Голова улыбается, аплодирует Явдохе. Небось сам удивляется, что такой отсталый элемент вдруг в сознание пришел. Аплодируют и в зале. А Явдоха важно расклани­вается во все стороны и новую охапку цветов готовит. Это – для Трофима Яковенко, которого выкликал голова после Степана. Тут, вижу, Явдоха снова что-то шепчет ему на ухо. Председатель пожимает плечами и говорит:
– Зачем же их считать? – и на цветы указывает.
– И то правда, – соглашается Явдоха.
Дальше председатель объявляет:
– В пехоту идет комсомолец Максим Перепелица!.. Я, чтоб подальше от греха, выскальзываю в вестибюль и останавливаюсь у двери, прислушиваюсь. Аплодисменты не сказал бы чтоб сильные. А оркестр играет туш ничего, – видать, батька мой постарался.
– Максим Перепелица! – повысив голос, повторяет голова, когда оркестр и аплодисменты затихли.
Слышу, ему отвечает Явдоха:
– Максим уже свое получил, не беспокойся.
– Когда ж он успел? – удивляется голова.
– А когда ты до мэнэ его присылал.
– Я? Зачем?
Тут Явдоха, видать, недоброе учуяла и повысила голос:
– За цветами! Ай запамятовал? По два гривенника за штуку!
В зале вроде что-то треснуло и загремел стоголосый хохот. А я, чтоб не слышать его, кинулся на улицу.
Но не зря говорят, что беда одна не приходит. В две­рях сталкиваюсь… с кем бы вы думаете? С дедом Мусием!.. Так и метнулся я в сторону, под лестницу, которая на галерку ведет. А дед посеменил в зал. Заметил я, что понес он с собой тыкву, чтоб ее корова съела! И от самых дверей заорал:
– Дозволь слово, голова!..
Вышел я уже не спеша на улицу, закурил папиросу и стою, точно чучело на огороде. А чего стою? Утекать надо. Осрамился же! Как пить дать – отберут теперь ком­сомольский билет у меня.
Но уйдешь разве? В зале же осталась Маруся! И еще Твердохлеба этого черти подбросили. Эх… Если сегодня не помирюсь с Марусей, значит точка. Ведь это последний вечер… Нет!.. Что-нибудь соображу! Надо вызвать ее, объяснить.
И только подумал это, как Маруся сама, без вызова моего, пулей вылетела из клуба.
– Коза смоленая! – слышу, кричит ей вслед дед Мусий.
Увидела меня Маруся, остановилась, сверкнула потем­невшими глазами и… бац Максима по морде.
– Вот тебе оранжерея! – задыхаясь, шепчет она и тут же на другой моей щеке припечатывает руку. – Вот тебе гарбузы от Маруси!
Не успел я, как у нас говорят, облизаться, а Маруся исчезла, точно сквозняком ее сдуло. Но не такой Максим Перепелица! Догоню! Догоню и подставлю ей свою дур­ную голову. Пусть еще бьет, раз заслужил. Пусть бьет, только знает, что никто на белом свете крепче любить ее не будет, чем я.
Но побежать вслед за Марусей мне не удалось. Из клуба вырвалась толпа хлопчиков-подростков и в момент взяла меня в кольцо.
– Максим! Скорее! – кричит один.
– Не пускают!
– Решили не посылать! – галдят другие.
– Чего болтаете? – спрашиваю. – Кого не посылать?
– В армию решили не посылать тебя! – объясняют. Ну, это уж слишком! Даже зло взяло.
– Что?! – ору на ребят. – Меня в армию не брать? Прав таких не имеют! – и галопом в клуб.
А в клубе что делается – передать невозможно. Шум, крик, смех. Останавливаюсь в дверях, слушаю. Нужно же сориентироваться.
– Не пускать! – кричит дед Мусий и потрясает над головой тыквой.
От него не отстает Явдоха:
– Правильно! Не пускать!
– Пусть знает! – хохочет Микола Поцапай.
Вижу, объединились все мои противники. А сколько их еще голос не подает?! Ведь больше дюжины тыкв по селу развешано.
Из-за стола президиума поднимается мой батька.
– Это почему же не посылать?! – грозно спрашивает он у Мусия.
– А ты что, хочешь, чтоб он всю Яблонивку нашу там осрамил?! – сердито отвечает дед. – Писать прошение воинскому начальнику! Не место таким в армии!
