В Пограничной Страже у ребят была поговорка: "Хладнокровный, как Лисий". Как любой хороший командир, он старался держаться в соответствии с этой легендой. Ему даже меня удавалось ввести в заблуждение, хоть и не каждый раз: когда он становился совсем тихим, я всегда знал, что он на грани.
Глашатай вызвал панкратиастов; Лисий сделал мне наш знак. Я проводил его глазами до дверей раздевальни, потом подождал, пока не вытащили жребии. Ему выпала третья схватка, в паре с Автоликом. "Если он выиграет этот бой, - подумал я, - тогда ничто не помешает ему добыть венок".
Я вскочил со своего места, потому что у меня родился план, и побежал вверх по священным ступеням к большому храму. Там я вынул из-за пазухи дар, который купил для бога в одной из лавок снаружи. Это была маленькая лошадь, сделанная из тонкой бронзы, с посеребренной гривой и хвостом и позолоченной уздечкой. Я купил смолы для курений и подошел к алтарю. Всегда меня охватывает благоговение перед ликом Посейдона, этого древнего бога, который держит в деснице своей землетрясения и морские бури. Но лошади ему дороги, а эта оказалась самой лучшей среди всех, что я перебрал. Я передал ее жрецу, увидел, как она была возложена на алтарь, и сотворил молитву.
Состязания панкратиастов проходили близко, перед самым храмом, но когда я вернулся на свое место, первый бой уже окончился и атлеты ушли в помещение. Толпа как будто была возбуждена поединком, и я пожалел, что пропустил его, - а вдруг Лисию позднее придется встретиться с его победителем? Второй бой, однако, оказался не особенно примечательным; его выиграл неуклюжий мантинеец - он провел захват корпуса, на который Лисий никогда не дал бы ему времени. Потом глашатай провозгласил:
– Автолик, сын Ликона, и Лисий, сын Демократа, оба из Афин.
Глаза мои застыли при виде Автолика. "Что сделалось с его красотой?" думал я. Когда он был одет, ты смотрел на его приятное лицо и не видел, как огрубело тело.
Толпа встретила их приветственными криками; не трудно было догадаться, что Автолика они приветствуют за то, что слышали о нем, а Лисия - за то, что видят сами. Он стоял, словно бронзовая статуя Поликлета [84], его ни с кем нельзя было спутать, а Автолик был похож на здоровенного деревенского силача, который на спор поднимает бычка. Но я был не настолько глуп, чтобы недооценивать его. Несмотря на массивность, он все еще был очень быстр и знал все приемы и уловки. Пока они обменивались ударами в стойке, я видел за каждым его ударом эту огромную массу и молился, чтобы Лисий оказался сверху, когда они начнут бороться на земле.
Но, несмотря на все мои страхи, прошло не больше времени, чем нужно, чтобы пробежать пять стадиев, и я уже так кричал от радости, что охрип. Я пробился через толпу и бросился к Лисию. Он не очень пострадал в схватке. Распухло ухо, появилось несколько синяков и еще он растирал левое запястье - Автолик захватил его и чуть не сломал, пытаясь развернуть Лисия и провести бросок с захватом рук на плече. Но в целом он был в отличном состоянии. Я прошел с ним внутрь навестить Автолика - Лисию пришлось помочь ему подняться на ноги после решения судей. Он порвал одну из больших мышц спины - это его и прикончило. Ему было очень больно, а ко всему еще вот уже много лет он не уступал венка никому; но он принял руку Лисия и поздравил его с красивой победой, как и подобает благородному человеку, каким он всегда был.
– Мне досталось по заслугам, - сказал он, - за то, что слишком прислушивался к чужим советам во время подготовки. У тебя оказалось больше здравого смысла, Лисий. Удачи тебе - и принеси петрушку [85]. Мое место заняли, но Платон раздвинул своих соседей (не могу припомнить, чтобы встречал когда другого такого сильного юношу в его возрасте). В последующих схватках я не увидел никого, кто, на мой взгляд, мог бы сравниться с Автоликом. Наконец настало время для боев предпоследнего круга. Всего участников было восемь, так что пустого номера не выпало никому [86]. Глашатай объявил:
– Лисий, сын Демократа, из Афин. Сострат, сын Эвпола, из Аргоса.
Сострат? Это имя было мне неизвестно. Я догадался, что он, видимо, победитель первого боя, который я пропустил, пока бегал в храм. Потом они вышли, и я увидел, что это за муж.
