Индианка заговорила гораздо веселее, стали радоваться и другие женщины. Когда речь подошла к концу, в вигваме уже царила явно праздничная атмосфера, а окружавшие Аманду женщины потянулись к ней с приветственными возгласами. Ничего не понимая, девушка беспомощно оглянулась на Нинчич. Морщинистое, округлое лицо светилось искренней радостью и гордостью при взгляде на Аманду, и той больше не требовалось слов, чтобы понять всем сердцем: Нинчич объявила о том, что взяла пленницу в приемные дочери.
Наконец-то она свободна! Они не станут убивать ее, они подарили ей жизнь! С поющим от восторга сердцем Аманда вышла из вигвама. Она впервые ощущала себя настолько живой, так чутко радовалась всему: и теплым солнечным лучам, падавшим на лицо, и ласкавшему волосы свежему ветерку… Внезапно окружающий мир показался ей более прекрасным, чем прежде, и она с трудом удерживалась от того, чтобы не пуститься в пляс от простой радости бытия. Повернувшись, чтобы впервые прогуляться по деревне, она снова наткнулась на взгляд знакомых угольно-черных глаз. Девушка замерла в нерешительности, не зная, как ей теперь положено приветствовать молодого воина, и стала ждать, что сделает он,
На лице Чингу засияла широкая, искренняя улыбка, от которой у Аманды что-то дрогнуло в груди. Своим глубоким голосом индеец произнес:
— Добро пожаловать, дорогая сестра, Аманда! Добро пожаловать домой!
Неделей позже, сидя в вигваме своей новой семьи, Аманда припоминала первые дни свободной жизни в племени абнаки. После гибели сына Нинчич осталась без мужчины в доме, потому что ее муж был убит на войне много лет назад. И теперь она целиком зависела от милосердия и щедрости других охотников племени, делившихся с ней мясом. Дичь готовили вместе с зерном, бобами и кореньями, которые трудолюбивая женщина и ее маленькие дочки выращивали на поле и собирали в лесу. Но даже несмотря на эти трудности, Аманда ни разу не могла заметить, чтобы при распределении пищи делались какие-то различия между ней и родными детьми. Всю эту неделю она украдкой наблюдала за лицами своих новых родных, опасаясь какого-либо скрытого неприятия или раздражения, но так ничего и не заметила и поверила, что ее принимают за свою искренне, от всей души.
Аманда смотрела, как проворно двигается ее приемная мать в тесном вигваме, Нинчич была невысокой женщиной, располневшей с возрастом, и ее округлое, морщинистое лицо носило на себе отпечаток долгих лет тяжкого труда и недавно свалившегося на нее горя. Черные миндалевидные глаза казались особенно маленькими в сравнении с крупными носом и ртом. Длинные черные волосы, щедро посеребренные сединой, были стянуты в пучок на затылке, и во всем облике чувствовался опыт долгой, нелегкой жизни. Но вот женщина заметила взгляд Аманды и улыбнулась в ответ. Живой огонь, сверкнувший в глубине маленьких черных глаз, мигом изменил все лицо — оно осветилось чистым пламенем материнской любви. Сколько раз Аманда видела это превращение и все же не уставала удивляться! Ведь после того ужасного дня под стенами форта Уильям Генри она уже не надеялась снова испытать по отношению к себе это горячее чувство и вдруг по странной прихоти судьбы сумела найти его возле очага того самого племени, которое уничтожило ее настоящих родителей!
Аманде тут же захотелось посмотреть на своих младших «сестренок». Ведь она росла одна в семье и всегда мечтала иметь братика или сестричку, а вот теперь, совершенно неожиданно, потеряв всех родных, взамен получила сразу двух сестер!
Чолентит — это имя Чингу перевел как Маленькая Птичка, и оно совершенно совпадало с обликом младшей девочки. Ей было около одиннадцати лет, и хотя круглая мордашка носила признаки несомненного сходства с самой Нинчич, черты ее лица казались более пропорциональными и правильными. Это была милая, живая и веселая малышка.
