Первый имел весьма длинное название: «Главная проблема австралийских школьников — где припарковать автомобиль», и в нем с некоторой долей преувеличения изображался материальный уровень жизни моих австралийских одноклассников, многие из которых действительно приезжали на занятия на своих собственных (или же родительских) автомобилях. Название второго было — «В мельбурнских пабах не говорят о бабах», и в нем я описывал увиденные мною в этом городе необычные пивнушки для клерков, которые открываются в семнадцать часов, когда народ вываливает из контор на улицу и жаждет промочить пересохшее за время службы горло, а ровно через час уже прекращают свою работу. Зная о столь кратком режиме работы пивбара, его посетители считают преступным тратить драгоценное время на какую бы то ни было болтовню, и поэтому молча, не обсуждая ни достоинств состоявшегося накануне футбольного матча, ни недостатков приехавшей неделю назад в гости да так до сих пор и не уехавшей тещи, целенаправленно накачивают себя темными или же светлыми сортами пива.
К моему удивлению, оба очерка были почти без купюр и правок поставлены в номер, и в середине зимы старики прислали мне с очередной почтой по экземпляру газеты с каждым из них.
К Восьмому Марта я послал Ленке ещё одно письмо. Мне и правда хотелось поделиться с нею увиденным здесь, написать, что я не забыл её и скучаю по ней, прочитать её ответные признания… Но она молчала. Можно было, конечно, позвонить по международному телефону, но тарифы были такими, что я даже боялся об этом и думать.
А там замаячили на горизонте весна и близкое окончание учебы, и я подумал, что скоро я уже и сам буду дома и объясню ей все при нашей встрече лично.
Но встреча эта опять не состоялась.
Когда, возвращаясь из аэропорта, куда меня приехали встречать сразу оба моих родителя, шофер спросил: «Куда?» — то я услышал, как, наклонившись к нему, отец назвал не привычный мне бульвар Яна Райниса, а совсем другой адрес: «3-я Фрунзенская», — и как-то загадочно обменялся взглядом с матерью. И вот мы приехали к большому светло-кирпичному дому со скамейками во дворе и высокими тополями под самые окна, отделенному от проезжей части густыми зарослями цветущих лип. Поднявшись на четвертый этаж и, отец вынул из кармана связку ключей и протянул их мне.
— Открывай. Теперь это твоя собственная квартира. Как раз к твоему возвращению закончили обмен.
— А вы теперь где живете?
— В Строгино. Очень хороший район, много зелени, тихо. Вот только метро не доведено и приходится долго добираться на автобусе.
— Главное, что теперь у тебя есть свой угол, — добавила мама. — Ты ведь уже не мальчик, тебе нужна самостоятельность.
Квартира была однокомнатная и уже обставленная мебелью — в ней имелись большой письменный стол, пара книжных полок на стене, шкаф для одежды, диван-кровать и несколько стульев. Телевизора не было («Тебе надо готовиться в институт, а потом учиться. Так что он тебе только мешать будет», — пояснила мама), но на кухне по-кошачьи урчал беленький импортный холодильник, заглянув в который, я увидел серебряное горлышко шампанского и какие-то пакеты со съестным.
— Ну давай, вынимай угощение, — поощрительно хлопнул меня по спине отец. — Отметим твое возвращение на Родину. Все-таки год не виделись…
Мы расположились на кухне и, одарив стариков привезенными сувенирами, я часа три, а то и больше, рассказывал им о своей австралийской жизни, показывая открытки и фотографии Мельбурна и обретенных там за год товарищей. Когда они наконец решили, что мне пора отдохнуть, и уехали к себе в Строгино, я отыскал в одной из сумок с неразобранными вещами свою старую записную книжку и быстро набрал номер Ленкиного телефона. Но ответа, к моему сожалению, не последовало. В трубке стояла такая пугающе странная (у меня почему-то опять мелькнуло сравнение: «глубоководная») тишина, как будто я приложился ухом к океанской впадине. И так повторялось снова и снова, пока я в конце концов не удосужился позвонить в справочную службу АТС и не узнал, что ещё в середине зимы этот район Москвы перевели на новые телефонные линии и всем абонентам поменяли номера телефонов.
