Наконец, 10 июня дуче появился на балконе, выходившем на площадь Венеции, перед шумной, громадной толпой жителей Рима.«Воины, сражающиеся на суше, на море и в воздухе, — выкрикнул дуче высоким, странно звучавшим голосом, — чернорубашечники революции и легиона, мужчины и женщины Италии, всей империи и королевства Албании, слушайте! Час, отмеченный самой судьбой, пробил в небе над нашей страной; час окончательных решений. Мы вступаем в ряды тех, кто сражается с плутократическими реакционными демократиями Запада, всегда препятствовавшими нашему поступательному продвижению вперед и так часто угрожавшими самому существованию итальянского народа… Во время знаменательной встречи в Берлине я заявил, что когда обретаешь друга, то, в соответствии с нормами фашистской морали, идешь с ним рука об руку до самого конца. Именно так мы и поступили и будем идти рука об руку с Германией, с ее народом, с ее победоносными вооруженными силами до самого конца.В третий раз в своей истории пролетарская и фашистская Италия прочно стоит на ногах, как никогда, сильная, гордая и единая. Нас объединяет единственный и категорический лозунг. Он уже витает в воздухе, воспламеняя сердца от Альп до Индийского океана, этот лозунг выражен одним глаголом — побеждать. И мы будем побеждать. И в результате нашей победы мы обеспечим продолжительный, основанный на законности мир Италии, Европе и всему земному шару. Народ Италии, к оружию! Прояви свою храбрость, свою настойчивость и свое достоинство».А за несколько часов до этого выступления с балкона Палаццо Венеция о намерениях Муссолини были проинформированы послы Великобритании и Франции, но сделано это было в менее драматичной форме.Сэр Перси Лорек выслушал новость, как отметил Чиано, «не моргнув глазом и не изменившись в лице. Он ограничился лишь тем, что скрупулезно записал именно ту формулировку заявления, которой воспользовался я, и спросил меня, следует ли ему рассматривать это заявление как предварительную информацию или как обычную декларацию о войне. Выяснив, что зачитанное заявление является официальной декларацией об объявлении войны, британский посол учтиво и с достоинством удалился. У дверей мы обменялись крепким и сердечным рукопожатием».Беседа с Франсуа-Понсе была не менее дружественной.«Полагаю, что вы поняли, по какой именно причине я пригласил Вас сюда», — почти извиняющимся тоном спросил Чиано.«Не могу сказать, что я слишком догадлив, — слегка улыбнувшись, ответил Франсуа-Понсе, — но на этот раз создавшаяся ситуация мне ясна». Как и сэр Перси Лорен, он прекрасно понимал, что война уже не за горами и что Муссолини уже решил судьбу своей страны.Чиано зачитал текст декларации об объявлении войны.«Это удар кинжалом по уже упавшему человеку, — со скорбью в голосе прокомментировал ФрансуаПонсе текст декларации, — тем не менее благодарю Вас хотя бы за то, что нанесли удар, предварительно надев бархатную перчатку».Прежде чем покинуть кабинет Чиано, французский посол позволил себе высказать предупреждение, которое Чиано имел веские основания запомнить надолго: «Немцы — суровые хозяева. Вам тоже предстоит почувствовать это». 7 В ту ночь атмосфера уныния и безысходности окутала Рим, притихший в напряженном ожидании. Направляясь к себе домой, чтобы упаковать вещи, находившийся в подавленном состоянии духа корреспондент «The Times» прошел вдоль Corso Umbertoи пересек площадь di Spagna, но на своем пути не увидел ни одного вывешенного национального флага. Его итальянские друзья и знакомые, поспешившие к нему попрощаться, пожимали ему руку с таким видом, словно просили извинения.Как однажды заметил Кавур: «Шумные возгласы на городской площади нельзя воспринимать как проявление общественного мнения».
Глава втораяВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ
10 июня 1940 г. — 23 октября 1942 г. Кромвелю принадлежит блестящая идея — обладание абсолютной властью в государстве, когда оно не находится в состоянии войны.
