У ветра спроси: только запах любимых кудрей
Со мной неразлучен от вечера и до утра.
Приблизься же к той, что убита разлукой с тобой,
Довольно скорбеть, воедино нам слиться пора!

«Судьба всегда сидит в засаде, — говорилось далее в письме, — небо ищет повод все к новым проделкам, а удобных случаев на земле так же мало, как и счастья. Мужество и разум повелевают, чтобы ты озарил свои покои светильником доблести, покамест враг еще не пробудился от тяжкого сна и не разбил бутыль нашей чести о камень. И поскольку роза чести не завяла от ледяного ветра злоключений возблагодари бога и не тревожь судьбу напрасными просьбами».
Царевич, прочитав письмо, в ответ ограничился несколькими словами. «Если бы я вздумал жаловаться на этот голубой небосвод, который спрятал в своих складках наше счастье, превратил нашу радость в горе и подмешал яд в нашу халву, то этим жалобам не было бы конца. И как мне жаловаться на тебя, нарушившую мое благоденствие: ведь аркан любви к тебе стянул мне горло, словно безумцу, а твой ум перебил мне ноги камнем бедствий. Если бы ты не приютила ту чертову старуху, хитрости которой страшнее яда кобры и гадюки, то я не оказался бы в таком жалком и печальном состоянии и не сидел бы, несчастный, в яме бесчестия. Но поскольку здесь не обошлось без судьбы и рока, то разум не позволяет обвинять других».
Кровь свою пью и не смею роптать на судьбу,
Горькая доля Аллахом указана мне.

«Теперь, — говорилось далее в письме, — мужайся и жди скорого милосердия бога».
Служанка передала письмо Мехр-бану, а царевич вызвал к себе столяра и сказал:
— Во время наших странствий всем нам пришлось испытать страданий сверх всякой меры, но я все же надеюсь, что ты поможешь мне в одном деле. Прошу тебя, смастери трон, как у Сулеймана, чтобы он мог мигом взлететь. Этим ты спасешь меня от потопа бедствий, словно Ноевым ковчегом.
— О царевич! — ответил столяр. — Мы ведь с первого дня расстались со своими семьями и решили служить тебе искренне — так тому и быть, покуда наши тела не истлеют и кости не рассыплются в прах.
С этими словами столяр поцеловал перед царевичем землю, не медля отправился в степь и стал рыскать повсюду в поисках материала. Наконец, он нашел подходящее дерево) но вокруг ствола его обвилась ядовитая змея. Тогда столяр, приложив руку к груди, остановился перед змеей и стал превозносить ее в самых изысканных выражениях.
— Кто ты и что тебе надобно? — спросила его змея.
Столяр рассказал змее обо всем, ничего не утаив, и объяснил ей всю важность дела. Тогда по воле Изеда, в чертог которого и змея и муравей одинаково равны, змея отползла от дерева и разрешила столяру срубить его. Столяр срубил несколько толстых ветвей, пустил в ход тешу и смастерил кресло, которое было под стать самому трону Джамшида. Через короткое время он явился к царевичу вместе с тем креслом. А от срока, который Мехр-бану дала Хушангу, оставался всего лишь один день, и царевич сидел в ожидании, сгорая от нетерпения. От тоски каждый вздох казался ему последним в жизни. Когда появился столяр с креслом, царевич от радости не знал, что и сказать, потом упал на землю, вознося благодарственные молитвы, а столяру дал в вознаграждение много драгоценных каменьев.
На другой день, когда владыка светил воссел на бирюзовом престоле и открыл сверкающий праздник, Хушанг, предвкушая свидание с Мехр-бану, устроил пир, от которого и жители рая пришли бы в изумление. Он пригласил всех царевичей и ханов державы, велел приготовить все, что необходимо для царственного пира, роздал бедным много богатств. Наконец, Хушанг величественно и важно, словно Джамшид, воссел на падишахский трон, снял замки с сокровищниц и превратил в богачей всех обитателей земли, раздавая направо и налево золото и драгоценные каменья. Чаша ходила по кругу, словно взоры красавицы, кокетливо взирающей окрест, а радостные мелодии услаждали слух, словно пение горлинки. Веселие кипело в каждом уголке, словно вино в хуме, мелодии оседлали кобылки лютен и своими пленительными напевами похищали разум. Если бы самой скорби вздумалось пройтись по тому пиршественному собранию, она превратилась бы в великую радость.