– Товарищи! Позвольте! – вдруг раздался голос Ивана Твердохлеба. – Как это не пускать?
Я даже рот раскрыл от удивления: Иван вдруг мою сторону взял!..
– Пусть едет! – кричит Твердохлеб и проталкивается к выходу. – В армии из него человека сделают!
А-а, понимаю. Иван спешит вслед за Марусей и заодно старается меня из села выпихнуть, чтоб не мешал ему.
Слышу, тетка Явдоха на полную мощность свою тонко­голосую артиллерию в ход пускает:
– А чтоб ему язык отвалился! В такие убытки меня ввел, брехун! – и поспешно складывает в корзину остав­шиеся цветы. – Нехай убирается из села!
– Недостоин! Честь солдатскую запятнает! – дед Му­сий даже охрип от крика. – Он всех парубков опозорил! Гарбузов на ворота понавешал!
Я замечаю, что многие в зале хохочут, даже голова кол­хоза улыбается. Значит, не принимает всерьез болтовню Мусия да Явдохи. И решаюсь перейти в контратаку.
– Каких гарбузов? Кому?! – громко спрашиваю, не отходя от дверей. – Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки!
Ага! Вижу – прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться.
– Вот видите! – с возмущением обращаюсь к Мусию. – Нет таких!
Дед онемел от изумления.
– Как нет?! – наконец, взвизгнул он. – Никто не по­лучил? А я?.. Я получил гарбуза!
– А разве вы парубок? – с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от две­рей метров на пять вперед. – А о вас, титко, – обращаюсь к Явдохе, – говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня.
– А брехня, брехня, – соглашается Явдоха и спу­скается вместе с корзинами со сцены.
Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается:
– Не пускать поганца! Пусть дома сидит!
– Не имеете права! – ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, наконец, наступила тишина
Что ты там говоришь ? – спрашивает он, обращаясь ко мне. – Иди сюда, чтоб люди тебя видели.
– Мне и здесь неплохо.
Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:
– Иди, стервец! Народ тебя требует!..
Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамей­ками. По ступенькам взбираюсь на сцену.
– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.
Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:
– Не имеете права нарушать конституцию!
– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?
Конституцию я знаю и цитирую без запинки:
– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина
– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недо­стоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не по­сылать.
– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хо­хочут.
Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позво­нит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки за­бегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пе­ресохло.
– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.
А он отворачивается и улыбается.
– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает
– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?
А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.
– Я же комсомолец! – хватаюсь за последнюю соло­минку.
– Выкинуть тебя из комсомола! – подпрыгнул на месте дед Мусий.
– Ну, были промашки, – оправдываюсь. – Глупости были… Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне – исправлюсь! Клянусь вам, что в армии…
– Дурака будешь валять! – выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий.
– Товарищ голова! – обращаюсь к президиуму. – Поверьте!.. Что хотите со мной делайте, только не…
– Ты людям, людям говори! – голова указывает на притихший зал.
Но как тут говорить, раз слезы душат меня?
– Никогда дурного обо мне не услышите, – уже ше­потом произношу я и умолкаю.
С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю
– Ну как, товарищи? – спрашивает он у собрания. – Поверим?
И вдруг собрание в один голос отвечает:
– Поверим!..
Только дед Мусий добавил:
– Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним!
Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Марусей помириться так и не удалось.
НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ
Верно говорят: в дороге первую половину пути ду­маешь о местах, которые покинул, а вторую – о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах.
Так и я – Максим Перепелица. Четвертый день везет нас воинский эшелон. В какой город едем и как долго ехать будем – никому не известно. Знаю, что в армию, а остальное меня мало заботит. Все о Яблонивке своей вспоминаю, о том, как провожали нас из села…
Стояло утро – ясное, свежее. По голубому океану неба плыла куда-то серебристая паутина. А на душе у меня было грустно. Может, потому, что минуло лето, что деревья в садках будто огнем опалены – листва их раскрашена во все цвета: желтый, коричневый, красный, оранжевый?.. И в этой листве не слышно птичьего гомону. Тишина стояла кругом. Казалось, и трава, припав к земле, вслуши­валась в эту тишину и ждала чего-то.