Война началась для Италии плачевно. Как это было ни печально, но сразу стало очевидно, что страна, к ее стыду, совершенно не готова к ведению широкомасштабных военных действий — хотя на протяжении последних восьмидесяти лет более половины государственного бюджета предназначалось на покрытие военных расходов. Участие в продолжительной гражданской войне в Испании довело запасы военного снаряжения, и без того истощенные абиссинской кампанией, до самой низкой — критической — отметки. Тем не менее некоординированная и противоречивая деятельность различных ведомств вела к тому, что военная продукция экспортировалась в Англию вплоть до начала 1940 года, а в Финляндию (поставки для которой включали военные самолеты) даже еще позднее Еще один интересный пример неразберихи, свойственной деятельности государственных служб фашистской Италии, являет собой случай с одним из итальянских торговых судов. В тот момент, когда под «антикоминтерновским пактом» подписалась и Япония, это судно с военными поставками находилось на пути в Китай. Для того, чтобы избежать возникшего неловкого положения, капитану судна было приказано организовать его крушение у берегов Китая.
.Большая часть армейского снаряжения вышла уже из употребления или устарела. В артиллерии на вооружении находились орудия, применявшиеся еще в 1918 году; так называемые механизированные дивизии испытывали настолько острую нехватку автомобилей, что, по свидетельству Кармино Сенизе, шефа итальянской полиции, командиры некоторых этих дивизий просили у него взаймы автомобили для своих военных парадов; военно-воздушные силы также находились в жалком состоянии; военно-морской флот не имел ни авианосцев, ни вспомогательной морской авиации. Перед вторжением в Албанию в апреле 1939 года проведенные мероприятия по мобилизации показали, что многие подразделения, значившиеся на бумаге как дивизии, на самом деле состояли из нескольких батальонов. К концу лета того же года сам Муссолини был вынужден признать, что из семидесяти дивизий, которыми, как он утверждал, располагает итальянская армия, только десять пригодны для ведения военных операций. В начале 1938 года начальник генерального штаба сухопутных сил заявил, что к концу следующей весны производство военных материалов и снаряжения и сделанные запасы будут достаточны для ведения полномасштабной войны. На самом деле, за шесть месяцев до того, как Италия вступила в войну, генерал Карло Фавагросса, заместитель министра производства военного имущества и снаряжения, докладывал Муссолини, что если бы министерство имело бы в наличии все запрашиваемое имущество и снаряжение (а для этого было необходимо, чтобы изготовлявшие их заводы и фабрики работали в две смены), то ближайшим сроком готовности Италии для участия в войне был бы октябрь 1942 года. Генерал Балле, заместитель командующего военно-воздушных сил, утверждал, что в его распоряжении находятся свыше трех тысяч действующих боевых самолетов, на самом деле их было менее одной тысячи. Генерал Париани, заместитель командующего сухопутных сил, заверял Муссолини, что в течение считанных часов могут быть мобилизованы восемь миллионов человек, на самом деле менее половины этого числа плохо экипированных и лишенных всякого энтузиазма людей можно было бы поставить под ружье не ранее чем через несколько недель, да и то за счет нанесения невосполнимого ущерба промышленности и сельскому хозяйству страны. Адмирал Каваньяри, заместитель командующего военно-морского флота, пытался объяснить, насколько удручающим выглядит положение не только его, но и других ведомств в преддверии войны, но, жаловался адмирал, дуче был абсолютно невосприимчив к его объяснениям. Однажды де Боно подобным же образом пытался предупредить дуче в отношении «фигляра» Балле и «предателя» Париани, но Муссолини, по признанию де Боно, даже не захотел его слушать. «Он верит в то, во что бы он хотел верить». Время от времени Рафаэлло Рикарди, министр торговли, предупреждал дуче об имеющихся экономических трудностях, но дуче, словно находясь в блаженном неведении, отвечал, что правительства не гибнут из-за экономических трудностей, и предпочитал прислушиваться к Таону ди Ревелю, министру финансов, который полагал, что дела в стране идут прекрасно и что Италии предстоит стать богатейшей страной, благодаря… продаже произведений искусства. «Что же он, дуче, делает? — спрашивал Чиано, буквально выведенный из себя подобным поведением Муссолини, — видимо, внимание дуче полностью занято тем, как вымуштровать солдат».