— Что дальше? — поинтересовался старший телохранитель.— Мы с Валерием произведем обыск. Поприсутствуй, пожалуйста. Игорь, дело важное. Милиционеры вчера с огоньком работали?— С какой стати? Самоубийство. Осмотрели поверху.— Тогда мы понизу.— Вы в своем уме, люди? — засомневался в нас Игорь.— Просто так не стреляются, — напомнила я.Игорь немного поразмыслил и решился:— Я с вами.
Мне неловко, но поначалу шарить по ящикам и тумбочкам было увлекательно. Впрочем, и надоело перебирать книги, журналы, белье, посуду быстро. Неродные, нелюбимые вещи утомляют. Они будто отказываются знакомиться, вступать в контакт, боятся прикосновений и норовят ускользнуть из рук.Крайнев действовал разборчиво, прикасаясь только к тому, что его насторожило. Игорь вообще ничего не трогал. Один раз в спальне присвистнул:— Тысяча баксов улетучилась. Мадам-то не пустая слиняла.— Не убивайся. Она ведь так и так ждала момента, чтобы уйти, — откликнулся Валера. — Ты мог перетряхнуть сумку, но ощупывать ее не стал бы. А деньги такие уносят на себе.Я тосковала. Выживет ли муж, не останется ли инвалидом? И нужно ли ему то, что мы делаем? Стоит закрасться сомнению в смысле своих телодвижений, как паралич готов удружить. Часа через полтора я с трудом таскала ноги, а не они меня. Да и Крайнев притих.— Вы, ребята, на что надеялись? — подвел итог наших стараний Игорь.— Мы искали при тебе, — сразу уперлась я. — Если бы нашли, не скрыли бы. А на нет и суда нет.— Кухня, — пробубнил Валерий, который сдаваться не желал.— Туда хозяин не спускался месяцами, — милосердно попытался не длить нашей агонии Игорь.— Тогда мы воды попьем, — присоединилась я к Крайневу.— Пейте на здоровье.В навесном шкафчике, куда я сунулась с разбегу, раньше хранились чашки. Сейчас же там стояли разнообразные наборы для специй. Хрусталь с серебром — поднос, солонка, перечница и кувшинчик для горчицы — претендовали на звание произведений искусства. Я не удержалась, достала их и едва не уронила. Кто же насыпает мелкую соль в пакет и закладывает в солонку? Неужели до такой степени берегут эти прелестные штучки? Но не успела я вынуть несвойственное содержимое, как Крайнев выхватил у меня поднос.— Валера, это хулиганство.— Это наркотик.И такое бывает? Весь дом перерыли. Туалеты облазили. А нашли в совсем не тайном месте. Можно сказать, на виду.— Дай посмотреть, — попросила я.— Пальчики не сотри, — неожиданно подал голос Игорь.— Не учи ученого, — буркнул Крайнев.Мужчины приступили, как ни дико это звучит, к дегустации порошка. Я впала в болтливость и беспокойство:— Я тоже попробую, ладно? А вы что-нибудь уже чувствуете? А если регулярно слизывать с мизинцев все, что отыщешь, можно стать зависимым?Они не позволили мне окунуть в солонку палец. Вредины. Они вообще перестали меня замечать.— У меня есть знакомая лаборантка в криминалистической лаборатории, — говорил Игорь. — Сделает скоренько и не спросит зачем. У нас в охране всякие ситуации случаются, подруга не подводила.— С чем сравнивать?— Найдем. Тут наслежено часто, а прибрать за собой Полина даме не дала.— Как мыслишь, хозяин прикладывался?— Парни, — осенило меня, — она что-то про утренний секс плела.Они недобро уставились мне в переносицу.— Как ни жаль, но муж, наверное, был близок к импотенции: перенапряг, перегрузки, то, се. Она его прикармливала. Точно! Отсюда и утренние завихи.— Версия вполне, — кивнул Крайнев. — Здесь, кстати, достаточно, чтобы за пакетом вернуться.— Я встречу, — зловеще пообещал Игорь.