Поездом в Горький, пересадка и курс на север. Высадка в г. Балахна, пешком по городу, посадка на «торфянку» — узкоколейку, которая возит торф от соседних болот на балахнинскую ТЭЦ. Сидя на тормозной платформе порожнего вагона, любуемся природой и чувствуем себя как будто в отпуске. Весьма неожиданно конвоир решил слезть с вагона на полном ходу поезда, т.е. на скорости не менее 15 км в час. Дальше продвигаемся пешком по лесу. На поляне деревушка — цель командировки.
По пути конвоир открывает тайну: есть приказ подготовить место расквартирования для команды военнопленных. А я при чем — не знает.
Доверенное лицо в деревне — Телегин Николай Павлович — встречает нас дружелюбно. Именно нас (не только конвоира)! Переговоры ведет конвоир. Сидим в передней изящной избы, кругом семья Телегиных, беседуем. Мы же приехали из далекого города, и надо узнать, что там нового. Ко мне обращаются наравне с конвоиром и не определяют мою национальность ни по разговору, ни по одежде.
«По— русски чисто не говорит, ну и что в этом особенного? Кругом есть татары, чуваши, люди из Прибалтики, с Кавказа, которые имеют разные акценты». Так, наверное, думали эти деревенские жители. Конвоир поддерживает эту постановку тем, что ни словом не выдает меня как немца. В конце концов мы сказали правду, и -ничего в обращении ко мне не изменилось. Я счел большой честью, когда через несколько месяцев Николай Павлович мне сказал: «Ты уже чуть не родной нам». Но до этого по хронологии еще далеко.
На ночь нам с конвоиром отвели супружеское ложе в заднем помещении избы, в то время как вся семья — отец, мать, трое детей, дед и бабушка — распределились по полу, скамейкам, печи и полатям в передней. Надо признать акт крайнего гостеприимства. Как вежливые гости, мы перенесли жадность голодавших клопов. Чувствовалось, а позже и подтвердилось, что вся семья спала в передней и тогда, когда не было гостей.
На следующий день вернулись в лагерь тем же транспортом. Немного меня удивило, что в такую командировку послали именно меня. Надо считать, что меня вознаградили за кое-какие успехи, но не мог сообразить, за какие именно. Тайна открылась вскоре.
Между тем в лагерь прибыл новый курсант — Александр — Саша. Прибытие его обрадовало меня, так как с ним завязалась дружба с первого взгляда. Человек высокой интеллигентности, знаток всех основ марксизма-ленинизма, способный обращаться к товарищам, симпатичный в любом отношении. Смотря на это событие с точки зрения старика с опытом трех четвертей столетия, я удивляюсь своей наивности. Я был старшим актива, и близость такого эксперта должна была предупредить меня: появился соперник! Но нет. Он помогает в политработе, с ним можно беседовать на любые темы, у него большой практический опыт потому, что в плену находится на два года больше меня.
Думать о соперниках мне не приходилось. До сих пор на более высокий уровень деятельности я ни разу не поднимался и стараний не прикладывал. Мне просто выпадало. Совершенно неожиданно бывал вызов встать на какую-то должность. Я рассуждал так: «Раз вызывают меня, значит незачем бояться соперников».
Так со мной делалось вплоть до последнего дня плена, а свободная трудовая жизнь прошла под тем же девизом. Не раз меня свергали вниз, и не раз я удивленно задавал вопрос: «Почему?» Не раз меня возвышали, и я ставил тот же самый вопрос.
Поэтому меня и не взволновала новость о том, что я назначен старшим команды, которая составляется для сбора ягод и грибов в лесу вокруг деревни Перехваткино. Как-то странно, что старшего актива на 4 месяца шлют в командировку в лес, но мне показалась награждением перспектива свободно ходить по лесам, жить в деревне, углубить контакт с семьей Телегиных и между прочим усовершенствовать разговорную речь на русском. Общий результат мероприятия вполне соответствовал моим ожиданиям, но путь к этому результату был каменистый.
Перехваткино — по ягоды, по грибы.
Лето 1946 года
Ужас пронизал мою душу, когда мне передали список состава команды. Врач — это да, это очень хорошо, что с нами будет врач. Я с ним знаком и к тому же у него большая страсть — стряпать Такая склонность может нам пригодиться. Далее — три венгерских военнопленных — по профессии бондари; тоже не плохо, тем более, что между немцами и венграми стабильная обоюдная симпатия.
