Я бы тебя все равно любил, потому что… ну просто так, в конце концов. Но ведь он же у тебя есть. Вот что обидно.— Тебе-то чего обидно?— Ну как же, ведь добро пропадает, жалко. Разве нет?. Ну лень тебе самому, давай вместе книжку напишем, а? Ты будешь писать, а я запятые расставлять.— Можно вообще без знаков препинания. Еще даже и лучше.— А вот не скажи. Пунктуация — это скальпель. Вот тут-то рука мастера и видна бывает. Сразу. А просто так навалять с три короба — это всякий дурак сможет.— Вот и хорошо.— Что «хорошо»?— Вот пусть и валяет. Если ему больше делать нечего.— Кому?— Дураку всякому. Ко мне-то ты чего пристал? И… это… ну на самом деле… извини, конечно, но… оставь прибор в покое, вылезай.— Да ничего я тебе тут не загубил, не волнуйся. И даже наоборот. Я вон… новую директорию создал и даже начал уже в ней работать. За тебя.— Как это «за меня»?— А вот так. Мы с тобой вчера на бильярде играли?— Вроде бы. Я плохо помню.— Вот. Вот поэтому ты мне и проиграл.— Это в бане было?— В бане. Я-то к тому моменту вздремнул уже и… вроде бы и оклемался. А ты нет.— Ну и что ж тут такого? Бывает.— Бывает, — кивнул Андрей Иваныч. — А на что мы играли, помнишь?— На что?— Не помнишь. А играли мы с тобой на книжку. Ты проиграл. С тебя книжка. А долг с игры… это, батенька ты мой, дело святое. И простить его тебе я не в праве. Но поскольку человек я добрый, чувственный, можно сказать, аж до слезливости и люблю тебя как брата, то вот и набросал тут в двух словах некую жизненную концепцию, о которой ты мне вчера, отсвечивая голым задом, полночи талдычил. Не дословно, правда, у меня получилось, но… в общих чертах. И лексика твоя сохранена, большей частью. Просто я изложил покомпактнее. Ты-то все забыл, а я зафиксировал.— Ты чего, Андрей Иваныч, опупел? Какая, на хрен, концепция? Какая книжка? И чего это ты у меня здесь без порток расселся?— Голый я оттого, что душ недавно принял, пока ты спал, а халат у тебя в доме только один — твой. Я его надевать не стал. А говорили мы вчера о том, что хватит тебе в газетенках этих бульварных ерундистикой всякой заниматься — все равно ведь ни славы, ни денег, а напиши-ка ты, братец, книжку. А уж я ее раскрутить сумею, будь уверен. Грех тебе, право слово, с твоими мозгами и дурака валять. Какие-то вы все здесь, в Питере… малахольные. Выгоды своей видеть не хотите. Ну представь: фотку твою на обложку забацаем — «шесть на девять» или даже «девять на двенадцать», а? Известность, почет. А может быть, и бабки. Ну разве плохо?— Сам дурак, — Адашев затянулся сигаретным дымом, потом взглянул на сигарету и брезгливо поморщился.— Не обо мне речь. Мы с тобой вчера водку пили? Пили. Об жизни говорили? Говорили. Не говоря уже об смерти. Ты умничал? Умничал. И очень даже занятно. А у меня сейчас в издательском деле… короче, свой конкретный интерес имеется.— И что дальше?— Как что? Вот я на кон и поставил… ну, если ты проигрываешь, с тебя книжка. Раз уж ты просто так не желаешь. Сначала одна, а там посмотрим.— А если ты?— Если я проигрываю?— Да. Тогда что?— Ничего… — Андрей Иваныч пожал голыми плечами.— Вот так вот мы договорились, да?— Ну да. По-моему, все честно. Ты и проиграл.— Не может такого быть. А во что мы играли?— В «пул».— Тем более. Там же лузы, как… туда на тракторе въехать можно.