В подвале, на коксовой станции, она казалась Лене куда заметнее.
Пальто, опушенное скромным сереньким кроличьим мехом, сидело на ней очень неловко, и Леня нашел причину этого; у нее были как-то излишне для женщины ее роста широки плечи, хотя была она худощава. Он как-то сказал ей раньше об этом, она же только принужденно улыбнулась, тряхнула головой и продекламировала как будто из какой-то пьесы: "Мы, дети разрухи, низкорослы и худосочны, но, милый, разве это наша вина?" Она даже изогнулась при этом и поднялась на один носок, точно хотела сейчас же с места пуститься в бесшабашную пляску. Однако чувство невнятной досады на кого-то и на что-то за нее осталось в Лене. И вот теперь это новое, что отец ее оказался пьяница, отложилось крупным тяжелым грузом на то же место, где уже шевелилась невнятная досада.
А люди навстречу и люди рядом шли и шли. Яркий день красочно румянил многие молодые лица.
- Не поехать ли в парк, а? Сейчас хорошо оттуда смотреть на Днепр, сказал вдруг Леня, и Лиза благодарно глянула на него:
- Милый, поедем в самом деле... Хотя Днепра теперь и не видно под снегом, все-таки очень хорошо в парке сейчас... Вот, кстати, идет седьмой номер.
В трамвае было тесно, как всегда в выходные дни, но в парке, где северные белоствольные березки недоуменно переглядывались с павлониями и откуда таким загадочным и причудливым казалось многотрубное Заднепровье, полногрудо и здорово дышалось, хотя люди и здесь, как на Проспекте, шли и шли и сидели везде на скамейках.
- Ты, конечно, останешься при институте ассистентом, потом когда-нибудь тебе дадут кафедру химии, я в этом уверена, - говорила Лиза, ставя очень четко на подметенных аллеях свои небольшие ноги в ботинках на высоких каблуках, в то время как он всячески стремился шагать медленно и делать шаги наивозможно значительно меньше метра.
- Я думаю, что... может быть, и действительно оставят... Шамова и меня... и Близнюка, пожалуй.
- Нет, только не Близнюка, нет... Ну что такое Близнюк? Ерунда. Только карикатуры рисовать, - горячо не согласилась она. - Однако я тоже ведь, когда окончу, могу получить здесь место... Буду лаборанткой, - что же тут такого? Но я постараюсь никуда отсюда не уезжать... Вообще... я надеюсь, что мы с тобой еще не одну работу напишем... А дипломные работы, - знаешь, я слышала краем уха, что их могут даже и отменить.
- От кого ты слышала? Как отменить?
- Дипломные работы, конечно, должны бы писаться, хотя-я... какая же в них такая особенная надобность? И у многих ли они будут самостоятельны? Потеря времени в общем... Кто может писать, тот и будет писать, когда институт окончит, вот ты, например. А то ведь большинство посдирают оттуда и отсюда, и будет это называться дипломная работа.
Что-то было неприятное в том, как она говорила это. Леня хотел объяснить себе самому, что именно, но не мог; однако отчужденность взъерошивалась и росла с каждым ее словом, в парке даже сильнее, чем там, на Проспекте. И, чтобы свести разговор на что-нибудь еще, он спросил:
- А твоя мать к кому же ушла, вот ты говорила недавно...
- Мать? А-а... это ее давнишний обожатель, конечно... Ведь моя мама красивая женщина была в молодости, а волосы у нее и сейчас такие же, как у меня... Конечно, у нее были романы... тем более что отец ведь был часто в разъездах, - общительно ответила Лиза, и Леня повторил почти то же, как будто про себя, вполголоса:
- Да, конечно... Раз красивая женщина, то у нее должны быть романы.
Потом ему захотелось посвистать вполсвиста, как он свистал иногда, задумавшись над решением той или иной задачи, но свистать здесь, в толпе, было не совсем удобно, и он только начал внимательнее вглядываться во все встречные лица. И вдруг увидел два лица, очень знакомых: Карабашев шел под руку с Конобеевой. И если Конобеева только приветствовала их, улыбаясь, перебором коротеньких красненьких пальцев поднятой левой руки, то Карабашев крикнул Лене:
- Стой, Ленька! Тебе привет от Шамова! И еще кое-что... Сейчас скажу.
