— Первые две недели, когда луна прибывает, див охотится и проглатывает все, что ни попадет. А следующие две недели, когда луна идет на убыль, он засыпает и спит непробудным сном. Вот тогда-то и надо расправиться с ним, тогда его легко отправить в бездну небытия. Когда же он бодрствует, его не одолеет целый свет.
Царевич и его спутники стали определять положение луны и солнца и установили, что луна покоится в голове девятиглавого дракона-неба и обитатели этого мира только ждут ее появления. Царевич счел конец месяца началом своего благоденствия, а сон дива — пробуждением своего дремлющего счастья, решил не упускать удобного случая поразить проклятого ифрита и попросил друзей помочь ему. Но ни один из них не осмелился выступить вперед. Они стали отказываться, ссылаться на свое ремесло и сказали сыну везира:
— Каждый из нас ограничен пределами своего ремесла, и мы, когда понадобимся, успешно справимся со своими обязанностями. А сражаться с врагами — это дело рассудительного везира.
Сын везира понял, что они устраняются от этого дела, не желая участвовать в нем, и что ему, хочет он того или нет, придется встретиться со смертью. Вооружившись мужеством и доблестью, он взялся сразиться с ифритом, распрощался с царевичем, попросил поддержки у Изеда, который помогает несчастным в беде и выручает попавших в беду, и, положившись во всем на бога, поспешил туда, где ждала его смертельная опасность.
Пройдя немного, сын везира увидел вдали дворец, стены которого доставали звезды небесные, а крыша соприкасалась со стеной, подпиравшей небо. Сын везира стал приближаться ко дворцу, ступая осторожно и незаметно в тени деревьев, пока не подошел вплотную к воротам. Он шел так тихо, что сам не слышал шороха своих шагов. От страха он трепетал, как осиновый лист, печень его таяла, словно соль в воде, желчь превращалась в воду, а сердце раскалывалось словно кончик калама. Вдруг во дворце появилась красавица со стройным станом. увидев ее, пери сошла бы от зависти с ума, а гурия за такую красоту не пожалела бы жизни. Сердца влюбленных от страсти к ее щекам пылали, как семена руты в огне. Терпение и разум покинули сына везира, ее черная родинка лишила его жизни. Он потерял сознанье, словно влюбленный соловей, и оцепенел. А красавица, подобная кипарису на берегу ручья, легко и грациозно подошла к нему и стала сыпать из рубинового ларца слова-жемчужины.
— О ты, осужденный на смерть, — обратилась она к нему, — разве ты не знаешь, что здесь обитает кровожадный див? Здесь и птица не решается расправить крылья, и муха не смеет зажужжать. Зачем же ты по собственной воле ступил прямо в пасть крокодила, бросился в тенета смерти? Может быть, ты пресытился жизнью?
— О пери! — ответил он ей. — Мне предстоят великие дела, но расскажи лучше ты о себе. Как оказалась в обществе дива такая пленительная красавица? Ведь розы по сравнению с твоими щеками презреннее шипов, а луна перед твоим прекрасным лицом ничтожнее рыбы. Как ты согласилась жить с таким мерзким ифритом?
О роза, твои собеседники только шипы, -
Неужто сама избрала ты компанию эту?

Красавица, выслушав его, стала лить из нарциссов-глаз слезы на розы щек, а потом сказала:
— Я была розой на царственной лужайке, жемчужиной в шкатулке падишаха. Звали меня Паринажад, и отец выдал меня по обычаю шаханшахов за Манучихра, который взимал дань со всех властелинов земли и снимал венцы с хаканов нашего времени. Этот див сожрал по одному всех жителей нашей страны, а потом протянул лапу и в столицу.
Прежде всего он проглотил всех подданных, а затем обратил взоры к падишахскому дворцу и стал пожирать стройных невольниц, которым завидовали полевые цветы, луноликих служанок, настолько обольщенных своей красотой,
Что они не ставили солнце ни во что, презирая немые и незрячие лилии и нарциссы. Наконец, в покоях падишаха остались только я и сам падишах. На следующий день проклятый див ворвался в гарем, схватил шаха, как воробья, и лишил жизни, а меня притащил в эти гибельные места.
— А теперь расскажи мне, — продолжала она, — отчего ты решил погубить себя и почему по собственной воле ступил прямо в пасть дракона?
