Стоят солдаты в строю – подтянутые, подобранные (правда, солдаты только тех отделений, которые сквозь засады прошли). Стоят в тени ветвистых елей, а я бреду по крутой тропинке – грязный, усталый, в одном сапоге.
– Смотрите, и Перепелица дошел! – слышу голос старшины Саблина.
В ответ смешок прокатился. Но тут же затих. Старшин лейтенант Куприянов, командир роты нашей, ко мне обра­щается:
– Становитесь, рядовой Перепелица, в строй! То, что дошел – молодец! А вот ногу натер – плохо.
«Да разве только это плохо? – горько думаю я про себя. – А что было б, если бы не Степан Левада, а я, Максим Перепелица, принял на себя командование отде­лением? Первая же засада нас завернула б назад!»
И все оттого, что характер у меня перепеличий – по верхам летаю, а до сути военной службы не дохожу. Но дойду. Ей-ей, дойду, не быть мне Максимом Перепелицей!
Только подумал я это, как ко мне Саблин подходит.
– Вот сюда становитесь, – тихо говорит и ставит меня на самый левый фланг. – И не горюйте, дело будет. На­чало ведь положено?
«СПАСИБО, ТОВАРИЩ!»
Какой-то особый характер у нас, солдат, вырабо­тался – всегда что-нибудь тревожит тебя, всегда чего-то добиваешься. Беспокойный мы народ.
А попробуй не будь беспокойным, попытайся положить руки в карманы и сказать: «Мне делать больше нечего». Попадешь в такой переплет, что ого-го!
Я, Максим Перепелица, кажется, уже выбился из от­стающих солдат, хотя и в передовые еще не вышел. Можно б командирам поменьше на меня внимания обра­щать. Да где там!.. Вот совсем пустяковый случай. Торо­пился я и плохо заправил свою кровать. За это сержант Ребров сделал мне внушение по всей строгости.
– Порядок знаете? – спрашивает. – Почему же на­рушаете его?
Говорит так, а у самого даже глаза потемнели от недо­вольства. Вообще Ребров требовательный сержант. Даже в театре однажды не постеснялся сделать замечание са­мому Стратосферову – лучшему артисту. Играл Стратосферов роль старшины, а у самого пряжка ремня набок сбилась, гимнастерка не заправлена. Сержант Ребров в антракте пробрался за кулисы и кому-то доложил о таком беспорядке на сцене. И что вы думаете? Артист подтя­нулся, а Реброву режиссер объявил благодарность.
Пришлось мне перестелить одеяло на своей кровати. Но, думаете, простили Перепелице его оплошность? В стенной газете пропечатали. А это, пожалуй, хуже, чем взыскание получить. Взыскание – за конкретный просту­пок, а тут уже обобщение целое. Черным по белому на­писано: у Максима Перепелицы нет еще любви к порядку. Очень неприятно…
И так мне захотелось, чтоб в следующем номере стен­газеты про меня хорошую заметку поместили, что хоть криком кричи! Пусть бы вся рота знала, что Перепелица стал на правильный путь, что человек он вполне серьез­ный и свои задачи понимает.
Прямо во сне мерещилась мне такая заметка. И ста­рался, как только мог. А сегодня утром увидел в комната политпросветработы почти готовую стенгазету. Но о Пе­репелице в ней пока ни слова.
Вроде вареным я стал. Неужели не напишут обо мне? Направляюсь по дороге в спортгородок. «С досады хоть на турнике покручусь». А навстречу – командир нашей роты, старший лейтенант Куприянов.
Эх, не знаете вы нашего ротного! Хоть и поругивал он не раз Максима Перепелицу, и наряд давал, и под арест сажал, а полюбился мне крепко. Рассказать сейчас ему о своих думках – враз нашел бы добрый совет. Идет он мимо, вроде и не узнает солдата Перепелицу. Даже обидно. Отдал ему честь, как положено… И вдруг:
– Рядовой Перепелица, ко мне!
Повернулся я к старшему лейтенанту.
– У вас что, зубы болят? – спрашивает Куприянов.
– Никак нет, – говорю, – зубами не страдаю.
– Тогда еще раз пройдите мимо меня, отдайте честь, и чтобы вид был гвардейский.
Возвращаюсь и снова иду навстречу старшему лейте­нанту. А он:
– Голову выше! А глаза… глаза почему не смеются?! Веселее! Тверже шаг… Так, молодец, теперь вижу настоя­щего солдата. Молодец!..