— Все правильно. Ты и положил четыре шара подряд, прямо с разбивки. А потом у тебя черный упал. Ты и проиграл. Теперь отвечай. Тем более что — повторяю — вон, я твои вчерашние разглагольствования записал своими словами. На всякий случай, для памяти. — Андрей повернулся к компьютеру и щелкнул клавишей.Гурский подошел к нему, встал за спиной, протянул руку к мануалу и вернул текст на самое начало. Прочел.— Чушь какая-то, — сказал он в раздумьи. — Не мог я так говорить. Я вообще фаталист. Что выросло, то выросло. На все Божья воля. Нет. Не мог я такого говорить, разве что пьян был.— Ну-у… это уж… не без этого.— Вот меня и понесло, видимо. Но… вот это вот все, — он постучал пальцем по экрану монитора, — полная белиберда, причем манерная. Сплошное дурновкусье.— Это ты сегодня так говоришь. А вчера рассуждал совершенно иначе. Ты что же — беспринципен по природе своей?— Да. Именно. Я абсолютно беспринципен. В этом мой основной жизненный принцип.— А долг с игры?— Забудь. И вообще… не наезжай, а? У меня и без того башка, как… я не знаю что. Горячая и мягкая. Как жопа.— Фу, как грубо.— А мозгам своим мы и без написания книжек применение имеем. Свое собственное.— Да? И какое интересно?— Всякое. Как карта ляжет.— Ага. То-то у тебя черные шары в лузу валятся.— Бывает. Не без этого. Но чаще все-таки выигрываем.— Ну и ладно. Тебе жить. Я, вообще-то, хотел как лучше. У тебя планы конкретные на сегодня есть?— Да есть дела кое-какие. А у тебя?— Ой… — зевнув, потянулся Андрей Иваныч, — даже уж и не знаю. Я. вроде все уже сделать успел. Так… несколько звонков еще… да и домой поеду. Ну, в крайнем случае, до завтра задержусь.— Давай вот чего, — Гурский задумался. — Давай я тебе ключи оставлю на всякий случай, ты же всяко только вечером поедешь, даже если и сегодня?— Скорее всего.— Ну вот. А я к тому времени вернусь. Заодно и провожу.— А у тебя дела твои надолго?— Трудно сказать. Вряд ли. Мне тут с человеком одним встретиться нужно. С профессором Барановым.— А он кто?— Генетик. Всеми уважаемый.— И зачем тебе?— Да… там материал один занятный может получиться. Мне у него проконсультироваться нужно. По поводу телегонии.— «Теле…» что?— Телегонии.— А это еще что такое?— Потом расскажу, — Александр погасил сигарету и пошел в ванную.Вернувшись в комнату, Адашев-Гурский застал Андрей Иваныча одетым и говорящим по телефону.— А вот и Александр, — сказал Андрей в трубку, — дать его?— Кто это? — спросил Гурский.— Петр, — Андрей Иваныч протянул телефонную трубку, — держи.— Алло, — Гурский приглаживал одной рукой влажные волосы, — привет, Петька. Ты как, жив?— Да вроде… — вздохнул на том конце провода Волков. — Ты там чего делать собираешься?— Предлагаешь продолжение банкета?— Н-ну-у… а ты категорически против?— Но ведь не с самого же утра.— Почему?— А тебе одиноко?— Да не совсем… но все равно скучно как-то без компании.— Понятно. Вот что, слушай… давай-ка, я тебе пока Андрей Иваныча для поддержания компании доставлю. Ты как? — взглянул он на Андрея.— Отчего же с хорошим человеком водки не выпить? Пусть даже и с самого утра, — рассудил тот. — Что ж мы, не русские люди?— Ну вот, слышишь? Я его у тебя оставлю, а сам к вам потом присоединюсь. У меня дела сегодня кое-какие. С собой захватить что-нибудь?— Да ничего не надо, у меня пока все есть.— Ну ладно. Жди.— А когда вы приедете?— Да сейчас и подъедем.— Вот. А у меня здесь все вместе и позавтракаем. — Волков повесил трубку.