляд, хотя и не смогла побороть легкой улыбки в уголках рта.
— Я вижу, мне надо дать вам обоим контрольную, чтобы выяснить, что вы уже знаете.
— Завтра, — сказал Рэнни категорично. — А сейчас можете почитать нам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40