Мамалнунчетто, то есть Пятнистая Лань, в свои тринадцать лет радовала глаз распускавшейся девичьей красотой. С первого же взгляда лицо названой сестры привлекло Аманду своеобразным обаянием. У матери были маленькие, глубоко посаженные глаза, а Мамалнунчетто природа наградила огромными бархатными глазами, почти скрытыми под пушистыми длинными ресницами. В целом черты ее лица были довольно мелкими, но столь изящными, что подходили скорее фарфоровой статуэтке, чем живой девочке. Стройное тело, еще только начинавшее приобретать округлые женские формы, поражало легкостью и грацией.
Обе девочки не скрывали своего восхищения и гордости, глядя на названую сестру, и старались как можно чаще гладить и просто трогать ее светлые волосы, особенно когда все вместе гуляли по деревне, — они словно предлагали окружающим отдать должное этой необычной красоте.
Вся семья с бесконечным терпением относилась к тому, что Аманда совершенно не разбирается в обычаях племени. Ее образование началось с первого же дня, когда Аманде вместе с сестрами поручили аккуратно рассыпать намолоченное зерно для сушки на солнце. Позднее ей показали, как небольшую часть зерна мелют в муку, еще часть запасают в самих вигвамах, подвешивая вдоль стен в больших туесах, а основную часть засыпают в самые большие туеса и закапывают в землю, чтобы пользоваться на протяжении долгой зимы вместе с овощами, орехами и ягодами.
В тусклом отблеске слабого огня в очаге Аманда в который уже раз внимательно разглядывала обстановку вигвама, ставшего теперь ее домом. Внутри стены были украшены яркими цветными ковриками, и на крючках висело множество корзин и туесов самых разных размеров и форм. Так индейцы хранили зерно, семена, вяленое мясо и рыбу — когда пищи было много и находилось, что запасать.
Как и ее сестры и мать, Аманда сидела на низкой скамье, застланной слоями таких же ковров и шкур, что свисали со стен вигвама. Скамьи служили двум целям: на них спали ночью или сидели днем. В самом центре вигвама, в маленьком углублении, обложенном камнями, был устроен очаг, дававший обитателям индейского жилья тепло, свет и возможность готовить пишу. Дым поднимался прямо вверх, скапливался под высокой конической крышей и постепенно уходил через специально устроенную для этого дыру прямо в небо.
Ее семья! Как быстро рассудок свыкся с этими словами и стал это воспринимать совершенно естественно! Всего несколько недель назад она готова была обрушить на этих вот самых людей всю силу своей ненависти и обзывала их дикарями, убийцами, которые отнимают жизни без жалости и без повода! А вот теперь она поняла, что индейцы точно так же способны испытывать горе и что в этой войне им тоже довелось пережить утраты своих близких. Все, что узнала на этой неделе, подталкивало девушку к единственно возможному решению: чем скорее она разорвет узы, терзавшие ей сердце и связывавшие с прошлой жизнью, тем лучше. Пока она не выбросит из головы свое прошлое, ей ни за что не справиться с настоящим. Она обнаружила, что даже в редко выдававшиеся минуты одиночества не имеет возможности позволить себе возвращаться мыслями к прежней жизни и образам тех, кто был ей дорог целую вечность назад. Даже малейший намек на воспоминания вызывал слишком острую душевную боль и смятение. Разве ей станет лучше, если она без конца будет терзаться догадками о том, что подумал Роберт, когда узнал, что его невесту похитили всего за день до свадьбы, или воспоминаниями о теплом взоре дружеских зеленых глаз и их с Адамом прощальном поцелуе? Душевные раны были слишком глубокими и свежими, и Аманда понимала, что не надо их бередить.
Разве будет польза от бесплодных сожалений о том, что закончилось и миновало без следа и никогда уже не вернется? Здравый смысл подсказывал Аманде прекратить эту бесконечную пытку и постараться принять жизнь такой, какая она есть, и смириться с тем, что уготовано ей судьбой.
И хотя отчасти она даже ненавидела себя за это смирение, ужасная первая неделя в «одиночной камере» преподала девушке суровый урок: теперь она знала, что больше всего на свете дорожит собственной жизнью и главное для нее — это выжить в любой обстановке.
Чингу заглядывал к ним каждый день, чтобы поделиться с семьей Нинчич частью своей добычи: это могла быть рыба, выловленная в реке, или белка, или дикая индейка. Он появлялся еще раз ближе к вечеру, когда жители деревни заканчивали дневные труды, и посвящал свое свободное время Аманде, терпеливо продолжая рассказ об образе жизни его племени. С его помощью Аманда быстро выучилась понимать многие фразы на языке абнаки и очень гордилась тем, что теперь вполне способна сама объясниться со своей семьей.