Леня остановился. Они сошлись все четверо. Шамов уже с неделю как уехал на практику в Донбасс, но Лене почему-то неприятно было, что прислал он первое письмо не ему, а Карабашеву. Карабашев же говорил оживленно:
- Понимаешь, какая штука. Там, в Горловке, у немецких инженеров на строительстве оказался аппарат Копперса, - ну, словом, той фирмы, какая у нас коксохимические заводы кое-где строит, - и понимаешь, будто бы отлично делает пробы углей на коксуемость. И просто, и быстро, и, главное, вполне правильно... Так что, выходит, немцы решили задачу кокса.
- Для всяких наших углей?.. И для всякой нашей шихты?.. Что-то очень странно... Откуда взялся такой аппарат?
- Не знаю, откуда взялся, а только есть. Факт.
- Я вижу, тебе это неприятно, а? Подрывает всю нашу работу на станции? - лукаво спросила Конобеева.
- Нет, почему же подрывает? У нас много работы и без этого, - сказал Леня. - Только... во всяком случае надо бы посмотреть, что это за аппарат... Чертеж прислал?
- Никакого.
- Почему? Значит, секрет немцев?.. Может быть, принципы, на каких основано...
- Никаких. Ничего больше... Только то, что я тебе сказал... И привет, конечно... Ну, мы пошли.
И оба они тут же пропали в толпе, а Леня смотрел на Ключареву так пристально, что она вскрикнула:
- Что с тобой?.. Леня! У тебя глаза стали совсем как у Близнюка.
- Ду-рак, - сказал в ответ Леня. - Почему же он не прислал чертежа?
- Может быть, пришлет тебе, чего же ты волнуешься? - принялась успокаивать его Лиза. - Карабашеву, конечно, не прислал, зачем ему? А тебе пришлет... Вот ты увидишь.
А Леня, не вслушиваясь в то, что она говорила, бормотал:
- Ну, вот видишь... Значит, загадка кокса решена немцами... И я уверен, что физическим методом, а не химическим... Потому-то Шамов и не прислал чертежа... И мне он ничего не пришлет, я знаю... Не пришлет.
Лиза видела, что он точно пришиблен сверху этим аппаратом: не удалось ему, удалось Копперсу. Она окинула глазами ближайшие скамейки и сказала как могла радостно:
- Вот есть! Есть два места свободных. Пойдем сядем.
И потянула его за рукав; он покорно пошел и сел, причем она просила кого-то подвинуться, хотя во всякое другое время сделал бы это он.
- А может быть, Шамов просто пошутил в письме, а? Или Карабашев сговорился с Конобеевой пошутить над тобой. Что-то я заметила по ее глазам, что...
- Хорошо... Все равно... Оставь об этом, - перебил Лизу Леня и так поморщился, что та сразу перестала его утешать и спросила о длиннохвостых небольших синеголовых белых птичках, стайкой осыпавших дерево над ними:
- Это какие такие нарядные, - посмотри.
Леня чуть глянул на них искоса, отвернулся и только немного спустя ответил:
- Синицы-московки.
Но там, куда он отвернулся, на соседней скамейке сидела нарядная и красивая молодая женщина, и с нею двое: помоложе - в клетчатой толстой кепке, и постарше - в черной шляпе и пенсне.
Леня смотрел в ту сторону упорно. Он не только видел эту женщину, сидевшую очень прямо, откинувшись на спинку скамейки, между этими двумя, которые к ней наклонились и слева и справа, - он видел больше. О чем они говорили, не было слышно за гулом мимо идущей плотной толпы, но она слушала обоих как-то очень спокойно, медленно переводя глаза, большие, с длинными черными ресницами, от одного на другого. И лицо у нее было большое, белое и тоже очень спокойное. На голове - светло-коричневая фетровая шляпка в виде шлема; заметна была на отворотах лайковых коричневых перчаток красная фланелевая подкладка; и воротник ее палью был какого-то длинного, пушистого, но отнюдь не кроличьего меха.
Это было, может быть, и странно, но Леня смотрел на нее неотрывно, прочерчивая в воображении около нее тот самый таинственный аппарат, о котором только что услышал.
Он отлично знал, что аппарат этот ни в коем случае не может быть стеклянным, что это отнюдь не соединение реторт и колб, что он, конечно, плотен и не прозрачен, и в то же время именно прозрачными стеклянными стенками он как-то рисовался весь там, на соседней скамейке, около этого красивого, спокойного женского лица.
В мозгу Лени кипела лихорадочная работа: ведь он сколько времени уже думал сам о каком-то подобном аппарате, отнюдь не стеклянном, конечно, и в то же время вот теперь стеклянные, - потому что прозрачные - плоскости располагались то в виде куба, то в виде призмы с шестью, восемью, десятью гранями, но в середине их неизменно вписано было это спокойное и прекрасное женское лицо.
