А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Все это может иметь очень серьезные последствия. Это может оказаться опасным, ибо Гитлер умеет ценить своих друзей.Некоторое время он продолжал выступать в подобном тоне, но чем дольше он говорил, тем больше успокаивался. Вскоре Маугери и он вновь говорили о войне и об отзвуках его падения в Англии и Германии.Муссолини поинтересовался, насколько резок был Черчилль, высказав уверенность в том, что в целом в Англии отношение к его личности, конечно, отрицательное.Маугери не ответил прямо на поставленный вопрос, отделавшись общими словами о «бесцветных германских комментариях» и «тенденциозной английской пропаганде», которая советовала итальянцам выгнать немцев из страны, если, конечно, они хотят почетного мира. После этого он предложил Муссолини подняться на палубу, поскольку скоро надо будет высаживаться на берег. Полито вернулся на «Персефону» из рекогносцировки по острову, где он отдал распоряжение подготовить дом в деревне Санта-Мария для принятия «высокопоставленного лица».Муссолини подошел к поручням, глубоко надвинув шляпу на глаза — как он привык всегда носить. Он окинул взглядом остров и спросил, какой дом его. Ему показали стоящий в отдалении, серый, унылый трехэтажный дом с зелеными ставнями. Он находился на берегу небольшого залива, зажатый между двумя скалами. Перед ним на берегу лежало несколько парусных лодок. Когда кто-то начал было описывать ему дом, он с раздражением произнес: «Я понимаю. Это тот маленький домик с зелеными ставнями, перед которым лодки».Ему не сказали, что этот дом был также тюрьмой Рас Имеру, патриота Абиссинии.Муссолини был явно подавлен, и перед тем, как спуститься в лодку, он удостоверился, что его лицо хорошо прикрыто шляпой. «Я не хочу ехать, — воскликнул он с внезапным отчаянием и злобой в голосе, отвернувшись и схватившись за поручень. — Я не хочу, чтобы все знали, что произошло». Но злость утихла столь же быстро, как и появилась, и он сдержанно попрощался с адмиралом Маугери. «Пожалуйста, проходите, я же сказал Вам», — сказал он так громко, что стоявший поблизости матрос подумал, что эти слова относятся к нему.Печально улыбнувшись, он отсалютовал на римский манер. В сопровождении группы карабинеров Муссолини занял место в катере. Катер отвалил от корабля, его моряки за всю дорогу не проронили ни слова.Было десять часов, когда Муссолини высадился на берег Понцы в Санта-Марии. Перед тем как отправиться к дому, он огляделся вокруг и постоял еще некоторое время лицом к морю.«Я устал, — внезапно сказал он, — и хочу прилечь отдохнуть».Спальня была чисто убрана, ее строгие больничные стены и дешевый рукомойник наводили на мысль о тюремной камере. Вся обстановка состояла из железной кровати, грязного деревянного стола из винной лавки, поверхность которого была немилосердно изрезана ножами, и кресла с расползающейся обивкой. При взгляде на эту пустую, лишенную всяких удобств комнату Муссолини вновь охватили внезапная злость и отчаяние, которые он уже пережил на «Персефоне». «С меня хватит», — сказал он, сжав кулаки, и повернулся к окну, затем сел в кресло и закрыл лицо руками.Старший сержант Марини из местных карабинеров, стоявший до того на пороге и наблюдавший всю сцену с замешательством, вошел в комнату, отдал римский салют и застыл по стойке смирно. Он хотел было что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Он выглядел таким взволнованным и растерянным, что настроение Муссолини постепенно начало меняться. Он встал и, взяв сержанта за плечи, с чувством сказал: «Мужайся! Я знаю, что ты сейчас чувствуешь».«Мы не знали, что Вы прибудете на Понцу, Ваше превосходительство. Мне сказали об этом всего лишь полчаса назад».«Не беспокойся».«Раньше я так хотел встретиться и поговорить с вами».«Ну, а теперь, когда Вы меня увидели, это уже не важно».Сержант вышел из комнаты за матрасом и простынями. Вернулся он с женой одного из своих подчиненных, которая принесла тарелку супа, яйца и груши. Муссолини в это время лежал на кровати, положив под голову вместо подушки пиджак. Он выглядел сильно уставшим. Однако поев, он почувствовал себя лучше и с прежним воодушевлением поговорил с несколькими рыбаками, пришедшими навестить его. Они принесли ему подарок — несколько омаров.