Но еще… не могу поверить своим глазам: двенадцать немцев, фамилии которых мне хорошо известны. Это те люди, которые от цинги никак еще не поправились. Ходить и руками шевелить не могут. Суставы у них совершенно негнущиеся, а к тому еще некоторые из них известны как профессиональные брюзги. Как с таким списочным составом ходить в лес за ягодами и грибами — представления не имею. Но начальству все сверху видно лучше меня. Жаловаться не стоит; лучше поехать в лес и там решить, что делать, чем быть снятым с должности старшего данной команды.
Ясно, что поедем на грузовой машине, куда будут погружены и запасы продовольствия. А как бы нам достать мешок соли? Надо объяснить, что соль в районе г. Дзержинска была страшным дефицитом. На базаре в городе стакан соли стоит до 20 рублей (старых рублей до денежной реформы). Во время нашего краткого визита в Перехваткино слышали, что за стакан соли там дают литр молока или 5 яиц. Вот и валюта! А из нашего лагеря ежедневно выводятся три-четыре бригады на берег Оки для разгрузки каменной соли из барж. Соль, как основное сырье завода, поступает тысячами тонн, и на берегу на огражденной высокими заборами площадке лежат целые горы соли высотой до 10 метров, т. е. десятки тысяч тонн. Переброшенный через забор мешок с солью приносит выигрыш порядка 50 руб., на лодке переправить мешок на противоположный берег Оки — 200 руб., а на окраине города — 500 руб.
Для перевозки соли с берега Оки на завод имеется узкоколейка, паровоз которой страдает чахоткой. От берега до завода расстояние около 3 километров и подъем приблизительно 10-15 метров. На этой дистанции паровоз тащит груженый состав вагонеток с тремя остановками для накопления пара. Машинист и кочегар пользуются тем, что останавливаются как раз там, где — совершенно случайно, разумеется, — остановилась телега с лошадиной запряжкой. Один-два-три мешка с солью перебрасываются с вагонетки на телегу, гудок и эшелон пошел.
Со стороны не видно ни перемещений мешков, ни обратных перемещений десятков сотен рублей. У тех, кто по роду обязанностей должен наблюдать за подобными транзакциями, глаза заклеены купюрами. Нельзя же базар оставить совсем без соли!? Вот так.
Вот такое положение. Кто-то из военнопленных знаком с тем, кто знаком с одним машинистом узкоколейки. Организуется сложная сделка, в ходе которой трехтонка ЗИС нашего лагеря, готовая для отправки в лес, занимает место одной из описанных выше телег. Разница только в том, что экипаж паровоза отпускает один мешок (около 75 кг) бесплатно. Выражают пленным благодарность за регулярно оказываемую помощь при оформлении и маскировке мешков перед выездом из загражденной территории открытого склада на берегу Оки. Соль транспортируется валом, а наполнять мешки солью и грузить их на тендер паровоза невозможно без помощи пленных.
Достать соль оказалось чепухой по сравнению с посадкой людей. Больных подняли на грузовую платформу ЗИСа не без затруднений. Их положили на матрацы, которые нам предоставили на срок командировки. После 5 часов езды по грунтовым дорогам заехали в Перехваткино. Перед отведенной нам избой разгрузили машину, люди лежат, сидят, кое-кто и стоит у калитки, которая пока еще заперта на замок.
Собираются деревенские жители, одни старухи, старики и дети, и с интересом рассматривают вновь прибывших.
Возле меня стоит старуха лет 80 вместе с женщиной помоложе. Обе смотрят на нас большими глазами. Вдруг заговорила старуха: «Нет, невозможно, это не немцы! У них же рогов нет».
Очень осторожно приближаюсь к ней и стараюсь объяснить, что немцы — совершенно нормальные люди. Пока еще очень недоверчиво она меня слушает, затем отворачивается и удаляется, протестующе качая головой. Поверила она или нет, что мы немцы, все равно мы с ней в ходе этого лета стали друзьями.
Конвоир достает ключ, отворяет дверь избы, в которой есть только одно помещение, и дает приказ сесть на пол, пока он не вернется. Сидим в избе, в которой 5 лет никто не жил. И вдруг изба ожила! Враз, как по команде, выползли изо всех щелей, ринулись на запах человеческой крови несметные полчища клопов. Как бумага, плоских от длительного голодания, но двигавшихся, тем не менее, с удивительной быстротой. Атака была столь неожиданной, стремительной и мощной, что большинству из этих плоских особ, несмотря на наш опыт в борьбе с этими кровожадными насекомыми, удалось-таки одержать над нами молниеносную и сокрушительную победу.
