— А такого нет! — в бешенстве рявкнула Мартина и нажала разъединение.
— Но с мамой все в порядке, правда? — сказала я. — То есть они бы сказали, если бы… если бы…
— Ну конечно, с мамой все в порядке, — сказала Мартина. — Прекрати разводить панику. Все хорошо.
Но сама она тоже испугалась. Рано-рано утром я услышала, как она встала и бросилась в туалет. Дверь она прикрыла, но я слышала, что её тошнит. Когда она снова легла, её знобило.
— Мартина, тебе нехорошо? — прошептала я.
— Ш-ш! Всех перебудишь! — зашипела Мартина.
Я уже не могла заснуть. Мартина, кажется, тоже. Она попыталась прижаться к Рошель, чтобы согреться, но Рошель крутилась и металась, толкая меня острыми локтями и душа своими длинными кудрями. Я подкатилась поближе к Джуд, крепко прижимая к груди Фиалку.
Наверное, за всю жизнь мне так не хотелось к маме.
9
В десять часов на следующее утро я услышала шум подъезжающей машины.
— Это дядя Брюс! Он уже приехал! — радостно вскрикнула я и побежала к двери. Я её открыла и выглянула наружу.
Это был не Брюс.
Это была мама, вылезавшая из такси. Наша мама держала на руках маленький свёрток в голубом одеяльце.
Я бросилась к ней:
— Мама! Мама! Мама, с тобой ничего не случилось!
— Привет! Осторожно, Дикси, ты меня уронишь! Не забывай про младенца!
— Покажи его, мама!
Лицо у мамы исказилось, как будто у неё продолжались схватки.
— Мама? Что с тобой?
— Мне больно, лапонька, это нормально, я же только что после родов, — сказала она.
— С вас девять фунтов восемьдесят пенсов, — сказал таксист.
— Боже мой, тут ехать-то два шага! Лучше бы я дождалась «скорой помощи», — досадовала мама. — Дикси, достань, пожалуйста, кошелёк из моей сумочки и дай этому типу десятку. Сдачу можете оставить себе.
— Какая щедрость, подумать только! — съязвил таксист.
Я нашла деньги и отдала ему.
— Спасибо, дорогая, — сказала мама, по-прежнему прижимая к себе ребёнка.
Я страшно забеспокоилась, потому что она не давала мне заглянуть ему в лицо.
— С ним все в порядке, мама? — прошептала я, очень осторожно притрагиваясь к хохолку у него на макушке. Он был такой мягкий. Сквозь него я чувствовала розовую, нежную кожицу на младенческой головке.
— Дикси, — произнесла мама, как будто собираясь сказать что-то очень важное.
Я поглядела на неё с бьющимся сердцем. Я решила, что буду любить братика, что бы там ни было.
— Он что, родился слишком рано, мама? — спросила я, легонько похлопывая по голубому свёртку.
— Может быть, я просто ошиблась со сроками, моя хорошая. Я много в чем ошиблась.
— Мама! — Рошель неслась по дорожке, вопя во всю глотку.
— Ш-ш-ш, Рошель. Он спит. Не буди наше Солнышко.
— Так его и будут звать, мама?
Мама сглотнула. Одной рукой прижимая к себе ребёнка, она провела рукой по волосам, приводя их в порядок. Похоже было, что она приводит в порядок и лицо, зажигая блеск в глазах, изгибая рот в широкую улыбку.
— Конечно, его зовут Солнышко, дорогая, — сказала мама. Она отогнула угол одеяльца, давая нам взглянуть на братика.
— Ой, мама! — сказала я, чуть не плача. — Ой, какой он хорошенький!
— Он просто прелесть! — сказала Рошель. — Смотри, какой носик! А ротик какой крошечный! Благослови его Бог!
Мама все ещё выглядела встревоженной, но с гордостью приподняла малыша Солнышко.
— Да, благослови его Бог! — сказала она нежно, нагнулась и поцеловала младенческую головку с хохолком.
Потом из дома выбежали Джуд и Мартина, и все окружили маму и стали целовать малыша Солнышко. Мы вошли в дом, и мама вздохнула, глядя на всю нашу мебель, по-прежнему сваленную как попало в гостиной. Она опустилась на свой матрас, крепко прижимая к себе запелёнатого ребёнка.
— Было очень больно его рожать, мама? — спросила Мартина.
— Не то чтоб это было развлечение — скажем так, — ответила мама.