— На вот, держи. — Адашев запер входную дверь своей квартиры и протянул ключи Андрей Иванычу. — Мало ли… пусть у тебя будут, на всякий случай. Хоть и вряд ли ты сегодня куда-нибудь от Петра выберешься.— Думаешь?— А то я не знаю…Они стали спускаться по ступеням.— А балкон у тебя замечательный, ни у кого такого не видел, — хмыкнув, тряхнул головой Андрей. — Это ж кому такая фантазия в голову пришла, чтобы выход на него прямо с кухни?— Бог его знает. Там… ну на той стороне, где у меня кухонные окна, вообще сплошной брандмауэр. Из одной еще квартиры только окна и выходят. Этажом ниже и… чуть в стороне. А балкон на всей стене единственный. Мой.— Классно.— Так уже и было, когда я въехал. И кто его туда прилепил…— Замечательный балкон. Единственный в своем роде.— Мне нравится.— Слушай, и тем не менее, что это за «телегония», о которой ты у генетического профессора проконсультироваться хочешь? Это смешно?— Почему «смешно»?— Ну как же… если несмешно, то стало быть и неинтересно. Можешь не рассказывать.— Видишь ли… присылает некий мужик в редакцию письмо и фотографию. На фото — симпатичная такая тетка с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Это, как он пишет, его жена и дети. Родила их его законная супруга, состоя с ним в законном браке. Сначала девочку, а потом мальчика. Дочурке пять лет уже, а мальцу два годика.— Пока не смешно.— Погоди. Семья-то, с точки зрения средней полосы России, самая обыкновенная, славянских кровей, и девочка — вылитые родители: беленькая, носик картошечкой, короче, все как надо. А вот сынок черненький.— В каком смысле?— Совсем черненький, весь. Вылитый Нельсон Мандела.— О-от ведь как, а? И что говорит?— Сынок?— Мамаша.— Ну как… мужик — это он в письме кается — на нее чуть не с кулаками! Как так, дескать?! Это ты чего удумала? А она ему: «Жила я только с вами и больше ни с кем». Но… дескать, вот, до замужества… еще до того, как с этим вот— своим законным избранником познакомилась… был грех, чего уж теперь. Но что было, то уже давно быльем поросло. Кто ж знал, что у них, у мавров, кровь такая ядовитая?— О-от ведь как, а? Етит твою мать…— Мужик весь бурлит, чуть до развода дело не дошло, но… есть ведь любовь на свете, иначе повернулся бы да ушел. А этот стал литературу всякую поднимать, выяснять, спрашивать, и узнал где-то, в результате своих изысканий, про существование «покровного эффекта», иначе называемого телегонией. Прослеживается, мол, такое явление, описано в научной литературе.И те, кто чистокровных лошадей или собак ценных пород разводят, прекрасно об этом осведомлены. Телегония, и все. Покровный эффект. Чего тут поделаешь? Ну, на том мужик сердце свое и успокоил. Но, видать, не до конца, раз свою семейную фотографию прислал и письмо к ней приложил с вопросом: «Как так, дорогая редакция? Я тем не менее недопонимаю». Ну и вот… мне любопытно стало, я и решил разобраться. Это ж, представляешь, что получается? Это выходит, что каждая женщина просто, как матрица какая-то, несет в себе информацию о каждом из своих любовников и может в самый неподходящий момент любого из них во плоти воспроизвести. А? Тебе это как?— Так это выходит, если я…— Приезжаешь, к примеру, в Парагвай. Влюбляешься там в прекрасную Кончиту. Убиваешь навахой на дуэли, в честном поединке, ейного мужа, дона Педро, а затем, как порядочный человек, на этой самой Кончите женишься. Так?