Дженива взяла лежавшую сверху ткань и развернула ее.
— Моя мать называла это цветами на снегу. Когда-то покрывало было великолепно, но теперь оно имеет жалкий вид.
Дженива нарочно употребила выражение Эстер, иногда раны для того, чтобы затянуться, должны открыться.
— У меня есть новое, то, что я вышиваю.
Она расстелила покрывало на маленьком квадратном столике. К счастью, ей удалось сделать последние стежки без пяльцев и скрыть нитки, порвавшиеся во время борьбы с Эшартом в то утро.
Эта борьба.
Этот поцелуй…
— О, теперь я вижу, что ты делала. — Талия сравнила оба покрывала, затем пощупала старое. — Совсем износилось, но это была прекрасная работа.
Джениве стало легче. Она осторожно сложила старое покрывало и отложила в сторону, затем вынула тряпочные узелочки и начала их развязывать.
— Это кусочки яслей. Сначала я должна установить их.
— Как забавно! — Талия принялась помогать Джениве складывать кусочки дерева.
— Когда была такая возможность, мы всегда устанавливали ясли на каминной полке.
— Так и поставь все туда! — Талия подвинула позолоченные часы в виде лиры на край каминной полки, и Дженива посередине нее расстелила покрывало. Ее работа не была такой же искусной, как прежняя, но золотые нити блестели в свете свечей, а цветы как будто только что распустились. Собранные ясли она поставила в центре.
Вернувшись с ячменным отваром, Реджина тут же попыталась усадить Талию обратно в кресло, но та, взяв отвар, отмахнулась от нее:
— Видишь, Реджина, мы устраиваем картину Рождества. Вертеп, как называет это Дженива.
Реджина кивнула и тут же успокоилась.
— Если я вам не нужна, миледи, можно, я пойду в детскую, посмотрю, как там наш ангелочек?
Пожилая леди отпустила ее, и Реджина ушла, а Талия вернулась к ящичку, явно желая получше все рассмотреть. Глядя на нее, Дженива вспоминала, что в детстве она сама испытывала такое же возбуждение, и улыбнулась, почувствовав что-то, напоминавшее прежнее волшебство.
— Сюда можно добавить несколько фигурок. Вы разверните, а я поставлю их на место.
Талия принялась за дело.
— О, да это бык! И как хорошо сделан! А вот овца с ягненком. Какие милые! — Талия с восторгом разворачивала одну фигурку за другой. — А что это за песня, дорогая? Рождественская?
Дженива и не замечала, что напевает песню, которую всегда пели ее родители, устанавливая вертеп. Она замялась, потому что у нее был не очень сильный голос, но затем снова запела:
«Звезда небо осветила, Лютни начали играть, И вошла в вертеп Мария, Кроткая Мария, мать, Радость людям возвещать…»
Она улыбнулась Талии.
— Песня повторяется и хорошо звучит в три голоса.
— Научи меня.
Дженива никогда не слышала, как поет Талия, но у старушки действительно оказался приятный, хотя и слабый голосок. Она быстро выучила слова, и их голоса переплетались они пели, расставляя фигурки животных. В прошлом году Дженива пела с отцом, но не хватало третьего голоса — голоса ее матери…
Талия перестала петь и взяла ее за руку.
— Милая моя бедняжка. Грустные воспоминания? Дженива не могла этого отрицать. Слезы стояли в ее глазах.
— Всего лишь два года назад на Рождество мы были вместе. Теперь все изменилось.
Она сумела сдержаться и не пожаловаться, что чувствует себя одинокой, ведь это могло бы обидеть Талию. Талия очень хорошая, но ей нужна семья. Единственной настоящей семьей Дженивы был отец, но он больше не принадлежал ей после того, как снова женился.
Талия похлопала ее по руке:
— Ну-ну, дорогая! Нам всем не хватает материнской любви, но скоро ты сама станешь матерью. Это возместит утрату, да и Эшарту это тоже нужно.
Сотворить ребенка с лордом Эшартом? Ужас! Но что-то мешало ей ужаснуться.
Талия открыла медальон, который всегда носила приколотым к платью.
— Я понимаю твою потерю, дорогая.
Дженива взглянула на миниатюру джентльмена в длинном завитом парике, который носили в давние времена, он всегда был обращен лицом к Талии, когда бы она ни открывала медальон.
— Мне очень жаль, Талия.