Нужно заметить, что мой лагерный опыт позволяет мне разделить людей на две категории. В первой — те, кто от природы малочувствителен к укусам клопов и относится к вынужденному сожительству с ними довольно спокойно. Во второй — те, кто боится клопов пуще смерти! В составе нашей команды представителей второй категории оказалось немало, в том числе и я. И поэтому уже через несколько минут после начала коварной атаки многие, ослушавшись приказа конвоира, сидели не на полу, а на чердаке избы. Каким-то чудом довольно живо сумели вскарабкаться туда по крутой лестнице даже наши парализованные дистрофики! Впоследствии команда так и разделилась. Одни разместились в избе, другие на чердаке. На чердаке, правда, было больше комаров. Но что такое комар против клопа!
Встречает нас Николай Павлович Телегин, окидывает взглядом. Стоит в раздумье, но вместо того, чтобы заплакать, тихо говорит: «Ягод пока нет, грибов нет, есть время лечить людей».
Очевидно, его предупредили о состоянии основного состава команды. «В сарае колхоза лежит конопля, которая ждет чесалки. Надо договориться с председателем, чтобы за работу платил репчатым луком. Днем туда везем тех, кто вообще не умеет ходить, а вечерком могут подключиться ходячие, с которыми днем похожу по лесу для ознакомления с местностью».
Николай Павлович познакомил меня с председателем, и успех переговоров был неожиданный. Он готов был дать нам в аванс мешок репчатого лука, от витаминов которого мы ждали чуда.
Местом работы был большой колхозный сарай, находившийся в 500 метрах от избы. Расстояние для здорового человека плевое. Но для здорового! Единственное осложнение в связи с нашей работой «налево» нам регулярно приносил транспорт работяг на дистанции 500 метров от нашей избы к сараю колхоза. Поначалу носили некоторых «трудовиков» на руках. Чудо свершилось! Уже через неделю интенсивной лукотерапии кое-кто из них стал добираться до сарая ползком на четвереньках. А еще через неделю уже все, хоть некоторые и на не гнущихся еще ногах, могли добираться туда самостоятельно.
Чесать коноплю — труд не самый тяжелый. А если учесть еще и то, что работали мы вместе с женщинами и девушками деревни, то нетрудно будет, думаю, читателям поверить, что работа эта и работой-то нам не казалась. Скорее, веселым гулянием! А потому конвоиру в конце дня всякий раз приходилось насильственно укрощать наш трудовой энтузиазм.
Впрочем, озабочен был конвоир не тем, чтобы подконвойные не перетрудились. Не мог он не угадывать разгоравшиеся к вечеру тайные и большей частью заметно взаимные желания чесальщиков. А потакать таковым желаниям и по должности своей он был не вправе, и это в корне противоречило, как вскоре выяснилось, собственным его устремлениям спешить навстречу тайным женским желаниям. Бедняга! Он и не представлял, какую ношу на себя взваливает! Преобладающее большинство женщин Перехваткино — а также соседних деревень Трофимово, Боярск и Вершилово — война сделала одинокими.
Но вот наступил день, когда Николай Павлович сказал: «Появилась черника! А Бог даст дождь — так и грибы скоро будут».
Лес вокруг Перехваткино глухой (по представлениям немца), заблудиться не мудрено. Наши походы за ягодами предусмотрительный Телегин начал с того, что обучил нас ориентироваться в лесу по солнцу и направлению ветра. Очень скоро мы смогли ходить в лес уже без сопровождения нашего наставника.
Не сопровождал нас в этих походах и конвоир. Вынужденный из-за своих еженощных похождений отсыпаться до обеда, он фактически совсем не обращал на нас внимания. Ограничивался лишь одной вечерней проверкой. Такое не могло нас не радовать. Ведь благодаря этому мы могли себя чувствовать «почти как свободные люди» и бродили по лесу не всей командой, а по трое, по двое и даже по одному.
Я предпочитал ходить один. Природа в тех местах сказочно красива, и любоваться ею лучше и удобнее было в одиночестве. Сбор ягод и наслаждение природой оказались вполне совместимыми занятиями.