— Та-ак…— А она тебе потом, лет через пять, за все хорошее, что от тебя видела, рожает маленького дона Педро — один в один ее бывший муж.— Маленького такого младенчика, но уже с усами, в сомбреро и с очень недобрым взглядом в мою сторону.— Покровный эффект. Телегония. Смешно?— Нет, Саша, это не смешно. Это страшно. Неужели так бывает?— Вот хочу разобраться. Встречался тут с неким большим специалистом. Он, по его словам, с медицинскими материалами православных монастырей и храмов работает.— И что говорит?— Что говорит… Покровный, мол, эффект? А ка-а-ак же! Еще бы! Это же еще в монастырских книгах черным по белому написано! «Никогда не смешивайте, братия мои, ни кровь, ни ириду, ни кожные, ни волосяные покровы, иначе не родить вам чистую душу, способную к постижению Божьего разумения».— «Ирида» это что такое?— Радужка глаза.— Откуда ты знаешь?— Он сказал.— Слушай… по-моему, он о чем-то о другом говорит. Тебе не кажется?— Кажется. Поэтому я и встречаюсь с профессором.— А он в мире генетики авторитет?— Безусловно.— Вот и слава Богу. Саша… после твоего рассказа у меня просто душа не на месте. Ты уж выясни, пожалуйста, все досконально и мне потом сообщи. А то ведь… как жить?— Жизнь прожить, Андрюша, не поле перейти.Они вышли во двор и направились к подворотне, которая выходила на Малый проспект Васильевского острова.— А Петр далеко отсюда живет? — спросил Андрей Иваныч.— На Петроградской стороне. Сейчас тачку поймаем.— А может, пешком? Погода хорошая. Очень я по Питеру гулять люблю.— Ну давай до Среднего пройдемся, а там на маршрутку сядем. Как раз до Петькиного дома нас она и довезет.— Давай.— Заодно и мозги проветрим. Они неспеша побрели по тротуару. Ветер с залива трепал по небу облака, и в просветах проглядывало солнце. Глава 5 — Представьтесь, пожалуйста, — раздался из-за двери голос Петра Волкова.— Мы это, Петька, — сказал Адашев-Гурский.— Произнесите пароль.— Трое с боку, ваших —нет! — громко отчеканил Андрей Иваныч.— Не валяй дурака, открывай, — сказал Гурский.— Отзыв «пирамидон», — буркнул себе под нос Волков, отпирая замок и впуская гостей в дом.— Вы позволите войти в ваш бункер, мой фюрер? — с пониманием произнес Андрей Иваныч, переступая порог. — Мы уже на нелегальном положении?— Я же не одет, — пояснил Волков и затянул узел на кушаке халата. — А вдруг кто чужой?— А что б тебе не одеться? —^ вошел вслед за Андреем Гурский. — Ходишь тут… в затрапезном виде. А ты ж командир, пример бойцам показывать должен. А коснись тревога? Коснись в бой?— Отобьемся, — Волков запер дверь, — проходите.— Куда прикажете? — Андрей повесил куртку на вешалку в передней.— Да вон туда, пожалуй, — кивнул Петр в направлении кухни. — Там уютнее.— Сразу предупреждаю, — Адашев-Гурский вошел на кухню и бросил взгляд на стол, где стояли открытая литровая бутылка водки и пакет с апельсиновым соком, — я на минуту.— Никто не неволит. Но чаю-то выпьешь? — Петр поставил чайник на плиту.— Чаю попью. С лимоном.— А вот лимона-то у меня, скорее всего…— Я купил по дороге. — Александр положил на стол крупный лимон. — А яйца есть?— Есть.— Вот. И яичницу.— Эт-то мы мигом. С ветчиной? — Петр распахнул холодильник.— Дай-ка я сам, пусти-ка, — Гурский открыл дверцу газовой плиты, вынул оттуда сковороду и занялся приготовлением завтрака.— Слушай, Петр, а расскажи-ка ты мне еще раз эту твою историю, — Адашев подчистил с тарелки кусочком белого хлеба остатки яичницы и отправил его в рот.