— Ну так скажите мне новый номер телефона, — попросил я.
— Платная справка, — автоматически ответил голос дежурной. — Ответ в течение часа. Будете заказывать?
В течение часа, подумал я, я доберусь до «Водного стадиона» и на метро, зачем же мне с первого дня возвращения домой залезать в долги? Я ведь пока ничего не зарабатываю…
И, переодевшись в свежую рубашку, я вышел из дома.
Все-таки удивительная вещь — разлука! Казалось бы, всего только неполный год меня не было в столице, а она за это время превратилась в почти стопроцентно нерусский город. Окончательно разгромив в октябре прошлого года коммунистическую оппозицию (я смотрел репортажи о расстреле Белого Дома по телевизору Грэвсов), демократический режим, не оглядываясь уже ни на какие нравственные и уголовные законы, погнал страну по извилистому, как горный серпантин, пути немедленного обогащения. Но поскольку таскать доллары ксероксными коробками или брать у «Газпрома» безвозвратные займы по двести миллионов долларов было позволено далеко не каждому, то большинство населения России было вынуждено заняться челночной доставкой дешевого зарубежного ширпотреба с последующей перепродажей его своим согражданам по более высоким ценам. Таким образом чуть ли не вся страна превратилась за это кратчайшее время в нацию сплошных спекулянтов, пытающихся на каждом шагу впарить друг другу вонючие пластмассовые игрушки из Китая, фальшивые псевдоадидасовские кроссовки из Турции, изобилующие канцерогенами шоколадки из Польши, отвратительный грязно-бурый чай из Израиля и всяческую другую некачественную и далеко не низкую по российским ценам погань, ради реализации которой все улицы Москвы были загромождены за этот миновавший год разнотипными торговыми ларьками и тонарами. На иных, ещё вчера широких, тротуарах практически совсем не осталось места для прохода пешеходов, и даже в метро можно было, не заметив, налететь на каркасную пирамиду с очками и футлярами для них или одну из многочисленных газетных витрин.
Разглядывая все это, я около часа спустя вышел на станции метро «Водный стадион», миновал громоздящийся над площадью «Дом охотника» с присобаченной к фасаду имитацией лосиных рогов и, пройдя ради сокращения пути минут десять дворами, добрался до необходимого мне пятиэтажного дома. И вот передо мной предстал столь хорошо запомнившийся во всех деталях подъезд с так до сих пор никем и не смытыми надписями «Спартак — чемпион», «Виктор Цой — жив» и «Сегодня я трахнул Наташку». Вот — площадка третьего этажа с выходящими на неё тремя дверями, вот и 122-я квартира…
Я протянул руку и надавил на кнопку звонка.
Однако привычного дребезжания колокольчика за дверью не последовало.
Тогда я надавил на звонок ещё раз, и еще…
— Там никого нет, — раздалось вдруг за моей спиной и, оглянувшись, я увидел выглядывающего сквозь приоткрытую на размер цепочки дверь соседней квартиры небольшого старичка в пижаме.
— А где они? — кивнул я на дверь Ленкиной квартиры.
— Уехали. Дом летом собираются сносить, вот всех из него и выселили. Два месяца уже, как все выехали в новые квартиры, один я тут доживаю.
— А куда они переехали, вы не знаете?
— В Марьино. Там раньше была огромная подмосковная свалка, а теперь Лужков домов понаставил. Вот я туда и не еду, хочу, чтоб в другом месте предоставили квартиру.
— А они свой новый адрес или телефон вам не оставляли?
— Нет… — покачал он головой. — В ЖЭУ спроси, — и осторожно притворил дверь.