— Это было давно, дорогая, и Ричард с такой радостью пошел на войну. Он боготворил герцога Мальборо. Мальборо был прекрасным человеком, но Ричард тоже стал бы таким, если б остался жив. Двадцать шесть, — вздохнула она. — Жизнь только начиналась. Сейчас Эшарту столько же.
Дженива не знала возраста маркиза, но думала, что он немного старше. Очевидно, его внешность — цена, заплаченная за беспорядочную жизнь…
Талия еще раз посмотрела на портрет, затем закрыла медальон.
— Вероятно, вы оба полагаете, что уже достаточно взрослые и умеете избегать ошибок, но это не так. Перед вами целая жизнь. Пожалуйста, выбирайте правильную дорогу.
Дженива догадывалась, что имеет в виду Талия, и поэтому постаралась отвлечь ее внимание на другие фигурки. Что же, однако, собирается делать Талия, чтобы осуществить свой замысел? Дженива сказала себе, что ей нельзя попадаться в ловушку. Все, что требовалось, чтобы избежать ее, — это поощрять открытые споры и ссоры, и, судя по их стычке внизу, это было легко устроить.
Скоро вертеп приобрел тот вид, который обычно имел в ее семье тринадцатого декабря: полуразвалившийся хлев с домашними животными в пещере и вокруг нее. На дальнем конце каминной полки Иосиф и Мария на ослике направлялись в Вифлеем.
Правда, было кое-что смущавшее ее мачеху Эстер. В вертепе находились сразу две Марии: одна беременная, с большим животом, сидела на ослике, другая, с тоненькой фигурой, стояла на коленях перед яслями. Джениве всегда нравилось это волшебное превращение в канун Рождества, но Эстер, поджав губы, заявила, что такую явно «плодоносящую» Божью Мать нельзя показывать ее внукам.
На это отец Дженивы не сказал ни слова.
Но Талия сказала только:
— Как, должно быть, тяжело путешествовать в таком состоянии! И какое счастье, что я не святая, от них так много требуется…
Дженива усмехнулась.
— Остались еще неразвернутые фигурки. — Талия возилась с ящиком, и Дженива вспомнила, как трудно откладывать это удовольствие. Слава Богу, теперь в этом не было необходимости, на следующий день наступал канун Рождества.
— Если вы достанете остальные, — сказала она, — мы сможем расставить их на каминной полке — пусть подождут там.
Талия запустила руку в ящик и протянула Джениве пастухов, ангелов и еще несколько фигурок.
— Мои родители купили вертеп в Неаполе, как раз перед моим рождением. — Дженива рада была поговорить о том, что это все значило для нее. — Отец всегда шутил, что если бы я поторопилась немного, меня могли бы назвать Неаполией.
— Но ваше имя намного красивее, дорогая!
— Может быть, поэтому я и не торопилась. Так вот, когда я родилась, один из матросов вырезал ягненка для сцены Рождества, и это стало традицией, каждый год в канун Рождества отец добавлял какое-нибудь животное. — Дженива вовремя спохватилась и не сказала, что это был подарок на день рождения. Меньше всего она нуждалась во внимании, которое это совпадение могло привлечь к ней. — Со временем фигурки становились все более и более странными. Как моя мама смеялась над тигром! А вот этот, — Дженива показала на яркого китайского дракона, — был изготовлен перед тем, как она умерла. Говорят, китайский дракон приносит большое счастье…
Талия погладила ее по плечу:
— Твоя мать счастлива там, на небесах, дорогая, и она сейчас смотрит на тебя.
Дженива улыбнулась. Хотела бы она знать, что думает о ней Мэри Смит. Впрочем, к чему эти мысли — она знала, что ее мать была бы счастлива, если бы ее дорогой Уильям нашел новое утешение.
Когда все животные расположились вокруг пещеры, а пастухи, ангелы и блистательные цари уже стояли наготове в стороне, Талия взяла младенца Иисуса и собиралась положить его в ясли, но Дженива отобрала его и спрятала за стеной хлева вместе с фигуркой стройной матери Марии.
— Иисуса мы достанем только в канун Рождества, — сказала она, вспомнив, как мать говорила ей то же самое. Это уже стало частью ритуала, входившего в традицию.
Талия заглянула в ящик в надежде найти еще что-нибудь интересное и затем закрыла его.
— Что ж, дело сделано. — Она отступила назад и склонила голову набок. — Все выглядит прекрасно. Какая восхитительная традиция! А теперь, дорогая, поскольку тебе необходимо вернуться вниз, ты должна переодеться.
Дженива надеялась, что Талия об этом забудет.