Однако, хотя стремление дуче к самообольщению и казалось безграничным, все же Муссолини был достаточно информирован о том, насколько плохо страна была подготовлена к войне. После того как эта военная авантюра провалилась, в разговоре с адмиралом Маугери дуче признался в том, что Италия в военном отношении находилась перед первой мировой войной гораздо в лучшем состоянии, чем перед второй. Начиная с 1925 года, за исключением небольшого перерыва в 1929-1933 гг., Муссолини возглавлял все три военные ведомства в правительстве. Несмотря на желание верить в то, во что бы он хотел верить и игнорировать то, что резало его слух; несмотря на стремление переложить скучную, хотя и важную, работу на плечи некомпетентных подчиненных; несмотря на то, что он был более обеспокоен совершенствованием солдатского «римского шага» или выбором даты для перехода армии на летнюю форму одежды, чем действительно неотложными проблемами; несмотря на то, что он жертвовал истиной в угоду пропаганде, пренебрегая реальностью и строя расчеты на смутных надеждах; он, тем не менее, был вынужден довольно часто признавать, что оценки в представляемых ему докладах не только не точны, но и преднамеренно искажены. «Он понимает, — писал Чиано в апреле 1939 г. — что под более или менее приглаженной видимостью едва ли можно обнаружить что-либо стоящее». Спустя пять месяцев, 18 сентября 1939 г., генерал Грациани вручил Муссолини доклад, из которого ясно следовало, что, вместо громадного числа дивизий, которыми хвастался дуче, боеспособными в армии на самом деле можно было назвать только десять. Тридцать пять других дивизий были недоукомплектованы, плохо экипированы и, как боевые единицы, находились на самом низком уровне. «Дуче признал, что так оно и было на самом деле, — писал Чиано, — и произнес, как это ни было прискорбно, немало горьких слов по адресу армии». Буквально за день до объявления войны генерал Фавагросса направил Муссолини на редкость удручающий доклад о неподготовленности Италии к войне, особенно подчеркнув отсутствие средств противовоздушной обороны.Однако Муссолини принял твердое решение вступить в войну не только потому, что «этого требовала фашистская этика». Им также двигало убеждение в том, что война закончится и мир наступит, прежде чем станет явной тщетность фашистского притворства и претенциозности. Дуче был настолько в этом уверен, что не отменил строительства павильонов на участке в несколько сотен акров под планировавшуюся международную выставку 1942 года, которая должна была своей грандиозностью поразить весь мир. К осени 1940 г., после поражения Франции, когда вторжение немецких войск в Англию казалось неминуемым, Италия практически начала проводить демобилизацию. Крайне озабоченный тем, чтобы итальянская армия осуществила хотя бы символическое наступление по ту сторону Альп, прежде чем немцы закончат французскую кампанию, дуче отдал приказ о переходе в наступление на итало-французской границе через три дня, несмотря на доводы генерального штаба, доказывавшего, что и трех недель будет недостаточно для должной подготовки. Просьба Франции о перемирии с Германией, последовавшая менее чем через неделю после итальянской декларации о вступлении в войну и прежде, чем дуче удалось добиться хотя бы символического военного успеха, привела Муссолини в состояние настоящего смятения, и он отбыл на встречу с Гитлером обсуждать условия для поверженной Франции, горько сознавая, как сформулировал Чиано, что его мнение будет иметь «только консультативную ценность». «Французская кампания, — продолжал Чиано, — была выиграна Гитлером без какого-либо военного участия Италии, и именно Гитлер должен был сказать последнее слово при обсуждении условий перемирия с Францией. Подобное обстоятельство беспокоило и удручало дуче. Итальянский народ и, в первую очередь, наши вооруженные силы вызывали у него весьма мрачные раздумья. По правде говоря, дуче опасался, что вот-вот грядет час всеобщего мира на земле и тогда вновь не осуществится эта несбыточная мечта всей его жизни — покрыть себя неувядаемой славой на поле сражения».