Сначала я глазам своим не поверил, тем более, что узнал его. Я два-три раза встречал это чудовищное создание, гуляя по ярмарке, и не сомневался, что он - какой-то бродячий фигляр, который в своем выступлении поднимает каменные глыбы и гнет железные стержни; особенно меня поразило чувствующееся в нем нелепое самомнение. Однажды вместе со мной был Лисий, и я показал ему это чудовище со смехом:
– Что за жуткий человек! Кто же он такой и кем себя считает?
Лисий лишь заметил в ответ: "Не красавец, верно?" и перевел разговор на другую тему.
И вот сейчас он стоял здесь - гора плоти; могучие мускулы, словно перекрученные дубовые сучья, оплетали его торс и руки; шея - как у быка; ноги, хоть толстые и узловатые, казалось, гнулись под весом нескладной туши. Но зачем и дальше описывать зрелище, которое теперь знакомо каждому? Сегодня подобные без всякого стыда появляются даже в Олимпии, а после Игр какому-то скульптору приходится изворачиваться, высекая такой портрет, чтобы люди могли смотреть на него в священном Альтисе [87] без содрогания.
Вам может показаться, что мы в те дни были простаками, ибо при виде человека, слишком тяжелого, чтобы прыгать или бегать, человека, который свалится замертво, если заставить его совершить ускоренный переход в доспехах, и которого не вынесет ни одна лошадь, мы считали, что смотрим на существо ниже раба, поскольку он сам довел себя до такого состояния.
Глядя на Сострата, мы надеялись увидеть, как он будет изгнан из общества свободных эллинов, и подбодряли Лисия, призывая его сделать это. А он стоял рядом с этой уродливой тушей, словно изваяние победы: герой против чудовища, Тесей против Минотавра.
А потом начался бой - и голоса переменились, а я проснулся от своего сна.
Я не видел Сострата в первом бою, но другие зрители видели, и потому быстрее меня привыкли к зрелищу того, как Лисий приседает и уклоняется от ударов. Никто не освистывал его, а некоторые даже подбадривали. Когда он сам сумел ударить, зрители просто взбесились. Но, тем не менее, видно было: это все равно, что бить скалу. Огромные кулачищи Сострата были подобны летающим валунам; один раз он задел щеку Лисия, всего лишь вскользь, - и тут же полилась кровь. И тогда, словно мне впервые сообщили эту новость, я подумал: "Это чудовище - тоже панкратиаст".
Лисий первым перешел в ближний бой. Он поймал руку Сострата в момент удара, и она обвисла в его сильном захвате. Я знал, что последует за этим: быстрый поворот, а за ним бросок; это называется "захват руки и туловища через ягодицы". Я видел, как он начал прием, и мог точно назвать момент, когда он понял, что не в силах поднять эту страшную тяжесть достаточно высоко для броска. Затем Сострат попытался провести захват за шею, и если бы Лисий не был быстрым как кошка, там бы он и остался. Толпа приветствовала его за этот уход так, словно он не увиливал, а нападал. К этому времени он уже сумел оценить скорость противника и начал идти на риск, который допускает более быстрый человек в схватке с медлительным; вот только здесь даже этот риск вызывал сомнения. Он кинулся головой вперед, я слышал, как хрюкнуло это чудище; и прежде чем Сострат успел захватить голову Лисия, тот выскользнул и сам провел захват за корпус. А потом он сделал заднюю подножку, и оба упали. Звук удара был такой, словно свалился кусок стены.
Толпа радостно закричала. Но я видел, что, когда они упали, Сострат прокатился по руке Лисия. Он лежал, словно засыпанный оползнем. Сострат начал переваливаться на него; но Лисий вовремя поднял колено. Рука его все еще была прижата телом противника к земле. Я вскочил на ноги и закричал ему. Я пытался докричаться, хоть и не ожидал, что он услышит меня за этим шумом. Он уперся ладонью в огромное свиное рыло Сострата, оттолкнул его назад и высвободил руку. Она была ободрана и кровоточила, но все же он мог ею пользоваться. Он вывернулся молниеносно; они сражались на земле, нанося удары и борясь. И Лисий постоянно оказывался быстрее. Но в панкратионе скорость - лишь защита. А победу приносит сила.
Кто-то хлопал меня по колену. Это был Евмаст, спартанец, пытающийся привлечь мое внимание. Когда я на миг оглянулся, он спросил:
– Этот человек - твой любовник?
– Который? - отозвался я; мне сейчас было не до него.
