В моих мыслях я вижу тебя не таким, каким ты сейчас стоишь передо мной, когда во всем твоем облике нет ничего, кроме нетерпеливого желания поскорее уйти отсюда… когда в твоих глазах столько холода…Александр молчал. Елизавета вытерла выступившие слезы и продолжала так же торопливо:— Когда я думаю о тебе, а думаю я о тебе всегда, и наяву и во сне, — ты почти неизменно стоишь передо мной в серебристом глазетовом кафтане с брильянтовыми пуговицами. На груди у тебя горит алмазный «Андрей Первозванный»… И как часто я вижу себя подле тебя — в белом парчовом платье, в подвенечной вуали… Вокруг музыка, торжественный хор… С бастионов Петропавловской крепости в честь нашего бракосочетания палят пушки. К небу взлетают блистательные фейерверки. Нарядная толпа ликует. Я слышу ее восторженное восхищение нами: «Психея соединена с Амуром!» А мы с тобой так полны любви друг к другу… Так счастливы…Александр продолжал молчать. Он не слышал слов жены; он смотрел в окно, отдавшись своим мрачным думам.У Петропавловской крепости на Неве качался, как лебедь, легкий корабль с белыми парусами. Глядя на спокойные волны Невы, Александр вспомнил ее, какой она была год назад, когда ринулась на город бурными, сокрушающими потоками. Вспомнил пену бушующих валов, отчаянные вопли людей и свой собственный ужас, когда явственно услышал чей-то голос: «Отец хочет смыть кровь, пролитую сыном…»«Кто сказал это? Я был один на балконе. Должно быть, я сам».И снова, как тогда, ледяной комок подкатил к его сердцу, и оно задрожало в тоске.— Мне необходимо ехать, — хрипло проговорил он, отходя от окна.— Так скоро? — испугалась Елизавета. — Я утомила вас.— Нет, мой друг. Но мне пора.Когда он прикоснулся губами ко лбу, знакомый запах его духов лишний раз больно напомнил ей о невозвратном прошлом.Прежде чем отправиться в Царское Село, Александр поехал к брату Николаю Павловичу в Аничков дворец.Николай только что вернулся из Красного Села, где присутствовал при линейном учении второй бригады первой гвардейской пехотной дивизии. Он был доволен солдатами и командным составом и весело рассказывал о своих впечатлениях жене, Александре Федоровне.Маленькая дочь их ползала в подобранной рубашонке по светлому ковру, застилавшему небольшой кабинет.Разговаривая с женой, Николай не переставал следить за движениями девочки.Перебирая руками, она боком подтаскивала вперед свое крепкое, в складках тельце и после нескольких продвижений оглядывалась на отца, как будто призывая его в свидетели своих успехов. В один из таких поворотов девочка опрокинулась на спину и громко заплакала. И сейчас же из дверей выскочили две няньки и закудахтали над нею — одна по-немецки, другая по-английски.Николай взял у них плачущего ребенка и стал ходить из угла в угол.В это время доложили:— Государь император.Николай сунул дочь няньке и пошел навстречу брату.Они поцеловались и прошли в кабинет, где оставались до обеда.Николай не любил того веселого шума, который царил на половине матери, а потому почти всегда обедал со своей семьей в маленькой столовой своих апартаментов.Александру не хотелось есть. Но Николай и Александра Федоровна так горячо упрашивали его, что он, наконец, согласился.За обедом царь был заметно расстроен, отзывался обо всех с раздражением и несколько раз во время наступавшего молчания, как будто собираясь сказать что-то важное, окидывал значительным взглядом лица брата и невестки. Но проходило несколько минут, молчание начинало давить, и Николай первым затевал разговор.Уже за десертом, когда лакеи удалились, Александр, прервав рассказ брата о состоянии второй бригады, заговорил вдруг с подчеркнутой многозначительностью:— Меня радует твое разумное отношение к своим обязанностям. Радует, что ты, в отличие от двора, ведешь правильный образ жизни, что ты умерен и аккуратен, ибо все это тебе необходимо, как… — он сделал паузу и решительно докончил: — как будущему государю.Николай с женой слушали его с широко раскрытыми глазами.— Вы удивлены? — взглянув в их окаменелые лица, продолжал царь. — Так знайте же, что Константин, мой законный наследник, решительно отказался от престола и за себя и за своих потомков.