Прослышав о том, что Хушанг полон самообольщения и самообмана и ни о чем не ведает, заткнув ватой уши разума, Царевич не стал терять даром времени, вознес молитвы творцу. поднял знамя упования на бога, воссел на тот самый трон и усадил перед собой четверых друзей, которые были четырьмя опорами его счастья, четырьмя первостихиями его существования. По воле единого бога трон, который был птицей Хумай на небе счастья, взлетел ввысь, словно престол Сулеймана. В тот момент, когда машшате проворнее ветра принялись убирать и украшать лицо и кудри Мехр-бану усадив это солнце неги и кокетства, одев венки из роз, жемчужные ожерелья ей на шею, покрыв ее ладони и кисти краской алой, словно морская звезда, когда та старуха, которая обманула Мехр-бану, плясала перед ней, как обезьяна, притоптывая ногой и распевая свадебные песни, трон опустился самой кельи. Служанки и стражники при виде такого чуда в страхе рассыпались, словно звезды на небе, а погрузились в море изумления и не могли вымолвить ни слова, будто истуканы.
Мехр-бану, увидев лучезарный лик царевича, вскочила с места быстрее ветра, схватила за руку ту старуху, которая зажгла костер бедствия, и взошла на трон. Старуха вопила и плакала, но ей ничто не помогло, и трон, словно быстрокрылая птица, вознесся на нижнее небо, над которым покоится небо верхнее. Престол пролетел над дворцом проклятого Хушанга, который сидел, дожидаясь свидания с Мехр-бану, раскрыв, словно фисташка, рот в улыбке от предвкушения близости с ней, а желания в нем распустились, словно бутоны на лужайке. Пировавшие были поражены пролетавшим троном, и тут сын везира отрубил старой ведьме голову и бросил ее вниз. Окровавленная голова угодила в лицо Хушанга, и он свалился с трона прямо на середину пиршественного стола. Часть пировавших тотчас обратилась в бегство, полагая, что с неба снизошла великая беда, другая -покинула пиршественные столы и разбежалась по углам, недоумевая, что может означать такое чудо. Хушанг же совсем растерялся, объятый ужасом. И тут во дворец явились напуганные и взволнованные сторожа Мехр-бану и, призывая на помощь, рассказали о том, что случилось.
— Пять дервишей в рубищах, — говорили они, — спустились с неба около кельи, усадили на трон Мехр-бану с твоей преданной старой служанкой и вновь поднялись на небо. Все это было молниеносно и произошло в мгновение ока, так что мы даже не догадались, в чем дело, и поняли что к чему только после того, когда все уже было позади.
Хушанг при этих словах от ярости словно потерял рассудок и приказал пушкарям и стрелкам немедленно сбить престол царевича ядрами и бомбами. Но престол мчался как вихрь, как вылетевшая из лука судьбы стрела, все усилия стрелков пошли прахом, и они, наконец, остановились остолбеневшие, кусая пальцы от отчаяния. Пир Хушанга обернулся поминками, вместо веселых мелодий поднялись вопли и крики, вместо вина в чаше закипели слезы в глазах Хушанга.
Царевич же вернулся в родной дом с победой и удачей и озарил Фатан светом, словно лучезарное солнце. Он одарил своих спутников по их заслугам, дал каждому в удел хорошее владение, а потом отпустил всех.
Рассказ о том, как Бахрам спустился в колодец бедствий, словно Харут в колодец вавилонский из-за любви к Зухре, подобной луне
Сладкоречивые попугаи из сада рассказов повествуют о такой истории в этом древнем мире. В области Гиланё, которая является одной из самых обширных областей Хиндустана, на престоле сидел справедливейший правитель. Он срубал ветви несправедливости мечом правосудия, был милостив к подданным и воинам, приветлив со знатными и простыми. У него был сын красивой наружности по имени Бахрам. Бахрам получил образование у искусных учителей. Вместе с ним в одной школе училась дочь везира Зухра. Освободившись от уроков, они, как и все дети, играли вместе, так что привыкли и привязались друг к другу. В конце концов это привело к тому, что они полюбили друг друга крепко.