Неудобно было, что командир роты заставил меня за­ново отдавать честь. Но зато как здорово отозвался он о Перепелице. Вот бы в стенгазету такие слова про Мак­сима: «Молодец, вижу настоящего солдата, гвардейца!» Ведь похвала-то от самого ротного, а за него я душу го­тов отдать! Да что и говорить, все знают старшего лейте­нанта Куприянова. Как подаст он, например, команду, каждая струнка зазвенит в теле. Мертвый по его команде зашевелится. А на занятиях объяснять станет ротный, даже удивительно, до чего все ясно и понятно, запоми­наешь навсегда.
Однажды на стрельбах сильно разбросал я по мишени пули. Старший лейтенант после этого долго лежал вместе со мной на стрелковой тренировке и в ортоскоп смотрел, проверял, как приготовился я для стрельбы. Точно врач у больного, командир роты хлопотал у рядового Перепе­лицы. И нашел мою болезнь. Оказалось, что слишком я напрягаюсь, когда прицеливаюсь, и от этого усиливается колебание оружия. Кроме того, посторонними мыслями отвлекаюсь. Еще только целюсь в мишень, а уже вижу, как командир объявляет мне благодарность за отличную стрельбу перед строем или что-нибудь похожее… И, пред­ставьте себе, об этом тоже догадался командир роты. Как это человек может так все насквозь видеть и разбираться в чужом характере?
Пришлось лечиться. И сейчас здоров. Последнее стрел­ковое упражнение Перепелица выполнил на «отлично».
Такой-то у нас командир роты. Да и поглядеть на него приятно. Всегда одет аккуратно, брюки наглажены, сапоги до синего блеска начищены. И каждый старается ему подражать. А засмеется – никак не удержишься, тоже засмеешься. Но если недоволен тобою старший лей­тенант, бойся в его глаза смотреть.
…Когда начались у нас занятия по физподготовке, старший лейтенант Куприянов пришел в спортивный горо­док. По лицам товарищей вижу – каждый думает: «По­дошел бы к нашему отделению…» А солдаты в нашем от­делении – орлы. Трудно Перепелице приходится, чтобы среди таких чем-нибудь отличиться. А отличаться я дол­жен обязательно – характер у меня такой. Тем более что в стенгазете меня отчитали.
В этот час занятий старший лейтенант к нашему отде­лению не подошел. Все время находился у спортснарядов, на которых третье отделение упражнялось. В перерыве мы взяли командира роты в кольцо. Окружили и смотрим на него влюбленными глазами. И хоть бы для приличия ска­зал кто слово. Молчим. Засмеялся тогда старший лейте­нант Куприянов, и мы грохнули смехом.
– Сейчас, – говорит, – посмотрю, какие вы герои, как на снарядах работаете. Перепелице, наверное, – это ко мне относится, – ничего не стоит через «коня» пере­махнуть.
– На то он и птичью фамилию носит, – съязвил сол­дат Василий Ежиков.
Ох, и колючий же этот Ежик! Ведь это он обо мне за­метку в газету составил. Страсть как писать любит. И ни одного случая не пропустит, чтобы не поддеть Перепе­лицу. Один раз до того подковырнул, что в глазах моих потемнело. Было это на общем собрании роты. Обсуждали мы вопрос о бдительности воина Советской Армии. После доклада должны были прения начаться. Но первым никто выступать не решался. Неудобно мне стало. Ведь сам командир батальона на это собрание пришел. Что о на­шей роте подумать может? А председательствовал стар­ший лейтенант Куприянов. Таким задорным голосом спра­шивает он:
– Кто будет говорить?
Как тут удержишься? У меня рука сама вверх полезла, и не успел я собраться с мыслями, как старший лейтенант объявил, что слово, мол, предоставляется товарищу Пере­пелице. Захолонуло у меня в груди. Правду скажу – не подготовился я к речи. Но выступать мне приходилось не раз, авось, думаю, и сейчас обойдется. Вышел к столу пре­зидиума и как увидел, сколько на меня глаз смотрит, в голове мешанина началась, а к языку точно гирю при­весили. Стою и молчу. По залу уже смешок покатывается. Многие на стульях заерзали – за меня переживают. А тут Василий Ежиков шепчет, да так, что всему залу слышно: «Хлебом, – говорит, – Перепелицу не корми, а дай отличиться. Вот и отличился, смотреть стыдно…»
Такая обида меня взяла – и на себя и на Ежикова, что враз прорвало. Отвечаю на шепот Василия:
– Мне тут, – говорю, – отличаться нечем. Я на учеб­ном поле отличусь. А если вы, товарищ рядовой Ежиков, и дальше будете так плохо чистить оружие, как сегодня почистили (вспомнил я, что сержант Ребров после заня­тия заставил Ежикова снова смазать ствол карабина), то бдительности вашей грош цена! На язык вы острый, а бди­тельность притупилась…
Вот на какую мысль натолкнул меня Василий Ежиков. А мне только начать, дальше пойдет. Содержательная речь получилась – о боеготовности солдат. Даже коман­дир батальона отметил это в своем выступлении.
