.. Но это пока тепло, а с чем будет он ходить, когда захолодает?.. И вид у него голодный...
- Вы, Коля, ели что-нибудь сегодня? - спросил он.
- Я? - переспросил и покраснел почему-то Коля. - Я, конечно, что-то ел, но, должен признаться, мне хочется есть.
- Тогда вот что, пойдемте в какой-нибудь здесь ресторан и пообедаем.
- Что вы, что вы! - очень изумился Коля. - Разве можно мне в ресторан? Сейчас же сцапают!.. А вам разве непременно в ресторане хочется обедать? Можно ведь купить в лавчонке булок, колбасы, чего-нибудь вообще, и даже совсем выйти в поле - гораздо было бы спокойнее, да и сытнее.
И Коля не только поглядел через заборчик в сад, но и поднялся, что вслед за ним сделал и Матийцев, сказав:
- Это тоже, пожалуй, неплохо будет - проветриться в поле, если только там, дальше, лавочка будет.
- Будет, будет, и даже довольно приличная, - убедил его Коля.
И они пошли, но не рядом: по мнению Коли, идти рядом им все-таки не годилось, - могло кое-кому броситься это в глаза; поэтому Коля отстал на несколько шагов, хотя Матийцеву такая осторожность казалась излишней.
И в лавочку, о которой говорил Коля, Матийцев заходил один; сошлись они снова только тогда, когда вышли за город.
- О том, что мне не дали выйти из гимназии с аттестатом зрелости, я ничуть не жалею, - говорил здесь, вдали от домов, уже без предосторожностей Коля. - Это же еще целых два года должен был я "иссушать ум наукою бесплодной", - какими-нибудь "Записками о Галльской войне" Юлия Цезаря! На кой черт нужен мне Юлий Цезарь с его Галльской войной и латинским языком, скажите? А сколько дорогих часов загублено зря этим латинским языком, катехизисом митрополита Филарета, чистописанием!.. Какое зрелище: сидят гимназисты шестого класса и неукоснительно каллиграфически выводят букву за буквой! Что же их, в писаря в канцелярию его величества готовят?.. А "Камо пойду от духа твоего и от лица твоего камо бежу? Аще взыду на гору, ты тамо еси, аще сниду во ад, - тамо еси..." Поди-ка не вызубри этого для батюшки, - кол от него в дневник получишь! А запись на спряжении неправильных латинских глаголов, - другой кол. Сколько времени зря ушло на никуда не нужную чушь, - подумать страшно!.. Мало ли есть у зажиточных людей никчемных профессий, однако... на чьей-то шее сидят же эти дармоеды! Я и до шестого-то класса дошел только потому, что за нас и на нас, на всех моих товарищей, рабочие работали. Высчитано точно: для того, чтобы какой-нибудь санскритолог мог своею никому не нужной наукой заниматься, целых двести рабочих семейств должны отдавать ему излишки своего труда.
- Как же это понять - "отдают излишки труда"? - спросил Матийцев. Это вы, Коля, конечно, тоже заучили, как катехизис.
- А что же такое он производит? - вскинул на него глаза Коля. - Он только потребляет, но совершенно ничего не производит, потребляет же, конечно, много: кто беден, тот санскритом заниматься не станет...
И вдруг перебил сам себя:
- Вот теперь лицо у вас бледное, а посмотрели бы вы на себя, когда говорили в суде!.. Лицо было совершенно красное, и шея, и даже глаза красные... И я за вас тогда очень боялся, кабы с вами чего не случилось.
- Да, я волновался очень, - согласился Матийцев. - Я вообще ведь никогда не имел дела с судом, и вдруг пришлось.
- Еще и на таком деле, как у Божка, в котором вы же и были виноваты.
- Я? Чем же именно? - удивился Матийцев.
- Как же так "чем"! Ведь вы же сняли его, рабочего, с работы? Зачем же сняли? Ведь могли бы его не увольнять?
- Да, мог бы, но... это было бы именно то самое толстовское "непротивление злу насилием", о котором вспомнил прокурор. Он очень меня оскорбил тогда, - словами, конечно, - и я оказался в трудном положении... Вообще мне даже и сейчас кажется, что иначе я поступить не мог.
- Не могли простить?
- Может быть, простил бы через два-три дня, но... он не захотел дожидаться так долго.
- Что вами все рабочие довольны, это, конечно, прозвучало в вашу пользу в ушах присяжных, только не в мозгу прокурора: прокурор вообще вас не забудет, не обойдет своим вниманием... И хотя у кухарки вашей очень естественно вышло, как она продала ваш револьвер кому-то в пиджаке синем, но разве прокурор в это поверил?
- Вы думаете, что не поверил?
