Почему это было важно, Элеонора не понимала. Да и не хотела думать об этом.
— Я была права. Ты оказалась пленницей. И я думаю, раз так, ты, вероятно, самая великодушная женщина, — рассудила Мейзи.
— Нет, — покачала головой Элеонора.
— Нет? Значит, ты его не простила?
— Дело не в прощении.
— А тогда в чем? В отмщении? Да, я думаю, с него стоит спустить шкуру.
Элеонора улыбнулась.
— А ты сама мстить не стала бы?
— Это дело опасное. Обжечься самой можно запросто.
Улыбка Элеоноры угасла.
— Ну, а как твои актерские дела? Тебя-то взяли на сцену?
— Не совсем. Если помнишь, мне сделали предупреждение. На приеме у Уокера, где мы были обе, я убедилась, что это один из тех людей, которые никогда не отменяют своих приказов. Страна маленькая, а партия, стоящая у власти, имеет неограниченный контроль над людьми и не очень-то считается с законами. Я побоялась оказаться на гауптвахте, если в ближайшее время не найду скоренько для себя какой-то уголок. Я никогда не мечтала работать, скажем, с младенцами. Это для меня слишком низкая ступень на социальной лестнице. И в то же время я слишком ленива, чтобы организовать «кошачий дом». То есть свой собственный бордель, чтобы тебе было понятнее. Поэтому для меня единственный выход — найти какой-то респектабельный союз. Связь с актером показалась мне достаточно близкой к этому идеалу. Вот так я и оказалась в труппе Джона Барклая.
— Так ты ничего к нему не чувствуешь?
— А ты что-нибудь чувствуешь к полковнику?
Элеонора опустила ресницы и не ответила.
— Понимаешь ли, некоторые вопросы лучше не задавать, ибо отвечать на них слишком мучительно.
— Если ты думаешь, что я влюбилась в Гранта Фаррелла…
— Разве я это сказала? Ненависть к мужчинам больше щекочет нервы, чем любовь, если, несмотря ни на что, ты вынуждена быть с ними.
И она с легкостью переключилась на другую тему.
— Да, я не спросила о Жан-Поле. Как он? Я была просто ошарашена, когда узнала, что он на гауптвахте. Его, видимо, арестовали сразу после того, как он ушел от меня из отеля.
— Сегодня его освободят.
— А, как и тебя? Интересное совпадение. Обратит ли на это внимание генерал Уокер?
— Надеюсь.
Мейзи странно посмотрела на Элеонору, но ничего не сказала.
— А ты оставила своему брату записку, где тебя искать? Нет? Ну, ничего. Мы пошлем кого-нибудь из мальчиков в казарму с запиской. В труппе есть три мальчика, ну, я имею в виду молодых людей. Один из них почти помолвлен с одной из трех девиц. А всего с Джоном и со мной нас восемь человек.
Она рассказала о распределении обязанностей в труппе, о пьесе «Школа злословия», которую через две недели они собирались показать, о том, кто какую роль играет. Элеонора, думавшая о своем, была рада, что нет нужды отвечать. По мере того как она размышляла о Жан-Поле, о его бурном характере и способности Мейзи соединять все факты воедино, страх все глубже проникал в ее сердце. У Жан-Поля было время подумать, и нашлось, разумеется, немало людей, готовых рассказать ему, что случилось с его сестрой. А Жан-Поль тоже сумеет сопоставить факты.
Похолодевшими пальцами Элеонора поставила чашку на стол, так, что та стукнула о блюдце и немного остывший кофе выплеснулся.
— С тобой все в порядке? — спросила Мейзи. — В чем дело?
— Все нормально, — ответила Элеонора, выдавив из себя улыбку. — Все нормально.
День тянулся медленно, мрачный и пасмурный. Солнце светило как бы сквозь дымку. Вернулась труппа — шумная, веселая толпа, в которой все относились друг к другу с явной симпатией. Они легко восприняли появление Элеоноры в крестьянском наряде, уверенные, что и она принимает их с той же легкостью. Из троих мужчин один был уже немолод, с седой шевелюрой и привычно пересыпал свою речь цитатами из Шекспира. Другой был настоящий великан, не слишком умный, но явно добродушный. А последний — юный Адонис, был пленен младшей и самой свеженькой из актрис, прелестной блондинкой-инженю. Две другие женщины выглядели по-своему привлекательными, хотя их циничные улыбки выдавали опытность, приобретенную не только на подмостках. Познакомившись с ними, Элеонора на секунду вообразила, что и ее лицо выражает ту же горькую терпимость, но, поразмыслив, решила, что этого нет. Ее образ мышления был не таков.
