Я должна была сначала разобраться сама. Да, именно так, разобраться, — передразнила я сама себя.
Жалкая, трусливая старая дева, обросшая с ног до головы комплексами! Даже простого романа завести не могу. Во всем надо разобраться, до всего докопаться. С этими мыслями я и шла по музейному коридору, когда на меня вдруг налетела Леночка. Нашу хохотушку было не узнать. Лицо зеленоватого оттенка, губы молча хватают воздух.
— Там, там… — Она слабо и неопределенно махала рукой. Было понятно, что произошло нечто ужасное.
— Что, Леночка?! Где?
— Там… Оля… — Сослуживица вдруг из зеленой стала пунцовой и разразилась истерическими рыданиями. Ничего не соображая, я кинулась в зал и увидела зрелище непонятное и пугающее. Оля не сидела, как всегда, на стуле в углу у входа. Она, словно тряпичная кукла, валялась на полу. Юбка задралась, бесстыдно обнажив худенькую ногу в дешевых колготках. Заколка расстегнулась, очевидно, при падении, и светлая прядь волос упала Оле на лицо. Но даже через эту прядь были видны остановившиеся глаза, алебастровая бледность кожи и отчетливая синева вокруг рта. Мне стала понятна причина Леночкиной истерики — живой человек так выглядеть не мог. И лежать он так не мог. В зале было пусто, только метрах в трех от Олиного тела оцепенели от страха два подростка.
Я кинулась к лежащей девушке, на ходу лихорадочно вспоминая школьные уроки по оказанию первой помощи при несчастных случаях. В голове были какие-то обрывки про искусственное дыхание по типу «рот в рот» и непрямой массаж сердца. Тихо, только не суетиться! Так, сначала платок на губы, потом зажать нос и попытаться вдохнуть воздух через рот потерпевшего («потерпевшей», — машинально поправилась я). Как мяч надуваете, — поучал нас физрук. Грудная клетка при этом вроде бы должна приподняться. Хорошо, приподнялась. А теперь изо всей силы следует на нее надавить. Я дышала и давила, дышала и давила. Время остановилось, а я стала вся мокрая, как после дождя. Мне хотелось только одного — чтобы Оля перестала быть такой страшной и неподвижной, но она не подавала признаков жизни. Вдруг меня взяли за плечи и осторожно, но настойчиво отодвинули в сторону. В зале уже было полно народу, и какие-то люди в белых халатах суетились вокруг лежащего тела. До меня не сразу дошло, что это медики из «Скорой». Пожилая женщина в очках держала Олю за руку и что-то спрашивала у Леночки. Потом она печально покачала головой и отошла. Как из воздуха появились носилки, на них два крепких парня уложили Олю и укрыли ее с головой белой простыней. Зачем они так сделали? Оля очнется, и ей под простыней будет трудно дышать. И тут истинный смысл этого действия пробежал по коже ледяными мурашками. Я вспомнила, что в кинофильмах именно так укрывают труп, я сто раз это видела. В кинофильмах, но не в жизни. В жизни я впервые так близко и неожиданно столкнулась со смертью. Если не считать смерти мамы, но тогда все было по-другому. «Скорая» уехала, сотрудники потихоньку стали отходить от шока. Леночку напоили валерьянкой, она повздыхала, посморкалась и рассказала следующее. Только что закончилась экскурсия со школьниками, и детей надо было проводить в гардеробную. В зале оставалась только Оля, как всегда, на своем стуле, да мальчишки замешкались, разглядывая экспонаты. И тут Лена услышала короткий и громкий вскрик, скорее всхлип. Она обернулась и увидела: смотрительница пыталась встать со стула, белые от ужаса и боли глаза буквально выкатились из орбит, одна рука пыталась расстегнуть кофточку у горла, другая судорожно хватала пустое пространство. Через пару секунд девушка рухнула на пол. А Лена в страхе бросилась за помощью. Вот и все.
Да, многовато потрясений свалилось на нашу «картинку» за последнюю неделю. Не успели еще прийти в себя после ночного ограбления, как тут эта странная и неожиданная смерть. Вот уж точно — беда не ходит одна.