Расстались мы заправскими заговорщиками. Тем не менее, высаживая меня у подъезда, Крайнев озвучил и мои опасения:— Можем мы доверять Игорю или должны? Глава 11 Я давно заметила: если вам удалось форсировать событие, то после удовольствия от достижения цели наступает состояние, лучше всего характеризуемое словом «смурное». Вы вдруг замечаете, что, во-первых, земля, небо, люди на достигнутом берегу мало чем отличаются от таковых на покинутом. А во-вторых, понимаете: брод через событие был возможен из-за того, что оно мелкое, тихое и теплое. Нет, в событиях положено плавать. И на берег должно выбрасывать волей волн и провидения. Только тогда твердь станет обетованной. Только так достигается право на отдых.После возвращения из коттеджа я плыла в небурных водах. Подняла все, что нашла, о фирме Шевелева, о несостоявшемся публичном скандале с Крайневым, перебрала в памяти связанные с Лизой детали. По мере осознания, что ее больше нет и не будет, злопамятность отпускала меня на вольный выпас совести, и я начинала жалеть Лизу. Смогла бы я сама работать с бывшим мужем, ежеминутно доказывая ему свою профессиональную состоятельность? Вложил бы Измайлов деньги в его предприятие, даже рассчитывая на прибыль? Нынешний муж Лизы вложил. И не потянуло ли бы меня на кого-нибудь третьего? Не попыталась бы я превратить треугольник — я и пара муженьков — в квадрат, чтобы внутри стало попросторнее? Любовник Лизы, от которого брезгливо отмахнулся Вик, очень занимал меня. Лиза не схватилась бы за первого попавшегося мужчину. Он обязан был быть не беднее, скорее богаче ее второго суженого. И внешность хуже, чем у двух первых мужчин, ее бы не устроила. Это я могу натворить в знак протеста всякого. Лиза себя блюла. Если для меня существует неделимое понятие «жить», то для нее оно разлагалось на составляющие «опускаться — подниматься». Итак, Лиза, царствие ей небесное, поднималась, лезла вверх в предоставленных ей мужчинами условиях. О деньгах не забывала, это важно, как ни крути. Крути, Полина, крути. И посмотри, где замрет диск ее проблем. О, замер. Сектор — баксы. Деление — крыша газеты. Погоди, торопыга, но ведь ей было сорок. Она молодилась, открывала ноги, коротко стриглась и все-таки…Сын прибежал однажды с прогулки во дворе возбужденный:— Мамочка, мамуля, к нам приставала тетя из детской передачи, говорила, что по телевизору покажет.— Какая еще тетя, Севушка?— Такая… Старая девушка лет тридцати.Возможно, я в свои двадцать пять чего-то не домысливаю? И зрелая, ухоженная Лиза привлекала гораздо сильнее, чем не стосковавшаяся по физической близости девчонка? В любом случае, думаю, сконцентрировавшаяся на желаемом женщина способна своего добиться. Но любовница — почти должность. Да и ее любовник — почти должность. Коли он стремился контролировать газету, лучшего совмещения приятного с полезным, чем Лиза, вообразить нельзя. Кто же стоял за газетой? Кто?Таких сведений среди коллег не соберешь. А мой бывший муж не был треплив и с целой черепной коробкой, хотя и богат на информацию. Даже с Измайловым, изведшимся по поводу моих негритянских замашек, не посоветуешься. Скажет, зациклилась на сексе. Но трое мужчин не доводят женщину до добра. Тем более заместителя главного редактора по рекламе.Я оставила мысли о Лизе. Было уже за полночь, а Вик не шел, не звонил. Выскажешь свое мнение, всего лишь, и потеряешь любимого человека. Теперь никто не убедит меня в том, что Лиза на работе только работала. Она тасовала своих бывших и настоящих мужчин, чтобы удержаться на плаву в том самом потоке событий.