— Я же сказала, Талия, что устала…
— Глупости. Наш мальчик, должно быть, скучает без тебя!
Дженива попробовала спорить, но быстро поняла, что Талия хотя и выглядит утомленной, все же не сможет заснуть в ее присутствии. Из-за того, что их поместили в одну комнату, возникнет немало проблем, но она по крайней мере может оставить Талию одну хотя бы на время.
Как будто специально для того, чтобы окончательно завершить дело, вернулась Реджина и приняла сторону Талии.
Нехотя Дженива позволила обеим женщинам разодеть ее, словно актрису для сцены. Реджина зашла в гардеробную и вернулась с голубым платьем. Дженива носила это платье уже три года, но миссис Римшоу, портниха леди Трейс, самым чудесным образом освежила его вышивкой и мелким жемчугом. Спереди юбка подбиралась, открывая новую нижнюю юбку из белого узорного шелка.
У Дженивы были еще четыре новые сорочки, все с гофрированными оборочками, которые выглядывали из-под платья на шее и локтях, — это стало дополнением к трем совершенно новым платьям, подаренным ей старыми дамами. Дженива не хотела их брать, но они настаивали, говоря, что должны отплатить ей за ее любезное согласие стать их компаньонкой во время этого визита.
— Отлично подойдут вышитые тюлевые оборки, — сказала Талия, выбирая сорочку. — Ничто нельзя признать слишком шикарным для семейного вечера, дорогая. Но волосы надо причесать по-другому, в более свободном стиле.
Дженива и не подозревала, что Реджина была настоящей умелой камеристкой, пока та не занялась ею. Ее волосы уложили по-новому, лицо чуть заметно подкрасили, и теперь она с удивлением смотрела на себя.
Реджина довольно улыбнулась:
— Оказывается, я еще не забыла, как сделать молодую леди красивой!
— Разумеется, нет. Спасибо тебе, Реджина. Горничная кивнула.
— Некоторые молодые леди накладывают слишком много грима. Большая ошибка! Это старым приходится делать подобное, чтобы выглядеть моложе!
— Двадцать два не так уж и мало, — сказала Дженива, вставая. — Хотя в эту минуту я чувствую себя действительно молодой. — Она прижала руку к груди, чтобы унять волнение. — Что я должна теперь делать?
— Не беспокойся, дорогая, хорошие хозяева заботятся о своих гостях, а я уверена, что дорогой Беовулф и Диана — прекрасные хозяева. Да и Эшарт непременно позаботится о тебе.
— О, Талия… — Дженива порядком устала притворяться.
— Ничего, ничего, дорогая, я не сомневаюсь, что это не будет ему в тягость, а ты не можешь сказать, что тебе не нравится разговаривать с ним! У тебя сверкали глаза, и щеки так мило порозовели…
Дженива не находила слов и решила хотя бы попытаться подготовить Талию к будущему:
— Меня действительно тревожит различие нашего положения в обществе. Я не подхожу на роль знатной леди, это ясно!
— Чепуха! Любовь с этим никогда не считается. Беовулф и Диана так любят друг друга, и я бы хотела того же для Эшарта.
— Леди Аррадейл богата и знатна.
— Что не имеет к любви никакого отношения, дорогая. Дженива прикрепила к талии веер.
— Вы никогда не называете Эшарта по имени. Талия сделала гримаску.
— Вдовствующая маркиза терпеть не может фамильярности, она даже пригрозила, что не позволит мне видеться с ним, если я буду называть его Чарлз. Мне это кажется не совсем правильным.
— Чарлз… — повторила Дженива.
— В семействе Трейсов принято называть детей только именами Стюартов. Среди нас нет никаких ганноверских Георгов или Фридрихов. Слава Богу, никому не пришло в голову перейти от слов к делу и поддержать якобитское восстание, в те времена нас всех трясло от страха, поверь мне! Стюарты всегда обладали убийственным шармом. Ходят слухи, что отцом Софии был Карл Второй. Она действительно похожа, да и в Эшарте что-то такое есть.
София — это ведь вдовствующая леди Эшарт, невестка Талии!
— Королевская кровь? — ахнула Дженива.
— Ничего, это не страшно. Не в законном браке. Теперь отправляйся и развлекайся, но веди себя разумно! Ты можешь выйти замуж, как только захочешь, так что нет необходимости проявлять нетерпение. Ты действительно уверена, что хочешь оглашения, дорогая?