Так размышляла я вечером, тупо сидя перед телевизором. После пережитого меня знобило и подташнивало. А тут еще, как нарочно, глупые рекламные ролики с отвратительными физиологическими подробностями: то парень в девушку пивом плюнет, то влюбленная пара мятную таблетку изо рта в рот передает. Это какая должна быть степень доверия, чтобы делиться слюнявой конфеткой, да еше изо рта в рот. Бр-р-р! Я вспомнила свои попытки сделать Оле искусственное дыхание, и мне стало совсем плохо. «Телеящик» достал окончательно, лучше уж сходить на кухню и напиться горячего чая. Голову все сильнее сжимала боль, как будто невидимый палач-изувер закручивал пыточный обруч. Сердце вдруг стало покалывать. Наверное, у меня начинается грипп. Или ОРЗ. Или еще какая-нибудь простудная дрянь. Пожалуй, стоит сегодня лечь пораньше и попытаться уснуть, пока соседей нет дома.
Соседи снизу — отдельная печальная история. Примерно год назад «двушку» прямо подо мной купила молодая семейная пара с собакой. Я сначала с удовольствием смотрела на них, таких веселых и неунывающих и уже имеющих собственное жилье. Они сразу взялись за обустройство своего гнездышка. Стук молотка и вой дрели продолжались ежедневно до глубокой ночи. Все относились к шуму с терпеливым пониманием. Ремонт — стихийное бедствие, его надо просто пережить. В конце концов ремонт закончился, а стихийное бедствие осталось. Этим бедствием, как выяснилось, были сами соседи. Вроде бы ничего особенного: ни драк, ни диких пьянок. Просто обычная полноценная жизнь во всех ее проявлениях, но только… по ночам. Часов до 11 вечера в их квартире стояла блаженная тишина. Затем по подъезду разносился громкий топот и веселые голоса. На весь засыпающий дом противно лязгала металлическая дверь, и голоса перемещались в квартиру. Соседи беззаботно перекрикивались из комнаты в комнату и громко хохотали. Хозяин включал телевизор, щедрой рукой прибавлял звук и затевал возню с собакой. Гладкий холеный стафф визжал, очевидно от восторга, оглушительно лаял, что-то с грохотом падало на пол. А потом наступало время Большого Секса. Не знаю, как уж там с техникой самого процесса, но то, что соседи могли успешно и за хорошие деньги озвучивать порнофильмы, не вызывало сомнения. Томные завывания, стоны и крики будоражили воображение ближайших трех этажей.
Пятнадцать минут обманчивой тишины, и снова грохот железной двери, похожий на звук разорвавшейся противопехотной мины. Это хозяин повел выгуливать пса. Просто невероятно, сколько шума производят человек и собака в два часа ночи. Полное ощущение, что стадо американских бизонов скачет по лестнице вниз. При этом бизоны еще и лают басом. Собака делает кучку прямо у крыльца, и потом с таким же звуковым сопровождением они возвращаются с прогулки. Еще немного хохота, телевизора и музыки — только к четырем утра все затихает. Кошмар продолжался каждую ночь. На робкие попытки соседей сделать замечание молодые отвечали искренним удивлением что такого? Первобытный животный эгоизм светился в их незамутненных глазах. С этим ничего нельзя было поделать.
Иногда, в очередной раз лежа без сна, я рисую себе мрачные и кровожадные картины. Как врываюсь к ним в квартиру и из автомата Калашникова расстреливаю в упор телевизор и музыкальный центр. А потом еще одиночный контрольный выстрел в кинескоп. Соседи плачут от страха, а я, безжалостная и неумолимая, словно Терминатор, велю отныне ходить только на цыпочках и разговаривать только шепотом. А собаку в деревню, на вольный воздух. Пусть пасет коров и делает свои кучки на полях.
Или, может быть, господь сжалится надо мной и пошлет молодым много денег. Они купят квартиру в элитном районе. А сюда переедут тихие старички — мечтаю я. Мой дом — моя крепость! Легко англичанам изрекать подобные афоризмы. Им бы пожить в наших хлипких панельных многоэтажках! Я себя чувствовала защищенной примерно так, как если бы жила в картонной коробке.
Сон не шел, хотя в доме было на удивление тихо. Эдак я, пожалуй, скоро начну кропать статейки в «Космополитен» под общим названием «Все, что вы хотели знать о неврозе, но стеснялись спросить». Занудная монография о кубизме не помогает, слоны не помогают, а тем временем за окном подозрительно светлеет. Придется прибегнуть к «наркозу».
Маленькая блестящая коробочка вынырнула из-под подушки. Это были «сонные таблетки», как называла их Зойка. Когда у меня появились первые серьезные проблемы со сном, она купила в аптеке при своем заводике упаковку снотворного. Лекарство производилось здесь же, в смысле на этом самом заводике, и своим работникам продавалось со значительной скидкой. Я боялась привыкания и принимала таблетки только в особо тяжелых случаях. Сегодня как раз такой случай. Минут через сорок снотворное подействовало — что ни говори, а против химии не попрешь.