Джон Барклай оказался полной неожиданностью. У него не было никаких характерных черт, что, как он объяснил, ценно для актера: рост средний, цвет волос описать трудно — немного шатен, немного рыжий, борода и усы аккуратно подстрижены. Этот человек оживал только в роли.
Наконец, скорее к середине дня, чем ко времени ленча, подоспела еда. Пока одни убирали посуду, двух самых юных членов группы, обрученную пару, послали с запиской к Жан-Полю. Повсюду валялись листки пьесы, незаконченные костюмы и куски декораций. Вскоре к ним прибавились разбросанные булавки, лоскуты тканей. Лампы, заправленные льняным маслом и скипидаром, дымились.
Элеонора сидела, старательно подшивая платье, которое наденет леди Тизл во втором акте. Работая, она с удовольствием наблюдала, как одна из актрис репетировала свою роль, завернувшись в простыню и набросив ее на обручи вместо кринолина. Перед возвращением молодой пары Элеонора почти закончила свою работу.
— Ах, мне кажется, вы попусту тратили время, бродя по обочинам, вздыхая и отыскивая лекарства, — приветствовал их фразой из пьесы поклонник Шекспира.
А Мейзи просто спросила:
— Где вы были?
— Мы пытались выяснить, из-за чего такой шум и волнение на площади. Мы думали, вам это тоже будет интересно, — сказал юный Адонис, сбросив кусок ткани с кушетки и освободив себе таким образом место.
— Волнение? Какое волнение? Мы ничего не слышали.
— Все началось возле Дома правительства. Кажется, Жан-Поль Виллар, джентльмен, к которому вы нас послали, сегодня утром отправился к адъютанту полковника Фаррелла и вручил ему перчатку.
— Он… Вызвал его на дуэль? — слабым голосом спросила Элеонора.
— В этом-то все и дело. Говорят, сначала полковник отказался, мол, высокий ранг и все такое. Но этот креол Луис произнес речь о семейной чести. И мне кажется, он убедил Фаррелла принять вызов, потому что тот согласился.
Мейзи схватила Элеонору за руку, когда та вскочила.
— Подожди минутку, дорогая!
— Я должна видеть Жан-Поля! Я должна его остановить! Его убьют!
Молодой человек покачал головой.
— Слишком поздно. Они уже встречались сегодня в пять часов. В саду за собором.
— Вы хотите сказать, что уже все состоялось?
— Ага.
— Да, состоялось, — тихо добавил герой-любовник.
— А Жан-Поль? — выдохнула Элеонора и замолчала. Пожатие Мейзи стало крепче, как бы в ожидании худшего.
— В добром здравии. Вот полковник… Ваш брат попал в него ниже ключицы, мисс Виллар. Мне кажется, он целился в сердце. Но когда Фаррелл сбил его с толку, его рука дрогнула.
— Сбил с толку? — спросил поклонник Шекспира с профессиональным интересом.
— Да, он выстрелил в воздух, вспугнув голубей.
— Почему? Почему он так поступил? — спросила Мейзи растерянно, задав вслух тот вопрос, который в смущении задавала себе Элеонора.
— Существуют две версии, насколько я понял. Одни утверждают, что он последовал примеру генерала Уокера. Это у него такая привычка, поскольку он противник дуэлей, но в то же время не хочет, чтобы его считали трусом. — Молодой человек бросил любопытный взгляд на Элеонору. — Другие говорят, что таким способом он дал понять, что действительно виноват.
— То есть, вы говорите, что он просто стоял, позволив моему брату стрелять в него? — прошептала Элеонора.
— Да, похоже на то.
Она покачала головой.
— Не могу поверить.
— Клянусь Богом.
— Но почему?
— А кто знает, что в голове у этих мужчин. — Мейзи решительно встала.
— Во всяком случае, это не имеет значения. Полковник больше не твоя забота.
— Да, — согласилась Элеонора. — Если… Если не будет дисциплинарных мер против Жан-Поля. Вы ничего про это не слышали?
Молодой человек посмотрел на стоявшую рядом девушку, та покачала головой.
— Нет, ничего, — сказала она.
— Джон, — обратилась Мейзи к актеру.