Однажды вечером они забрались на небольшой холм на самом краю деревни. Здесь было вкопано в землю множество высоких столбов. Покрытые затейливой резьбой и увешанные ярко раскрашенными изображениями птиц и животных, столбы тут же вызвали у Аманды массу вопросов.
— Что это за столбы, Чингу? Они какие-то особенные? Индеец с неизменным терпением отвечал ей как можно подробнее:
— У каждого абнаки есть свой дух-защитник, и от расположения этого духа зависит то, как сложится его жизнь. Эти духи принимают облик птиц или зверей, или того, кто их создал. Мы верим, что все живые существа — люди, звери и птицы — братья и все они находятся под покровительством Божественного Духа, Великого Манито. А здесь на столбах висят тотемы — то есть изображения наших добрых духов.
От удивления Аманда встряхнула головой так, что ее светлые волосы ярко блеснули в последних лучах заходящего солнца, заколыхавшись, словно расплавленное золото. Чингу, затаив дыхание, любовался ею, пока она грустно говорила:
— Чингу, я знаю, что стала теперь абнаки и должна принять вашу веру, но боюсь, что в душе я так и останусь другой. И никогда не сумею преодолеть пропасть между нашими религиями.
Чингу по-прежнему не отрывал глаз от нежного, слегка загоревшего лица, на фоне которого еще ярче казалось сияние огромных синих глаз. Он горячо возразил:
— Аманда, а ты сама можешь определить ту пропасть, о которой говоришь? Разве большинство твоих соплеменников не верят в собственных ангелов-хранителей, а ты сама не веришь в Единого Бога, что правит всеми людьми и животными?
— Да, мы верим во все это, Чингу.
— И мы тоже верим в то, что некогда земля подверглась бедствию в виде Всемирного потопа. Великий Манито послал четырех божественных зверей, и они ныряли по очереди, один за другим, пока не достали немного земли с самого дна, и из этой земли Великий Манито снова создал землю и всех, кто сейчас на ней живет. Разве миссионеры не рассказывают нам очень похожую историю из вашего Святого Писания?
— Да. — Лицо Аманды выражало искреннее изумление. — Это история про Всемирный потоп и Ноев ковчег.
А Чингу негромко добавил:
— Аманда, а не могло ли случиться так, что различия в наших историях возникли не оттого, что все происходило по-разному, а оттого, что за столько времени от бесконечных пересказов « них могли вкрасться ошибки?
Еще долго в тот вечер Аманда, сидя у себя в вигваме, с теплотой вспоминала искреннюю попытку Чингу помочь ей разобраться в своей вере и отыскать достаточно связей с верой белых ради того, чтобы ей было легче освоиться с религией абнаки. Она давно уже перестала относиться к молодому воину как к неблагодарному похитителю и видела в нем друга и наставника: повинуясь внезапному порыву, девушка вдруг легонько обняла его за плечи и прижалась лицом к груди.
— Спасибо тебе, Чингу. Ты так много сделал для того, чтобы я быстрее здесь освоилась!
В ответ он также обнял ее, привлекая к себе еще ближе, и промолвил:
— Нет, Аманда, между нами и нашей верой не так уж много отличий.
Все еще согретая этим несмелым объятием, Аманда с задумчивой улыбкой улеглась на постель и моментально заснула.
Время в индейской деревне летело необычайно быстро, и это было особенно заметно по тому, как менялся облик окружавшего ее леса. В конце сентября с каждым порывом ветра с деревьев облетало много ярко раскрашенных листьев, устилавших землю под поредевшими кронами ослепительным разноцветным ковром.
Аманда не теряла времени даром и старалась в совершенстве усвоить образ жизни принявшего ее племени. Чингу постепенно стал непременным гостем в их вигваме, и ей казалось вполне естественным, что после ужина молодой воин проводил время в их компании. Иногда они вместе отправлялись к большому костру, где старейшины племени рассказывали детям сказки и легенды, и Чингу явно был тронут, увидев, как живо задевали Аманду услышанные ею истории, — она реагировала на них с детской непосредственностью.