Следующий день, 29 июля, был днем его рождения. Он сидел у окна, одетый в свой мешковатый синий костюм, когда к нему в комнату вошел сержант Марини, принесший с собой четыре груши.«Старший сержант, вы очень добры, — сказал он полушутливо. — Надеюсь, что это не скажется на снабжении населения фруктами?»«Нет, нет».«Отлично. Тогда я растяну их на два дня».Тем утром к нему пришло еще несколько рыбаков и карабинеров, чтобы поздравить с днем рождения, а днем офицер принес ему телеграмму. «Дуче.Моя жена и я шлем Вам наши самые лучшие и дружеские пожелания в этот день. Обстоятельства не позволяют приехать мне в Рим, как я планировал — чтобы вручить Вам бюст Фридриха Великого и передать свои поздравления. Однако чувства полной солидарности и братской дружбы, которые я выражаю сегодня, становятся от этого еще искреннее. Ваш труд на посту государственного деятеля останется в истории обоих наших народов, приговоренных судьбой идти одной общей дорогой. Я хотел бы сказать Вам, что всеми мыслями мы постоянно с Вами. Хочу поблагодарить Вас за то сердечное гостеприимство, которое Вы оказывали мне ранее, и еще раз заверяю в своей незыблемой верности. Ваш, Геринг. »
Это было единственное письмо, полученное им с материка.Гитлер, как говорил Макензен Альфиери, «пришел в ярость от поведения короля и Бадольо, и оказавшись не в состоянии выяснить, где находится Муссолини». Желая определить его местонахождение, он приказал своему послу в Риме добиться встречи с королем. Однако Бадольо заявил, что он, к сожалению, «не может согласиться на этот визит, исходя из интересов самого Его Превосходительства Муссолини». Тем не менее он был готов «переслать любые письма, которые могут иметься у его Превосходительства посла, и передать ответ». Тогда Гитлер решил послать Муссолини прекрасно переплетенное полное собрание сочинений Ницше.Однако Муссолини не получил этих книг и во время пребывания на Понце коротал время, переводя на немецкий «Odi Barbare» Кардуччи или читая «Жизнь Христа» Джузеппе Риччотти, которую он впоследствии отдал местному священнику, щедро снабдив ее комментариями на полях. Из них ясно видно, с каким наслаждением дуче отыскивал «удивительные аналогии» между судьбой Христа и своей собственной жизнью. Он начал писать примечания к книге еще до ареста, и из его заметок, сделанных в Понце разноцветными карандашами, становится ясным, что для него самыми важными стали теперь страницы, посвященные предательству и аресту Христа. Увидев его однажды за чтением этой книги, Марини упомянул о некоторых параллелях в истории предательства основателя христианства и основателя фашизма.«Вы не должны сравнивать Его со мной», — сказал Муссолини, который не мог, однако, скрыть своего удовольствия.Ему также приятно было осознавать, что Понца была домом и для других узников. «Уже со времен античности, — писал он впоследствии, — сюда ссылались известные люди — мать Нерона Агриппина, дочь Августа Юлия, а в завершение всего — святая Флавия Домицилла, а в 538 году н. э. папа св. Сильвестр Мученик». Однако подобное самосозерцание на таком историческом фоне было всего лишь слабым утешением в суровом единообразии проходивших дней.Каждое утро он просыпался в половине восьмого, выпивал стакан молока и съедал по яйцу на завтрак. На обед он съедал еще одно яйцо, несколько помидоров, кусок хлеба и немного фруктов. Перед тем как пойти спать, выпивал стакан молока. На покой он отправлялся рано, как только темнело. Часами он просиживал в одиночестве за чтением, либо что-то писал. Порой он смотрел из окна на гавань и залив, раздумывая, по его собственному признанию, о презренном заговоре, посредством которого от него избавились в надежде, что это приведет к капитуляции с передачей его во вражеские руки. Ему не разрешали читать газеты, к нему не допускали посетителей; поскольку ему вообще ничего не дозволялось, он попросил Рашель пойти на мессу, которую он заказал местному священнику в память о смерти Бруно. Единственными его «компаньонами» были карабинеры, из-за запрета вынужденные выслушивать его молча, что приводило их в замешательство; старший сержант Марини и приходской священник Луиджи Мария Диес, который заметил впоследствии, что изгнание сделало «из этого великого человека доброго христианина».