— Насколько я знаю, здесь, в Никарагуа, нет закона, запрещающего дуэли. То, что генерал Уокер их не одобряет, всего лишь практицизм. Он не хочет дуэлей. В Сан-Франциско состоялась его знаменитая дуэль с человеком по имени Хикс, другом районного судьи, которого Уокер пропесочил в «Геральд». Именно это мне пришло в голову, когда вы говорили. Уокер, как обычно, сбил с толку соперника выстрелом в воздух. Что надо было бы сделать тому — последовать примеру Уокера. Но Хикс опустил пистолет ниже и выстрелил ему в руку. Но в кость не попал. Уокер взбесился и, не обращая внимания на рану, потребовал еще одного выстрела. В глазах его горела жажда убийства, и он убил бы соперника, если бы не вмешались секунданты и не прекратили дуэль. — Взглянув на побледневшее лицо Элеоноры, он покачал головой. — Но вам это, видно, не интересно. Я не думаю, что будут последствия. Потому что, если примутся таскать в суд всех, кто участвует в дуэлях, им придется посадить на гауптвахту половину офицеров.
Несмотря на уговоры актеров успокоиться, Элеонора не могла этого сделать, пока не встретится с братом. И в тот вечер такая возможность ей представилась. Было поздно, почти десять вечера, когда он явился сам. Вышла легкая заминка, труппа после репетиции готовилась к обеду.
Увидев Жан-Поля, Элеонора почувствовала облегчение и обняла его прямо у порога. Он похудел, побледнел, но на щеках горели пунцовые пятна. Красная форма не шла ему, она скорее подчеркивала его молодость, нежели мужество. Он тоже обнял ее, но как-то холодно, и отвел взгляд от ее фигуры в необычной крестьянской одежде без корсета.
— Привет, Элеонора, — сказал он неловко и продолжал стоять, глядя мимо нее, пока она не потащила его в комнату.
Знакомство с труппой было неестественно шумным. Они не могли обвинять Жан-Поля в сдержанности его поведения. Конечно, он помнил Мейзи, но его приветствие было таким коротким и нелюбезным, что сестра покраснела от раздражения за него, а не от смущения.
— Мог бы я… Можем ли мы поговорить с тобой наедине? — спросил Жан-Поль.
— Это можно устроить, — ответила Элеонора, — если мои друзья извинят нас.
Когда она привела его в отгороженную ячейку, которую делила с молоденькой блондинкой-инженю, Жан-Поль резко повернулся к ней.
— Во что ты влипла на этот раз? Эти люди похожи на цыган.
— Говори потише, — попросила Элеонора гневным шепотом. — Это артисты, они по-доброму отнеслись ко мне и помогли.
— Артисты? Да это скорее идиоты, проститутки и сводники!
— Жан-Поль! — невольно воскликнула она.
— Не строй из себя скромницу, Элеонора. После того как ты провела последние десять дней, тебе нечего притворяться, будто тебе непривычно слышать такие слова.
— Но я никогда не слышала их от тебя!
— А я никогда не думал, что увижу свою сестру в ситуации, где такие слова могут быть употреблены! Ты была леди, Элеонора.
Элеонора побледнела, потрясенная.
— Но я и остаюсь ею!
— Не морочь мне голову. Ты стала любовницей полковника.
— Да, я была. И ты, должно быть, догадался о причине этого, если вызвал его на дуэль. Или ты, Жан-Поль, сделал это не ради моей чести, а ради собственной?
— Ради семейной чести, — отрезал он, и его темные глаза цвета корицы зажглись лихорадочным огнем.
— Извини, конечно, но я не верю, что даже такой либерал, как дядя Наркисо, одобрил бы месть за семейную честь, когда безжалостно стреляют в человека, выстрелившего в воздух.
— Я не стрелял… То есть… я был так удивлен, что выстрелил невольно… И вообще не успел полностью осознать, что произошло…
— Но мне кажется, прежде чем что-то предпринимать, ты должен был поговорить со мной.
— А зачем? Каждый бродяга в городе знает, что полковник подобрал тебя на улице и утащил к себе в дом, как самую обычную шлюху.
— Ну, у него были некоторые основания думать обо мне так, — сказала Элеонора, устало махнув рукой.
— Конечно, из-за той женщины, из-за Мейзи.
— Да, пожалуй, но она хотела мне только добра.
Он посмотрел на нее, потом в сторону, проведя рукой по волнистым волосам.
— Извини. Я не должен был так говорить с тобой. Это все потому, что я чувствую себя виноватым. И раз уж ты всем все прощаешь, может, ты и мне простишь, Элеонора, что я притащил тебя сюда, в эту забытую богом страну.
Она коснулась его руки.
— Не мучай себя, Жан-Поль. Мне самой не надо было ехать сюда. Но всякое бывает. И случается так, что никто ни в чем не виноват.