Утро меня разбудило и сразу дало понять, что не для счастья. Из разбухших туч моросил дождь и сбивал ослабевшие в черенках листья. Упадок, упадок во всем. Все валилось вниз, окуналось в грязь, гибло. И мысли о воскресении могли посетить только того, кто не от сего мира. Вик не удосужился подать признаков жизни. Какие полковники нынче пошли обидчивые. Однако у меня было дело. Настолько волнующее, что одной гимнастикой стимулировать деловитость не удалось. Я впервые со дня похищения предприняла пробежку.Крайнев вытаращился на меня из машины, как на мелкие детали галлюцинации. Будто к приструнению тела располагает погода, а не душа. Он дал понять, что не прочь пообщаться. Я кивнула, но с отмашкой, дескать, после. Я где-то читала, что неудовлетворенных жизнью женщин заставляли по три часа заниматься физическими упражнениями и активно гулять на воздухе. Результаты, уверяли, потрясающие. Еще бы. Если не халтурить, то вытянуть ноги после такого самоистязания — уже неземное блаженство. А уверенность в том, что до контрольной побудки тебя оставят в покое, тем более.Дома мне приспичило было лечь, но я себе не позволила. Я вообще привыкла не позволять себе лишнюю сигарету, рюмку, слово. С мыслями бы так справляться. Я уже давно услышала от случайного старика в поезде определение безумца: «Самосшедший». Это великое определение. Сошел сам, по своей воле, не требуй от других милосердия, когда в тебе задергаются обрывки инстинкта самосохранения. Только инстинкт на то и инстинкт, чтобы теребить окружающих мольбами о спасении.Да, тяжелые у меня были пробуждение, бег, зарядка, душ, если в голове бурлило подобное. Тяжесть, однако, легка для тренированных или для умеющих навьючить ее на людей. На рабов, которые были, есть и будут неудачниками. На женщин, которые были, есть и будут женщинами. Правда, нынче с гипофизарной и половой путаницей последнее не актуально. Но тогда вообще ничего актуального нет, потому что все повторяется миллионы раз. Лишь своя шкура неповторима. Потому что болит. И лишь своя душа неповторима. Потому что болит. Прочее в отношениях с человечеством зиждется на ассоциациях с собственной болью. Боли мало — ассоциаций, сострадания, сочувствия, соучастия мало… Нет, в меня надо вживить какой-нибудь блокиратор раздумий, иначе я пропаду. Или занимать меня чем-нибудь без перерывов. Сама себя займу и срочно.Я набрала номер редакции, которой особенно подошла по энергетике. Что поделаешь, в редакциях есть свои и не свои. Средства массовой информации, как все на свете, держатся на личных симпатиях и антипатиях. Небольшие — на тортиках к чаю и бутылках к празднику, если ситуация колеблется, то есть в вас сомневаются. На словах, если наметилось глубокое идейное соответствие. Впрочем, одно не исключает другого. Только там, где вертятся огромные деньги, коллеги сторонятся друг друга, либо образуют уж очень маленькие группы для совместных чае — и прочих питий.В этой редакции я понравилась подавляющему большинству. Когда они обо мне сплетничали, три четверти согласились, что я своя в доску баба. Творческий конкурс, который теоретически должен предшествовать такого рода обсуждениям, отодвигается на последнее место. Не потому, что народ сволочной. А потому, что обращение в редакцию за работой в основном предполагает умение писать. О чем? Обо всем. Как? Вот это уже тема своего — не своего. Итак, там я своя. Но до сих пор трудилась рекламщицей. И каковы результаты?— Сань, это Полина. Статью не возьмешь? Независимая такая, крик души.— Твою возьму.О чем и разговаривали.— Про наркоманов.— Модная тема, надеюсь, неизбито сделано. Слушай, Поль, не в службу, а в дружбу, подскочи во дворец пионеров, бывший, разумеется. Там объединение молодежных клубов созвало пресс-конференцию. А мне послать некого.Это, конечно, в службу. Но я пресловутые розовые очки давно сменила на темные.— О'кей, что нужно?— Отчетец в несколько строк.— Будет. Сегодня же заброшу вместе со статьей.— Ты нас никогда не подводила.Не в моих интересах было, вот и не подводила. Все, цинизм пора обуздывать, а то он меня не в ту сторону занесет. Полина, где доброе отношение к людям? Где любовь к ближнему? Что с тобой сегодня? Я не успела выяснить местонахождение прекрасного в себе. Забился в трезвоне телефон. Никак отчетец в пару страниц понадобился.— Полина? — раздался невеселый голос главного редактора, оставшегося на хозяйстве вместо Лизы.Я не видела его после трагедии.— Примите мои искренние соболезнования.— Спасибо. Но газету еще не убили, надо существовать дальше. Мы с вами должны увидеться.Впредь я не брошусь к вам по первому свисту, господа. Бог с ним, с договором. Традиция моих умиротворяющих согласий на любые условия умерла вместе с Лизой.— Извините, до двух часов дня я занята. Смогу подъехать в три.— Это не слишком удобно.— Вы собираетесь куда-то? Тогда завтра.— Подождите немного, Полина, я перезвоню.Перезвонил. Договорились на три часа. Непривычно, но переносимо. Надо рвать на пресс-конференцию. Я снова в общей свистопляске. И знаю, если нужна, достанут из-под земли, дождутся, простят опоздание, примут явно надуманные оправдания и претензий не выскажут. А если только они тебе нужны, то, и пообещав быть на месте, удерут, не выслушают, обманут. Пока у меня все со всеми взаимно, так что сетовать на фортуну нечего.