Счищенный с аллеи снег лежал грязноватым, но мирным, будничным сугробом за спинкой зеленой скамейки, на которую оперлась она таким здоровым и спокойным за свое здоровье телом. Синицы-московки, очень заметные на темных, влажных ветках и явно обрадованные теплом среди зимы, оживленно показывали свои акробатические штуки как раз невысоко над ее головой. И вот уже Лене представилось все это: и уголок парка, и синицы-московки, и рыжеватый снег, и темные, влажные ветки деревьев, и зеленая скамейка, и индигово-синяя, неразборчивая в линиях и пятнах толпа в движении, и совершенно спокойная она, вот эта женщина, с большим прекрасным лицом, - в продолговатой четырехугольной раме, как картина, сделанная темперой - красками, которые не жухнут, не меняются, не поддаются времени.
Такое забытье, - а это было действительно какое-то забытье, погруженность, отсутствие, - продолжалось несколько минут, и в это время говорила что-то около, рядом с ним, Лиза, но он не вслушивался и ничего не слышал.
И вдруг она дернула его за руку и, когда он обернулся, спросила тихо, но выразительно:
- Ты что это, а? Ты что на нее все смотришь?
Он пригляделся к Лизе и не узнал ее: глаза у нее стали совсем ромбические, белые, какие-то раздробившиеся и колкие, как битое стекло, лицо пожелтело и собралось в какие-то упругие желваки. Он даже отшатнулся испуганно: кто это?
- Ты что на нее так смотришь? - повторила она как будто вполголоса, но это отдалось в нем, как истерический крик.
И в несколько длинных мгновений, когда он смотрел на эту невиданно-новую, сидевшую рядом с ним Лизу Ключареву, он понял, что если и начиналось между ним и ею какая-то близость, точнее - только мерещилась возможность близости, то вот она сразу рухнула сейчас.
Та, другая, незнакомая, со спокойным лицом и синицами-московками над нею на голых ветках и рыжеватым снегом около скамейки, - она исчезла, как видение, встала и смешалась с толпой; он на мгновение взглянул туда, в ее сторону, - ее уже не было, и тех двоих с нею - тоже, там сидели другие, а эта, Лиза Ключарева, вот тут, около, видимо изо всех сил сдерживалась, чтобы не вскрикнуть так, что сразу собралась бы толпа. Она вздрагивала тонкой сведенной шеей и острым искривленным подбородком, а эти колкие белые глаза были пока еще сухи, но слезы, - как представлялось Лене, - уже доплескивались к ним, виднелись где-то совсем близко, вот-вот прорвутся, хлынут и затопят.
Он встал, чтобы заслонить ее от толпы, взял ее за обе руки и сказал тихо:
- Что ты? Что с тобою?.. Лиза! Вставай, пойдем... Вставай и пойдем.
Он поднял ее, взяв под локти, и осторожно повел в шаг идущей толпе. Она шла, вздрагивая крупно и не отнимая платка от глаз.
II
Для дипломной работы Леня выбрал исследование донецких углей на коксуемость, и то, что его командировали от коксовой станции в Донбасс за пробами углей, как нельзя лучше совпало с его личной задачей. Командирован он был представителем Главнауки. Ездил с ним вместе от Коксостроя некий Пивень, увесистый человек с толстым сизым носом, и экономист Моргун, который страдал тиком и делал при разговоре изумительные гримасы после каждого десятка слов.
С ними Леня побывал в Гришине, Рутченкове, Енакиеве, Сталино, везде собирая сведения о шихтах, какие идут на коксование, и ведя строгую запись увозимых с собою проб угля.
В Горловке он отыскал Шамова; тот жил при заводе, который уже заканчивали: на нем утверждали последние коксовые установки.
И первое, что спросил Леня у Шамова, было:
- Ну, а этот вот, ты писал, аппарат Копперса, - он где у тебя?
- А-а, загорелось ретивое? - хлопнул его по спине Шамов. - Да, брат, аппаратик любопытный. Только у меня его, конечно, нет, - он у немцев. Называется он трайб-аппарат Копперса.
- Трайб-аппарат?.. Хорошо... А он у них как - засекречен?
- Немцы, конечно, своих секретов выдавать не любят, но-о... поскольку фирма того же Копперса строила наш завод, то должна же и пустить его, а для этого пробовать на своем аппарате наш уголь, - так?
- Не иначе. А ты был при этих пробах?
- Непременно. Да ведь аппарат по существу простой, только...
- Что "только"? - очень живо спросил Леня. - Химический подход или физический?