– Человек, - сказал он.
Я кивнул, не поворачиваясь. Я чувствовал, что он следит за мной, собираясь похвалить меня, если я смогу смотреть с деревянным лицом, как калечат Лисия. Я бы сейчас убил его прямо на месте.
И тут Лисий на миг оказался сверху. Волосы у него были перепачканы запыленной кровью; кровь покрывала его лицо, будто маска, и полосками стекала по телу. Он поднялся, потом как будто повалился назад, и толпа застонала. Но когда Сострат кинулся на него, он выбросил вверх ногу и перекинул противника через себя так, что тот рухнул не на него, а на землю. Шум поднялся оглушительный, я едва слышал свои радостный крик. Однако в этом шуме было что-то новое. Я сперва не заметил, но оно нарастало. В те дни панкратион был состязанием для воинов. Допускаю, что и тогда находились немногие людишки с рабским рассудком, которые получали от него удовольствие иного сорта, но им хватало соображения оставлять свои удовольствия при себе. А ныне, как духи, которые набирают силу от выпитой крови, они вышли на свет и голоса их стали слышны.
Когда Сострат пошел на Лисия, тот захватил его лодыжку и удержал. Он выкручивал стопу, пытаясь заставить Сострата уступить. Но Сострат сумел высвободиться, отбив его свободной ногой, и я увидел, как громадная туша вновь падает на Лисия. И снова Лисий выскользнул, захватив руку падающего противника; в следующий миг он оказался на спине у Сострата, обхватив ногами его живот и поймав шею в удушающий захват, красивее которого я в жизни не видел. Единственное, чем мог действовать Сострат, - одна свободная рука - другую Лисий прижал. Вокруг меня все вскочили на ноги; юный Платон, о существовании которого я вообще позабыл, впился пальцами мне в руку. Казалось, схватка завершилась победой.
И тут я увидел, как начал подниматься Сострат. Неся на спине тяжесть сильного мужа, полузадушенный, этот бык все же поднялся на колени. Я слышал кровожадные крики людей, которых не видел.
– Отпусти, Лисий! - заорал я. - Отпусти!
Но, думаю, силы у него были на исходе, и он знал: или сейчас, или никогда. Он сцепил зубы и попытался еще сильнее сдавить бычью шею Сострата. А Сострат выпрямился - и грохнулся назад, обрушившись на него, словно дерево. Наступила абсолютная тишина, а потом снова завопили кровожадные голоса.
Сначала я не видел Лисия - только руку от локтя и кисть. Она лежала на земле ладонью кверху; потом я заметил, как пальцы ощупью ищут опору. Сострат перевернулся. Впервые я заметил на его широком лице маленькие глазки; но это не были глаза разъяренного вепря, нет, это были холодные глаза ростовщика. Лисий начал приподниматься, опираясь на руку. Я ожидал, что он поднимет руку, делая знак судье. Может быть, он был слишком охвачен гневом, чтобы сдаться, но, я думаю, он просто не видел ничего вокруг и не понимал, где находится. Как бы то ни было, Сострат снова швырнул его, да так, что было слышно, как ударилась голова о землю. Даже после этого, мне кажется, я видел, как он шевелится; но судья бросил на землю свой двурогий жезл и остановил схватку.
Я вскочил на ноги. Платон держал меня за руку, говоря что-то; я оттолкнул его и полез через толпу, а люди, на которых я наступал, кричали и ругались. Я влетел в раздевальню, когда его пронесли в маленькую комнатку, где был матрас на полу, а из отверстия, оформленного, как львиная пасть, стекала струйка воды. Снаружи начался следующий бой - я слышал приветственные крики.
Тамошний старший спросил у меня:
– Ты его друг?
– Да, - сказал я. - Он умер?
Я не замечал в нем ни дыхания, ни других признаков жизни.
– Нет. Он оглушен и, полагаю, у него сломано несколько ребер. Но он может умереть. Его отец здесь?
– Мы афиняне, - ответил я. - Ты лекарь? Скажи мне, что надо делать.
– Ничего. Только постарайся удержать его на месте, если он очнется, ничего не соображая. Дай ему воды, когда попросит, но только не вина. Затем он поднял глаза от Лисия и словно впервые увидел меня. - Он отлично бился, но я не понимаю, что заставило его выступать в панкратионе при таком весе.
После чего вышел наружу смотреть следующую пару, а мы остались одни.