Сын везира рассказал ей обо всем, посвятил ее в свои тайны, а она, выслушав его, сказала с улыбкой на устах:
— О юноша, стоящий на краю смерти! Ты никогда не решишь этой трудной задачи, никогда не доведешь это дело до конца. Разве соломинка может сдвинуть с места гору? Разве мошка может бросить оземь слона? Торопись, покуда цел, спасайся бегством! Не сражайся попусту с самой смертью!
— О луноликая! — ответил сын везира. — Хотя твои сочувственные слова разумны и дальновидны, но ведь часто случается, что маленькие люди с ясным умом совершают великие дела. Ведь ничтожно малый муравей при помощи своего разума валит с ног могучего слона . Если ты укажешь мне путь и поможешь советом, — возьмусь за это трудное дело.
Та красавица, сияющая, как Муштари, ответила ему:
— Да будет тебе известно, что дива можно поразить только одним путем. Надо найти шершня и смазать медом его крылышки. Потом надо пустить его в нос ифрита, у того запершит в носу, и он чихнет. Если при этом шершень летит из носа, то див разорвет тебя в клочья и превратит в прах. Если же шершень не вылетит, а через нос проникнет в мозг, то див погибнет.
— Я не боюсь смерти, — ответил ей сын везира, — и рискну своей головой ради успеха. Если нам повезет и мы сумеем погубить этого дива, то избавим весь мир от приносимых им бед. А если нет, — я сложу голову ради своего благодетеля.
С этими словами он положился во всем на Аллаха прикрываясь упованием, словно щитом, вошел в комнату, где почивал див.
Он увидел нечто черное, огромное, как гора, с длинными рогами, и по земле вился хобот. Казалось, слон и бык соединились в едином существе. Клыки у дива были как у кабана, а тело его, подобное скале Бисутун, обросло густой шерстью, как у медведя. Увидев его, человек от страха лишался зрения, разум мерк от сего мерзкого к безобразного облика.
Сын везира, увидев эту гороподобную тушу, затрепетал от страха, но, обратившись в душе к Аллаху, проникся мужеством во имя благородных помыслов. По совету той красавицы со стройным станом он отыскал среди листьев адамовой головы шершня и стал внимательно приглядываться к ифриту. Когда тот выдыхал воздух, то поднималась пыль, словно от сильного ветра, а когда он вдыхал, в его нос вместе с воздухом летели хворост, пыль и камешки с расстояния двух танабов. Сын везира помазал шершня медом, поднес к носу ифрита, и тот влетел прямо в нос, а юноша отбежал в сторону и спрятался в высокой траве. Див тотчас же вскочил и чихнул так громко, что юноша задрожал от страха. Но по воле судьбы шершень проник в мозг дива, и чиханье не помогло ему. Див начал громко стонать, лишился сил, взревел так, что Бык, на котором стоит земля, задрожал от страха, а небеса и вся земля стали содрогаться. Вскоре ифрит в ярости забегал по сторонам, стал вырывать с корнем деревья и метать валуны. Наконец он скончался, древо его жизни упало. Сын везира, когда свершилось такое великое дело, когда он одолел это глубочайшее море, приник лицом к земле и стал молиться богу, а потом, словно утренний легкий ветерок, помчался к царевичу с приятной вестью. Одновременно он прочитал ему хвалебную касыду о красоте Паринажад. Он рассказал о хитрости девушки, о шершне и меде. Шахзаде от радости затрепетал, словно травка от ветерка, обнял сына везира, поцеловал его, а потом отправился во дворец дива и стал любоваться красотой Паринажад. Подошел он и к трупу Дива, рассмотрел его и подивился его устрашающему гороподобному телу. Он похвалил изобретательность сына везира, потом приник головой к земле, вознося благодарность к чертогу всемогущего творца, который губит дракона малым воробьем и убивает слона комаром. А ту красавицу, которая была послана им как дар небесный, он взял с собой, и они снова двинулись в путь.