- Вот потому, что подход физический, он дает результаты весьма приблизительные, этот трайб-аппарат.
- Приблизительные?
- Да... И я бы сказал, что это не решение задачи кокса, нет, брат. Особенно с нашими углями. У нас что ни уголь, то имеет какую-нибудь особенность. Этих особенностей трайб-аппарат учитывать, оказалось, не может... Очень он груб и прост для наших углей... Что? Отлегло от сердца?
- Ну вот, чепуха. Что же, ты в самом деле думал, что я... - толкнул его Леня.
- Но если ты не перейдешь на химический метод решения, все-таки ничего у тебя не выйдет. В этом уж я теперь окончательно убедился.
- А трайб-аппарат посмотреть нельзя?
- Я тебе начерчу его, если хочешь... Пустяки... Простей лаптей. Вот цилиндр, а в нем железная трубка...
И Шамов бойко принялся вычерчивать разрез аппарата, четко и точно, взвешенными словами давая свои объяснения к чертежу. Когда же Леня сказал, что все он отлично понял и что это действительно просто, Шамов добавил:
- Копперс как строитель заводов коксохимических интересовался собственно чем? Не превышает ли уголь пределов нагрузки на стены печей, то есть не вспучивается ли так, что может деформировать стены, во-первых, и, еще больше, не может ли забурить печь, во-вторых?
- А мы чем интересуемся? Не тем же ли самым? - не понял Леня.
- Нет, не тем... Главное, не так. Он заинтересован в том только, чтобы завод сдать как годный к эксплуатации, а мы - в том, чтобы этот завод работал у нас без перебоев, - это большая разница, конечно. Вот завод выдал серию печей - отлично. Вот завод выдал все печи без забурения - еще лучше. Мы завод приняли. Фирма денежки получила - и до свиданья. А у нас потом забуряются печи сплошь. Почему? Потому что уголь не однороден, это тебе известно, конечно. И вот, насколько я присмотрелся к этому аппарату, он дает только три показателя: черта пошла вверх, потом упала низко - первый показатель. Что он значит? Значит он, что уголь при коксовании будет пучиться и может попортить стенки, но коксуется хорошо. Затем - черта идет вот так, как волна, а хвост низко не опускается - второй показатель. Значит он, что уголь плохой: будет очень пучиться и забурять печь. И, наконец, третий показатель: черта самая скромная, в гору не лезет, а норовит скорее опуститься вниз; это - самый хороший уголь, и кокс будет выдаваться как малина. Однако найди поди такой уголь. Подобрать шихту по этим данным можно? Ни в коем случае.
- А идея все-таки хорошая, - пробормотал Леня.
- Куцая.
- То есть не охватывает всех углей, но вот видишь - отмечает же, насколько вспучивается уголь при коксовании.
- То есть приблизительно указывает, сравнительно с другим сортом угля указывает, сколько в нем битума, больше ли, меньше ли, а сколько именно?
- Да это совсем и не нужно, сколько именно.
- Ну, этого уж ты мне не толкуй.
- А идея все-таки здоровая. Все ведь постигается путем сравнения... А тут сравниваются целых три типа углей.
- Да, если бы их только и было, что три типа, а не триста двадцать три, например.
- Однако аппарат этот может здорово помочь в их классификации.
- В том-то и дело, что ничуть, ни вот на столько не помогает, - и Шамов показал ноготь мизинца.
Когда Леня увидел аппарат Копперса, то быстро прикинул его размеры снаружи и размер металлического стакана внутри, куда насыпался истолченный в порошок уголь; острым и цепким глазом человека, привыкшего все делать своими руками, схватил - что, куда и как прикреплено и из чего сделано, и, наконец, сказал Шамову тихо, но убедительно:
- Знаешь, что?.. Через неделю я все объеду, где тут, в Донбассе, мне нужно еще взять пробы, а через две недели у меня на столе, на нашей коксовой станции, будет стоять точь-в-точь такая штука.
III
К Гаврику обратился Леня:
- Послушай-ка, кузен и все прочее, ты ведь, кажется, говорил, что готовишься стать токарем по металлу?
Гаврик сдвинул брови и ответил важно:
- Чего же мне готовиться, когда я уж и плиты шлифую и все делаю сам... Мне готовиться уж нечего, я и так готов.
- Так что, если я тебе дам чертеж и материал, можешь ты мне довести этот материал до дела?
- А почему же нет?
- И высверлить можешь цилиндр, например, небольшого диаметра?
- А что же тут такого страшного?
- Ну, раз для тебя ничего страшного нет, тогда молодчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30