Сегодня с утра в городе настоящий мусорный торнадо. Все последние дни стояла теплая, ясная погода. Откровенное апрельское солнышко изрядно подсушило уличную грязь.
А тут еще, как назло, подул сильный сухой ветер. Наверное, долетел из какой-нибудь близлежащей пустыни. Что же касается чистоты и благоустройства, то у нас в провинции (как, впрочем, и по всей стране) исторически так сложилось, что вся зимняя грязь остается нетронутой до праздника Великой Уборки, то бишь субботника. Такое особое табу — вроде Яблочного Спаса. Пока Спас не наступит, яблоки собирать нельзя. Так и с мусором. Только во время субботника происходит спорадический выброс коллективной энергии, и город приобретает мало-мальски пристойный вид. До субботника еще далеко, а мусор уже весь отклеился от просохшей грязи, снялся со своих мест и в свободном полете носится по городу. То здесь, то там возникают разноцветные смерчи — любо-дорого посмотреть! Всю дорогу до работы мне приходилось уворачиваться от назойливых пластиковых мешков и пустых молочных пакетов.
Оля, оказывается, умерла от внезапной остановки сердца. Так сообщили из больницы. Бедную девушку похоронят на сельском кладбище, за телом уже приехал брат из деревни. А нам надо сдать по стольнику на венок — с порога поведала мне последние новости Жанна Афанасьевна.
— Надо же, никогда бы не подумала, что у Оли больное сердце. Ну худенькая, ну немножко бледненькая. Так это больше от недоедания. Не жаловалась, ничего не говорила — и на тебе! Так вот и мы все под богом ходим. Чего-то суетимся, суетимся, и вдруг — хлоп! — пожалте в яму, — философски подвела она итог печального рассказа. — Кстати, Сима, директор просил вас зайти к нему.
Си-Си стоял спиной к двери и смотрел в сад.
— Можно, Сергей Сергеевич?
— Заходи, Серафима. Видишь, какая беда-то. — Он не оборачивался. — Врачи говорят, она умерла мгновенно, помочь уже нельзя было. Но ты молодец, делала все правильно. — Тут директор наконец взглянул на меня. — И… вот еще… тут такое дело. От Оли там вещички остались в гардеробе, надо бы собрать и отнести. Родственникам или друзьям. Короче, узнай у Надежды Терентьевны адрес и займись, пожалуйста.
Надежда Терентьевна — это наш отдел кадров и особый отдел в одном лице. Она сидит в крошечной комнатушке первого этажа в обществе старомодного шкафа. У шкафа стеклянные дверцы, закрытые изнутри зелеными атласными занавесками. Я думаю, что раньше он стоял в горкоме партии или в кабинете местного КГБ, а потом прямо со всем содержимым переехал к нам в музей. Но на самом деле за зелеными шторками нет никаких особых тайн: папки с личными делами сотрудников, бланки и прочие нужные и ненужные бумаги.
Надежда Терентьевна нашла Олино личное дело, сделала выписку и завела все ту же, приличествующую случаю философскую канитель о бренности земного. Я топталась у порога и сокрушенно поддакивала. Но кадровичка никак не отпускала меня. Казалось, она что-то недоговаривает. Вдруг Надежда Терентьевна почти без всякого перехода таинственно понизила голос:
— А я ведь знаю, Симочка, от чего наша Оля умерла. Вовсе не от остановки сердца. То есть, может, и от остановки сердца, но по причине ужасной душевной трагедии.
И кадровичка, загадочно округляя глаза и поднося палец к губам, как женщина со старого советского плаката «Не болтай!», поведала мне следующую историю.
Дня за три до Олиной смерти Надежде Терентьевне пришлось задержаться на работе, чтобы оформить один срочный документ. Все, кроме уборщицы и дежурной сотрудницы, уже ушли домой. Засобиралась наконец и Надежда Терентьевна. Тетя Маша отперла входную дверь особняка и выпустила ее в сад. Кругом было тихо и пустынно. Кадровичка заспешила было к воротам, как услышала чьи-то возбужденные голоса. Один голос был явно женский, а второй вроде бы мужской. Более того, в женщине кадровичка опознала Олю. Девушка говорила сердито, требовательно, совершенно не в своей обычной манере. Любознательная Надежда Терентьевна слегка притормозила и прислушалась.