«Черта с два, будут у этого распутника дети», — подумал о Константине Николай.А Александр продолжал с серьезностью, переходящей в торжественность:— Что касается меня, то я решил отказаться от царствования и удалиться от мира. Европа теперь, более чем когда-либо, нуждается в монархах молодых, вполне обладающих энергией и силой, а я уже не тот, каким был прежде.Он опустил голову и замолчал.Николай переглянулся с женой, и оба стали успокаивать царя и отказываться от возлагаемой на них короны. Николай говорил, что не чувствует в себе для этого ни достаточных сил, ни достаточной крепости духа, что у него одно желание — «служить государю в назначенном кругу обязанностей» и что далее сего его помыслы не простираются.— Да, да, — подтверждала слова мужа Александра Федоровна.Александр больше не глядел в их лица, но в их голосах за чувствительными, растроганными нотками слышал прорывающееся ликование.Дав им выговориться, он сухо произнес:— Это все так. Но Константин пишет маменьке решительный отказ, а мне в бытность мою в Варшаве прямо сказал, что скорее готов сделаться моим вторым камердинером и чистить мне сапоги, чем принять престол. А вы знаете, что он столько же упрям, сколь и легкомыслен.Николай хотел возразить еще что-то, но старший брат перебил:— Эта минута еще не наступила, но она близка. И цель нынешнего разговора с вами — только та, чтобы вы заблаговременно приучили себя к мысли о непреложно и неизбежно ожидающей вас будущности.Он встал и, торопливо простившись, уехал, не заходя в комнаты матери.Четверка сильных вороных, артистически управляемых лейб-кучером Ильей, вихрем несла изящную, похожую на раковину коляску Александра мимо залитых сентябрьским солнцем желтых полей в Царское Село.Царь, сняв тяжелую шляпу с галуном и высоким плюмажем, глубоко вдыхал пахнущий увяданием воздух.— У императора ужасно плохой вид, — сказала мужу Александра Федоровна. — Куда девались его прежняя жизнерадостность и вид всеми обожаемого монарха? Неужели кончина этой истерички Крюднер так подействовала на него?— Ну, нет, брат совершенно охладел к ней в последние годы, — сказал Николай.— Однако под ее влиянием он отказался от шестнадцатилетней связи с Нарышкиной. А это не так легко.Николай улыбнулся:— Друг мой, иногда от шестнадцатилетней связи легче отказаться, чем от шестнадцатидневной.— И эта ужасная подозрительность ко всем, — продолжала Александра Федоровна. — Прежде я приписывала это его глухоте. Но из сегодняшнего разговора вижу, что ошибалась. Тебе известна моя любовь к государю, и мне так прискорбно видеть подобные слабости в человеке со столь прекрасным сердцем и умом.— Да, наделал дел и теперь ретируется, — вдруг грубо заговорил Николай. — Военные поселения придумал. Казенных крестьян, видишь ли, в пожизненных солдат обращать, да еще в таких, у которых подчинение начальству должно быть еще беспрекословнее, нежели у обычного солдата. А что получилось? Мужики бунтуют против помещиков, а военные поселенцы против государственной власти! Мужики хватаются за вилы и дреколья, а поселенцы обучены обращению с оружием… Кто же опаснее?! Ну-ка вспомни, что я тебе рассказывал о бунте в Чугуевских военных поселениях?— Это было ужасно! — Александра Федоровна даже вздрогнула при этих словах мужа.— Тройную полицию завел, — продолжал Николай, — едва ли не всех своих камергеров в шпионы превратил. Масонские ложи закрыл, а на место кликуш и ханжей, как грибов после дождя, развелось всяких либералистов, якобинцев, сочинителей и прочей мрази. Умствования, которым он предается, не спасут Россию от политических потрясений наподобие тех, которые свирепствовали во Франции. А русский карбонаризм будет еще наглей!Трясущимися от злобы руками Николай вертел детскую погремушку, и ее бубенцы звякали нелепым аккомпанементом к его отрывистым фразам:— Святоша! С квакерами, с монахом Фотием возится! Бабушкина века людей уважает, а Сперанского подальше отослал, чтобы не торчал бельмом на глазу. Полякам — конституцию, финам — самоуправление! С республиканцем Лагарпом тайно, как институтка, любовными записочками переписывается… А знаешь ли, что мне недавно рассказывал о Лагарпе муж покойной Крюднер? Оказывается, этот сумасбродный старик все еще разъезжает по белу свету и где только может с пеной у рта грозит врагам революции гильотиной!