Аманда не переставала удивляться тому, с какой легкостью принял ее этот удивительный народ, и ей становилось стыдно за предубеждения и предрассудки, порождавшие у большинства белых презрение и недоверие к индейцам. Она не могла вообразить, что к индейцу, принятому белой семьей, все окружающие относились бы столь же дружелюбно, не делая никаких различий между ним и полноправными членами общества.
«Да, Чингу, — рассуждала в мыслях Аманда, — в одном ты все же ошибся. Между нашими народами есть одно серьезное различие, и оно говорит не в пользу белых людей».
Ей же самой почти не довелось почувствовать себя лишней в этой новой жизни. Один из таких редких случаев произошел во время прогулки по деревне, когда какая-то девушка что-то буркнула в ответ на вполне дружелюбное приветствие. Удивленная Аманда громко спросила у шагавшей рядом Мамалнунчетто:
— Послушай, почему все в деревне охотно разговаривают со мной, кроме девушек моего возраста? Мне даже кажется, что им доставляет удовольствие издеваться надо мной!
Мамалнунчетто тихонько захихикала, смущенно прикрывая рот ладошкой, — у абнаки не было принято шумно выражать свои чувства на людях. В ответ на настойчивый взгляд Аманды она шепнула, лукаво блестя глазами:
— Они ревнуют к тебе, Аманда. Все до одной девушки к тебе ревнуют.
— Ревнуют?! — Ее явно поразил столь необычный повод для неприязни. — Да с какой стати они могли бы ревновать ко мне, Мамалнунчетто?! — Судя по голосу, Аманда явно не поверила этой новости.
— Ах, Аманда, — голос Мамалнунчетто стал тихим, — разве ты не видишь, что Чингу нравится многим девушкам в нашей деревне? Разве тебе самой он не кажется красивым? Многие из наших девушек были бы счастливы сделать его своим мужем, но он не взглянул ни на одну из них. Ну а потом он вернулся вместе с тобой и постарался, чтобы тебя приняли в племя. И теперь не отходит от тебя ни на шаг. Вот девушки и боятся с тобой разговаривать — не хотят, чтобы ты увидела, как они ревнуют!
И Мамалнунчетто снова засмеялась, по-прежнему прикрывая рот ладошкой, — уж очень весело было ей вспоминать завистливые физиономии своих соплеменниц, смотревших на Аманду. Все еще возбужденно поблескивая живыми черными глазками, девочка еле слышно добавила:
— Аманда, они боятся, что Чингу возьмет тебя в жены!
— Ну что за чушь! — искренне возмутилась та. — Чингу мой хороший друг, и не больше! — Однако голос ее вдруг утратил былую уверенность — семена сомнения уже успели пустить свои ростки.
И в этот вечер, когда Чингу, как обычно, явился к ним в гости, Аманда впервые посмотрела на него совершенно иными глазами. Она обратила внимание на то, какой грации и легкости полны движения молодого индейца. Больше всего его бесшумные, скользящие шаги напоминали шаги огромного льва, и ей стал ясен смысл его имени — Большой Кот. Темные, пронзительные глаза быстро пробежались по лицам людей, сидевших возле огня, и при виде Аманды на точеном суровом лице расцвела теплая улыбка. Да, его бездонные, угольно-черные глаза, так зачаровавшие ее еще там, в форте Эдуард, по-прежнему могли с колдовской силой притягивать ее взгляд. Как всегда, Аманда утонула в этих темных глубинах и улыбнулась в ответ.
Чингу перебросился несколькими словами с каждым из членов семьи, но как только позволила вежливость, подошел к Аманде, ласково прикоснулся к ее руке и промолвил:
— Пойдем погуляем, Аманда.
Она молча направилась следом. Так они шагали, не произнося ни слова, пока не оказались в некотором отдалении от деревни, где могли не опасаться чьих-то нескромных глаз. Аманда, испытывая непривычное смущение в его присутствии, не смела поднять глаза. Она почувствовала, как ласковые пальцы Чингу гладят ее по щеке и осторожно заставляют посмотреть ему в лицо.
— Аманда, что с тобой сегодня? Почему ты так странно себя ведешь?