— Полина, я думал, если женщина на службу не ходит, она из дома носа не высовывает, — разоткровенничался Валерий Крайнев, услышав, что нам предстоят разъезды. — А тебе постоянно куда-то надо.— Волка ноги кормят, Валера.— Ты не волк, ты некий фантастический гибрид. Хорошо, колеса есть.— Не будь их, я бы на общественном транспорте скаталась. И катаюсь регулярно, поверь.— Серьезно?— Мне не в тягость. Пока, во всяком случае. Но для экстренных вариантов я жадно берегу заначку на мотор.— Моя автобусов избегает.Опять! Когда же он угомонится?— Меня развлекают люди, оккупировавшие демократичные виды транспорта. А вообще-то автобус — это душегубка.— Но если у мужа нет своей машины?— Вы ссоритесь из-за денег, Валера?— Угу.— Жена работает?— Угу.— Тогда люби ее чаще.— Полина… — укоризненно одернул он.— Что Полина? Мусорное ведро вынеси, пол помой в выходные, прошвырнуться по округе пригласи, скажи, что в сатиновом сарафане она лучше встречной расфранченной стервозины. Люби, словом.— Ты в этом смысле…— В каком угодно смысле, если любишь, люби качественно.Крайнев задумался. Я всегда стесняюсь таких очевидностей. И всегда пугаюсь, когда для людей они оказываются откровением. Наверное, мама права: я родилась старухой. Только я уже видела множество старух, не набравшихся у жизни ничего, кроме жалости к упущенным возможностям. Совсем люди внутри себя не прибираются…Что за день сегодня? Мне ведь некуда сунуться с подобными размышлениями. А они очень мешают практике, потому что отталкивают окружающих. Мне же на пресс-конференцию надо, а не в монастырь. Впрочем, в монастыре тоже приветствуют мышление по монастырским правилам. Ну, некуда бедняжечке Поле податься, некуда! И все из-за полковника Измайлова. Он — моя связь с действительностью, прерванная, к сожалению.
Актовый зал бывшего дворца пионеров и школьников каким был во времена моего детства, таким и остался. Сколько вечеров я тут провела, гремя организаторскими задатками. Что мы тогда с друзьями-товарищами пели? «Я вчера пришел в двенадцать, на двери большой замок. А мне мама из-за двери: „В ДПШ ночуй, сынок“. Активисты… После первой студенческой лекции нас, школьных комсомольских секретарей, попросил задержаться секретарь факультетский.— Вы, ребята, наш золотой фонд, — сказал. — Вы — комитет комсомола курса. Теперь выбирайте своего вожака.Все немедленно предложили себя. Но я же недоразвитая. Я же не способна зрительствовать в многозначительном молчании.— Мы должны поработать какое-то время, например, семестр, коллегиально, узнать друг друга, а потом разбираться с должностями.Они были шокированы моим лаконичным выступлением. Через секунду замешательства секретарь вытащил из кармана бумажку, откашлялся и заявил:— Деканат предлагает кандидатуру Иванова.— Какое отношение имеет деканат к выборам? Но если там все уже решено, вычеркните меня из списка комитета, — сказала я. — Потому что сейчас решается вопрос будущих экзаменационных льгот, а не общественной нагрузки, И не коситесь на меня, будто я вашу карьеру на корню зарубила. Слышали ведь, запланирован был Иванов.Какое там «не коситесь»! Целый курс мне палки в колеса вставляли и старались завалить на общественно-политических аттестациях. А потом комсомола не стало. Но теперь я опять прибыла сюда на мероприятие. В силу того, что оно не котировалось как«шибко важное», журналисты были юными, хмурыми и озабоченными.— Привет. Презентация с фуршетом привлекательнее для обладателей отточенных перьев?— Оборзела? — пискнул кто-то.— Тогда лица поприветливей и полюбознательней сделайте, иначе организаторы к нам не выйдут.Они рассмеялись. Можно было устраиваться поудобнее. Мне понравился парень, жующий бутерброд. Проголодался — значит, уже трудился.