Постояв ещё в некотором раздумье на площадке, я спустился по исписанной лестнице вниз и вышел на улицу. Хочешь — не хочешь, а надо было идти к паспортисткам и узнавать у них, куда переехали жильцы из 122-й квартиры…
Однако отыскать этот самый ЖЭУ оказалось делом далеко не таким простым, как казалось, и на это у меня ушло гораздо больше времени, чем я предполагал, — но самое печальное, что, и отыскав его, я своей проблемы этим отнюдь не решил. Коридоры ЖЭУ были заполнены угрюмыми усталыми людьми, перед каждым окошечком стояла тоскливая длинная очередь и, понятно, что никто меня просто так за нужной справкой не пропустил, так что пришлось возвратиться домой не солоно хлебавши. Не дали никаких результатов и мои последующие попытки выяснить Ленкин адрес по телефону. Я звонил и паспортисткам, и в справочную адресную службу, но и там, и там была одна и та же картина. То номер был постоянно занят, то никто целыми часами не снимал там трубку, то, наконец, мне удавалось дозвониться, я слышал, как мне говорили: «Минуточку» — и вслед за этим в трубке повисала долгая скучная тишина, словно теплая вода остатками вчерашней заварки, разбавленная доносящейся откуда-то издалека музыкой и чьим-то едва прослушиваемым разговором.
— …А твой сейчас чем занимается? — шелестя, словно ворох осенних листьев на ветру, повисал в трубке один из голосов.
— Мой сейчас в Бутырке сидит, — со вздохом наплывал в ответ другой. — После того, как у них застрелили директора фирмы, началась налоговая проверка, которая вскрыла очень крупную недостачу. А мой там бухгалтером работал, вот из него теперь и пытаются сделать крайнего… А твой сейчас где?
— А мой на подводной лодке плавает. На Севере.
— Счастливая ты. Можешь себе позволить спать спокойно…
Я не выдерживал, стучал по телефонным рычагам и заново набирал номер, но так ни до чего и не достучался. Ну а потом у меня началась суета с поступлением — подготовительные курсы, консультации, вступительные экзамены и все такое, так что стало откровенно не до этого. В конце августа я узнал, что зачислен на первый курс дневного отделения факультета журналистики (мои австралийские зарисовки сыграли в этом не последнюю роль), и, чтобы хоть немного очухаться от всего перед началом занятий, на неделю укатил в поселок Заветы Ильича в сорока минутах езды от Москвы по Ярославской железной дороге, где мои старики ежегодно снимали в «Мосдачтресте» недорогую одноэтажную дачку, состоящую из двух небольших комнат и довольно обширной застекленной веранды. Стояли чудесные августовские дни, я валялся под высокими соснами на берегу реки Серебрянки, бродил по окрестным лесам, читал на веранде «Дневники» Юрия Нагибина или набоковский «Дар», и думал только о том, чего мне заказать маме на обед, завтрак и на ужин…
К первому сентября, отдохнув и отдышавшись от экзаменационной гонки, я возвратился в город и, как ложащаяся в дрейф подлодка, отдался несущемуся от сессии к сессии течению студенческой жизни. Правда, в середине октября, оказавшись по каким-то делам в районе «Водного стадиона», я вознамерился все-таки отстоять очередь и поговорить с работниками паспортного стола насчет нового адреса Ленки, но, подойдя к зданию, в котором ещё недавно располагался жилищно-эксплуатационный участок, увидел только зияющие глазницы обезрамленных окон да валяющиеся возле входа в дом куски оборванных обоев и половых досок. Похоже, что ЖЭУ за это время тоже успел уже куда-то переехать и, прежде чем браться за поиски Ленки, нужно было сначала разыскать новое местонахождение ЖЭУ, а на это у меня пока что абсолютно не было времени. Увы-увы! Как показали дальнейшие годы, свободного времени в жизни не бывает вообще — даже, оставаясь один на один с собой под шумящими на ветру соснами или в отделенной от всего мира стенами веранде, человек все равно продолжает в своих мыслях начатую однажды жизненную гонку, остановить которую можно только под воздействием более сильного воздействия извне — например, вина, музыки, наркотиков, войны или смерти.