Нежные щеки залил очаровательный румянец — ведь она ни за что не решится повторить то, что услышала недавно от Мамалнунчетто. Наконец девушка набралась смелости заглянуть Чингу в лицо, и тут же к ней вернулось прежнее теплое и доверчивое отношение к этому человеку. Былая стеснительность развеялась без следа, а на лице заиграла улыбка, от чего на щеках появились соблазнительные ямочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Наконец-то она свободна! Они не станут убивать ее, они подарили ей жизнь! С поющим от восторга сердцем Аманда вышла из вигвама. Она впервые ощущала себя настолько живой, так чутко радовалась всему: и теплым солнечным лучам, падавшим на лицо, и ласкавшему волосы свежему ветерку… Внезапно окружающий мир показался ей более прекрасным, чем прежде, и она с трудом удерживалась от того, чтобы не пуститься в пляс от простой радости бытия. Повернувшись, чтобы впервые прогуляться по деревне, она снова наткнулась на взгляд знакомых угольно-черных глаз. Девушка замерла в нерешительности, не зная, как ей теперь положено приветствовать молодого воина, и стала ждать, что сделает он,
На лице Чингу засияла широкая, искренняя улыбка, от которой у Аманды что-то дрогнуло в груди. Своим глубоким голосом индеец произнес:
— Добро пожаловать, дорогая сестра, Аманда! Добро пожаловать домой!
Неделей позже, сидя в вигваме своей новой семьи, Аманда припоминала первые дни свободной жизни в племени абнаки. После гибели сына Нинчич осталась без мужчины в доме, потому что ее муж был убит на войне много лет назад. И теперь она целиком зависела от милосердия и щедрости других охотников племени, делившихся с ней мясом. Дичь готовили вместе с зерном, бобами и кореньями, которые трудолюбивая женщина и ее маленькие дочки выращивали на поле и собирали в лесу. Но даже несмотря на эти трудности, Аманда ни разу не могла заметить, чтобы при распределении пищи делались какие-то различия между ней и родными детьми. Всю эту неделю она украдкой наблюдала за лицами своих новых родных, опасаясь какого-либо скрытого неприятия или раздражения, но так ничего и не заметила и поверила, что ее принимают за свою искренне, от всей души.
Аманда смотрела, как проворно двигается ее приемная мать в тесном вигваме, Нинчич была невысокой женщиной, располневшей с возрастом, и ее округлое, морщинистое лицо носило на себе отпечаток долгих лет тяжкого труда и недавно свалившегося на нее горя. Черные миндалевидные глаза казались особенно маленькими в сравнении с крупными носом и ртом. Длинные черные волосы, щедро посеребренные сединой, были стянуты в пучок на затылке, и во всем облике чувствовался опыт долгой, нелегкой жизни. Но вот женщина заметила взгляд Аманды и улыбнулась в ответ. Живой огонь, сверкнувший в глубине маленьких черных глаз, мигом изменил все лицо — оно осветилось чистым пламенем материнской любви. Сколько раз Аманда видела это превращение и все же не уставала удивляться! Ведь после того ужасного дня под стенами форта Уильям Генри она уже не надеялась снова испытать по отношению к себе это горячее чувство и вдруг по странной прихоти судьбы сумела найти его возле очага того самого племени, которое уничтожило ее настоящих родителей!
Аманде тут же захотелось посмотреть на своих младших «сестренок». Ведь она росла одна в семье и всегда мечтала иметь братика или сестричку, а вот теперь, совершенно неожиданно, потеряв всех родных, взамен получила сразу двух сестер!
Чолентит — это имя Чингу перевел как Маленькая Птичка, и оно совершенно совпадало с обликом младшей девочки. Ей было около одиннадцати лет, и хотя круглая мордашка носила признаки несомненного сходства с самой Нинчич, черты ее лица казались более пропорциональными и правильными. Это была милая, живая и веселая малышка.
Мамалнунчетто, то есть Пятнистая Лань, в свои тринадцать лет радовала глаз распускавшейся девичьей красотой. С первого же взгляда лицо названой сестры привлекло Аманду своеобразным обаянием. У матери были маленькие, глубоко посаженные глаза, а Мамалнунчетто природа наградила огромными бархатными глазами, почти скрытыми под пушистыми длинными ресницами. В целом черты ее лица были довольно мелкими, но столь изящными, что подходили скорее фарфоровой статуэтке, чем живой девочке. Стройное тело, еще только начинавшее приобретать округлые женские формы, поражало легкостью и грацией.