— Пить хочешь? — спросила я его.— Не откажусь.Я отдала ему жестянку с лимонадом — привыкла всегда таскать в сумке для Севы. Он приобрел вид обласканного судьбой. Здорово же ему надоела сухомятка.Действо затеяли люди, делающие искусственное дыхание травмированным подростковым клубам. Они были так бедно и опрятно одеты, они говорили такие простые и святые слова, что хотелось плакать. Хотелось немедленно пожертвовать им все, что есть. Устроить митинг на площади. Пойти с подписными листами по господским домам и офисам. Да только они уже и в пикетах настоялись, и по богатеям набегались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Мне неловко, но поначалу шарить по ящикам и тумбочкам было увлекательно. Впрочем, и надоело перебирать книги, журналы, белье, посуду быстро. Неродные, нелюбимые вещи утомляют. Они будто отказываются знакомиться, вступать в контакт, боятся прикосновений и норовят ускользнуть из рук.Крайнев действовал разборчиво, прикасаясь только к тому, что его насторожило. Игорь вообще ничего не трогал. Один раз в спальне присвистнул:— Тысяча баксов улетучилась. Мадам-то не пустая слиняла.— Не убивайся. Она ведь так и так ждала момента, чтобы уйти, — откликнулся Валера. — Ты мог перетряхнуть сумку, но ощупывать ее не стал бы. А деньги такие уносят на себе.Я тосковала. Выживет ли муж, не останется ли инвалидом? И нужно ли ему то, что мы делаем? Стоит закрасться сомнению в смысле своих телодвижений, как паралич готов удружить. Часа через полтора я с трудом таскала ноги, а не они меня. Да и Крайнев притих.— Вы, ребята, на что надеялись? — подвел итог наших стараний Игорь.— Мы искали при тебе, — сразу уперлась я. — Если бы нашли, не скрыли бы. А на нет и суда нет.— Кухня, — пробубнил Валерий, который сдаваться не желал.— Туда хозяин не спускался месяцами, — милосердно попытался не длить нашей агонии Игорь.— Тогда мы воды попьем, — присоединилась я к Крайневу.— Пейте на здоровье.В навесном шкафчике, куда я сунулась с разбегу, раньше хранились чашки. Сейчас же там стояли разнообразные наборы для специй. Хрусталь с серебром — поднос, солонка, перечница и кувшинчик для горчицы — претендовали на звание произведений искусства. Я не удержалась, достала их и едва не уронила. Кто же насыпает мелкую соль в пакет и закладывает в солонку? Неужели до такой степени берегут эти прелестные штучки? Но не успела я вынуть несвойственное содержимое, как Крайнев выхватил у меня поднос.— Валера, это хулиганство.— Это наркотик.И такое бывает? Весь дом перерыли. Туалеты облазили. А нашли в совсем не тайном месте. Можно сказать, на виду.— Дай посмотреть, — попросила я.— Пальчики не сотри, — неожиданно подал голос Игорь.— Не учи ученого, — буркнул Крайнев.Мужчины приступили, как ни дико это звучит, к дегустации порошка. Я впала в болтливость и беспокойство:— Я тоже попробую, ладно? А вы что-нибудь уже чувствуете? А если регулярно слизывать с мизинцев все, что отыщешь, можно стать зависимым?Они не позволили мне окунуть в солонку палец. Вредины. Они вообще перестали меня замечать.— У меня есть знакомая лаборантка в криминалистической лаборатории, — говорил Игорь. — Сделает скоренько и не спросит зачем. У нас в охране всякие ситуации случаются, подруга не подводила.— С чем сравнивать?— Найдем. Тут наслежено часто, а прибрать за собой Полина даме не дала.— Как мыслишь, хозяин прикладывался?— Парни, — осенило меня, — она что-то про утренний секс плела.Они недобро уставились мне в переносицу.— Как ни жаль, но муж, наверное, был близок к импотенции: перенапряг, перегрузки, то, се. Она его прикармливала. Точно! Отсюда и утренние завихи.