- А кто же вообще-то поверить может, чтобы человек такого политического накала, как вы, расстаться мог с револьвером?
Матийцев ничего на это не ответил, но, заметив в стороне одинокий осокорь, кивнул на него:
- Вот там, кажется, и можем мы сесть подкрепиться.
- Место подходящее, - одобрил Коля, все-таки оглянувшись назад и в стороны. - Там даже вроде какого-то овражка: может быть, глину там копали... Вы в Крыму когда-нибудь были?
- Нет, не приходилось.
- Да, так как ваша специальность - каменный уголь, то вам зачем в Крым: угля там нет... То есть, какие-то Бешуйские копи, но только уголь там бурый... А железной руды много под Керчью. Там же есть и завод.
- Кажется, французский.
- Да, французы там основались.
- То-то что французы.
Когда уселись под деревом и принялись за свой обед, Матийцев испытал мало знакомую ему радость, что вот благодаря ему будет сыт сегодня так, как, может быть, не был сыт уже давно, этот сразу полюбившийся ему юнец, бросившийся в огромную жизнь один, без всякой поддержки, ради серьезнейшего дела, в полную возможность которого он поверил, несмотря на всех этих прокуроров и председателей судов, несмотря на всех приставов судебных, становых и прочих, несмотря на всех жандармов, на всех шпиков, на всех околоточных и городовых и стражников.
Главное, что он видел в этом юнце, было то, что вот он уже умудрен жизнью, он уже делает в ней что-то такое, от чего не разбогатеют ни голопеевские бельгийцы, ни керченские французы, и он не может даже подумать сказать о себе так, как вырвалось у него лично только на суде: "Я хотел уничтожить себя, как подлеца!"
А Коля Худолей, насыщаясь совершенно деревянной копченой колбасой и черствой булкой, говорил в то же время с большим увлечением:
- Это у вас вышло знаменито, что вас ударило в голову, хлопнуло: получилось так, - не своим же стулом в руках Божка коногона, а всем шахтерским бытом, всей этой жизнью страшной, какою вообще рабочие наши осуждены жить! Чем осуждены жить? Нашим государственным строем, вот чем... Между тем кто же добывает уголь? - Шахтеры! А без угля, - это вы вполне ярко выставили, - какая может быть промышленность в России? Кустарная, какая была при Иване Грозном!.. А вот в Баку, - я был в Баку, - кто добывает нефть? - Нефтяники! А у нефти огромное будущее, не говоря о том, что нефть и бензин из нефти проникают и теперь куда угодно... А кто городишко этот построил? А кто железную дорогу к нему провел? Всё они же, рабочие, - первые люди на земле, - двигатели всей жизни, - вот кто! Вы и подчеркнули это на суде... И выдумка эта ваша, будто вы как раз самоубийством хотели кончить, когда Божок к вам залез и к жизни вас вернул, только уж к настоящей жизни, а не к обывательской, и чем вернул? тем, что по голове хлопнул, - это выдумка, как же она кстати пришлась! И как же я вами любовался, когда вы говорили это! Вот, думаю, как инженера этого по голове хлопнуло, и он воскрес, так и всю Россию нашу не иначе, как очень скоро хлопнет, - именно по голове хлопнет и, главное, скоро, вот в чем радость моя была!
- Хлопнет, вы полагаете? - спросил Матийцев удивленно.
- Не-пре-менно хлопнет! - уверенно ответил Коля.
- И кто же все-таки хлопнет?
- Как "кто хлопнет"! Мы с вами и хлопнем, - вот кто!
- Вон как вы думаете!.. И верите в то, что еще даже и скоро?
- Непременно скоро! Ведь рабочих уже раскачали даже здесь, в Донской области... А на Кавказе-то как! А в Питере, в Москве, в Иваново-Вознесенске!.. В Москве Пресня разве забыта? А в Крыму, в Одессе броненосец "Потемкин", крейсер "Очаков"? Не только ничего не забыли, а как следует во все это вникли рабочие, - почувствовали, что они - сила... А ведь только это и надо нам, чтобы сознание своей силы у рабочих появилось: дальше уж там покатиться должно, как по рельсам.
Матийцев смотрел на тонкое в линиях, но по-южному загорелое лицо Коли, снявшего здесь свою фуражку, и думал, пока говорил он, что сделал в этом юнце как будто какое-то большое приобретение, нашел то, чего ему не хватало. В ту сумятицу мыслей и ощущений, которая его охватила, этот юнец с украинской фамилией как будто внес шахтерскую лампочку, позволившую ему самому, инженеру Матийцеву, рассмотреть как следует, что к чему и зачем. Рассмотреть вблизи то, что ему представлялось чрезвычайно далеким, - вот это так находка, вот это так неожиданность! Точно с неба свалился и вот теперь сидит рядом с ним и ест деревянную колбасу, как лакомство!..