Реджина накинула на плечи Дженивы шаль из мериносовой шерсти, и она, завернувшись в нее, выскользнула из комнаты, не дожидаясь, пока Талия заставит ее назвать день и час.
Глава 18
Когда Дженива, поеживаясь от холодного воздуха в коридоре, закрыла за собой дверь, она не увидела лакея, который мог бы проводить ее. Возможно, внизу не ожидали ее возвращения, или ей следовало позвонить и вызвать слугу, однако она даже обрадовалась его отсутствию, поскольку получила свободу, которая, по словам лорда Родгара, была превыше всего.
Пока ее не лишили этой свободы, она поспешно направилась в сторону, противоположную главной лестнице. Вряд ли вежливо бродить по дому, в котором тебя принимают как гостью, но Дженива не собиралась заходить в комнаты и только искала какого-то места, где бы ей никто не мешал думать.
Она повернула в другой коридор, слабое освещение которого указывало на то, что им редко пользовались, здесь горело всего несколько свечей, для безопасности огороженных стеклянными щитками, их света хватало лишь на то, чтобы проходящий по коридору не споткнулся.
Дженива чувствовала, что погружается в таинственную неизвестность, и наслаждалась уединением, а также возможностью поразмяться. Даже в Танбридж-Уэллз, связанная представлениями Эстер о приличиях, она не всегда могла ходить в лавочки, церковь и библиотеку, а за прошедшие несколько дней все ее прогулки ограничивались переходами из кареты в гостиницу.
Дженива заходила в коридоры, чем-то заинтересовавшие ее, и шла по ним быстрыми шагами, размахивая руками, пока не избавилась от мрачного настроения. Очевидно, у нее просто была потребность двигаться. Сердце стучало, лицо горело. Она остановилась и, раскинув руки, попыталась дотянуться до стен, остававшихся еще далеко, затем до тускло освещенного потолка, после чего пошла дальше, жалея лишь о том, что завтра нахлынет поток гостей и заполнит весь дом.
Впрочем, что за неблагодарность! Дженива с таким волнением ожидала светского вечера в этом великолепном доме, а теперь ей хотелось побыть одной. Она так стремилась вырваться из дома Эстер, а сейчас почти желала снова оказаться там, где все неприятности были ей хорошо знакомы.
Размышляя об этом, девушка пошла дальше. К тому времени, когда кончилось ее детство, она уже устала от полной лишений жизни на корабле. Даже самые лучшие корабли имели вонючие трюмы, где, если вам везло, томились несчастные животные, которые обеспечивали команду молоком и мясом во время плавания. Перевозка кавалерийских лошадей была еще ужаснее.
Во время длительного плавания пищи всегда не хватало, а иногда она оказывалась почти несъедобной. Ей каждый день приходилось вытряхивать жучков из галет и соскабливать плесень с сыра.
Жуки. Дженива со злостью подумала об Эшарте.
В тихую погоду море выглядело прекрасно, но в ветреную становилось адом. Тогда на корабле не оставалось сухого места, и те, в чьи обязанности не входила борьба со штормом, прятались по углам, страдая от накатывающих на корабль морских волн.
По сравнению с этим жизнь на берегу — совсем другое дело. С бездумным эгоизмом молодости Дженива иногда жалела, что долго нет сражений, ибо тогда их с матерью оставляли в ближайшем порту. Часто она мечтала о постоянном доме в Англии, пока судьба не предоставила ей его. Когда умерла мать, отец вышел в отставку, и они поселились в приятном домике вблизи Портсмута.
Была ли она счастлива? Вряд ли. Хотя как она могла быть такой несчастной, живя с отцом? Казалось, он нуждался в ее обществе, видя в ней замену своей Мэри, но он не любил гостей. Когда у Дженивы появилось несколько друзей, она практически не имела возможности проводить с ними время.
Затем в их жизнь вошла Эстер Пул — овдовевшая сестра сослуживца отца, и отец снова почувствовал радость жизни. Переезд в Танбридж-Уэллз не огорчил Джениву, поскольку у нее не было глубоких привязанностей в Портсмуте.
Теперь, спустя несколько месяцев, она воспользовалась случаем сбежать из дома, но мысль о возвращении пугала ее, и не только потому, что атмосфера нового дома казалась ей гнетущей, а потому, что она боялась наделать глупостей. Громкая ссора с Эстер разобьет сердце отца, которому ее тайные страдания и так уже нанесли незаслуженную рану.
После неприятной сцены с вертепом отец, помогая ей убрать его, пытался превратить все в шутку, а когда они закрыли ящик, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31