Обе девочки не скрывали своего восхищения и гордости, глядя на названую сестру, и старались как можно чаще гладить и просто трогать ее светлые волосы, особенно когда все вместе гуляли по деревне, — они словно предлагали окружающим отдать должное этой необычной красоте.
Вся семья с бесконечным терпением относилась к тому, что Аманда совершенно не разбирается в обычаях племени. Ее образование началось с первого же дня, когда Аманде вместе с сестрами поручили аккуратно рассыпать намолоченное зерно для сушки на солнце. Позднее ей показали, как небольшую часть зерна мелют в муку, еще часть запасают в самих вигвамах, подвешивая вдоль стен в больших туесах, а основную часть засыпают в самые большие туеса и закапывают в землю, чтобы пользоваться на протяжении долгой зимы вместе с овощами, орехами и ягодами.
В тусклом отблеске слабого огня в очаге Аманда в который уже раз внимательно разглядывала обстановку вигвама, ставшего теперь ее домом. Внутри стены были украшены яркими цветными ковриками, и на крючках висело множество корзин и туесов самых разных размеров и форм. Так индейцы хранили зерно, семена, вяленое мясо и рыбу — когда пищи было много и находилось, что запасать.
Как и ее сестры и мать, Аманда сидела на низкой скамье, застланной слоями таких же ковров и шкур, что свисали со стен вигвама. Скамьи служили двум целям: на них спали ночью или сидели днем. В самом центре вигвама, в маленьком углублении, обложенном камнями, был устроен очаг, дававший обитателям индейского жилья тепло, свет и возможность готовить пишу. Дым поднимался прямо вверх, скапливался под высокой конической крышей и постепенно уходил через специально устроенную для этого дыру прямо в небо.
Ее семья! Как быстро рассудок свыкся с этими словами и стал это воспринимать совершенно естественно! Всего несколько недель назад она готова была обрушить на этих вот самых людей всю силу своей ненависти и обзывала их дикарями, убийцами, которые отнимают жизни без жалости и без повода! А вот теперь она поняла, что индейцы точно так же способны испытывать горе и что в этой войне им тоже довелось пережить утраты своих близких. Все, что узнала на этой неделе, подталкивало девушку к единственно возможному решению: чем скорее она разорвет узы, терзавшие ей сердце и связывавшие с прошлой жизнью, тем лучше. Пока она не выбросит из головы свое прошлое, ей ни за что не справиться с настоящим. Она обнаружила, что даже в редко выдававшиеся минуты одиночества не имеет возможности позволить себе возвращаться мыслями к прежней жизни и образам тех, кто был ей дорог целую вечность назад. Даже малейший намек на воспоминания вызывал слишком острую душевную боль и смятение. Разве ей станет лучше, если она без конца будет терзаться догадками о том, что подумал Роберт, когда узнал, что его невесту похитили всего за день до свадьбы, или воспоминаниями о теплом взоре дружеских зеленых глаз и их с Адамом прощальном поцелуе? Душевные раны были слишком глубокими и свежими, и Аманда понимала, что не надо их бередить.
Разве будет польза от бесплодных сожалений о том, что закончилось и миновало без следа и никогда уже не вернется? Здравый смысл подсказывал Аманде прекратить эту бесконечную пытку и постараться принять жизнь такой, какая она есть, и смириться с тем, что уготовано ей судьбой.
И хотя отчасти она даже ненавидела себя за это смирение, ужасная первая неделя в «одиночной камере» преподала девушке суровый урок: теперь она знала, что больше всего на свете дорожит собственной жизнью и главное для нее — это выжить в любой обстановке.
Чингу заглядывал к ним каждый день, чтобы поделиться с семьей Нинчич частью своей добычи: это могла быть рыба, выловленная в реке, или белка, или дикая индейка. Он появлялся еще раз ближе к вечеру, когда жители деревни заканчивали дневные труды, и посвящал свое свободное время Аманде, терпеливо продолжая рассказ об образе жизни его племени. С его помощью Аманда быстро выучилась понимать многие фразы на языке абнаки и очень гордилась тем, что теперь вполне способна сама объясниться со своей семьей.