— Версия вполне, — кивнул Крайнев. — Здесь, кстати, достаточно, чтобы за пакетом вернуться.— Я встречу, — зловеще пообещал Игорь.Расстались мы заправскими заговорщиками. Тем не менее, высаживая меня у подъезда, Крайнев озвучил и мои опасения:— Можем мы доверять Игорю или должны? Глава 11 Я давно заметила: если вам удалось форсировать событие, то после удовольствия от достижения цели наступает состояние, лучше всего характеризуемое словом «смурное». Вы вдруг замечаете, что, во-первых, земля, небо, люди на достигнутом берегу мало чем отличаются от таковых на покинутом. А во-вторых, понимаете: брод через событие был возможен из-за того, что оно мелкое, тихое и теплое. Нет, в событиях положено плавать. И на берег должно выбрасывать волей волн и провидения. Только тогда твердь станет обетованной. Только так достигается право на отдых.После возвращения из коттеджа я плыла в небурных водах. Подняла все, что нашла, о фирме Шевелева, о несостоявшемся публичном скандале с Крайневым, перебрала в памяти связанные с Лизой детали. По мере осознания, что ее больше нет и не будет, злопамятность отпускала меня на вольный выпас совести, и я начинала жалеть Лизу. Смогла бы я сама работать с бывшим мужем, ежеминутно доказывая ему свою профессиональную состоятельность? Вложил бы Измайлов деньги в его предприятие, даже рассчитывая на прибыль? Нынешний муж Лизы вложил. И не потянуло ли бы меня на кого-нибудь третьего? Не попыталась бы я превратить треугольник — я и пара муженьков — в квадрат, чтобы внутри стало попросторнее? Любовник Лизы, от которого брезгливо отмахнулся Вик, очень занимал меня. Лиза не схватилась бы за первого попавшегося мужчину. Он обязан был быть не беднее, скорее богаче ее второго суженого. И внешность хуже, чем у двух первых мужчин, ее бы не устроила. Это я могу натворить в знак протеста всякого. Лиза себя блюла. Если для меня существует неделимое понятие «жить», то для нее оно разлагалось на составляющие «опускаться — подниматься». Итак, Лиза, царствие ей небесное, поднималась, лезла вверх в предоставленных ей мужчинами условиях. О деньгах не забывала, это важно, как ни крути. Крути, Полина, крути. И посмотри, где замрет диск ее проблем. О, замер. Сектор — баксы. Деление — крыша газеты. Погоди, торопыга, но ведь ей было сорок. Она молодилась, открывала ноги, коротко стриглась и все-таки…Сын прибежал однажды с прогулки во дворе возбужденный:— Мамочка, мамуля, к нам приставала тетя из детской передачи, говорила, что по телевизору покажет.— Какая еще тетя, Севушка?— Такая… Старая девушка лет тридцати.Возможно, я в свои двадцать пять чего-то не домысливаю? И зрелая, ухоженная Лиза привлекала гораздо сильнее, чем не стосковавшаяся по физической близости девчонка? В любом случае, думаю, сконцентрировавшаяся на желаемом женщина способна своего добиться. Но любовница — почти должность. Да и ее любовник — почти должность. Коли он стремился контролировать газету, лучшего совмещения приятного с полезным, чем Лиза, вообразить нельзя. Кто же стоял за газетой? Кто?Таких сведений среди коллег не соберешь. А мой бывший муж не был треплив и с целой черепной коробкой, хотя и богат на информацию. Даже с Измайловым, изведшимся по поводу моих негритянских замашек, не посоветуешься. Скажет, зациклилась на сексе. Но трое мужчин не доводят женщину до добра. Тем более заместителя главного редактора по рекламе.Я оставила мысли о Лизе. Было уже за полночь, а Вик не шел, не звонил. Выскажешь свое мнение, всего лишь, и потеряешь любимого человека. Теперь никто не убедит меня в том, что Лиза на работе только работала. Она тасовала своих бывших и настоящих мужчин, чтобы удержаться на плаву в том самом потоке событий.