По мере поступления в Палаццо Венеция информации об отсутствии какого-либо энтузиазма у итальянских войск, ведущих военные действия, сетования Муссолини на итальянский народ становились все более и более горькими. Нежелание населения Италии вообще участвовать в войне — а дуче был хорошо осведомлен об этом, несмотря на его публичные заявления об обратном, — приводило Муссолини буквально в состояние бешенства. Он не скрывал радости по поводу наступивших холодов 1939-1940 гг. Глядя на густой снег, засыпавший в декабре улицы Рима, дуче произнес: «Это просто прекрасно, что идет снег и наступили холода. Может быть, хоть они благотворно подействуют на наших бездельников итальянцев и на всю эту бездарную нацию. Одна из главных причин, почему надо вырубить леса на Апеннинах, как раз и заключается в том, чтобы сделать итальянский климат более холодным и снежным». В январе, когда серьезным образом стала сказываться нехватка угля, дуче вновь пришел в прекрасное настроение, поскольку испытания, которым по этой причине подвергнется итальянский народ, приведут наконец к тому, что он сбросит с себя «накопленную веками духовную лень». «Мы должны поддерживать в стране состояние жесткой дисциплины, — заявлял дуче, — итальянцы должны находиться в мундирах с раннего утра до поздней ночи. А мы должны, не переставая, колотить их, выбивая дурь из их голов».«Мне не достает настоящего материала, — жаловался Муссолини, — даже Микеланджело нуждался в прочном мраморе, чтобы высекать из него статуи. Если бы в его распоряжении была только глина, то он не произвел бы на свет ничего, кроме горшков. Народ, который на протяжении шестнадцати столетий был только наковальней, не может за несколько лет превратиться в молот». Итальянцы всегда были «нацией баранов». Восемнадцати лет недостаточно для того, чтобы изменить их. Муссолини высказывался подобным образом в течение всей войны. Каждая неудача, каждое военное поражение ставилось в вину этому «мягкотелому и недостойному народу», народу, «превращенному искусством в бесхребетное существо»; так же, как каждый успех Германии вызывал у него мучительную жажду подражательства. Каждый малейший военный успех Италии или намек на него принимали настолько преувеличенный вид в сознании дуче, равно как и в изложении итальянской прессы, что эти фантазии воспринимались как реальные факты, превращаясь в грандиозные победы. Месяц спустя после начала войны Муссолини уверился в реальности информации, поступавшей от командования военно-воздушных сил и чрезмерно приукрашивавшей действительность, точно так же как и в том, что итальянский военно-морской флот «ликвидировал на пятьдесят процентов потенциал ВМФ Великобритании в Средиземном море». Он так радовался хорошим вестям с фронта и приходил в такую ярость от плохих новостей, что многие из его министров стали скрывать от него подобную информацию, докладывая только те данные, которые были бы ему приятны, при этом изрядно приукрашивая и их. Известен тот факт, что когда в 1940-1941 гг. образовался колоссальный бюджетный дефицит в двадцать восемь миллиардов лир, то он тщательно скрывался от внимания Муссолини.Потерпев неудачу в попытке нанести «решающий удар» по Франции, дуче нетерпеливо выискивал новую цель. Он рассматривал перспективы сильного удара по Египту со стороны Ливии силами дислоцированных на ее территории итальянских войск, получивших значительное подкрепление; он также взвешивал возможность нападения на Югославию. «Мы должны поставить Югославию на колени», — сообщал он в своей директиве маршалу Грациани перед самым вступлением Италии в войну. «Мы нуждаемся в сырьевых ресурсах, которые должны получить из югославских рудников». Но немцы отговорили его от нападения на Югославию, опасаясь, что оно вызовет слишком негативную реакцию в Восточной Европе, а Грациани советовал ему отказаться атаковать Египет, поскольку это слишком серьезное мероприятие, подготовка к осуществлению которого была «далека от совершенства». Однако Муссолини стоял на своем и на заседании Совета министров 7 сентября объявил, что если в следующий понедельник нападение на Египет не будет осуществлено, то Грациани будет смещен со своего поста, Грациани пошел на попятную и отдал соответствующие распоряжения, хотя его позицию поддерживал весь генералитет, как он сам доложил об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Глава втораяВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ
10 июня 1940 г. — 23 октября 1942 г. Кромвелю принадлежит блестящая идея — обладание абсолютной властью в государстве, когда оно не находится в состоянии войны.