Ягод было мало. Будучи старшим команды и потому ответственным перед руководством лагеря за успех нашего лесного десанта, я изо всех сил старался показывать товарищам «пример трудового героизма». Однако, как ни старался, все равно к концу дня редко когда в моей корзинке оказывалось больше двух килограммов ягод. Успехи остальных членов команды были еще скромнее.
Изготовленные нашими бондарями бочки, стоявшие под навесом во дворе Николая Павловича, наполнялись крайне медленно. Но винить за это товарищей я не мог. Питание было более чем скудным. И, конечно же, каждый себе в рот отправлял куда больше, чем опускал в корзинку.
Впрочем, и этот ягодный довесок к дневному рациону не мог, увы, сколь-нибудь значительно снизить остроту проблемы питания. «Как потопаешь, так и полопаешь!» — есть у русских поговорка. Но ведь у этой «медали» есть и другая сторона. И написано на ней: «Как полопаешь, так и потопаешь!»
«Топать» нам приходилось немало. А вот «лопать» по возвращении из леса, кроме пайки хлеба и очень жидкого супа, было нечего. А голод — не тетка! И следованию высоким моральным принципам не способствует. Недостаток питания снижает мораль и приводит к разным действиям, направленным на добычу дополнительной еды. Одна торговля солью не может досыта всех накормить. Торговля ведется врачом, который выпускает соль на рынок небольшими порциями, чтобы сохранить высокий уровень цен. Меняет соль на молоко, муку и яйца и поочередно каждый день для одного из товарищей готовит индивидуальный праздничный ужин. Неплохо, но недостаточно.
Однажды Николай Павлович вдруг говорит мне: «Коля, мне жалуются, что твои люди воруют в огородах огурцы!» Непросто мне было в это поверить. Но Николай Павлович привел меня к одной из жаловавшихся ему женщин, и та показала мне следы на грядке. Отпечатки обуви сомнений не оставляли: вор — из нашей команды. «Оно так, НЕ УКРАДЕШЬ — НЕ ПРОЖИВЕШЬ! — заканчивая этот неприятный для меня разговор, сказал Телегин. — Но уж коли воруете — так воруйте с колхозных полей. А поймаем в наших огородах — убьем!»
В антифашистской школе мне вдалбливали: колхозный строй имеет неоспоримые преимущества перед единоличным ведением крестьянского хозяйства. Не могу, положа руку на сердце, сказать, что педагоги меня в этом стопроцентно убедили. Но и особо сомневаться я тоже права не имел, поскольку сам с особенностями колхозной жизни знаком не был. А вот теперь представилась возможность с ними познакомиться.
Одну из таких особенностей приходилось наблюдать мне каждое утро. А заключалась она в том, что бригадир бегал по улице от избы к избе и кричал: «Давай на работу!» Бегал долго, кричал до хрипоты. Но мало кто из колхозников внимал его призывам. Лентяи? Да нет. Оставаясь дома, трудились они на своих огородах, как я видел, весьма усердно.
Сам я тоже родился и вырос в деревне. И хозяйствовали у нас не по указаниям бригадира, председателя или еще какого-либо общественного начальника. Многие семьи имели свое хозяйство и управляли им по своему собственному разумению. Не все, разумеется, справлялись своими силами. Были и такие хозяева, кто нанимал батраков. «Эксплуатировали чужой труд». Но только и самому ленивому батраку при этом не было знакомо чувство голода…
Еще с одной особенностью колхозной жизни познакомился я совершенно случайно. Иду с корзинкой по опушке леса рядом с колхозным полем, вижу — пылит по дороге телега. Тягло — кляча, близкая к голодной смерти. Телега остановилась, соскочили с нее три мужика. Воровато огляделись, меня не заметили. Сняли с телеги один из четырех лежавших там мешков, спрятали в густом подлеске. Затем подъехали к полю, начали сеять. Вручную!… О таком способе сева я знал только из исторических книг.
Не мог я припомнить и такого, чтобы кто-то украл у нас в деревне посевное зерно. Сам у себя хозяин красть не станет. Батрак у хозяина воровать тоже поостережется. Уже потому хотя бы, что знает: как только появятся всходы, опытный глаз хозяина сразу определит, сколько зерна высеяно на единицу площади, а хозяин помнит, кому он поручил выполнить посев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29