С тех пор Ежиков при случае старается тоже критикнуть Перепелицу, показать, что и я не без греха. Вот и сейчас уколол при старшем лейтенанте Куприянове. До­гадывается Василий, что хочется мне молодцом показать себя перед командиром роты. А разве ему, Ежикову, не хо­чется?
Когда перерыв кончился, старший лейтенант пришел посмотреть, как прыгает через «коня» отделение сержанта Реброва. А хлопцы наши, чтобы блеснуть своей удалью, успели удлинить ноги «коню» так, что стал он похожим на верблюда.
Видит это старший лейтенант и одними глазами смеется. Не говорит, что «коня» можно и пониже опустить, как требуется по нормам упражнения.
Первым прыгнул Степан Левада. Перед разбегом он постоял секунду, измерил взглядом расстояние, рассчиты­вая, чтоб правой ногой на трамплин ступить. Затем по­бежал… Толчок! И перелетел через «коня». Чистая работа!
Потом рядовой Ежиков вышел на исходное положение. Вижу, волнуется хлопец. «Хотя бы отделение не под­вел», – кольнула меня мысль. Побежал. Я даже глаза за­крыл… Слышу – хлопок руками по «коню», а затем глухой удар ногами по матрацу. Молодчина! – И позабыл я, что моя очередь наступила, – за Василия Ежикова волно­вался.
– Рядовой Перепелица, к снаряду! – слышу голос сержанта Реброва.
Дрогнуло от неожиданности у меня сердце. Глянул я на старшего лейтенанта Куприянова, а он положил руки за спину и смотрит в мою сторону, вроде подбадривает. Стал я на исходное, а в голове мысль: «Не оскандалиться бы». И когда поймал себя на этой мысли, почувствовал, что беда может случиться. Раз неуверенность появилась, значит имеешь, Перепелица, шансы «показать себя»… Даже трудно рассказывать.
Побежал я один раз – плохо рассчитал толчок и отка­зался от прыжка. Делаю второй разбег. Чудится мне, что сейчас в рамки стенной газеты буду впрыгивать. И так мне хочется туда впрыгнуть!.. Отрываю взгляд от трамплина, отталкиваюсь… А кожаная спина «коня» длинная-предлин­ная! Выбрасываю вперед над ней руки, но достаю не­далеко. Значит, толчок о трамплин слабый. Теперь толчок руками не спасет. Так и случилось. Застрял я на самом конце «коня» да еще носом клюнул, а потом мешком плюх­нулся на матрац.
Счастье, что в отделении такими неудачниками оказа­лись только двое – я да Илья Самусь.
Старший лейтенант все же похвалил отделение, а по моему адресу коротко сказал:
– Перепелица перестарался. Бывает и такое. Значит, хладнокровия ему не хватает.
Как в точку попал. Верно же – горячился я. В перерыве товарищи разные советы стали давать.
Один Ежиков не упустил случая, чтобы опять не ущипнуть Максима. Подошел ко мне и говорит:
– Вся беда в том, что хвастун ты, Перепелица.
Так и сказал: «хвастун». Мне даже жарко стало.
– Ведь, – продолжает он, – ты думал лишь об одном: как бы отличиться перед командиром роты?
Не догадывался Василий, что я мечтал еще благодар­ность старшего лейтенанта заслужить. Тогда бы наверняка сегодня вечером Максим Перепелица прочитал о себе в стенной газете и ему не пришлось бы отводить в сторону глаза при встрече с товарищами из соседних взводов, как это было после выхода прошлого номера газеты.
– И не обижайся за прямоту, – говорит Ежиков, – и сам душой никогда не криви.
После физподготовки пошли мы на тактические занятия в район высоты «Круглая». Подобрались к ней с се­вера. И такая это симпатичная высотка – слов не най­дешь! У ее подножья ручеек протекает, правда плохонький ручеек, берега его вязкие, болотистые. Зато склоны густой травой покрыты, а из травы синими фонариками фиалки выглядывают. Чуть повыше – кусты приютились. Каждая ветка на них молодой листвой покрыта. Заберись, Максим, на самую макушку такой высотки, ляг спиной на траву и смотри в небо, наслаждайся полетом Земли-планеты, за­будь о всех своих неудачах.
А тут тебе голос сержанта Реброва:
– Рядовому Ежикову разведать брод ручья в створе ориентира два! Отделению быть наготове прикрыть дей­ствия Ежикова огнем.