Я был нормальным человеком, любил тишину, трезвость и продвижение к поставленной цели, а потому ни в какие загулы и пьянки не пускался, много и упорно учился, стремился выработать свой собственный журналистский стиль, взял даже на один год академический отпуск, чтобы, уехав к родственникам в глубину Тверской области, поработать там какое-то время в районной газете «Старицкий вестник». Это была очень хорошая практика — я писал по три материала в номер и ещё обрабатывал многочисленные поздравления сельчан с праздниками и днями рождений, загоняя названия бывших колхозов совхозов, а также имена шоферов и скотниц в рифмованные четверостишия, которые я неожиданно для себя насобачился мастачить чуть ли не за считанные минуты. Как ни удивительно, но эти поэтические поздравлялки пользовались большим спросом у наших читателей, газета даже установила специальные повышенные тарифы на их изготовление и публикацию, причем это ничьего пыла не умерило, и мы забивали моими четверостишиями чуть ли не всю последнюю полосу.
Выглядели эти мои «мини-шедеврики» примерно таким образом:
Водителю ОАО «Красное Знамя»
Алексею Ивановичу БИРЮКОВУ —
в день 60-летия
Кто не шофер — тот не мужчина,
об этом знают все в селе.
Пусть мчит судьбы твоей машина
еще лет сорок по земле!
Председателю Райпотребкооперации
Антону Петровичу ЖОГОЛЕВУ
и главному бухгалтеру
Анне Павловне ЖОГОЛЕВОЙ
в день серебряной свадьбы
Ваш союз нам всем наука:
без любви на свете — скука.
Пусть ведет вас путь простой
прямо к свадьбе золотой!
Через два месяца после того, как я написал первое рифмованное поздравление, меня уже чуть не тошнило от этой деятельности, но зато тираж районки за это время подскочил сразу едва ли вдвое.
Год спустя я возвратился на дневное отделение, а вскорости (и сам толком не успев заметить — когда?) завершил свое обучение и, сдав государственные экзамены, получил диплом журналиста. Нужно было определяться с дальнейшей судьбой, и я вспомнил о тех своих уже почти забывшихся «австралийских» публикациях в «Молодежной правде».
— Чем черт не шутит? — решил я про себя и, отобрав ещё с десяток своих лучших статей в «Старицком вестнике», отправился на прием к Гусакову.
К моему удивлению, он ещё помнил мой дебют в их газете и, узнав, что я только что закончил факультет журналистики, сам предложил мне поработать у них корреспондентом отдела происшествий. Я был буквально ошарашен. Оказывается, главнейшие события жизни совершаются вот так просто?
Выйдя на улицу, я с ничего не видящим взором поплыл по московским улицам и вернулся в реальность только тогда, когда чуть было не попал под машину на Пушкинской площади. Оглядевшись, я с удивлением увидел, что иду совсем не туда, куда мне надо, и взял себя в руки.
Оформив за пару дней все необходимые документы, я сдал в канцелярию фотокарточки, получил новенькие малиновые корочки с вытесненным золотыми буквами словом «ПРЕССА» и в ближайшую пятницу — а это как раз было 11 августа 2000 года — уже вышел на работу.
Понятно, что в первый день меня ни на какие выездные задания не посылали и фактически ничего от меня не требовали. Я целый день знакомился с работой отделов, сидел на редакционных «летучках» да перелистывал подшивки газеты за прошлые месяцы. «Напитывался духом газеты», как сказал про это сам Гусаков.
В одном из номеров мне попался не читанный мною ранее любопытный материал о протоиерее Николае (Гурьянове), настолько известном в православном мире своим даром прозорливости, что к нему приезжает исповедоваться даже сам патриарх Алексий II, не говоря уже о паломниках со всех концов России. За свои девяносто один год жизни батюшка пережил и заключение в сталинских лагерях, и гибель на фронтах Великой Отечественной войны троих родных братьев, и смерть своей матери. Последние сорок лет он живет на небольшом острове Залит, где до самого своего выхода на пенсию служил настоятелем храма святителя Николая Псковской епархии.