Потом то там, то здесь начали скрипеть калитки, во­рота, раздаваться голоса. С другого конца села донеслись звуки гармошки. В ответ ей на соседней улице послыша­лась песня. К центру села, на площадь, что перед клубом, потянулись люди – одиночками, парами и целыми семьями. Шли хлопцы с высокими, как гора, мешками за спиной. Это новобранцы харчами запаслись. Стайками бе­жали девчата. Толпа на площади росла с каждой минутой и все сильнее гудела.
И я стоял в этой толпе, чуть хмельной от чарки сли­вянки, которую батька поднес мне на дорогу. Мне уже было ясно, почему грущу я в такой радостный день: не вы­шла провожать Маруся. Не пришла! Встретилась мне на улице, стрельнула глазами и отвернулась. Злится. А чего? Ну, поругались. Так помириться ж можно! На пожар есть вода, а на ссору – мир!
Не пожелала… «Ну, погоди, узнаешь же Максима! – думал я. – Да и все, кто ветрогоном меня зовут, – узнают! Докажу я людям, на что способен Максим Перепелица! Армия для этого самое подходящее место. Пожалеет еще Маруся не раз. Сама письмо напишет. Но поглядим еще, отвечу ли я».
И все-таки хотелось сбегать к ней домой. Но батька, как репей, прилип ко мне. Ни на шаг не отходит, настав­ления дает, наказывает, как должен служить я Родине.
Мать рядом стоит и украдкой слезы утирает. Возле нее – дед Мусий, трясет своей жидкой бороденкой и шеп­чет что-то матери на ухо. А батька все наставляет:
– Исправно служи. Да командиров слушайся. И не за­будь, что самое главное – со старшиной роты в ладу быть.
– Пиши, Максимэ, почаще, – просит мать. – Да не заблудись там в городе большом. И одевайся потеплее, чтоб не простудился, не дай бог…
Тут дед Мусий в разговор вступает:
– Чего ты квохчешь, Оксано? Не пропадет твой Мак­сим! Ты ему генеральную линию давай, чтоб воякой доб­рым стал!
– Не беспокойтесь, диду, – отвечаю ему. – Сам знаю, куда и зачем еду. Хуже других не буду.
– Ой, не хвались, Максим, – не отстает Мусий. – Не кажи «гоп», пока не перескочишь. Делом докажи!
Даже зло меня взяло. Не я буду, если в первые же дни службы не покажу себя. Сразу так возьмусь за дело, что ого-го!..
И вот наш эшелон подъезжает к станции назначения.
А мы – новобранцы – толпимся в дверях теплушек и рас­сматриваем виднеющийся километрах в пяти город. Го­род, я бы сказал, так себе. Ни тебе высотных зданий, ни дворцов заметных. А вдобавок к этому – эшелон наш по­дали не на пассажирский вокзал, а на товарную станцию.
Правда, с оркестром встретили нас на платформе. Это уже дело другое.
Выгрузились мы из вагонов и ждем команды к по­строению. Я держусь Степана, который мой сундук несет. Осматриваюсь кругом и думаю:
«Пора бы мне начинать действовать…»
– Ставь, – говорю Степану, – сундук и сбегай брось мое письмо в ящик. Только в почтовый!
– Марусе успел настрочить? – спрашивает Степан и берет у меня конверт.
– Ей, – и скребу в затылке. – Неловко получилось все. Поругались перед самым отъездом.
Степан убегает, а я обращаю внимание на высокого симпатичного парня. Стоит он у своего чемодана и цыгарку завертывает.
– Эй, дружок! – окликаю его. – Ты откуда?
– Из Белоруссии.
– Как зовут?
– Илько Самусь.
– А почему такой высокий?
– Кормили хорошо.
Четко отвечает. Люблю таких хлопцев. Говорю ему:
– Добрый наблюдатель из тебя выйдет, Самусь. Зрение крепкое? А ну почитай, что там написано, – и указы­ваю на забор, где еле уместились аршинные буквы: «Не курить!»
Посмотрел Самусь на забор, затушил цыгарку и поло­жил ее за ухо.
– Далеко видишь! – одобряю. – Становись сюда, будешь в моей команде.
Самусь с недоумением смотрит на меня, я уже подхожу к другому хлопцу, одетому в меховой треух и полосатую свитку.
– Добрая у тебя одежа, – говорю ему и щупаю свитку. – Я такой еще не бачив.
Хлопец повернул ко мне лицо, и я даже испугался. За­горелый до черноты! Только зубы да глаза блестят.
– Как же тебя звать, такого черного?