Утро меня разбудило и сразу дало понять, что не для счастья. Из разбухших туч моросил дождь и сбивал ослабевшие в черенках листья. Упадок, упадок во всем. Все валилось вниз, окуналось в грязь, гибло. И мысли о воскресении могли посетить только того, кто не от сего мира. Вик не удосужился подать признаков жизни. Какие полковники нынче пошли обидчивые. Однако у меня было дело. Настолько волнующее, что одной гимнастикой стимулировать деловитость не удалось. Я впервые со дня похищения предприняла пробежку.Крайнев вытаращился на меня из машины, как на мелкие детали галлюцинации. Будто к приструнению тела располагает погода, а не душа. Он дал понять, что не прочь пообщаться. Я кивнула, но с отмашкой, дескать, после. Я где-то читала, что неудовлетворенных жизнью женщин заставляли по три часа заниматься физическими упражнениями и активно гулять на воздухе. Результаты, уверяли, потрясающие. Еще бы. Если не халтурить, то вытянуть ноги после такого самоистязания — уже неземное блаженство. А уверенность в том, что до контрольной побудки тебя оставят в покое, тем более.Дома мне приспичило было лечь, но я себе не позволила. Я вообще привыкла не позволять себе лишнюю сигарету, рюмку, слово. С мыслями бы так справляться. Я уже давно услышала от случайного старика в поезде определение безумца: «Самосшедший». Это великое определение. Сошел сам, по своей воле, не требуй от других милосердия, когда в тебе задергаются обрывки инстинкта самосохранения. Только инстинкт на то и инстинкт, чтобы теребить окружающих мольбами о спасении.Да, тяжелые у меня были пробуждение, бег, зарядка, душ, если в голове бурлило подобное. Тяжесть, однако, легка для тренированных или для умеющих навьючить ее на людей. На рабов, которые были, есть и будут неудачниками. На женщин, которые были, есть и будут женщинами. Правда, нынче с гипофизарной и половой путаницей последнее не актуально. Но тогда вообще ничего актуального нет, потому что все повторяется миллионы раз. Лишь своя шкура неповторима. Потому что болит. И лишь своя душа неповторима. Потому что болит. Прочее в отношениях с человечеством зиждется на ассоциациях с собственной болью. Боли мало — ассоциаций, сострадания, сочувствия, соучастия мало… Нет, в меня надо вживить какой-нибудь блокиратор раздумий, иначе я пропаду. Или занимать меня чем-нибудь без перерывов. Сама себя займу и срочно.Я набрала номер редакции, которой особенно подошла по энергетике. Что поделаешь, в редакциях есть свои и не свои. Средства массовой информации, как все на свете, держатся на личных симпатиях и антипатиях. Небольшие — на тортиках к чаю и бутылках к празднику, если ситуация колеблется, то есть в вас сомневаются. На словах, если наметилось глубокое идейное соответствие. Впрочем, одно не исключает другого. Только там, где вертятся огромные деньги, коллеги сторонятся друг друга, либо образуют уж очень маленькие группы для совместных чае — и прочих питий.В этой редакции я понравилась подавляющему большинству. Когда они обо мне сплетничали, три четверти согласились, что я своя в доску баба. Творческий конкурс, который теоретически должен предшествовать такого рода обсуждениям, отодвигается на последнее место. Не потому, что народ сволочной. А потому, что обращение в редакцию за работой в основном предполагает умение писать. О чем? Обо всем. Как? Вот это уже тема своего — не своего. Итак, там я своя. Но до сих пор трудилась рекламщицей. И каковы результаты?— Сань, это Полина. Статью не возьмешь? Независимая такая, крик души.— Твою возьму.О чем и разговаривали.— Про наркоманов.— Модная тема, надеюсь, неизбито сделано. Слушай, Поль, не в службу, а в дружбу, подскочи во дворец пионеров, бывший, разумеется. Там объединение молодежных клубов созвало пресс-конференцию. А мне послать некого.Это, конечно, в службу. Но я пресловутые розовые очки давно сменила на темные.— О'кей, что нужно?— Отчетец в несколько строк.— Будет. Сегодня же заброшу вместе со статьей.— Ты нас никогда не подводила.Не в моих интересах было, вот и не подводила. Все, цинизм пора обуздывать, а то он меня не в ту сторону занесет. Полина, где доброе отношение к людям? Где любовь к ближнему? Что с тобой сегодня? Я не успела выяснить местонахождение прекрасного в себе. Забился в трезвоне телефон. Никак отчетец в пару страниц понадобился.— Полина? — раздался невеселый голос главного редактора, оставшегося на хозяйстве вместо Лизы.Я не видела его после трагедии.— Примите мои искренние соболезнования.— Спасибо. Но газету еще не убили, надо существовать дальше. Мы с вами должны увидеться.Впредь я не брошусь к вам по первому свисту, господа. Бог с ним, с договором. Традиция моих умиротворяющих согласий на любые условия умерла вместе с Лизой.— Извините, до двух часов дня я занята. Смогу подъехать в три.— Это не слишком удобно.— Вы собираетесь куда-то? Тогда завтра.— Подождите немного, Полина, я перезвоню.Перезвонил. Договорились на три часа. Непривычно, но переносимо. Надо рвать на пресс-конференцию. Я снова в общей свистопляске. И знаю, если нужна, достанут из-под земли, дождутся, простят опоздание, примут явно надуманные оправдания и претензий не выскажут. А если только они тебе нужны, то, и пообещав быть на месте, удерут, не выслушают, обманут. Пока у меня все со всеми взаимно, так что сетовать на фортуну нечего.