— Этим он может вовсе скомпрометировать Швейцарию перед Европой, — покачала головой Александра Федоровна.— Еще бы! — подтвердил Николай. — А наш братец, то ли из упрямства, то ли в угоду своему бывшему наставнику, при случае не прочь назвать себя «республиканцем в душе»… А сам Аракчеева у своего кабинета, как цепного пса, держит! Чтобы всех, кто сунется к царю, за икры кусал… Кстати оби крах… — Николай вдруг зло рассмеялся: — Ты знаешь, кто-то пустил сплетню, будто Александр на маскараде у Нарышкиной, где он был в чулках и башмаках, имел накладные икры. Мне Ламсдорф по секрету рассказывал, что, услышав об этой сплетне, Александр взволновался, как заядлая кокетка. Вот тебе и «уход от мира»!И снова засмеялся так, как будто деревянная колотушка застучала у него в горле.— Бери от него империю! Садись на трон! А что меня в этом случае ожидает, ты знаешь?Он отшвырнул погремушку в угол, хрустнул пальцами и несколько мгновений молча всматривался в приоткрытую дверь. Потом подошел к Александре Федоровне, пригнулся к самому ее лицу и зашептал:— У Константина в Польше лучшая армия. Передумай он — и я самозванец. На Кавказе — Ермолов с обстрелянными войсками. Имеется тайное донесение, что на юге — Пестель… Здесь — тоже заговорщики… Все они только и ждут случая. Мне Бенкендорф давным-давно список показывал. В нем даже и те, кто считается цветом аристократии, армии… адмирал Мордвинов, князь Трубецкой…Он захлебнулся злобой. Выпрямился и заметался.— Ну, если буду царем хоть сутки, я им покажу! Я им, канальям, покажу!Александра Федоровна с испугом следила за ним взглядом. Губы его, казавшиеся кроваво-красными на необычайно белом лице, не переставали шептать угрозы. Он весь дрожал и дергался.— Успокойся, я знаю, что в тебе есть все, чтобы управлять такой страной, как Россия, — сказала Александра Федоровна уверенным голосом.Николай резко обернулся,— Такой, как Россия? — повторил он.— Конечно, — ответила Александра Федоровна и, взяв в руки рукоделье, стала спокойно нанизывать бисер на шелковинку.— Можно, маменька? — раздался за дверью детский голос.Николай распахнул дверь.Семилетний мальчик в красном, обшитом золотым галуном мундире, с барабаном на груди и саблей в руках, при виде отца вытянулся по-военному.— Наследник цесаревич, — с гордостью кивнул на сына Николай.Александра Федоровна, откинув голову, из-под опущенных век тоже смотрела на мальчика.— Я предчувствовала всегда, что ему быть императором, — сказала она.— Вольно! — громко скомандовал Николай.Мальчик взвизгнул и бросился матери на шею. 24. «Нечаянно пригретый славой» Александр ничего не мог с собой поделать: он непрерывно ощущал неминуемо грозящую ему опасность. Всюду ему чудились заговоры, возмущения. В любой шутке находил он скрытый намек, замаскированное недовольство, упрек… Петербург стал для него враждебным и чужим, и он переехал в Царское Село. Царскосельский дворец сделался его любимой резиденцией. Здесь он не чувствовал того тайного страха, который в Петербурге полз за ним от мрачного Михайловского замка, от холодного блеска Невы, от высоких парадных комнат Зимнего дворца.Полз невидимо, как ядовитый, бесцветный пар, и от него некуда было скрыться. Всюду — и в душных ризницах Александро-Невской лавры, и в благоухающих будуарах светских красавиц, и на улицах, и на площадях столицы, — всюду ужас перед грядущим тревожил его усталый мозг, сжимал слабеющее сердце.В Царском Селе Александр ввел в дворцовую жизнь однообразный порядок и принимал лишь самое необходимое участие в государственных делах.Управлял Россией Аракчеев, видевший в ней огромное военное поселение, в котором людям надлежало мыслить, чувствовать и действовать по тем самым «артикулам», которые были введены в его собственной вотчине.Решив, что только железная рука Аракчеева способна подавить проявления общественного недовольства, Александр выдал временщику бланки за своею подписью, наперед санкционируя все, что вздумается занести на чистую бумагу всеми ненавидимому и всех ненавидящему Аракчееву. Все представления министров, все решения Сената, Синода и Государственного совета, все объяснительные записки отдельных членов этих государственных учреждений и их личные письма к Александру доходили до него только по усмотрению Аракчеева.