— Но ты же не можешь не понимать, что существуют причина и следствие?
— Да, но в то же время я, не хочу, чтобы они довлели надо мной.
— Не очень-то утешительная философия. Такая философия отрицает Бога в качестве поддержки.
— И оставляет Его для более важных вещей.
Уговорить Жан-Поля остаться на ужин не удалось. Он не мог чувствовать себя раскованно среди актеров и не собирался притворяться. Однако он не предложил Элеоноре уйти от них. Он прекрасно понимал, что нет в мире места более безопасного.
Что она могла делать — это ходить на рынок, вести хозяйство, шить. Работой Элеонора пыталась оплатить свое содержание. С дружелюбным гигантом или с Джоном Барклаем, носившим за ней корзинку и заменявшим эскорт, она ходила за продуктами, иногда готовила. Ей часто приходилось бывать на центральной площади, так как в театре негде было хранить продукты. По утрам и потом, в середине дня, она проходила мимо особняка полковника. Когда с ней был кто-то из мужчин, она отсылала их спросить у охранников, до сих пор стоявших у дверей, о его здоровье. Но никогда не называла его при них Грантом, словно старалась показать, что они не близкие знакомые, а те принимали правила игры.
Так постепенно, по кусочкам, сложив отрывочные сведения в единую картину, она могла представить себе, что происходит в особняке. Грант был вне опасности, но рана пока не заживала. Военный хирург, работавший у Уокера, доктор Джоунс, удалил пулю и оставил его на попечение ординарца-никарагуанца, толстого и высокого.
Этот мужчина до смерти боялся полковника и этим очень раздражал его. А сеньора Паредес выводила его из себя своим трепетом и раболепием перед указаниями хирурга. Грант не хотел днем оставаться в кровати, предпочитая сидеть в кресле у стола, где он занимался бы тем же, чем за рабочим столом в кабинете Дома правительства. Посетители с разными вопросами чередой проходили через его комнату. Он не жаловался, но к помощи левой руки прибегал при крайней необходимости. И, как сообщил ординарец охраннику, с каждым днем он действовал ею все реже.
Кое-что о состоянии здоровья Гранта Элеонора узнавала от Луиса. Когда она второй раз отправилась на площадь за продуктами для труппы, он вышел из Дома правительства.
— Крошка, как я соскучился по тебе! Каждое утро обещаю себе навестить тебя. Грант, конечно, не сообщил, куда ты ушла, но у меня появилась возможность выяснить. И теперь я знаю, под какой ты крышей. Сейчас я работаю вместо Гранта, а это значит, как сотня лошадей. Пока он болен, я
— правая рука Уокера и, скажу тебе, я просто поражен, насколько силен мой друг и физически, и духовно. Десять раз за одно сегодняшнее утро я сказал себе, что с этим человеком, с моим генералом, я сойду в могилу. Или перережу ему горло.
Вместе они дошли до собора, где Элеонора должна была пересечь улицу, и остановились там под белым жасминовым кустом, нависшим над стеной патио. Подобно снегу, лепестки жасмина устилали землю толстым слоем, словно желая скрыть грязь под ногами. Взглянув наверх, Луис сказал:
— Я беспокоюсь о Гранте. Этот доктор Джоунс совсем не плох, но за последние месяцы он видел так много ран, что, если рана не кровоточит и из нее не торчит кость, он считает, что все в порядке и любой фалангист может сам справиться с такой ерундой. Он забывает об опасности здешнего климата и не настаивает, чтобы больной соблюдал постельный режим. Он думает, что организм сам справится с раной.
Элеонора ничего не могла поделать, с чем Луис согласился, и они расстались. Опасения Луиса подтвердили, что она бессильна помочь Гранту, но выбросить из головы эту новость было невозможно. И когда на следующее утро Элеонора медленно проходила мимо, она долго с грустью смотрела на особняк полковника. В это ранее солнечное утро было тихо и сонно, но погода не способствовала успокоению. А вдруг Грант умирает? Потеряв своего верного помощника, генерал может убить Жан-Поля.
Уокер в Никарагуа был и судьей, и прокурором, и палачом. Он поступал так, как считал нужным.
Дверь, ведущая на галерею из спальни, в которой они жили с Грантом, была открыта. Когда Элеонора из-под ресниц посмотрела в глубь комнаты, ей показалось, что она заметила какое-то движение. Но густая тень от нависающей крыши мешала как следует разглядеть происходящее. Элеонора повернулась и направилась дальше, ей даже удалось изобразить улыбку, заговорив о чем-то с Джоном Барклаем, Шагавшим рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Я была права. Ты оказалась пленницей. И я думаю, раз так, ты, вероятно, самая великодушная женщина, — рассудила Мейзи.