Он редко покидал дом. Когда на остров прибыли двое новых офицеров — подполковник Меоли и лейтенант Элио ди Лоренцо со старшим сержантом Античи для усиления охраны, ему позволили пойти купаться; однажды в сопровождении трех карабинеров он отправился посмотреть остатки древнеримских сооружений на острове и гроты, в которых священники разводили миног. Но он не хотел, чтобы жители деревни видели его, поэтому большую часть времени он проводил дома.Первого августа с материка приехал на моторной лодке ловец омаров и привез Муссолини ящик фруктов и два дорожных саквояжа, которые его близким было позволено передать ему. За их вскрытием наблюдал сержант Марини. В саквояжах оказались среди прочего три конверта, в одном было письмо от Рашель и фотография Бруно, во втором — десять тысяч лир. Третье письмо было от Эдды, его он прочел залпом, но затем швырнул под кровать. «Вы хотите ответить на эти письма?» — спросил Марини. «Нет, — произнес Муссолини. — Я не спешу».Большое удовольствие доставила ему присланная одежда — дуче немедленно переоделся в чистую белую рубашку. Однако он тут же скинул ее и, натянув кепи, подошел к окну. Постояв там немного, он вновь надел рубашку. Он скучал и был расстроен. У него в комнате сломался кран, и одного этого было достаточно для того, чтобы привести его в отчаяние. «Скажите мне, старший сержант; — спросил он раздраженно Марини, — почему в этом кране никогда нет воды? Могу вам с уверенностью сказать, что я потратил кучу денег на то, чтобы в Понце проложили водопровод».— Ваше Превосходительство, Вы действительно потратили на это кучу денег, но ключевая вода попрежнему бежит в море.— Вы говорите правду, старший сержант?— Да, Ваше Превосходительство.— Ох уж эти префекты!Так был найден новый предмет для обсуждения.Прошла неделя. Жизнь текла уныло и безрадостно. Дуче заболел. Послали в Понцу за местным доктором Сильверио Мартинелли.«Я знаю о ваших недугах, — заявил, не осматривая его, Мартинелли. — Я принес Вам лекарства, но больше я ничего сделать не смогу. Вас надо оперировать».«Всем итальянцам известно, чем я страдаю, — со злостью проговорил Муссолини. — Давайте лекарство». Однако получив его, он заявил, что этого недостаточно, и потребовал двойную дозу. Даже теперь он не упустил возможности лишний раз поговорить и начал долго и нудно рассказывать доктору свою историю болезни. «И вот Вы здесь, — закончил он, нисколько не стесняясь, в конце своего монолога, — и лицезреете физические страдания дуче!»Через шесть дней, вечером, на холмах позади гавани Муссолини увидел непонятный свет. Понаблюдав некоторое время, он заснул, однако на рассвете его внезапно грубо растолкали, сообщив, что его немедленно переводят с этого острова.«Я собрал все свои вещи, — писал он год спустя, — и, сопровождаемый вооруженной охраной, вышел на берег, где нас ждала какая-то лодка. Вдалеке на рейде виднелся контур военного корабля». Его доставили на борт «Пантеры», судна, ранее принадлежавшего французскому ВМФ, где он опять увидел адмирала Маугери.Маугери нашел его посвежевшим. «Он немного поправился, цвет лица изменился, он не такой вялый… Все тот же костюм, все та же шляпа».— И куда же мы направимся на этот раз, Маугери? — спросил его дуче необычайно бодрым тоном.— На остров Маддалена.— Еще более неприступный.Эта мысль, казалось, доставляла ему удовольствие.Во время длительной беседы, которая состоялась между ними в капитанской каюте, адмирал почувствовал, как росло в нем раздражение от того, что теперь Муссолини, похоже, начинал воспринимать себя как «третьестепенный, отнюдь не главный персонаж великой трагедии нашей нации». Муссолини по-прежнему излагал свои мысли, но Маугери казалось, что он говорил не о себе, а к событиям, о которых упоминал, относился как посторонний.