И вот в гости к провидцу приехала очередная группа православных верующих, среди которых был и полковник запаса Владимир Ткаченко, бывший инженер-ракетчик, доктор технических и кандидат физико-математических наук, два десятка лет проработавший в «почтовом ящике», разрабатывавшем суперракеты стратегического назначения. Десять лет назад он был ярым атеистом, делал научные доклады о вреде религии, но вскоре узнал, что у него запущенный рак с обширными метастазами и скоро он умрет. «Ноги сами принесли меня в храм Всех Святых на Славянской площади. Вошел, встал перед какой-то иконой. И стал молиться. Ни одной молитвы, конечно, не знал — просто просил: „Господи, прости и помоги!“ Прихожу домой, а тут мне звонит один из друзей — он работает в Академии медицинских наук. Говорит: „Я узнал координаты врача, которая травами лечит рак“. И я как-то сразу совместил свой поход в церковь и эту информацию. У меня ни малейшего сомнения не было, что молитва моя услышана. И потом с такой же верой поехал к этой травнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
К моему удивлению, оба очерка были почти без купюр и правок поставлены в номер, и в середине зимы старики прислали мне с очередной почтой по экземпляру газеты с каждым из них.
К Восьмому Марта я послал Ленке ещё одно письмо. Мне и правда хотелось поделиться с нею увиденным здесь, написать, что я не забыл её и скучаю по ней, прочитать её ответные признания… Но она молчала. Можно было, конечно, позвонить по международному телефону, но тарифы были такими, что я даже боялся об этом и думать.
А там замаячили на горизонте весна и близкое окончание учебы, и я подумал, что скоро я уже и сам буду дома и объясню ей все при нашей встрече лично.
Но встреча эта опять не состоялась.
Когда, возвращаясь из аэропорта, куда меня приехали встречать сразу оба моих родителя, шофер спросил: «Куда?» — то я услышал, как, наклонившись к нему, отец назвал не привычный мне бульвар Яна Райниса, а совсем другой адрес: «3-я Фрунзенская», — и как-то загадочно обменялся взглядом с матерью. И вот мы приехали к большому светло-кирпичному дому со скамейками во дворе и высокими тополями под самые окна, отделенному от проезжей части густыми зарослями цветущих лип. Поднявшись на четвертый этаж и, отец вынул из кармана связку ключей и протянул их мне.
— Открывай. Теперь это твоя собственная квартира. Как раз к твоему возвращению закончили обмен.
— А вы теперь где живете?
— В Строгино. Очень хороший район, много зелени, тихо. Вот только метро не доведено и приходится долго добираться на автобусе.
— Главное, что теперь у тебя есть свой угол, — добавила мама. — Ты ведь уже не мальчик, тебе нужна самостоятельность.
Квартира была однокомнатная и уже обставленная мебелью — в ней имелись большой письменный стол, пара книжных полок на стене, шкаф для одежды, диван-кровать и несколько стульев. Телевизора не было («Тебе надо готовиться в институт, а потом учиться. Так что он тебе только мешать будет», — пояснила мама), но на кухне по-кошачьи урчал беленький импортный холодильник, заглянув в который, я увидел серебряное горлышко шампанского и какие-то пакеты со съестным.
— Ну давай, вынимай угощение, — поощрительно хлопнул меня по спине отец. — Отметим твое возвращение на Родину. Все-таки год не виделись…
Мы расположились на кухне и, одарив стариков привезенными сувенирами, я часа три, а то и больше, рассказывал им о своей австралийской жизни, показывая открытки и фотографии Мельбурна и обретенных там за год товарищей. Когда они наконец решили, что мне пора отдохнуть, и уехали к себе в Строгино, я отыскал в одной из сумок с неразобранными вещами свою старую записную книжку и быстро набрал номер Ленкиного телефона. Но ответа, к моему сожалению, не последовало. В трубке стояла такая пугающе странная (у меня почему-то опять мелькнуло сравнение: «глубоководная») тишина, как будто я приложился ухом к океанской впадине. И так повторялось снова и снова, пока я в конце концов не удосужился позвонить в справочную службу АТС и не узнал, что ещё в середине зимы этот район Москвы перевели на новые телефонные линии и всем абонентам поменяли номера телефонов.
— Ну так скажите мне новый номер телефона, — попросил я.
— Платная справка, — автоматически ответил голос дежурной. — Ответ в течение часа. Будете заказывать?
В течение часа, подумал я, я доберусь до «Водного стадиона» и на метро, зачем же мне с первого дня возвращения домой залезать в долги? Я ведь пока ничего не зарабатываю…
И, переодевшись в свежую рубашку, я вышел из дома.