Царевич прибывает в город Банудбаш, родину Паринажад. Нива жизни Манучихра зеленеет вновь благодаря содействию благообразного старца, равного Хызру, а Паринажад обретает утраченные надежды
Царевич, покинул те проклятые места, прошел несколько переходов, и, наконец, перед ним предстал огромный город с высокими домами. Измученный долгим переходом и обрадованный тем, что ему удалось выбраться невредимым из той гибельной и ужасной пустыни, он стал двигаться к городу, радуясь, словно распустившаяся роза, стал возносить благодарственные молитвы богу и быстро вступил в городские ворота. Это был обширный и прекрасный город, которому Ханаан годился в рабы, а дворцы кайсара и Нумана были по сравнению с его дворцами лишь прахом у порога. Дома там были богатые и красивые, с арками, изящными, словно брови красавиц, а минареты стройны и прямы, как кипарисы, здания располагались ровными линиями, лавки выстроились рядами, словно жемчужины в ожерелье. Однако нигде не было видно ни одного человеческого существа. Царевич сильно огорчился этому и разослал из предосторожности своих спутников во все стороны с наказом искать людей на базарах, улицах и в домах. Те искали повсюду, заходили во все дома, но так и не нашли ни одной души. В какой бы дом они ни входили, всюду видели несметные богатства, роскошную утварь и убранство, яства и напитки, сосуды и посуду. Казалось, люди только что поднялись со своих мест и спрятались где-нибудь в доме. Посланные насторожились и испугались: может быть, это жилища ифритов или дивов? Они вернулись к царевичу встревоженные и со страхом сообщили, что в городе нет никого.
— Наверное, — сказал им царевич, — ифрит Хул-Хул разорил этот город.
Он соскоблил с ума тревожные мысли и страх, а потом решил: «Надо отправиться в падишахский дворец, ведь в этих местах мы можем повстречать гуля».
Шахский дворец, в который они вошли, был тоже безлюден, но все было в порядке, сады в цветении. Когда царевич увидел украшения, портики и галереи дворца, ему захотелось осмотреть все это великолепие, он стал ходить по дворцу и разглядывать его, а потом они все стали гулять по дорожкам дворцового сада и, наконец, вошли в гарем. Тут Паринажад начала громко рыдать, проливая кровавые слезы. Царевич поразился столь внезапной перемене и решил было, что она жалеет о разорении такого прекрасного города, полагая, что другой причины для слез нет.
А та красавица с челом Зухры от сильного волнения не могла вымолвить слова, потом, собравшись с силами, сказала:
— О ты, чьей головой гордится венец! Я рыдаю потому, что побег моей жизни вырос именно на этой лужайке, где теперь вместо трелей соловья слышны только крики сов и филинов. Я была взращена в этом райском дворце в неге и покое, а теперь его стены источают горе и несчастье. Я вспомнила все былое великолепие, красу служанок и невольниц и благородного шаханшаха, который осенял этот мир счастьем, словно вещая птица Хумай, и благодаря покровительству которого я затмевала солнце и луну. Я вижу, что от былого величия не осталось и следа, и рана в сердце вновь кровоточит, а в груди бушует море скорби.
Когда царевич выслушал эти жалобные и горестные речи Паринажад, ему стало жаль ее, он сам пролил горестные слезы, стал утешать и успокаивать ее, как это подобает людям великодушным. Потом он отер с ее глаз слезы, взял ее ласково за руку и вместе с ней пошел в другой дом, чтобы развлечь ее красотою арок, расписанных стен и украшений на крышах. И вдруг они увидели на ложе смерти юношу с царственной осанкой и прекрасными чертами лица. Он спал непробудным сном, склонив венценосную голову на изголовье небытия. На его голове еще был надет царский венец, на теле — шахские одеяния. Казалось, он только уснул, Паринажад, как только увидела Манучихра, стала громко рыдать и стенать, словно горлинка, стала рвать свои благоухающие косы и до крови царапать щеки-розы. Она упала на землю, словно поникшая травка, и так зарыдала, что даже соловей сжалился бы над ней и в горе разорвал бы свои одежды.
От пламени в ее груди сердце царевича также стало гореть, он жалобно заплакал, а остальные тоже запричитали. Рыдания их все усиливались, причитания не умолкали. Наконец, царевич, проникнутый сочувствием к Паринажад, обратился к тому старцу с обликом Хызра и характером Мессии.
— Ради бога, — взмолился он, — протяни руку помощи этой бедняге, оказавшейся в пучине горя, и верни ей утраченные надежды той каплей живой воды, которая осталась у тебя.