Несмотря на свою отстраненность, дуче, тем не менее, явно боялся услышать о том, что произошло в мире за те десять дней, пока он находился в изоляции. Один из морских офицеров на борту уже здесь рассказал ему, что Бадольо распустил фашистскую партию. Теперь же он с явным интересом слушал об отъезде Фариначчи в Германию и его выступлении там по мюнхенскому радио, а также о смещении Чиано. «Теперь этот жалкий тип, — произнес он мрачным тоном, — может хоть каждый день играть в гольф со своими девицами». Настоящую заинтересованность он обнаружил, когда Маугери сообщил ему, что они боялись попытки его похищения германскими подразделениями особого назначения.Это было бы самым большим унижением, которое мне пришлось бы перенести, — размышлял дуче, — Неужели кто-то действительно думает, что он поедет в Германию и попытается вновь прийти к власти, но уже с помощью немцев? — спросил он, категорически отвергнув саму возможность такого поступка.Мысль о том, что он не был более исторической фигурой, неподвластной обстоятельствам, и осознание того, к чему мог привести рейд германского спецназа, наполнили его негодованием. Маугери показалось, что оно было непритворным. Казалось, что дуче никогда не думал раньше о возможности своего освобождения немецкими военными, хотя будучи на Понце, он обсуждал с Марини возможность нападения со стороны британцев.К следующему утру корабль, шедший со скоростью 22 узла при сильном западном ветре, одолел половину пути до Маддалены. К этому времени Муссолини вновь обрел спокойствие. За ночь дважды били тревогу — довольно низко пролетали самолеты противника, однако нападения не последовало, так что дуче удалось проспать несколько часов. Поэтому когда Маугери зашел к нему, он нашел Муссолини отдохнувшим и спокойным.Море было бурное, волны перехлестывали через палубу, так что ветер доносил соленые брызги до мостика. Видимость была плохая. Прямо по курсу сквозь туман виднелись горы Корсики. Сардиния казалась просто большим размытым пятном. «Пантера» направилась прямо к берегу, опасно приблизившись к линии досягаемости береговых батарей, что, однако, давало капитану возможность сориентироваться. Однако ничего, кроме мыса Фигари, не было видно. Поэтому корабль медленно шел в южном направлении, не приближаясь к минным полям, пока на горизонте не показалась Таволара и не стал виден проход к устью реки. Следуя за лодкой лоцмана, «Пантера» вошла в русло со скоростью 4 узла. Теперь, когда все опасности остались позади, адмирал Маугери почувствовал себя спокойно, однако вид Муссолини, стоявшего на палубе с офицерами карабинеров, раздражал его. Полковнику Меоли следовало бы избегать этого, подумал он, экипаж мог устроить какую-нибудь демонстрацию. Однако ничего не произошло, они только посматривали на дуче, хотя особо не глазели и ни о чем не спрашивали.В два часа к борту подвалил моторный катер с адмиралом Бруно Бривонези на борту и Муссолини спустился в него. Он знал Бривонези и не любил его. Он отдал его под суд после случая, когда тот потерял три корабля, не нанеся никаких повреждений атаковавшим его британским крейсерам. Приговор, который вынес суд, был, по мнению Муссолини, слишком мягок, а его последующее назначение начальником военно-морской базы в Ла Маддалене — позором. И женат он был на англичанке, с отвращением отметил Муссолини.На Маддалене раздражение Муссолини усилилось, потому что здесь ему еще раз напомнили об англичанах. Его привезли в какой-то дом с большим садом и видом на море. Вокруг возвышались сосны. Дом был хорошо меблирован и до последнего дня служил столовой для офицеров судов второго класса. Муссолини сообщили, что он принадлежал англичанину по фамилии Вебер, в чьем стремлении к уединению дуче усмотрел какие-то зловещие мотивы. Почему из всех мест, где этот Вебер мог поселиться, он выбрал «самый угрюмый и уединенный остров к северу от Сардинии? Секретные службы? Возможно».Ныне Маддалена выглядела совсем заброшенной. Почти все гражданское население было эвакуировано после ужасного налета, и Муссолини со своей почти параноидальной подозрительностью назвал все случившееся «весьма странным», так как враг «знал точное месторасположение всех целей». На острове сейчас оставались лишь моряки, несколько рыбаков да вооруженный отряд карабинеров, насчитывавший на этот момент немногим больше ста человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51