Однажды вечером они забрались на небольшой холм на самом краю деревни. Здесь было вкопано в землю множество высоких столбов. Покрытые затейливой резьбой и увешанные ярко раскрашенными изображениями птиц и животных, столбы тут же вызвали у Аманды массу вопросов.
— Что это за столбы, Чингу? Они какие-то особенные? Индеец с неизменным терпением отвечал ей как можно подробнее:
— У каждого абнаки есть свой дух-защитник, и от расположения этого духа зависит то, как сложится его жизнь. Эти духи принимают облик птиц или зверей, или того, кто их создал. Мы верим, что все живые существа — люди, звери и птицы — братья и все они находятся под покровительством Божественного Духа, Великого Манито. А здесь на столбах висят тотемы — то есть изображения наших добрых духов.
От удивления Аманда встряхнула головой так, что ее светлые волосы ярко блеснули в последних лучах заходящего солнца, заколыхавшись, словно расплавленное золото. Чингу, затаив дыхание, любовался ею, пока она грустно говорила:
— Чингу, я знаю, что стала теперь абнаки и должна принять вашу веру, но боюсь, что в душе я так и останусь другой. И никогда не сумею преодолеть пропасть между нашими религиями.
Чингу по-прежнему не отрывал глаз от нежного, слегка загоревшего лица, на фоне которого еще ярче казалось сияние огромных синих глаз. Он горячо возразил:
— Аманда, а ты сама можешь определить ту пропасть, о которой говоришь? Разве большинство твоих соплеменников не верят в собственных ангелов-хранителей, а ты сама не веришь в Единого Бога, что правит всеми людьми и животными?
— Да, мы верим во все это, Чингу.
— И мы тоже верим в то, что некогда земля подверглась бедствию в виде Всемирного потопа. Великий Манито послал четырех божественных зверей, и они ныряли по очереди, один за другим, пока не достали немного земли с самого дна, и из этой земли Великий Манито снова создал землю и всех, кто сейчас на ней живет. Разве миссионеры не рассказывают нам очень похожую историю из вашего Святого Писания?
— Да. — Лицо Аманды выражало искреннее изумление. — Это история про Всемирный потоп и Ноев ковчег.
А Чингу негромко добавил:
— Аманда, а не могло ли случиться так, что различия в наших историях возникли не оттого, что все происходило по-разному, а оттого, что за столько времени от бесконечных пересказов « них могли вкрасться ошибки?
Еще долго в тот вечер Аманда, сидя у себя в вигваме, с теплотой вспоминала искреннюю попытку Чингу помочь ей разобраться в своей вере и отыскать достаточно связей с верой белых ради того, чтобы ей было легче освоиться с религией абнаки. Она давно уже перестала относиться к молодому воину как к неблагодарному похитителю и видела в нем друга и наставника: повинуясь внезапному порыву, девушка вдруг легонько обняла его за плечи и прижалась лицом к груди.
— Спасибо тебе, Чингу. Ты так много сделал для того, чтобы я быстрее здесь освоилась!
В ответ он также обнял ее, привлекая к себе еще ближе, и промолвил:
— Нет, Аманда, между нами и нашей верой не так уж много отличий.
Все еще согретая этим несмелым объятием, Аманда с задумчивой улыбкой улеглась на постель и моментально заснула.
Время в индейской деревне летело необычайно быстро, и это было особенно заметно по тому, как менялся облик окружавшего ее леса. В конце сентября с каждым порывом ветра с деревьев облетало много ярко раскрашенных листьев, устилавших землю под поредевшими кронами ослепительным разноцветным ковром.
Аманда не теряла времени даром и старалась в совершенстве усвоить образ жизни принявшего ее племени. Чингу постепенно стал непременным гостем в их вигваме, и ей казалось вполне естественным, что после ужина молодой воин проводил время в их компании. Иногда они вместе отправлялись к большому костру, где старейшины племени рассказывали детям сказки и легенды, и Чингу явно был тронут, увидев, как живо задевали Аманду услышанные ею истории, — она реагировала на них с детской непосредственностью.
Аманда не переставала удивляться тому, с какой легкостью принял ее этот удивительный народ, и ей становилось стыдно за предубеждения и предрассудки, порождавшие у большинства белых презрение и недоверие к индейцам. Она не могла вообразить, что к индейцу, принятому белой семьей, все окружающие относились бы столь же дружелюбно, не делая никаких различий между ним и полноправными членами общества.