Прошло некоторое время, солнце любви выглянуло и заиграло лучами, так что со взоров людей упала пелена, прикрывавшая до тех пор их чувства, и эта любовь, согласно выражению «мускус и любовь невозможно сокрыть», вскоре стала видна всем, как заглавный лист книги. До вступления Бахрама и Зухры в совершеннолетие они были избавлены от сплетен и молвы. Но когда кончилась пора детской невинности и они достигли того возраста, когда должны были подчиняться всяким предписаниям, со всех сторон налетели посредники и открыли врата наставлений и назиданий. Но, поскольку их шеи с самого детства были связаны нитью любви чаща привязанности кипела в их сердцах, они не прислувались к советам и увещеваниям. Поневоле им пришлось сносить упреки, так что в скором времени от людской молвы поднялась затихшая было смута, а нить любви с каждым днем стала затягиваться все прочнее, словно косы красавицы.
Везир, слыша слова, которые бросали тень на его честь сокрыл Зухру за завесой, словно жемчужину в раковине, и запретил ей ходить в школу, которая на самом деле была лечебницей для пораженных недугом любви. Бахрам, непрестанно повторявший Зухре в школе заученные уроки, в ее отсутствие потерял рассудок, лишился доли в разуме и стал выказывать нетерпение. Зухра также разорвала завесу терпения, словно безумная, пришла в крайнее волнение и пала с неба терпеливости на землю беспокойства.
Однажды Зухра выбрала подходящий момент и, презрев отцовское запрещение, побежала в школу, прямо к Бахраму, и вновь стала уверять его в любви. А Бахрам стал рассказывать ей о том, что пришлось ему пережить в разлуке с ней. Влюбленные бросились друг к другу в объятия и плакали навзрыд, проливая из глаз потоки слез. Школьные друзья передали везиру о происшедшем. Тот сильно разгневался, немедля забрал Зухру из школы, запер ее в тесной комнате, обрек ее на мучения, приставив к ней нескольких жестоких слуг. Он приказал давать ей только немного воды и хлеба, а вместо постели бросить лишь грубую циновку и не отвечать ни на одно ее слово. А сам, расстроенный и огорченный, отправился к падишаху и, исполняя свои обязанности, начал докладывать о делах дивана. Падишах, увидев на челе везира явственные приметы огорчения, спросил своего сановника, почему завяла роза его настроения и бутон сердца. Везир, по обычаю тех, кто знает этикет, поцеловал подножие трона и промолвил:
— В то время, когда твое величество — тень бога на земле — украсил правосудием эту разорившуюся страну, когда от ветерка твоего великодушия распустились цветы надежд подданных, когда воробьи вьют свои гнезда на крыльях орлов, когда овца расчесывает свою шерсть лапой волка, твой сын вознамерился пробить брешь в стене моей чести и репутации и решил опозорить меня. Если вся моя преданность тебе заслужила лишь такой несправедливости, если падишах полагает, что на старости лет этот преданный слуга достоин такого бесславия и позора, то кому же мне пожаловаться и кто примет мою жалобу?
Есть множество звезд надо мной, но довольно судьи одного:
Пускай в этом деле запутанном будет судьей падишах.

Выслушав слова везира, падишах пришел в ярость и, не поверив этих слов, издал фирман об изгнании шахзаде. Бахрам не решился противиться воле падишаха, примирился мыслью о скитаниях на чужбине, в краю, где у него не было ни души. Он распрощался с отцом и двинулся в путь через пустыню. Знатные и простые мужи страны, узнав об этом поучительном примере, очень огорчились и пришли проститься с шахзаде, проливая горестные слезы. Пришла также няня, вскормившая Бахрама, поручила его милости Аллаха и попрощалась с ним.
Бахрам сказал:
— О любезная кормилица! Я радуюсь тому, что предписано каламом судьбы, ведь
Тот, кто судьбой не доволен, кто ропщет и требует много
Не понимает покорности или не ведает бога.
— И какие бы бедствия ни послал мне бог, я буду считать их благом, поскольку
О бренных причинах не думай, мудрец,
И горе, и радость исходят от бога.

— Я ни на кого не жалуюсь, но умоляю тебя: пойди к Зухре и передай ей весточку от меня, если сможешь. Скажи ей: «Любовь к тебе довела меня до такого. Куда бы ни занесло меня теперь злосчастие — это будет не по моей воле. Сегодня я остановлюсь под деревом в надежде, что ветерок принесет пыль с той улицы, где ты живешь. А завтра двинусь в путь через пустыню и буду рыдать в горах и долах, вспоминая свою возлюбленную. Хоть по повелению отца, Равному предписанию судьбы, я должен расстаться с тобой и отправиться скитаться по дальним странам, знай, что на моей могиле вместо травы поднимется в твоем облике мандрагора, каждый листок которой будет петь песни о тебе. Ни живым, ни мертвым не забуду я любви к тебе. Пусть я безумец в долине скорби, но ты научилась у меня делам лю6ви, полагая, что я опытнее тебя в ее безумствах. Если ты можешь сносить бремя разлуки, то сохрани честь отца, меня же оставь одиноким в моем позоре и отчаянии. А если и тебя терзает любовь, словно тебя иголками колют, если и тебе в сердце из-за любовной тоски впиваются алмазные опилки, то торопись, а не то
Мы уйдем. Лишь ты да сердце догадаться могут ныне,
Где покажет нам злосчастье ручеек среди пустыни.