Все-таки удивительная вещь — разлука! Казалось бы, всего только неполный год меня не было в столице, а она за это время превратилась в почти стопроцентно нерусский город. Окончательно разгромив в октябре прошлого года коммунистическую оппозицию (я смотрел репортажи о расстреле Белого Дома по телевизору Грэвсов), демократический режим, не оглядываясь уже ни на какие нравственные и уголовные законы, погнал страну по извилистому, как горный серпантин, пути немедленного обогащения. Но поскольку таскать доллары ксероксными коробками или брать у «Газпрома» безвозвратные займы по двести миллионов долларов было позволено далеко не каждому, то большинство населения России было вынуждено заняться челночной доставкой дешевого зарубежного ширпотреба с последующей перепродажей его своим согражданам по более высоким ценам. Таким образом чуть ли не вся страна превратилась за это кратчайшее время в нацию сплошных спекулянтов, пытающихся на каждом шагу впарить друг другу вонючие пластмассовые игрушки из Китая, фальшивые псевдоадидасовские кроссовки из Турции, изобилующие канцерогенами шоколадки из Польши, отвратительный грязно-бурый чай из Израиля и всяческую другую некачественную и далеко не низкую по российским ценам погань, ради реализации которой все улицы Москвы были загромождены за этот миновавший год разнотипными торговыми ларьками и тонарами. На иных, ещё вчера широких, тротуарах практически совсем не осталось места для прохода пешеходов, и даже в метро можно было, не заметив, налететь на каркасную пирамиду с очками и футлярами для них или одну из многочисленных газетных витрин.
Разглядывая все это, я около часа спустя вышел на станции метро «Водный стадион», миновал громоздящийся над площадью «Дом охотника» с присобаченной к фасаду имитацией лосиных рогов и, пройдя ради сокращения пути минут десять дворами, добрался до необходимого мне пятиэтажного дома. И вот передо мной предстал столь хорошо запомнившийся во всех деталях подъезд с так до сих пор никем и не смытыми надписями «Спартак — чемпион», «Виктор Цой — жив» и «Сегодня я трахнул Наташку». Вот — площадка третьего этажа с выходящими на неё тремя дверями, вот и 122-я квартира…
Я протянул руку и надавил на кнопку звонка.
Однако привычного дребезжания колокольчика за дверью не последовало.
Тогда я надавил на звонок ещё раз, и еще…
— Там никого нет, — раздалось вдруг за моей спиной и, оглянувшись, я увидел выглядывающего сквозь приоткрытую на размер цепочки дверь соседней квартиры небольшого старичка в пижаме.
— А где они? — кивнул я на дверь Ленкиной квартиры.
— Уехали. Дом летом собираются сносить, вот всех из него и выселили. Два месяца уже, как все выехали в новые квартиры, один я тут доживаю.
— А куда они переехали, вы не знаете?
— В Марьино. Там раньше была огромная подмосковная свалка, а теперь Лужков домов понаставил. Вот я туда и не еду, хочу, чтоб в другом месте предоставили квартиру.
— А они свой новый адрес или телефон вам не оставляли?
— Нет… — покачал он головой. — В ЖЭУ спроси, — и осторожно притворил дверь.
Постояв ещё в некотором раздумье на площадке, я спустился по исписанной лестнице вниз и вышел на улицу. Хочешь — не хочешь, а надо было идти к паспортисткам и узнавать у них, куда переехали жильцы из 122-й квартиры…
Однако отыскать этот самый ЖЭУ оказалось делом далеко не таким простым, как казалось, и на это у меня ушло гораздо больше времени, чем я предполагал, — но самое печальное, что, и отыскав его, я своей проблемы этим отнюдь не решил. Коридоры ЖЭУ были заполнены угрюмыми усталыми людьми, перед каждым окошечком стояла тоскливая длинная очередь и, понятно, что никто меня просто так за нужной справкой не пропустил, так что пришлось возвратиться домой не солоно хлебавши. Не дали никаких результатов и мои последующие попытки выяснить Ленкин адрес по телефону. Я звонил и паспортисткам, и в справочную адресную службу, но и там, и там была одна и та же картина. То номер был постоянно занят, то никто целыми часами не снимал там трубку, то, наконец, мне удавалось дозвониться, я слышал, как мне говорили: «Минуточку» — и вслед за этим в трубке повисала долгая скучная тишина, словно теплая вода остатками вчерашней заварки, разбавленная доносящейся откуда-то издалека музыкой и чьим-то едва прослушиваемым разговором.