Благочестивый старец, последователь Хызра, повиновался царевичу, великому, как Искандар, и благородному, как Дара, открыл склянку с водой жизни, произнес формулу «Во имя Аллаха», которая является ключом ко всяким чарам, потом побрызгал той водой лицо и голову мертвого юноши. Тогда по воле творца, дарующего жизнь и сотворившего из ничего оба мира, юноша раскрыл глаза и огляделся по сторонам. Вдруг он увидел Паринажад. Она стояла у его изголовья, словно светильник, и в радости произносила благодарственные молитвы Аллаху, готовая от полноты чувств лишиться рассудка и ступить на стезю безумия. Поодаль он увидел царевича и его четырех спутников, которые творили молитву. Манучихр обратил взор на себя, увидел отросшие ногти и волосы, подивился, но так и не понял, что все это означает. Он погрузился в бушующее море изумления, а потом принялся за расспросы. Тогда та периликая дева обнажила красавицу-тайну и рассказала любимому обо всем том, что произошло. Манучихр привлек к себе тот кипарис с лужайки неги, они стали вспоминать прошлое, радоваться настоящему, достигнутому после стольких мучений, а потом заплакали от радости, проливая из глаз слезы, словно жемчуга. После всего этого они пали к ногам шахзаде, благодаря его за содеянное, и стали так превозносить его, что даже невозможно описать. Манучихр заговорил.
— О ты, исцеливший меня, как Мессия, — говорил он, — никто на земле не помнит такого благодеяния, которое ты оказал мне, вернув меня из пучины небытия на арену жизни. Человек не в силах отблагодарить и отплатить за такое добро, — разве только отдать жизнь за тебя.
Царевич останавливается в городе Банудбаше по просьбе Манучихра и Паринажад, потом поручает одной старухе найти Мехр-бану
Когда Манучихр по божьей воле родился на свет вторично и второй раз вышел из небытия на арену бытия, он взял Паринажад за руку и подошел к царевичу, приник головой к его ногам и сказал, как подобает тем, кто стремится к правде:
— Если бы ты по своему милосердию озарил бы своим пребыванием мое скромное жилище и осчастливил бы меня своим присутствием, ты вознес бы меня до небес, подарил бы мне еще одну жизнь и открыл бы мне оконце в райский сад.
Царевич согласился, решив остаться там на несколько дней. Манучихр возблагодарил бога, вновь почувствовал себя властелином и воссел на шахский престол. Весть об этом вскоре распространилась по дальним окраинам, которые были подвластны ему, и мудрецы и ученые мужи стали рассказывать о чуде. Прослышали об этом и оставшиеся в живых подданные Манучихра, которые бежали от страха перед кровожадным ифритом в разные страны, стали возвращаться по своим домам, возносить благодарственные молитвы тому, кто «выводит живых из мертвых и выводит мертвых из живых» и селиться на прежних местах, занимаясь своим старым ремеслом. В скором времени страна вернулась к благоденствию. Воистину, подобные события в мире происходят для наказания преступников и поощрения праведных мужей. Блажен тот, кто взирает на непорочное лицо красавицы-истины и сидит за завесой, из-за которой видна сокровенная тайна.
Манучихр всеми силами старался услужить царевичу и проявить гостеприимство, угождая ему во всем, не жалея своего времени и сил. Когда он уезжал на охоту, то царевичу прислуживала, стараясь превзойти самых расторопных невольниц, сама Паринажад. Но царевич, пьяный от тоски по возлюбленной, ничем не интересовался, уста его были сухи, а глаза влажны, и он, томясь, словно песок на берегу реки, только и спрашивал всех прибывающих и отъезжающих о своей луне, бросившей ковчег его сердца в пучину бедствий.
В один прекрасный день Паринажад учтиво, вежливо и грациозно вошла к нему, поцеловала прах у его ног и сказала:
— О ты, прах из-под ног которого служит для моих глаз целительным бальзамом! Я — твоя служанка и рабыня, желаю тебе только добра, и у меня есть к тебе просьба, разреши ее высказать.
Царевич, хоть и с неохотой, разрешил говорить. Паринажад продолжала в самых учтивых выражениях:
— У нас здесь лужайки переполнены розами и базиликами, есть все, что нужно для веселия и радости. Так почему же твое сердце сжато, словно бутон, почему на нем лежит клеймо скорби, словно на тюльпане? Если у тебя есть какая-нибудь кручина, поведай ее мне, быть может, я смогу помочь тебе. К тому же и Манучихр — раб твой, обязанный тебе жизнью, и он ничего не пожалеет ради тебя, сложит голову там, где ты пожелаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46