— Нет, — покачала головой Элеонора.
— Нет? Значит, ты его не простила?
— Дело не в прощении.
— А тогда в чем? В отмщении? Да, я думаю, с него стоит спустить шкуру.
Элеонора улыбнулась.
— А ты сама мстить не стала бы?
— Это дело опасное. Обжечься самой можно запросто.
Улыбка Элеоноры угасла.
— Ну, а как твои актерские дела? Тебя-то взяли на сцену?
— Не совсем. Если помнишь, мне сделали предупреждение. На приеме у Уокера, где мы были обе, я убедилась, что это один из тех людей, которые никогда не отменяют своих приказов. Страна маленькая, а партия, стоящая у власти, имеет неограниченный контроль над людьми и не очень-то считается с законами. Я побоялась оказаться на гауптвахте, если в ближайшее время не найду скоренько для себя какой-то уголок. Я никогда не мечтала работать, скажем, с младенцами. Это для меня слишком низкая ступень на социальной лестнице. И в то же время я слишком ленива, чтобы организовать «кошачий дом». То есть свой собственный бордель, чтобы тебе было понятнее. Поэтому для меня единственный выход — найти какой-то респектабельный союз. Связь с актером показалась мне достаточно близкой к этому идеалу. Вот так я и оказалась в труппе Джона Барклая.
— Так ты ничего к нему не чувствуешь?
— А ты что-нибудь чувствуешь к полковнику?
Элеонора опустила ресницы и не ответила.
— Понимаешь ли, некоторые вопросы лучше не задавать, ибо отвечать на них слишком мучительно.
— Если ты думаешь, что я влюбилась в Гранта Фаррелла…
— Разве я это сказала? Ненависть к мужчинам больше щекочет нервы, чем любовь, если, несмотря ни на что, ты вынуждена быть с ними.
И она с легкостью переключилась на другую тему.
— Да, я не спросила о Жан-Поле. Как он? Я была просто ошарашена, когда узнала, что он на гауптвахте. Его, видимо, арестовали сразу после того, как он ушел от меня из отеля.
— Сегодня его освободят.
— А, как и тебя? Интересное совпадение. Обратит ли на это внимание генерал Уокер?
— Надеюсь.
Мейзи странно посмотрела на Элеонору, но ничего не сказала.
— А ты оставила своему брату записку, где тебя искать? Нет? Ну, ничего. Мы пошлем кого-нибудь из мальчиков в казарму с запиской. В труппе есть три мальчика, ну, я имею в виду молодых людей. Один из них почти помолвлен с одной из трех девиц. А всего с Джоном и со мной нас восемь человек.
Она рассказала о распределении обязанностей в труппе, о пьесе «Школа злословия», которую через две недели они собирались показать, о том, кто какую роль играет. Элеонора, думавшая о своем, была рада, что нет нужды отвечать. По мере того как она размышляла о Жан-Поле, о его бурном характере и способности Мейзи соединять все факты воедино, страх все глубже проникал в ее сердце. У Жан-Поля было время подумать, и нашлось, разумеется, немало людей, готовых рассказать ему, что случилось с его сестрой. А Жан-Поль тоже сумеет сопоставить факты.
Похолодевшими пальцами Элеонора поставила чашку на стол, так, что та стукнула о блюдце и немного остывший кофе выплеснулся.
— С тобой все в порядке? — спросила Мейзи. — В чем дело?
— Все нормально, — ответила Элеонора, выдавив из себя улыбку. — Все нормально.
День тянулся медленно, мрачный и пасмурный. Солнце светило как бы сквозь дымку. Вернулась труппа — шумная, веселая толпа, в которой все относились друг к другу с явной симпатией. Они легко восприняли появление Элеоноры в крестьянском наряде, уверенные, что и она принимает их с той же легкостью. Из троих мужчин один был уже немолод, с седой шевелюрой и привычно пересыпал свою речь цитатами из Шекспира. Другой был настоящий великан, не слишком умный, но явно добродушный. А последний — юный Адонис, был пленен младшей и самой свеженькой из актрис, прелестной блондинкой-инженю. Две другие женщины выглядели по-своему привлекательными, хотя их циничные улыбки выдавали опытность, приобретенную не только на подмостках. Познакомившись с ними, Элеонора на секунду вообразила, что и ее лицо выражает ту же горькую терпимость, но, поразмыслив, решила, что этого нет. Ее образ мышления был не таков.