Война началась для Италии плачевно. Как это было ни печально, но сразу стало очевидно, что страна, к ее стыду, совершенно не готова к ведению широкомасштабных военных действий — хотя на протяжении последних восьмидесяти лет более половины государственного бюджета предназначалось на покрытие военных расходов. Участие в продолжительной гражданской войне в Испании довело запасы военного снаряжения, и без того истощенные абиссинской кампанией, до самой низкой — критической — отметки. Тем не менее некоординированная и противоречивая деятельность различных ведомств вела к тому, что военная продукция экспортировалась в Англию вплоть до начала 1940 года, а в Финляндию (поставки для которой включали военные самолеты) даже еще позднее Еще один интересный пример неразберихи, свойственной деятельности государственных служб фашистской Италии, являет собой случай с одним из итальянских торговых судов. В тот момент, когда под «антикоминтерновским пактом» подписалась и Япония, это судно с военными поставками находилось на пути в Китай. Для того, чтобы избежать возникшего неловкого положения, капитану судна было приказано организовать его крушение у берегов Китая.
.Большая часть армейского снаряжения вышла уже из употребления или устарела. В артиллерии на вооружении находились орудия, применявшиеся еще в 1918 году; так называемые механизированные дивизии испытывали настолько острую нехватку автомобилей, что, по свидетельству Кармино Сенизе, шефа итальянской полиции, командиры некоторых этих дивизий просили у него взаймы автомобили для своих военных парадов; военно-воздушные силы также находились в жалком состоянии; военно-морской флот не имел ни авианосцев, ни вспомогательной морской авиации. Перед вторжением в Албанию в апреле 1939 года проведенные мероприятия по мобилизации показали, что многие подразделения, значившиеся на бумаге как дивизии, на самом деле состояли из нескольких батальонов. К концу лета того же года сам Муссолини был вынужден признать, что из семидесяти дивизий, которыми, как он утверждал, располагает итальянская армия, только десять пригодны для ведения военных операций. В начале 1938 года начальник генерального штаба сухопутных сил заявил, что к концу следующей весны производство военных материалов и снаряжения и сделанные запасы будут достаточны для ведения полномасштабной войны. На самом деле, за шесть месяцев до того, как Италия вступила в войну, генерал Карло Фавагросса, заместитель министра производства военного имущества и снаряжения, докладывал Муссолини, что если бы министерство имело бы в наличии все запрашиваемое имущество и снаряжение (а для этого было необходимо, чтобы изготовлявшие их заводы и фабрики работали в две смены), то ближайшим сроком готовности Италии для участия в войне был бы октябрь 1942 года. Генерал Балле, заместитель командующего военно-воздушных сил, утверждал, что в его распоряжении находятся свыше трех тысяч действующих боевых самолетов, на самом деле их было менее одной тысячи. Генерал Париани, заместитель командующего сухопутных сил, заверял Муссолини, что в течение считанных часов могут быть мобилизованы восемь миллионов человек, на самом деле менее половины этого числа плохо экипированных и лишенных всякого энтузиазма людей можно было бы поставить под ружье не ранее чем через несколько недель, да и то за счет нанесения невосполнимого ущерба промышленности и сельскому хозяйству страны. Адмирал Каваньяри, заместитель командующего военно-морского флота, пытался объяснить, насколько удручающим выглядит положение не только его, но и других ведомств в преддверии войны, но, жаловался адмирал, дуче был абсолютно невосприимчив к его объяснениям. Однажды де Боно подобным же образом пытался предупредить дуче в отношении «фигляра» Балле и «предателя» Париани, но Муссолини, по признанию де Боно, даже не захотел его слушать. «Он верит в то, во что бы он хотел верить». Время от времени Рафаэлло Рикарди, министр торговли, предупреждал дуче об имеющихся экономических трудностях, но дуче, словно находясь в блаженном неведении, отвечал, что правительства не гибнут из-за экономических трудностей, и предпочитал прислушиваться к Таону ди Ревелю, министру финансов, который полагал, что дела в стране идут прекрасно и что Италии предстоит стать богатейшей страной, благодаря… продаже произведений искусства. «Что же он, дуче, делает? — спрашивал Чиано, буквально выведенный из себя подобным поведением Муссолини, — видимо, внимание дуче полностью занято тем, как вымуштровать солдат».