- Вы вспоминаете девятьсот пятый год, Коля, - сказал он, - и тогда Россию действительно хлопнуло, но хлопнуло там, на Дальнем Востоке, хлопнуло извне, я хочу сказать: сначала извне, а потом уже рикошетом хватило изнутри. Так это произошло, если припомнить историю. Сначала извне, а потом уж изнутри, - на этом я делаю ударение. А вы уверены, что опять, и притом скоро, хлопнет по голове. Откуда же ожидают этого? Ведь не с Востока же, а?
- Нет, не с Востока, а с Запада, - твердо сказал Коля.
- С Запада, вы полагаете?
- Да, конечно, с Запада! Ведь Запад усиленно готовится к войне с русским правительством, а русское правительство потихоньку ополчается на войну с Западом... А что может выйти из этого ополчения, мы уже имеем понятие: Дальний Восток открыл нам глазки.
- Темное предчувствие этого есть у меня, - сказал точно про себя Матийцев.
- Какое же "темное"? Вы на суде говорили об этом вполне ясно, подхватил Коля.
- Я не все помню, что я говорил: у меня в голове очень стучало... Говорил как-то машинально и многого не помню.
- Ничего, зато я помню... Думаю, что и прокурор не забудет. Во всяком случае, вам ведь еще предстоит суд по своему уже делу, по обвалу в шахте? Это послезавтра, я видал там, на стенке где-то.
- Да, послезавтра... Приходите слушать.
- В том-то и дело, что рисковать не имею права, - в том-то и дело, покачал головою Коля. - Мне уже сегодня вечером надо сматывать удочки, чтобы не задержали. Что я нынче в суд попал, и то уж была с моей стороны большая неосторожность, но я тут вышел сух из трясины, а вторично так выйти, - это уж наверно можно сказать, - не удастся. Так что я уж туда (он кивнул в сторону города) больше не зайду, а вот как есть отсюда двину по большаку.
- Что вы, Коля! - испугался за него Матийцев. - Куда же это вы пойдете по большаку в одной рубахе?
- Ничего, такая уж у меня профессия, - улыбнулся Коля. - А что в одной рубахе, так я ведь на юг, на Кавказ, - там долго еще тепло будет.
- Смотрю я на вас, Коля, и думаю: какая странность! Вот вы говорили, что ваш отец - филантроп, "святой доктор"... А давно ли он стал таким? спросил Матийцев.
- Этого уж не знаю. Я помню его таким с детства.
- Мой отец уже умер, - раздумчиво продолжал Матийцев, но о нем тоже могли бы говорить: "святой учитель", - он был учителем, а до того, до учительства, военным, только не врачом, - офицером на Кавказе. И вот именно теперь я вспоминаю его историю и думаю: а ведь его тоже хлопнуло так же, как и меня, его единородного сына. Если бы мне рассказать вам об этом, как он рассказывал мне, получилась бы целая повесть, которую можно было бы назвать так: "Непонятный зверь"... Рассказать? Будете слушать?
- Непременно! Непременно расскажите! - очень оживился Коля. - Тем более, что Кавказ!
III
- Не так давно, - сказал Матийцев, - умер мой отец, - года четыре назад, в почтенном возрасте, - восемьдесят с лишним ему было... Выходит, что я сын уже довольно престарелого родителя, поэтому такой некрепкий... Впрочем, сколько его помню, он был всегда сухощавый и ничего богатырского в нем не было... Но он из военной семьи и сам в молодости был офицером на Кавказе - значит, через кадетский корпус прошел, а там с ребятами не особенно нянчились... Ну вот, его тоже стукнуло там на Кавказе, поэтому с военной службы он и ушел.
- Ранили? - спросил Коля.
- Да-а, и ранили тоже, но это между прочим, это там было в порядке вещей, - на то война, но ранен он был не только в плечо пулей, но и в голову, как и я... только уж не пулей.
- Саблей?
- И даже не саблей... Конечно, могли бы чеченцы или лезгины ранить и шашкой и кинжалом, но я не о такой ране говорю. Непонятная неожиданность его ошеломила и перевернула в нем все...
- Что именно "все"?
Коля высоко вздернул брови, но вдруг глаза его зажглись:
- Понимаю! Солдата при нем пороли!
- Нет, этого я от него не слыхал, чтобы солдат там, на Кавказе, во время войны пороли... Нет, не это, а... Пожалуй, я расскажу вам подробно: мне и самому хочется припомнить, как это с ним случилось. Отец рассказывал, как его стукнуло, не только мне самому, - и другим тоже в моем присутствии, так что я раза три от него это слышал в подробностях. Если вы слушатель терпеливый, могу рассказать и вам.