— …А твой сейчас чем занимается? — шелестя, словно ворох осенних листьев на ветру, повисал в трубке один из голосов.
— Мой сейчас в Бутырке сидит, — со вздохом наплывал в ответ другой. — После того, как у них застрелили директора фирмы, началась налоговая проверка, которая вскрыла очень крупную недостачу. А мой там бухгалтером работал, вот из него теперь и пытаются сделать крайнего… А твой сейчас где?
— А мой на подводной лодке плавает. На Севере.
— Счастливая ты. Можешь себе позволить спать спокойно…
Я не выдерживал, стучал по телефонным рычагам и заново набирал номер, но так ни до чего и не достучался. Ну а потом у меня началась суета с поступлением — подготовительные курсы, консультации, вступительные экзамены и все такое, так что стало откровенно не до этого. В конце августа я узнал, что зачислен на первый курс дневного отделения факультета журналистики (мои австралийские зарисовки сыграли в этом не последнюю роль), и, чтобы хоть немного очухаться от всего перед началом занятий, на неделю укатил в поселок Заветы Ильича в сорока минутах езды от Москвы по Ярославской железной дороге, где мои старики ежегодно снимали в «Мосдачтресте» недорогую одноэтажную дачку, состоящую из двух небольших комнат и довольно обширной застекленной веранды. Стояли чудесные августовские дни, я валялся под высокими соснами на берегу реки Серебрянки, бродил по окрестным лесам, читал на веранде «Дневники» Юрия Нагибина или набоковский «Дар», и думал только о том, чего мне заказать маме на обед, завтрак и на ужин…
К первому сентября, отдохнув и отдышавшись от экзаменационной гонки, я возвратился в город и, как ложащаяся в дрейф подлодка, отдался несущемуся от сессии к сессии течению студенческой жизни. Правда, в середине октября, оказавшись по каким-то делам в районе «Водного стадиона», я вознамерился все-таки отстоять очередь и поговорить с работниками паспортного стола насчет нового адреса Ленки, но, подойдя к зданию, в котором ещё недавно располагался жилищно-эксплуатационный участок, увидел только зияющие глазницы обезрамленных окон да валяющиеся возле входа в дом куски оборванных обоев и половых досок. Похоже, что ЖЭУ за это время тоже успел уже куда-то переехать и, прежде чем браться за поиски Ленки, нужно было сначала разыскать новое местонахождение ЖЭУ, а на это у меня пока что абсолютно не было времени. Увы-увы! Как показали дальнейшие годы, свободного времени в жизни не бывает вообще — даже, оставаясь один на один с собой под шумящими на ветру соснами или в отделенной от всего мира стенами веранде, человек все равно продолжает в своих мыслях начатую однажды жизненную гонку, остановить которую можно только под воздействием более сильного воздействия извне — например, вина, музыки, наркотиков, войны или смерти.
Я был нормальным человеком, любил тишину, трезвость и продвижение к поставленной цели, а потому ни в какие загулы и пьянки не пускался, много и упорно учился, стремился выработать свой собственный журналистский стиль, взял даже на один год академический отпуск, чтобы, уехав к родственникам в глубину Тверской области, поработать там какое-то время в районной газете «Старицкий вестник». Это была очень хорошая практика — я писал по три материала в номер и ещё обрабатывал многочисленные поздравления сельчан с праздниками и днями рождений, загоняя названия бывших колхозов совхозов, а также имена шоферов и скотниц в рифмованные четверостишия, которые я неожиданно для себя насобачился мастачить чуть ли не за считанные минуты. Как ни удивительно, но эти поэтические поздравлялки пользовались большим спросом у наших читателей, газета даже установила специальные повышенные тарифы на их изготовление и публикацию, причем это ничьего пыла не умерило, и мы забивали моими четверостишиями чуть ли не всю последнюю полосу.