Однако, хотя стремление дуче к самообольщению и казалось безграничным, все же Муссолини был достаточно информирован о том, насколько плохо страна была подготовлена к войне. После того как эта военная авантюра провалилась, в разговоре с адмиралом Маугери дуче признался в том, что Италия в военном отношении находилась перед первой мировой войной гораздо в лучшем состоянии, чем перед второй. Начиная с 1925 года, за исключением небольшого перерыва в 1929-1933 гг., Муссолини возглавлял все три военные ведомства в правительстве. Несмотря на желание верить в то, во что бы он хотел верить и игнорировать то, что резало его слух; несмотря на стремление переложить скучную, хотя и важную, работу на плечи некомпетентных подчиненных; несмотря на то, что он был более обеспокоен совершенствованием солдатского «римского шага» или выбором даты для перехода армии на летнюю форму одежды, чем действительно неотложными проблемами; несмотря на то, что он жертвовал истиной в угоду пропаганде, пренебрегая реальностью и строя расчеты на смутных надеждах; он, тем не менее, был вынужден довольно часто признавать, что оценки в представляемых ему докладах не только не точны, но и преднамеренно искажены. «Он понимает, — писал Чиано в апреле 1939 г. — что под более или менее приглаженной видимостью едва ли можно обнаружить что-либо стоящее». Спустя пять месяцев, 18 сентября 1939 г., генерал Грациани вручил Муссолини доклад, из которого ясно следовало, что, вместо громадного числа дивизий, которыми хвастался дуче, боеспособными в армии на самом деле можно было назвать только десять. Тридцать пять других дивизий были недоукомплектованы, плохо экипированы и, как боевые единицы, находились на самом низком уровне. «Дуче признал, что так оно и было на самом деле, — писал Чиано, — и произнес, как это ни было прискорбно, немало горьких слов по адресу армии». Буквально за день до объявления войны генерал Фавагросса направил Муссолини на редкость удручающий доклад о неподготовленности Италии к войне, особенно подчеркнув отсутствие средств противовоздушной обороны.Однако Муссолини принял твердое решение вступить в войну не только потому, что «этого требовала фашистская этика». Им также двигало убеждение в том, что война закончится и мир наступит, прежде чем станет явной тщетность фашистского притворства и претенциозности. Дуче был настолько в этом уверен, что не отменил строительства павильонов на участке в несколько сотен акров под планировавшуюся международную выставку 1942 года, которая должна была своей грандиозностью поразить весь мир. К осени 1940 г., после поражения Франции, когда вторжение немецких войск в Англию казалось неминуемым, Италия практически начала проводить демобилизацию. Крайне озабоченный тем, чтобы итальянская армия осуществила хотя бы символическое наступление по ту сторону Альп, прежде чем немцы закончат французскую кампанию, дуче отдал приказ о переходе в наступление на итало-французской границе через три дня, несмотря на доводы генерального штаба, доказывавшего, что и трех недель будет недостаточно для должной подготовки. Просьба Франции о перемирии с Германией, последовавшая менее чем через неделю после итальянской декларации о вступлении в войну и прежде, чем дуче удалось добиться хотя бы символического военного успеха, привела Муссолини в состояние настоящего смятения, и он отбыл на встречу с Гитлером обсуждать условия для поверженной Франции, горько сознавая, как сформулировал Чиано, что его мнение будет иметь «только консультативную ценность». «Французская кампания, — продолжал Чиано, — была выиграна Гитлером без какого-либо военного участия Италии, и именно Гитлер должен был сказать последнее слово при обсуждении условий перемирия с Францией. Подобное обстоятельство беспокоило и удручало дуче. Итальянский народ и, в первую очередь, наши вооруженные силы вызывали у него весьма мрачные раздумья. По правде говоря, дуче опасался, что вот-вот грядет час всеобщего мира на земле и тогда вновь не осуществится эта несбыточная мечта всей его жизни — покрыть себя неувядаемой славой на поле сражения».