И в то время как Грузино и мрачный дом Аракчеева в Петербурге, на углу Литейной и Кирочной, служили суровой школой «уничижения и терпения» для всех — от фельдмаршалов и генерал-губернаторов до фельдфебелей и мелких чиновников; в то время как вся Россия стонала под ударами палок, и ни седины старости, ни детская слабость, ни женская стыдливость не избавляли от применения этого средства, и битье процветало в школах, в деревнях, на торговых площадях городов, в помещичьих конюшнях, у барских крылец, в сараях, на скотных дворах, в лагерях, казармах — всюду по спинам людей привольно гуляли палка, шпицрутен и розга, — в Царскосельском дворце, окруженном тенистым парком с кристально чистыми прудами, по которым бесшумно плавали величавые черные и белые лебеди, царили покой и тишина.В шесть часов утра камердинер Анисимов вошел в царский кабинет и стал приводить комнату в порядок.Шум его движений не мешал Александру спать не только потому, что он был глуховат, но и потому, что бабка Екатерина нарочно заставляла шуметь в детской маленького Александра, чтобы приучить его спать при всяких условиях.Поставив на столик возле узкой походной кровати душистый чай с густыми сливками и тарелку с «arme ritter» note 24 Note24
«бедный рыцарь» (нем.)

— поджаренными гренками из белого хлеба, Анисимов придвинул медный таз со льдом, положил на спинку кровати чистые полотенца и громко позвал:— Ваше величество!Александр открыл глаза.— А, хорошо, — проговорил он и, быстро спустив ноги, скинул ночную рубашку.Анисимов стал растирать его желтоватое тело прозрачными кусками льда.— Виллье приехал? — спросил Александр.— Так точно, ваше величество. Ожидает приказания войти.Александр ел гренки, запивая чаем.В это утро Виллье впервые после долгого перерыва разрешил ему утреннюю прогулку.Широкая аллея, по которой, слегка опираясь на трость, шагал Александр, вела к плотине на большом озере. Там жили белые и черные лебеди. Александр любил кормить их собственноручно, для чего к его приходу приготовлялись корзинки с пищей.И на этот раз, как только он подошел к зеленой скамье на берегу озера, величавые птицы медленно подплыли к нему. Их красноклювые головки на длинных шеях напоминали фантастические цветы на тонких стеблях.Царь подошел совсем близко к воде. Следовавшие за ним лакеи подали ему корзинку с кормом.Натянув перчатки, Александр брал из нее ломти хлеба и бросал лебедям. Они, грациозно изогнув шеи, погружали в воду свои плоские алые клювы и с журчанием вылавливали пищу. На их лоснящихся черных и белых перьях сияли крупные капли воды.Александр долго любовался лебедями. Потом, бросив испачканные перчатки в пустую корзину, медленно пошел вдоль пруда, чуть-чуть прихрамывая.К девяти часам ко дворцу начал съезжаться генералитет, чтобы сопровождать царя на ученье гвардейской артиллерии.Офицеры разбились группами, вполголоса обсуждая последние новости.В это время: на взмыленной лошади прискакал фельдъегерь с известием о смерти царской дочери, Софьи Нарышкиной.Ставленник Аракчеева, барон Дибич, недавно назначенный начальником главного штаба, с ядовитой любезностью обратился к министру Двора князю Петру Волконскому:— Государь так интимен с вашим сиятельством, что вам более, нежели кому иному, следует сообщить ему сию прискорбную весть.Волконский посмотрел не в глаза барону, а выше, на дыбом торчащие пряди жестких волос.— Иной раз, ваше превосходительство, тяжелее быть оповестителем несчастья, нежели самому его испытать, — холодно проговорил он и отошел к медику Виллье.Через приемную быстро прошел лакей, несший на овальном серебряном подносе завтрак царю: чернослив и простоквашу.— Монашеская трапеза, — насмешливо подмигнул Михаил Орлов своему адъютанту Охотникову.— Спасается в миру, — тоже шепотом ответил адъютант.Вдруг все смолкли.На пороге стеклянной двери, ведущей из парка, показался Александр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88