— Полина, я думал, если женщина на службу не ходит, она из дома носа не высовывает, — разоткровенничался Валерий Крайнев, услышав, что нам предстоят разъезды. — А тебе постоянно куда-то надо.— Волка ноги кормят, Валера.— Ты не волк, ты некий фантастический гибрид. Хорошо, колеса есть.— Не будь их, я бы на общественном транспорте скаталась. И катаюсь регулярно, поверь.— Серьезно?— Мне не в тягость. Пока, во всяком случае. Но для экстренных вариантов я жадно берегу заначку на мотор.— Моя автобусов избегает.Опять! Когда же он угомонится?— Меня развлекают люди, оккупировавшие демократичные виды транспорта. А вообще-то автобус — это душегубка.— Но если у мужа нет своей машины?— Вы ссоритесь из-за денег, Валера?— Угу.— Жена работает?— Угу.— Тогда люби ее чаще.— Полина… — укоризненно одернул он.— Что Полина? Мусорное ведро вынеси, пол помой в выходные, прошвырнуться по округе пригласи, скажи, что в сатиновом сарафане она лучше встречной расфранченной стервозины. Люби, словом.— Ты в этом смысле…— В каком угодно смысле, если любишь, люби качественно.Крайнев задумался. Я всегда стесняюсь таких очевидностей. И всегда пугаюсь, когда для людей они оказываются откровением. Наверное, мама права: я родилась старухой. Только я уже видела множество старух, не набравшихся у жизни ничего, кроме жалости к упущенным возможностям. Совсем люди внутри себя не прибираются…Что за день сегодня? Мне ведь некуда сунуться с подобными размышлениями. А они очень мешают практике, потому что отталкивают окружающих. Мне же на пресс-конференцию надо, а не в монастырь. Впрочем, в монастыре тоже приветствуют мышление по монастырским правилам. Ну, некуда бедняжечке Поле податься, некуда! И все из-за полковника Измайлова. Он — моя связь с действительностью, прерванная, к сожалению.
Актовый зал бывшего дворца пионеров и школьников каким был во времена моего детства, таким и остался. Сколько вечеров я тут провела, гремя организаторскими задатками. Что мы тогда с друзьями-товарищами пели? «Я вчера пришел в двенадцать, на двери большой замок. А мне мама из-за двери: „В ДПШ ночуй, сынок“. Активисты… После первой студенческой лекции нас, школьных комсомольских секретарей, попросил задержаться секретарь факультетский.— Вы, ребята, наш золотой фонд, — сказал. — Вы — комитет комсомола курса. Теперь выбирайте своего вожака.Все немедленно предложили себя. Но я же недоразвитая. Я же не способна зрительствовать в многозначительном молчании.— Мы должны поработать какое-то время, например, семестр, коллегиально, узнать друг друга, а потом разбираться с должностями.Они были шокированы моим лаконичным выступлением. Через секунду замешательства секретарь вытащил из кармана бумажку, откашлялся и заявил:— Деканат предлагает кандидатуру Иванова.— Какое отношение имеет деканат к выборам? Но если там все уже решено, вычеркните меня из списка комитета, — сказала я. — Потому что сейчас решается вопрос будущих экзаменационных льгот, а не общественной нагрузки, И не коситесь на меня, будто я вашу карьеру на корню зарубила. Слышали ведь, запланирован был Иванов.Какое там «не коситесь»! Целый курс мне палки в колеса вставляли и старались завалить на общественно-политических аттестациях. А потом комсомола не стало. Но теперь я опять прибыла сюда на мероприятие. В силу того, что оно не котировалось как«шибко важное», журналисты были юными, хмурыми и озабоченными.— Привет. Презентация с фуршетом привлекательнее для обладателей отточенных перьев?— Оборзела? — пискнул кто-то.— Тогда лица поприветливей и полюбознательней сделайте, иначе организаторы к нам не выйдут.Они рассмеялись. Можно было устраиваться поудобнее. Мне понравился парень, жующий бутерброд. Проголодался — значит, уже трудился.— Пить хочешь? — спросила я его.— Не откажусь.Я отдала ему жестянку с лимонадом — привыкла всегда таскать в сумке для Севы. Он приобрел вид обласканного судьбой. Здорово же ему надоела сухомятка.Действо затеяли люди, делающие искусственное дыхание травмированным подростковым клубам. Они были так бедно и опрятно одеты, они говорили такие простые и святые слова, что хотелось плакать. Хотелось немедленно пожертвовать им все, что есть. Устроить митинг на площади. Пойти с подписными листами по господским домам и офисам. Да только они уже и в пикетах настоялись, и по богатеям набегались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25