Джон Барклай оказался полной неожиданностью. У него не было никаких характерных черт, что, как он объяснил, ценно для актера: рост средний, цвет волос описать трудно — немного шатен, немного рыжий, борода и усы аккуратно подстрижены. Этот человек оживал только в роли.
Наконец, скорее к середине дня, чем ко времени ленча, подоспела еда. Пока одни убирали посуду, двух самых юных членов группы, обрученную пару, послали с запиской к Жан-Полю. Повсюду валялись листки пьесы, незаконченные костюмы и куски декораций. Вскоре к ним прибавились разбросанные булавки, лоскуты тканей. Лампы, заправленные льняным маслом и скипидаром, дымились.
Элеонора сидела, старательно подшивая платье, которое наденет леди Тизл во втором акте. Работая, она с удовольствием наблюдала, как одна из актрис репетировала свою роль, завернувшись в простыню и набросив ее на обручи вместо кринолина. Перед возвращением молодой пары Элеонора почти закончила свою работу.
— Ах, мне кажется, вы попусту тратили время, бродя по обочинам, вздыхая и отыскивая лекарства, — приветствовал их фразой из пьесы поклонник Шекспира.
А Мейзи просто спросила:
— Где вы были?
— Мы пытались выяснить, из-за чего такой шум и волнение на площади. Мы думали, вам это тоже будет интересно, — сказал юный Адонис, сбросив кусок ткани с кушетки и освободив себе таким образом место.
— Волнение? Какое волнение? Мы ничего не слышали.
— Все началось возле Дома правительства. Кажется, Жан-Поль Виллар, джентльмен, к которому вы нас послали, сегодня утром отправился к адъютанту полковника Фаррелла и вручил ему перчатку.
— Он… Вызвал его на дуэль? — слабым голосом спросила Элеонора.
— В этом-то все и дело. Говорят, сначала полковник отказался, мол, высокий ранг и все такое. Но этот креол Луис произнес речь о семейной чести. И мне кажется, он убедил Фаррелла принять вызов, потому что тот согласился.
Мейзи схватила Элеонору за руку, когда та вскочила.
— Подожди минутку, дорогая!
— Я должна видеть Жан-Поля! Я должна его остановить! Его убьют!
Молодой человек покачал головой.
— Слишком поздно. Они уже встречались сегодня в пять часов. В саду за собором.
— Вы хотите сказать, что уже все состоялось?
— Ага.
— Да, состоялось, — тихо добавил герой-любовник.
— А Жан-Поль? — выдохнула Элеонора и замолчала. Пожатие Мейзи стало крепче, как бы в ожидании худшего.
— В добром здравии. Вот полковник… Ваш брат попал в него ниже ключицы, мисс Виллар. Мне кажется, он целился в сердце. Но когда Фаррелл сбил его с толку, его рука дрогнула.
— Сбил с толку? — спросил поклонник Шекспира с профессиональным интересом.
— Да, он выстрелил в воздух, вспугнув голубей.
— Почему? Почему он так поступил? — спросила Мейзи растерянно, задав вслух тот вопрос, который в смущении задавала себе Элеонора.
— Существуют две версии, насколько я понял. Одни утверждают, что он последовал примеру генерала Уокера. Это у него такая привычка, поскольку он противник дуэлей, но в то же время не хочет, чтобы его считали трусом. — Молодой человек бросил любопытный взгляд на Элеонору. — Другие говорят, что таким способом он дал понять, что действительно виноват.
— То есть, вы говорите, что он просто стоял, позволив моему брату стрелять в него? — прошептала Элеонора.
— Да, похоже на то.
Она покачала головой.
— Не могу поверить.
— Клянусь Богом.
— Но почему?
— А кто знает, что в голове у этих мужчин. — Мейзи решительно встала.
— Во всяком случае, это не имеет значения. Полковник больше не твоя забота.
— Да, — согласилась Элеонора. — Если… Если не будет дисциплинарных мер против Жан-Поля. Вы ничего про это не слышали?
Молодой человек посмотрел на стоявшую рядом девушку, та покачала головой.
— Нет, ничего, — сказала она.
— Джон, — обратилась Мейзи к актеру.