Няня поручила Бахрама богу и отправилась под каким-то предлогом в дом везира. Тот, довольный изгнанием Бахрама, уже выпустил Зухру из заточения, и няне без труда удалось переговорить с ней и передать послание Бахрама.
— Неужели ты думаешь, что моя душа спокойна? — спросила Зухра. — Неужели полагаешь, что жизнь для меня сладка! Но ведь я не властна над собой. Я могу только страдать и терпеть.
Здесь только тело мое, с возлюбленным рядом душа:
Люди ошиблись, решив, что тело с душой неразлучны…
— Но я готова, — продолжала Зухра, — отдать жизнь ради любимого, чтобы быть рядом с ним. А тебя, дорогая няня, я прошу об одной услуге: вели приготовить за воротами быстроногого, подобно молнии, коня, да поскорее, чтобы мне не пришлось томиться в ожидании и чтобы я могла быстрей двинуться в путь.
Няня согласилась помочь ей, поспешно встала и вышла. Вскоре она вернулась с караковым конем, который мог одним прыжком, словно солнце, покрыть путь от востока до запада, словно ангел мысли, пройти за единый миг всю вселенную.
Мир пересек этот конь. Если поводья пустить,
Вскачь он помчится туда, где Судный день настает.

Няня доложила Зухре о том совершенном коне, и Зухра, блеском подобная Муштари, а знаниями — Тиру, не стала терять даром время, облачилась в мужские одеяния, взяла с собой на путевые расходы драгоценные каменья из шкатулки отца, вышла из дому и села на того хуталлянского коня, летящего по небесам и земле, быстрее двухнедельного месяца, и поскакала к несчастному возлюбленному. А он в ту темную безлунную ночь дожидался своей пальмы, словно кипарис. Уже издали ветер донес до него топот коня любимой, он стремительно рванулся навстречу. Когда Зухра с бровями, как месяц, увидела на коне Бахрама, подобного солнцу, она забыла страх пред, ночной тьмой, соскочила с коня и бросилась в его объятия. Бахрам, хотя он был сильно удручен постигшим его позором и изгнанием, так обрадовался, словно обрел царство Искандера и сан Джамшида.
От страха перед везиром они не стали задерживаться там и помчались словно ветер и скакали без передышки три дня и три ночи на своих благородных конях.
На четвертое утро, когда звездное небо ударило в золотые литавры, предвещая об уходе ночи, они прискакали к роднику, который сверкал на зеленой лужайке, словно солнце на небесной ниве. Родник был чист, как сердца счастливцев чисты от ржавчины скорбей, был сладок, словно улыбка красавицы, и так прохладен, что если бы само солнце вздумало искупаться в нем, то озябло бы.
Периликая Зухра почувствовала усталость, и они сошли с коней и остановились на той лужайке. Они напились воды из родника, потом они, словно Муштари и Луна в счастливом противостоянии, приблизились друг к другу. Свежий ветерок, прохладный воздух и зеленая трава принесли Зухре покой, она положила голову на траву и сомкнула глаза-нарциссы. Бахрам не хотел будить любимую; охраняя ее покой, он осторожно сел на коня и поскакал в сторону столицы. Он поднялся на холм и стал наблюдать, не едет ли кто в погоню за ними. Вдруг он увидел вдали клубы пыли и всадника в пыли. Бахрам поскакал навстречу, и оказалось, что это один из воинов везира, посланных им вдогонку за дочерью. Всадник тоже узнал Бахрама и поскакал бесстрашно вперед, крича:
— Эй, мошенник! Скажи несчастному отцу, где ты скрыл ту пленительную луну, а не то я сей же час отправлю твою голову в пасть крокодила и смешаю кровь твою с дорожной пылью.
От этих слов в Бахраме закипела ярость, он погнал к нему своего хуталлянского коня-орла и обрушил на голову несчастного воина рассекающий шлемы меч, так что тот исчез из этого мира быстро, словно сверкнувшая молния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46