— Зачем? — Волков выпил рюмку.— Ну а что, прикажешь сидеть и смотреть, как ты здесь раскисаешь? Надо же что-то делать.— Да, Петруша, — кивнул Андрей Иваныч, — мы же вчера собирались кому-то в рыло закатать. А вместо этого в клуб какой-то поехали, а там конюшней воняло.— Он так называется. «Конюшня».— А-а-а… вот ведь как! Значит, ощущение запаха у меня просто ассоциативно возникло! А я-то думаю… А зачем мы туда поехали?— Так… затем, собственно, и поехали. Мне почему-то представилось, что там Чика непременно должен быть.— А он там бывает? — Гурский отхлебнул чая из большой керамической кружки.— А хер его знает. Мне, понимаешь, вчера спьяну в голову запало, что он с сестрами этими плотно завязан, а они в этом клубе работали. Именно там Заславский их и приметил. Вот он как раз там часто бывал. Нравилось ему там. Ну и… Заславский, сестры, Чика… вот меня туда и понесло. Только никого, естественно, там не оказалось, кроме мелюзги всякой. И вообще, по «зрелом размышлении» ничего там для меня интересного быть и не могло. В чем мы и убедились.— А я? — На кухню шагнула юная блондинка, одежду которой составляли лишь свободно висящая на ней длинная просторная футболка Волкова и его же пляжные шлепанцы на толстой подошве.Шаркая шлепанцами по полу, она подошла к столу и обиженно надула губы:— Я что, не в счет?— Ну, вот Вероника, разве что… — обернулся к ней Волков. — Присаживайся. Завтракать будешь?— Только кофе.— Там, на полке, растворимый. Сделай сама.— Я поухаживаю, — поднялся со стула Адашев.— Спасибо. — Она благодарно подняла на него глаза.— Вам с молоком?— Ага. И чтобы сладкий.— А позволительно ли будет тэс-скать… очаровательную ручку поцеловать, — привстал Андрей Иваныч, — тем самым засвидетельствовав свое искреннее восхищение? Ах! Весьма признателен, просто тронут… — Звонко чмокнув протянутую ему ручку, он опустился на стул.— А ты, значит, считаешь, — взглянув на Волкова, Гурский поставил перед Вероникой кофе, сел, достал сигареты и закурил, — что не сами по себе эти сестренки тебя подставили, что все-таки Чика за всей этой подлянкой стоит?— Я не знаю, Саша. Я же тебе говорил, ничего я толком и выяснить-то не успел, как меня мгновенно с дерьмом смешали и изо всей этой запутки выкинули.— И смерть самого Заславского тебя тоже настораживает?— Ну, а ты сам рассуди: молодой мужик, бывший спортсмен, непьющий практически, и вдруг… инфаркт.— Вообще-то всяко бывает. Как раз с бывшими спортсменами. Сердце-то расширенное, к нагрузкам приученное, если кто серьезно занимался. Когда резко бросают, да еще стрессы… А чем он занимался?— Я толком и не знаю. Плаванием вроде. А что?— Да нет, я просто так спрашиваю.— Ну может, и было у него там… что-нибудь не все в порядке. Но ведь инфаркт и спровоцировать можно. Мало ли сейчас химии всякой-разной. Сыпанул ему в борщ, и ку-ку.— Лучше в харчо, — поморщился Андрей Иваныч.— Почему? — взглянул на него Петр.— Ну… я харчо почему-то недолюбливаю.— То есть, ты полагаешь, могли его и травануть? — Александр ложечкой размешивал в чае сахар.— А почему нет?— И когда ты в это дело сунулся, тебя сразу вычеркнули из ситуации, так?— Именно.— Испугались, что докопаешься?— Может, и так.— Я позвоню, можно? — Допив кофе и отставив чашку. Вероника поднялась из-за стола.— Да, конечно, — кивнул ей Петр, — там в гостиной и в спальне… они параллельные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12