«Ориентир два» – это высотка. На ней «противник» закрепился. Вот тебе и поэзия! Но, думаете, высотка хуже стала оттого, что ее «ориентиром» назвали? Нисколько. Хочется лишь побыстрее выковырнуть оттуда «против­ника» и надышаться вволю горьковатым запахом ку­стов. А если бы на высоте этой настоящий враг оказался, разве можно было бы терпеть, чтобы он дышал тем воздухом?
Лежу я в своем окопчике и выглядываю осторожно из-за мохнатой кочки, слежу, как Василий Ежиков уползает к спуску, ведущему к ручью. Удастся ли ему найти под­ходящее место для переправы? Ведь берег речки топкий. Пытаюсь рассмотреть, что делает Ежиков. Но он где-то спрятался в осоке – не заметишь.
А время идет. Ребров уже нетерпеливо на руку с часами поглядывает, хмурится. Видать, кишка тонка у Ва­силия Ежикова. Не под силу ему задача досталась. Вот мне бы такую.
А сержант Ребров точно угадал мысли Максима и по цепи передает приказание:
– Рядовой Перепелица, на помощь Ежикову!
Меня словно подтолкнул кто сзади. Так и рванулся вперед. Ползу, вроде удираю от кого. Метров через двад­цать дух захватило и соленая капля пота на губу скати­лась. «Куда ты торопишься. Перепелица? – сказал я себе. – Где план твоих действий?»
Пришлось остановиться. Как раз самое удобное место, чтобы русло ручья осмотреть. Приподнимаюсь из-за кустов и вижу: речка слева вплотную подходит к высоте, затем резко вихляет от нее в сторону. Сделав полукольцо, она ровно течет меж поросших осокой и мохом берегов, а на­против меня снова загибает к высоте.
Раздумывать долго не приходится. Каждому солдату должно быть известно, что самое мелкое русло речки бы­вает на перекатах между двумя ее изгибами. Это не­множко левее меня. Подобраться к этому месту можно ползком, держа направление на кривую березку. Раз бе­резка растет, значит и грунт там потверже, менее заболо­ченный.
Теперь нужно спуститься вниз, пробраться к воде и выяснить, с какой скоростью она течет. Ясно, что с малень­кой, если так обильно берега обводняет. Иначе они посуше были бы.
Однако спуститься к речке так, чтобы с высоты было незаметно, нелегко. Но что ты за солдат, если трудности одолеть не можешь? Думаю себе: раз спуск, значит весной и в дожди вода проходы где-то сделала. Так и есть. Справа заметил овражек, промытый водой. Перебрался в него и уже через полминуты был у болота. Осмотрелся. Нигде Василия Ежикова не видно. Тревожно мне стало. «Как бы он не замеченный мною не вернулся в отделение. Тогда держись, Максим, Ежиков снова все колючки на тебя на­правит».
Много мне беспокойства от этого Ежикова. Осадить бы его, чтобы нос поменьше задирал!
Вдруг слышу – хлюпает что-то в осоке. Быстро ползу к тому месту, разгребаю впереди себя зелень. Вижу на маленькой полянке, покрытой мохом, Василий Ежиков. Мох под ним привалился, и ноги выше колен увязли в бо­лоте. Забросил он свой автомат за спину и барахтается, как кот в мешке, а выбраться не может. Заметил меня и говорит тихонько:
– Прорва проклятая! Ползу через эту поляну, думал, что островок, а под мохом ловушка. Пришлось на ноги приподняться, и вот…
– А ты хотел, чтобы под мохом перина пуховая оказа­лась? – сердито отвечаю. – Это тебе не заметки в стен­газету сочинять.
Потом спрашиваю:
– Речку-то успел разведать или дальше этой лужи не был?
– Речку разведал, – буркнул Ежиков.
Что делать? Быстро отстегиваю от своего автомата один конец ремня и бросаю его Василию. Но подняться на ноги нельзя – на высоте «противник». Да и думается мне, что там старший лейтенант Куприянов находится. Наверняка наблюдает, как отделение Реброва задачу вы­полняет. Вот увидел бы он этого красавца Ежикова в болоте!..
Сажусь лицом к Ежикову и, упираясь ногами в кочки, начинаю тянуть ремень, за который ухватился Василий. Тяну и чувствую, как проваливается подо мной почва. И до чего же коварное это болото! Как схватит тебя за ноги – не отобьешься.
Дела плохи. Надо менять позицию.
Вытаскиваю ноги из тины и отползаю немного в сто­рону. Отсюда ремень еще достает до Ежикова. Опять са­жусь лицом к Василию. Новая позиция вроде удачнее. Почва хоть и гнется подо мной, как доска тонкая, но пока держит. Ежиков придумал пристегнуть конец ремня от моего автомата к своему поясному ремню, чтобы руки свои освободить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22