Выглядели эти мои «мини-шедеврики» примерно таким образом:
Водителю ОАО «Красное Знамя»
Алексею Ивановичу БИРЮКОВУ —
в день 60-летия
Кто не шофер — тот не мужчина,
об этом знают все в селе.
Пусть мчит судьбы твоей машина
еще лет сорок по земле!
Председателю Райпотребкооперации
Антону Петровичу ЖОГОЛЕВУ
и главному бухгалтеру
Анне Павловне ЖОГОЛЕВОЙ
в день серебряной свадьбы
Ваш союз нам всем наука:
без любви на свете — скука.
Пусть ведет вас путь простой
прямо к свадьбе золотой!
Через два месяца после того, как я написал первое рифмованное поздравление, меня уже чуть не тошнило от этой деятельности, но зато тираж районки за это время подскочил сразу едва ли вдвое.
Год спустя я возвратился на дневное отделение, а вскорости (и сам толком не успев заметить — когда?) завершил свое обучение и, сдав государственные экзамены, получил диплом журналиста. Нужно было определяться с дальнейшей судьбой, и я вспомнил о тех своих уже почти забывшихся «австралийских» публикациях в «Молодежной правде».
— Чем черт не шутит? — решил я про себя и, отобрав ещё с десяток своих лучших статей в «Старицком вестнике», отправился на прием к Гусакову.
К моему удивлению, он ещё помнил мой дебют в их газете и, узнав, что я только что закончил факультет журналистики, сам предложил мне поработать у них корреспондентом отдела происшествий. Я был буквально ошарашен. Оказывается, главнейшие события жизни совершаются вот так просто?
Выйдя на улицу, я с ничего не видящим взором поплыл по московским улицам и вернулся в реальность только тогда, когда чуть было не попал под машину на Пушкинской площади. Оглядевшись, я с удивлением увидел, что иду совсем не туда, куда мне надо, и взял себя в руки.
Оформив за пару дней все необходимые документы, я сдал в канцелярию фотокарточки, получил новенькие малиновые корочки с вытесненным золотыми буквами словом «ПРЕССА» и в ближайшую пятницу — а это как раз было 11 августа 2000 года — уже вышел на работу.
Понятно, что в первый день меня ни на какие выездные задания не посылали и фактически ничего от меня не требовали. Я целый день знакомился с работой отделов, сидел на редакционных «летучках» да перелистывал подшивки газеты за прошлые месяцы. «Напитывался духом газеты», как сказал про это сам Гусаков.
В одном из номеров мне попался не читанный мною ранее любопытный материал о протоиерее Николае (Гурьянове), настолько известном в православном мире своим даром прозорливости, что к нему приезжает исповедоваться даже сам патриарх Алексий II, не говоря уже о паломниках со всех концов России. За свои девяносто один год жизни батюшка пережил и заключение в сталинских лагерях, и гибель на фронтах Великой Отечественной войны троих родных братьев, и смерть своей матери. Последние сорок лет он живет на небольшом острове Залит, где до самого своего выхода на пенсию служил настоятелем храма святителя Николая Псковской епархии.
И вот в гости к провидцу приехала очередная группа православных верующих, среди которых был и полковник запаса Владимир Ткаченко, бывший инженер-ракетчик, доктор технических и кандидат физико-математических наук, два десятка лет проработавший в «почтовом ящике», разрабатывавшем суперракеты стратегического назначения. Десять лет назад он был ярым атеистом, делал научные доклады о вреде религии, но вскоре узнал, что у него запущенный рак с обширными метастазами и скоро он умрет. «Ноги сами принесли меня в храм Всех Святых на Славянской площади. Вошел, встал перед какой-то иконой. И стал молиться. Ни одной молитвы, конечно, не знал — просто просил: „Господи, прости и помоги!“ Прихожу домой, а тут мне звонит один из друзей — он работает в Академии медицинских наук. Говорит: „Я узнал координаты врача, которая травами лечит рак“. И я как-то сразу совместил свой поход в церковь и эту информацию. У меня ни малейшего сомнения не было, что молитва моя услышана. И потом с такой же верой поехал к этой травнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31