Он дышал, но очень медленно и так слабо, что я едва слышал. Одна сторона лица у него превратилась в сплошной синяк; из носу сочилась кровь, была рассечена кожа под волосами. И лоб над бровью тоже был рассечен; я видел, что этот шрам останется у него навсегда. Я откинул старое одеяло, которым они его накрыли. Тело было страшно избито и выпачкано, я не мог разглядеть, что там сломано. Я взял полотенце, висевшее на стене, и смыл с Лисия черную кровь, масло и пыль, где смог достать, - переворачивать его я побоялся. Я говорил с ним, звал по имени, но он не шевелился. Только потом я понял, что не следовало обмывать его, потому что вода из источника была холодная, а стены вокруг - каменные; скоро тело его у меня под руками стало холодным, как мрамор, а губы посинели. Я испугался, что он умрет у меня на глазах. В углу лежала чья-то одежда. Я укрыл Лисия ею, но он все равно оставался холодным, тогда я добавил свой гиматий, сам забрался под него и лег рядом с ним.
Я обнимал его, пытаясь передать от себя хоть каплю жизни, сам замерзал от страха и думал о долгих дозорных поездках в составе Стражи по зимним горам, когда даже волки в своих пещерах жались друг к другу, чтобы согреться, а он ложился один. "Ты придавал мне отваги в битве, - думал я. Когда меня сбросили с лошади, ты спас меня и сам получил рану. После стольких трудов кто не ждал бы от жизни меда из камня? Но ты принес его в жертву небесам, а тебе осталась только кровь да соленое море. Что же такое справедливость, если даже боги несправедливы? Они отобрали у тебя венок и возложили на зверя".
Я коснулся его губ - они были по-прежнему холодны; он не открывал глаз, не шевелился, не говорил. Я сказал в душе: "Слишком поздно я здесь, под одним плащом с тобой - а ведь по собственной воле я тебе ни в чем не отказал бы. Время, смерть и изменения ничего не прощают, а любовь, утраченная в дни юности, никогда не вернется вновь".
Кто-то пробирался в комнату, и я встал. Свет в дверном проеме померк весь его заслонила собой громадная туша.
– Как он? - спросил Сострат.
Странно было слышать от него человеческую речь, а не хрюканье вепря. Но я порадовался, увидев на нем отметины, оставленные Лисием.
– Жив, - сказал я.
Сострат приблизился, посмотрел, а потом вышел. Я снова лег возле Лисия. Горе разъедало мне душу. Я вспомнил его статую в школе, сделанную, когда я еще не знал его, и подумал, как с мальчишеского возраста он бегал и прыгал, метал диск и дротик, плавал и боролся, ездил верхом на учениях; как я сам упорно трудился, размахивая киркой и поднимая тяжести, чтобы привести свои плечи в соответствие ногам; как юный Платон бегал в доспехах; как все мы в гимнасии совершали жертвоприношения Аполлону, властителю меры и гармонии. А этот муж продал изящество и ловкость, меру и честь воина на поле битвы, не думая вовсе о том, чтобы быть прекрасным в глазах богов, а заботясь об одном лишь - как получить венок.
Бой снаружи окончился. Толпа болтала, кто-то играл на двойной флейте. Лисий шевельнулся и застонал. Сейчас он стал чуть теплее на ощупь. Вскорости он попытался сесть и его стошнило. Когда я закончил убирать за ним, снова пришел лекарь. Он ущипнул Лисия за руку и, увидев, что тот немного дернулся, проговорил:
– Хорошо. Но держи его в покое, потому что люди, которые были оглушены, иногда умирают, если слишком скоро начинают напрягать силы.
Когда он ушел, Лисий начал метаться и говорить что-то бессвязное. Ему казалось, что он лежит на поле битвы с копьем в боку, и он приказывал мне не трогать его, а привести Алексия, который копье вытащит. Я сходил с ума, вспоминая слова лекаря. Пока я пытался уложить его обратно, снова пришел Сострат и снова спросил, как он. Я ответил кратко, но такая забота немного изменила мое мнение об этом человеке к лучшему.
Вскоре после этого снаружи снова поднялись крики - начался последний бой. И, кажется, окончился, едва успев начаться. Я подумал, что Сострат, наверное, покончил со своим противником одним ударом; но на самом деле человек этот, видевший, как унесли Лисия, почти сразу лег и сдал схватку. Я слышал, как глашатай объявил победителя. Приветственные крики звучали лишь наполовину искренне - не было ни красивого поединка, ни крови, так что никто не получил удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51