«Да, Чингу, — рассуждала в мыслях Аманда, — в одном ты все же ошибся. Между нашими народами есть одно серьезное различие, и оно говорит не в пользу белых людей».
Ей же самой почти не довелось почувствовать себя лишней в этой новой жизни. Один из таких редких случаев произошел во время прогулки по деревне, когда какая-то девушка что-то буркнула в ответ на вполне дружелюбное приветствие. Удивленная Аманда громко спросила у шагавшей рядом Мамалнунчетто:
— Послушай, почему все в деревне охотно разговаривают со мной, кроме девушек моего возраста? Мне даже кажется, что им доставляет удовольствие издеваться надо мной!
Мамалнунчетто тихонько захихикала, смущенно прикрывая рот ладошкой, — у абнаки не было принято шумно выражать свои чувства на людях. В ответ на настойчивый взгляд Аманды она шепнула, лукаво блестя глазами:
— Они ревнуют к тебе, Аманда. Все до одной девушки к тебе ревнуют.
— Ревнуют?! — Ее явно поразил столь необычный повод для неприязни. — Да с какой стати они могли бы ревновать ко мне, Мамалнунчетто?! — Судя по голосу, Аманда явно не поверила этой новости.
— Ах, Аманда, — голос Мамалнунчетто стал тихим, — разве ты не видишь, что Чингу нравится многим девушкам в нашей деревне? Разве тебе самой он не кажется красивым? Многие из наших девушек были бы счастливы сделать его своим мужем, но он не взглянул ни на одну из них. Ну а потом он вернулся вместе с тобой и постарался, чтобы тебя приняли в племя. И теперь не отходит от тебя ни на шаг. Вот девушки и боятся с тобой разговаривать — не хотят, чтобы ты увидела, как они ревнуют!
И Мамалнунчетто снова засмеялась, по-прежнему прикрывая рот ладошкой, — уж очень весело было ей вспоминать завистливые физиономии своих соплеменниц, смотревших на Аманду. Все еще возбужденно поблескивая живыми черными глазками, девочка еле слышно добавила:
— Аманда, они боятся, что Чингу возьмет тебя в жены!
— Ну что за чушь! — искренне возмутилась та. — Чингу мой хороший друг, и не больше! — Однако голос ее вдруг утратил былую уверенность — семена сомнения уже успели пустить свои ростки.
И в этот вечер, когда Чингу, как обычно, явился к ним в гости, Аманда впервые посмотрела на него совершенно иными глазами. Она обратила внимание на то, какой грации и легкости полны движения молодого индейца. Больше всего его бесшумные, скользящие шаги напоминали шаги огромного льва, и ей стал ясен смысл его имени — Большой Кот. Темные, пронзительные глаза быстро пробежались по лицам людей, сидевших возле огня, и при виде Аманды на точеном суровом лице расцвела теплая улыбка. Да, его бездонные, угольно-черные глаза, так зачаровавшие ее еще там, в форте Эдуард, по-прежнему могли с колдовской силой притягивать ее взгляд. Как всегда, Аманда утонула в этих темных глубинах и улыбнулась в ответ.
Чингу перебросился несколькими словами с каждым из членов семьи, но как только позволила вежливость, подошел к Аманде, ласково прикоснулся к ее руке и промолвил:
— Пойдем погуляем, Аманда.
Она молча направилась следом. Так они шагали, не произнося ни слова, пока не оказались в некотором отдалении от деревни, где могли не опасаться чьих-то нескромных глаз. Аманда, испытывая непривычное смущение в его присутствии, не смела поднять глаза. Она почувствовала, как ласковые пальцы Чингу гладят ее по щеке и осторожно заставляют посмотреть ему в лицо.
— Аманда, что с тобой сегодня? Почему ты так странно себя ведешь?
Нежные щеки залил очаровательный румянец — ведь она ни за что не решится повторить то, что услышала недавно от Мамалнунчетто. Наконец девушка набралась смелости заглянуть Чингу в лицо, и тут же к ней вернулось прежнее теплое и доверчивое отношение к этому человеку. Былая стеснительность развеялась без следа, а на лице заиграла улыбка, от чего на щеках появились соблазнительные ямочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38