– Моя Таскиров, – отвечает. – Али Таскиров.
– Иди к нам. У нас черных не хватает.
В это время подбегает Степан Левада и доклады­вает мне:
– Товарищ командир, ваше приказание выполнил, – и улыбается – рад, что по-военному у него получилось.
– Молодец! – хвалю Степана и обращаюсь ко всем: – Вольно, хлопцы, можно курить!
– А ты кто такой? Чего распоряжаешься? – подле­тает ко мне какой-то парняга, в кепке, в кожаной ту­журке, с котомкой за спиной.
– Скажи ему, Таскиров, кто я такой, – прошу черного.
– Камандыр, – авторитетно заявляет тот.
– Понятно? – спрашиваю у парняги. А он не верит.
«Как бы ему доказать?» – и оглядываюсь по сторо­нам. Замечаю, стоит недалеко какой-то начальник с крас­ными нашивками формы «Т» на погонах. Направляюсь к нему вроде к старому знакомому. Обращаюсь тихо, чтоб парняга тот не слышал:
– Здравствуйте, товарищ командир!
– Здравствуйте, – отвечает. – Мое воинское звание «старшина». Запомните.
Я даже позабыл, зачем подбежал к нему, так обрадо­вался. Передо мной стоял… старшина. И, кажется, не так уж строгий.
Позже я узнал, что фамилия этого старшины – Саблин. И многое другое узнал. Верно батька говорил – стар­шина самая главная фигура в казарме. Спит солдат или дневалит, чистит сапоги или спешит в строй – часто о старшине вспоминает. И если солдат не очень исправный, то нужно дрожать ему перед старшиной, как осиновому листу на ветру. Не потому, что старшины плохой народ. А обязанности у них такие: увидеть все непорядки и за все спросить с виновных. Недаром и название им серьезное дали.
– Товарищ старшина! – обращаюсь к Саблину. – А долго треба служить, чтоб в командиры выйти?
– Смотря как служить будете.
– Ух, знаете, как буду! – говорю.
– Хвалю за желание. Как фамилия? – и таким при­дирчивым взглядом осматривает меня! На значки мои, между прочим, глянул понимающе.
– Перепелица моя фамилия.
– Перепелица? – почему-то удивился старшина. – Это не вы во время остановки эшелона бродячую собаку к станционному колоколу привязали?
О! Уже знает! Небось старший по вагону успел раз­болтать.
– Я, – отвечаю. – Но собака хорошая. Только, дура, звонить и кусаться начала, когда ее отвязать хотели. Раньше времени пассажирский поезд отправила.
Засмеялся старшина и сказал на прощанье:
– Если попадете ко мне в роту, у нас с дисциплиной строго. Запомните. А сейчас приготовьтесь к погрузке личных вещей на машину, если они у вас тяжелые.
– Обойдемся без машины, – отвечаю. – У нас хлопцы крепкие.
Возвращаюсь к своим. Вижу, парняга в кепке поверил в мое командирство.
– Как фамилия? – спрашиваю у него.
– Ежиков.
– То-то, – и командую всем: – Приказано грузить вещи на машину!
Следом за мной эту же команду старшина подает. И мой авторитет окончательно окреп.
– А вы не кладите, – говорю нашим хлопцам.
– Почему? – недоумевает Ежиков.
– Эх ты! – и измеряю его изничтожающим взгля­дом. – А ну, Таскиров, скажи ему.
– Закалка будем делать, да? – догадывается Али.
– Конечно! – и боясь, что меня не послушаются, на сознание влияю: – Кто знает, когда кормить будут. А в сундуках у нас колбаса домашняя, сало, пирожки. Всю дорогу будем закаляться!
Подействовало. Степан, Самусь и Таскиров оставили вещи при себе. Только Ежиков закинул свою сумку в машину. Придется исключить его из нашей группы, раз не подчиняется мне.
Выстроили нас в колонны. Меня, Степана, Таскирова и Самуся поставили замыкающими. И это потому, что мы с вещами. Ну и порядки! Самых выносливых хлопцев – и в хвост.
Докладываю о своем несогласии лейтенанту. А он смеется и отвечает:
– Выносливость и здесь можно показать.
Пошли мы. И Ежиков вместе с нами, замыкает за ком­панию строй.
Хорошо идти под команду. Потом песню кто-то запел, и мы дружно подхватили. Ничего, что не обученные, добре в ногу шагаем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22