— Насколько я знаю, здесь, в Никарагуа, нет закона, запрещающего дуэли. То, что генерал Уокер их не одобряет, всего лишь практицизм. Он не хочет дуэлей. В Сан-Франциско состоялась его знаменитая дуэль с человеком по имени Хикс, другом районного судьи, которого Уокер пропесочил в «Геральд». Именно это мне пришло в голову, когда вы говорили. Уокер, как обычно, сбил с толку соперника выстрелом в воздух. Что надо было бы сделать тому — последовать примеру Уокера. Но Хикс опустил пистолет ниже и выстрелил ему в руку. Но в кость не попал. Уокер взбесился и, не обращая внимания на рану, потребовал еще одного выстрела. В глазах его горела жажда убийства, и он убил бы соперника, если бы не вмешались секунданты и не прекратили дуэль. — Взглянув на побледневшее лицо Элеоноры, он покачал головой. — Но вам это, видно, не интересно. Я не думаю, что будут последствия. Потому что, если примутся таскать в суд всех, кто участвует в дуэлях, им придется посадить на гауптвахту половину офицеров.
Несмотря на уговоры актеров успокоиться, Элеонора не могла этого сделать, пока не встретится с братом. И в тот вечер такая возможность ей представилась. Было поздно, почти десять вечера, когда он явился сам. Вышла легкая заминка, труппа после репетиции готовилась к обеду.
Увидев Жан-Поля, Элеонора почувствовала облегчение и обняла его прямо у порога. Он похудел, побледнел, но на щеках горели пунцовые пятна. Красная форма не шла ему, она скорее подчеркивала его молодость, нежели мужество. Он тоже обнял ее, но как-то холодно, и отвел взгляд от ее фигуры в необычной крестьянской одежде без корсета.
— Привет, Элеонора, — сказал он неловко и продолжал стоять, глядя мимо нее, пока она не потащила его в комнату.
Знакомство с труппой было неестественно шумным. Они не могли обвинять Жан-Поля в сдержанности его поведения. Конечно, он помнил Мейзи, но его приветствие было таким коротким и нелюбезным, что сестра покраснела от раздражения за него, а не от смущения.
— Мог бы я… Можем ли мы поговорить с тобой наедине? — спросил Жан-Поль.
— Это можно устроить, — ответила Элеонора, — если мои друзья извинят нас.
Когда она привела его в отгороженную ячейку, которую делила с молоденькой блондинкой-инженю, Жан-Поль резко повернулся к ней.
— Во что ты влипла на этот раз? Эти люди похожи на цыган.
— Говори потише, — попросила Элеонора гневным шепотом. — Это артисты, они по-доброму отнеслись ко мне и помогли.
— Артисты? Да это скорее идиоты, проститутки и сводники!
— Жан-Поль! — невольно воскликнула она.
— Не строй из себя скромницу, Элеонора. После того как ты провела последние десять дней, тебе нечего притворяться, будто тебе непривычно слышать такие слова.
— Но я никогда не слышала их от тебя!
— А я никогда не думал, что увижу свою сестру в ситуации, где такие слова могут быть употреблены! Ты была леди, Элеонора.
Элеонора побледнела, потрясенная.
— Но я и остаюсь ею!
— Не морочь мне голову. Ты стала любовницей полковника.
— Да, я была. И ты, должно быть, догадался о причине этого, если вызвал его на дуэль. Или ты, Жан-Поль, сделал это не ради моей чести, а ради собственной?
— Ради семейной чести, — отрезал он, и его темные глаза цвета корицы зажглись лихорадочным огнем.
— Извини, конечно, но я не верю, что даже такой либерал, как дядя Наркисо, одобрил бы месть за семейную честь, когда безжалостно стреляют в человека, выстрелившего в воздух.
— Я не стрелял… То есть… я был так удивлен, что выстрелил невольно… И вообще не успел полностью осознать, что произошло…
— Но мне кажется, прежде чем что-то предпринимать, ты должен был поговорить со мной.
— А зачем? Каждый бродяга в городе знает, что полковник подобрал тебя на улице и утащил к себе в дом, как самую обычную шлюху.
— Ну, у него были некоторые основания думать обо мне так, — сказала Элеонора, устало махнув рукой.
— Конечно, из-за той женщины, из-за Мейзи.
— Да, пожалуй, но она хотела мне только добра.
Он посмотрел на нее, потом в сторону, проведя рукой по волнистым волосам.
— Извини. Я не должен был так говорить с тобой. Это все потому, что я чувствую себя виноватым. И раз уж ты всем все прощаешь, может, ты и мне простишь, Элеонора, что я притащил тебя сюда, в эту забытую богом страну.
Она коснулась его руки.
— Не мучай себя, Жан-Поль. Мне самой не надо было ехать сюда. Но всякое бывает. И случается так, что никто ни в чем не виноват.
— Но ты же не можешь не понимать, что существуют причина и следствие?