— Я тебя предупредила, что больше ждать не буду! Что ты меня за нос водишь! Смотри, пожалеешь!
Мужчина что-то пробурчал в ответ. Оля стояла, прислонившись к стене дома, а ее визави прятался за углом. Его слов было не разобрать, но, по-видимому, он пытался успокоить девушку. Это ему удалось.
— Ну ладно, — смягчила интонацию Оля, — но учти, мое терпение может лопнуть, — в ее голосе послышались угрожающие нотки.
Девушка резко повернулась и пошла к воротам сада. Выждав для приличия пару секунд, сгорающая от любопытства Надежда Терентьевна бросилась за угол. Но за домом уже никого не было, мужчина успел скрыться.
— Вот и выходит, что какой-то подлец девушке сердце-то и разбил. Может, она ребенка от него ждала, а он жениться не хотел. Мало ли таких дурочек деревенских. А куда ей одной с ребенком? Денег нет, родственников в городе нет, из общежития погонят. Вот сердце-то и не выдержало. Жаль, что я его тогда не успела рассмотреть. А то бы сейчас ему показала! — ожесточенно закончила свой рассказ-Надежда Терентьевна. — Сима, ты там порасспрашивай в общежитии, может, кто знает подлеца. Еще не поздно его на чистую воду вывести.
Я согласно покивала и в задумчивости пошла к гардеробной собирать немудрящее барахлишко покойной. Так, ничего особенного: потертая курточка да старый вязаный шарф.
— Ты еще в ящике посмотри. — Тетя Маша смахнула слезинку кончиком платка.
За стойкой раздевалки в углу стоял колченогий письменный стол. В его ящиках смотрительницы держали свои мелкие пожитки. В Олином ящике обнаружилась щербатая керамическая кружка с логотипом (такие дарят на улице во время рекламных акций), пара засохших галет и дешевая китайская косметичка. В сумочке что-то прощупывалось. Я осторожно расстегнула грубую железную застежку-«молнию». Внутри косметички лежала только губная помада. Ничего больше. Конечно, я не очень хорошо разбираюсь в косметике. Но рекламу в журналах смотрю и в магазины дорогие, бывает, захаживаю. Хватило одного взгляда на изящный перламутровый патрон, чтобы понять — цена вещички равняется всей моей зарплате, ну или, по крайней мере, двум ее третям.
Ничего себе! Откуда у бедной деревенской девчонки такие штучки? Напуганный хахаль подарил, чтобы умаслить? Не похоже. За такие деньги можно туфли приличные купить или еды на месяц. Да мало ли еще чего, гораздо более необходимого для откровенно нуждающейся Оли. Я вывернула тюбик. Помада новая, ею пользовались всего раз или два. Или Оля ее сильно берегла, или дорогая косметика появилась у девушки совсем недавно. Это увязывало мою находку и вечерний разговор, подслушанный кадровичкой. Размышляя, я собрала вещи умершей смотрительницы в пакет и поехала по указанному адресу.
Рабочее общежитие, в котором обитала бедная Оля при жизни, располагалось в приземистом облупившемся здании времен первых пятилеток. По сравнению с ним наша пятиэтажка выглядела просто царскими хоромами. Двери выдраны «с корнем», из черной дыры подъезда несет какой-то дрянью. Кое-где в окнах вместо стекол были вставлены куски фанеры. Чтобы попасть внутрь дома, требовалось преодолеть огромную и явно бездонную лужу у входа. Но и внутри не было ничего хорошего. Длинный темный коридор привел меня к обшарпанной двери рядом с загаженной бытовкой. После настойчивого стука дверь отворилась, и в щель высунулась заспанная женская физиономия.
— Чего надо?
— Скажите, Оля Стрельцова в этой комнате жила?
— Ну и что? — Девица, похоже, была не расположена к разговорам.
— Я ее сослуживица, с работы.
— И что надо?
— Тут Олины вещи. — Я торопливо просунула пакет в узкий проем.
— Так брат уже уехал.
— Вдруг он еще за чем-нибудь вернется, вот и отдадите при случае. — Вместе с пакетом в руку женщины перекочевала аккуратная денежная бумажка. Эх, прощайте, новые колготки!
Обитательница комнаты стала заметно любезнее.
— Может, войдете? — И даже дверь распахнула пошире.
— Ой, что вы, времени совершенно нет. Бедная Оля, — я сложила наивно-горестную мину, — такая молодая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20