По мере поступления в Палаццо Венеция информации об отсутствии какого-либо энтузиазма у итальянских войск, ведущих военные действия, сетования Муссолини на итальянский народ становились все более и более горькими. Нежелание населения Италии вообще участвовать в войне — а дуче был хорошо осведомлен об этом, несмотря на его публичные заявления об обратном, — приводило Муссолини буквально в состояние бешенства. Он не скрывал радости по поводу наступивших холодов 1939-1940 гг. Глядя на густой снег, засыпавший в декабре улицы Рима, дуче произнес: «Это просто прекрасно, что идет снег и наступили холода. Может быть, хоть они благотворно подействуют на наших бездельников итальянцев и на всю эту бездарную нацию. Одна из главных причин, почему надо вырубить леса на Апеннинах, как раз и заключается в том, чтобы сделать итальянский климат более холодным и снежным». В январе, когда серьезным образом стала сказываться нехватка угля, дуче вновь пришел в прекрасное настроение, поскольку испытания, которым по этой причине подвергнется итальянский народ, приведут наконец к тому, что он сбросит с себя «накопленную веками духовную лень». «Мы должны поддерживать в стране состояние жесткой дисциплины, — заявлял дуче, — итальянцы должны находиться в мундирах с раннего утра до поздней ночи. А мы должны, не переставая, колотить их, выбивая дурь из их голов».«Мне не достает настоящего материала, — жаловался Муссолини, — даже Микеланджело нуждался в прочном мраморе, чтобы высекать из него статуи. Если бы в его распоряжении была только глина, то он не произвел бы на свет ничего, кроме горшков. Народ, который на протяжении шестнадцати столетий был только наковальней, не может за несколько лет превратиться в молот». Итальянцы всегда были «нацией баранов». Восемнадцати лет недостаточно для того, чтобы изменить их. Муссолини высказывался подобным образом в течение всей войны. Каждая неудача, каждое военное поражение ставилось в вину этому «мягкотелому и недостойному народу», народу, «превращенному искусством в бесхребетное существо»; так же, как каждый успех Германии вызывал у него мучительную жажду подражательства. Каждый малейший военный успех Италии или намек на него принимали настолько преувеличенный вид в сознании дуче, равно как и в изложении итальянской прессы, что эти фантазии воспринимались как реальные факты, превращаясь в грандиозные победы. Месяц спустя после начала войны Муссолини уверился в реальности информации, поступавшей от командования военно-воздушных сил и чрезмерно приукрашивавшей действительность, точно так же как и в том, что итальянский военно-морской флот «ликвидировал на пятьдесят процентов потенциал ВМФ Великобритании в Средиземном море». Он так радовался хорошим вестям с фронта и приходил в такую ярость от плохих новостей, что многие из его министров стали скрывать от него подобную информацию, докладывая только те данные, которые были бы ему приятны, при этом изрядно приукрашивая и их. Известен тот факт, что когда в 1940-1941 гг. образовался колоссальный бюджетный дефицит в двадцать восемь миллиардов лир, то он тщательно скрывался от внимания Муссолини.Потерпев неудачу в попытке нанести «решающий удар» по Франции, дуче нетерпеливо выискивал новую цель. Он рассматривал перспективы сильного удара по Египту со стороны Ливии силами дислоцированных на ее территории итальянских войск, получивших значительное подкрепление; он также взвешивал возможность нападения на Югославию. «Мы должны поставить Югославию на колени», — сообщал он в своей директиве маршалу Грациани перед самым вступлением Италии в войну. «Мы нуждаемся в сырьевых ресурсах, которые должны получить из югославских рудников». Но немцы отговорили его от нападения на Югославию, опасаясь, что оно вызовет слишком негативную реакцию в Восточной Европе, а Грациани советовал ему отказаться атаковать Египет, поскольку это слишком серьезное мероприятие, подготовка к осуществлению которого была «далека от совершенства». Однако Муссолини стоял на своем и на заседании Совета министров 7 сентября объявил, что если в следующий понедельник нападение на Египет не будет осуществлено, то Грациани будет смещен со своего поста, Грациани пошел на попятную и отдал соответствующие распоряжения, хотя его позицию поддерживал весь генералитет, как он сам доложил об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51