— Да, но в то же время я, не хочу, чтобы они довлели надо мной.
— Не очень-то утешительная философия. Такая философия отрицает Бога в качестве поддержки.
— И оставляет Его для более важных вещей.
Уговорить Жан-Поля остаться на ужин не удалось. Он не мог чувствовать себя раскованно среди актеров и не собирался притворяться. Однако он не предложил Элеоноре уйти от них. Он прекрасно понимал, что нет в мире места более безопасного.
Что она могла делать — это ходить на рынок, вести хозяйство, шить. Работой Элеонора пыталась оплатить свое содержание. С дружелюбным гигантом или с Джоном Барклаем, носившим за ней корзинку и заменявшим эскорт, она ходила за продуктами, иногда готовила. Ей часто приходилось бывать на центральной площади, так как в театре негде было хранить продукты. По утрам и потом, в середине дня, она проходила мимо особняка полковника. Когда с ней был кто-то из мужчин, она отсылала их спросить у охранников, до сих пор стоявших у дверей, о его здоровье. Но никогда не называла его при них Грантом, словно старалась показать, что они не близкие знакомые, а те принимали правила игры.
Так постепенно, по кусочкам, сложив отрывочные сведения в единую картину, она могла представить себе, что происходит в особняке. Грант был вне опасности, но рана пока не заживала. Военный хирург, работавший у Уокера, доктор Джоунс, удалил пулю и оставил его на попечение ординарца-никарагуанца, толстого и высокого.
Этот мужчина до смерти боялся полковника и этим очень раздражал его. А сеньора Паредес выводила его из себя своим трепетом и раболепием перед указаниями хирурга. Грант не хотел днем оставаться в кровати, предпочитая сидеть в кресле у стола, где он занимался бы тем же, чем за рабочим столом в кабинете Дома правительства. Посетители с разными вопросами чередой проходили через его комнату. Он не жаловался, но к помощи левой руки прибегал при крайней необходимости. И, как сообщил ординарец охраннику, с каждым днем он действовал ею все реже.
Кое-что о состоянии здоровья Гранта Элеонора узнавала от Луиса. Когда она второй раз отправилась на площадь за продуктами для труппы, он вышел из Дома правительства.
— Крошка, как я соскучился по тебе! Каждое утро обещаю себе навестить тебя. Грант, конечно, не сообщил, куда ты ушла, но у меня появилась возможность выяснить. И теперь я знаю, под какой ты крышей. Сейчас я работаю вместо Гранта, а это значит, как сотня лошадей. Пока он болен, я
— правая рука Уокера и, скажу тебе, я просто поражен, насколько силен мой друг и физически, и духовно. Десять раз за одно сегодняшнее утро я сказал себе, что с этим человеком, с моим генералом, я сойду в могилу. Или перережу ему горло.
Вместе они дошли до собора, где Элеонора должна была пересечь улицу, и остановились там под белым жасминовым кустом, нависшим над стеной патио. Подобно снегу, лепестки жасмина устилали землю толстым слоем, словно желая скрыть грязь под ногами. Взглянув наверх, Луис сказал:
— Я беспокоюсь о Гранте. Этот доктор Джоунс совсем не плох, но за последние месяцы он видел так много ран, что, если рана не кровоточит и из нее не торчит кость, он считает, что все в порядке и любой фалангист может сам справиться с такой ерундой. Он забывает об опасности здешнего климата и не настаивает, чтобы больной соблюдал постельный режим. Он думает, что организм сам справится с раной.
Элеонора ничего не могла поделать, с чем Луис согласился, и они расстались. Опасения Луиса подтвердили, что она бессильна помочь Гранту, но выбросить из головы эту новость было невозможно. И когда на следующее утро Элеонора медленно проходила мимо, она долго с грустью смотрела на особняк полковника. В это ранее солнечное утро было тихо и сонно, но погода не способствовала успокоению. А вдруг Грант умирает? Потеряв своего верного помощника, генерал может убить Жан-Поля.
Уокер в Никарагуа был и судьей, и прокурором, и палачом. Он поступал так, как считал нужным.
Дверь, ведущая на галерею из спальни, в которой они жили с Грантом, была открыта. Когда Элеонора из-под ресниц посмотрела в глубь комнаты, ей показалось, что она заметила какое-то движение. Но густая тень от нависающей крыши мешала как следует разглядеть происходящее. Элеонора повернулась и направилась дальше, ей даже удалось изобразить улыбку, заговорив о чем-то с Джоном Барклаем, Шагавшим рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42