- "Я терпелив. Я очень терпелив!" - это из какого-то стихотворения... - поспешно сказал Коля и покраснел.
- Да, видите ли, война на Кавказе тогда, - она была бесконечная. И сами по себе кавказцы были очень воинственны, и англичане их поддерживали оружием, и местность там для русских войск, как вам известно из географии, для ведения войны большими армиями совершенно неудобная, - те же Альпы: горы, пропасти, дикие леса, тропинки вместо дорог, а для партизанской защиты лучше местности и придумать нельзя! Много русских полков туда послали при Николае Первом, между прочими и Нижегородский драгунский, а мой отец именно в этот полк назначен был, как получил первый офицерский чин - прапорщика. Это в конце сороковых годов было, - кажется, в сорок седьмом году. Из Петербурга и сразу на Кавказ, под пули чеченцев. Но это бы еще туда-сюда: под пули его и готовили, но куда же именно он попал? В Дагестан, в пустыню, на берег реки Сулак, в укрепление Чир-Юрт.
- Не знаю, где это, - добросовестно признался Коля и развел руками, но Матийцев успокоил его:
- И я не знал, хотя по старой карте справлялся тогда, - было показано, а существует ли теперь, в этом не уверен. Итак, Чир-Юрт... По словам отца, так называлось по-чеченски урочище, местность эта, а уж строиться там начали сами нижегородцы. Полк сначала, как туда прибыл из Грузии, жил там в палатках и землянках, - удовольствие, а? Ведь большая часть офицеров были семейные! В Грузии жили долго и в человеческих условиях, - вдруг понадобились для военных действий и пожалуйте в "долину Дагестана", где ничего ровным счетом, - пустыня, и днем в ней кругом трещат кузнечики, а ночью - сверчки; они, оказывается, отлично знают свое время, чтобы трещать.
Вы только представьте эту обстановку. Каменистая за рекой Сулаком степь, в которой трава уже в мае вся выгорает от солнца. В январе феврале цветут там тюльпаны, а начиная с мая - пустыня... Пустыня эта с запада подперта горами, а к востоку вся открыта, так что виднеется на горизонте Каспийское море, а около него белеют солончаки. Ближе к морю, только немного южнее Чир-Юрта - город Темир-Хан-Шура, но до него верст пятьдесят, а по Сулаку линия укреплений... Сулак же там был не то что горная речка, а довольно широкий, - саженей на тридцать, но течение все-таки быстрое... Летом в этой пустыне дождей не было никаких, только с Каспия дули ветры, и тучи пыли все лето заменяли там воздух. Только рот открой шире для команды - тут же тебе и влетит в рот охапка пыли!.. И так каждый день, и только днем, а не ночью, - четыре месяца подряд: май, июнь, июль и август, - одна только желтая пыль вместо неба и вместо дождей... И окошек днем не отворяй, - сиди взаперти, - вот какая обстановка!.. На устройство всего укрепления было выдано Нижегородскому полку только двадцать три тысячи рублей ассигнациями, да и то после усиленных просьб командира полка, а в полку было десять эскадронов, да офицеры с семействами, да и солдаты были семейные, - ведь служба их была двадцатипятилетняя, - разрешали жениться... Да артиллеристы, да нестроевые, - всего гораздо больше тысяч, - вот для всех и устрой помещения: казармы, конюшни, жилые дома для офицеров, штаб полка, лазарет и мало ли что еще - за двадцать три тысячи рублей ассигнациями!
- Это издевательство гнусной царской власти! - пылко сказал Коля.
- Да уж там как хотите судите, а порядок был такой: раз ты солдат делай все для себя сам из того, что у тебя под руками: камень - из камня, глина - из глины, дерево - из дерева, а казну не беспокой... Вот и строили.
Как инженер сам, я это представляю. Из глины делали саман, из самана лепили стены - это для жилых домов, для казарм, для штаба полка, для лазарета... Крыли, конечно, камышом, как и у нас кроют. Конюшни делали из турлука, то есть хвороста, смазывали хворост глиной... Рабочие ведь были свои же солдаты. Значит, двадцать три тысячи должны были пойти на что же? На стекло для окон, на рамы, если их покупали готовыми где-нибудь в Темир-Хан-Шуре, на гвозди, если только не могли их сделать в своей кузнице, на кирпич для печей... В общем, так ли, сяк ли, - через пять-шесть месяцев и укрепление было готово, и даже слободка около него, где жили семьи женатых солдат, - вахмистров, унтеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29