— А в котором часу он родился?
— Сегодня в час ночи.
— Мам, а ты будешь составлять для него гороскоп? — спросила я.
Мама всем нам сделала гороскопы; наша судьба была написана в них красивыми узорными буквами в обрамлении лун и звёзд, сверху были нарисованы часы, показывающие точное время нашего рождения, а по сторонам — маленькие розовые девочки-ангелочки.
— Его гороскоп? — Мама поглядела на нас растерянно.
— Мама, с тобой все в порядке? — спросила Джуд, садясь позади неё. — Как это они тебя уже отпустили из больницы? Я думала, раньше суток после родов не выписывают.
— Я, собственно, сама ушла. Не хотела там оставаться дольше, чем необходимо, — мне же нужно было поскорее вернуться к вам. А где этот тип? Он все-таки смылся и оставил вас одних?
— Он сегодня приедет, мама, прямо с утра, он обещал, — сообщила я.
— Да, чтобы свозить нас в больницу. Но теперь это, видимо, не нужно. Мама, у тебя есть его телефон? Скажем ему, чтобы не приезжал, — сказала Мартина.
— Нет! Я хочу его увидеть! — запротестовала я.
— Господи, Дикси, какая ты несчастная. Это ж надо, влюбиться в такого старого дурака, — сказала Рошель, подсаживаясь к маме с другой стороны. — А можно мне его подержать?
— Нет, милая, оставь его пока. Я надеюсь, он сейчас уснёт, — сказала мама. — Старина Брюс нам ещё нужен, Мартина. Нам нужно много чего купить для ребёнка, а я не в состоянии очень уж много бегать. И потом, нам надо поставить мебель на место.
— У него же больная спина, мама, — напомнила я.
— У них у всех больная спина, когда надо отбояриться от тяжёлой работы, — сказала мама. — Они все такие страдальцы! Попробовали бы рожать, тогда бы поняли, что к чему. Ну что, кто мне сделает чашечку чая? В больнице давали такое пойло! Мне нужно много жидкости, чтобы кормить Солнышко.
— Ой, мама! Ты что, правда собираешься сама его кормить? Это же как у животных! — поморщилась Рошель. — Ты не боишься испортить фигуру?
— Ну, четыре раза я это уже делала, и все потом возвращалось на место — более или менее, — сказала мама, проводя руками по бокам.
Грудь у неё была сейчас очень большая, зато живот стал гораздо меньше, почти нормальный. Но выглядела она по-настоящему измученной. Лицо у неё было бледное, под глазами чёрные круги. Спутанные немытые волосы свисали на плечи.
— Помыть тебе голову, мама? — предложила я.
— Я могу напустить тебе ванну. У нас сколько хочешь горячей воды. Электричество заработало. А если опять сломается, я знаю, как его чинить, — сказала Джуд.
— Мама, а можно, я выкупаю ребёнка? Ну пожалуйста, — попросила Рошель. — Давай его сюда!
— Нет, нет!
Мама сказала это с таким чувством, что мы все отпрянули и даже малыш Солнышко удивился и вскинул кулачки. Он запищал, и мама стала качать его на руках.
— Ш-ш-ш, тихо, малыш, — шептала она в маленькое розовое ушко.
— Мама! — сказала Рошель. — Мама, я буду с ним очень осторожна, обещаю!
— Я понимаю, но это тебе не игрушка, милая.
— Ты же мне разрешала купать Дикси, когда она была маленькая!
— Ты небось колотила меня головой об ванну!
— Я вас всех купала, — сказала Мартина, готовившая чай. — Не волнуйся, мама. Я за ним присмотрю. Пока я здесь.
— Нет, Мартина, только не сейчас, — сказала мама. Она набрала в грудь побольше воздуху. — Послушайте, девочки, это трудно объяснить, но мы с Солнышком ещё не отделились друг от друга. В ближайшие несколько дней я хочу ухаживать за ним сама, ладно? Пусть пока никто из вас его не купает, не переодевает, не меняет ему пелёнки…
— Очень нам нужны его пелёнки! — Джуд скорчила гримасу. — Мама, у тебя очень усталый вид. — Она приложила ладонь к маминому лбу. — Ты вся горишь. Не надо было тебе так рано уходить из больницы. Когда приедет Брюс, давай попросим отвезти тебя в женскую консультацию, пусть тебя посмотрят врачи.
— Ни в коем случае! Девчонки, прекратите суетиться. И дайте мне наконец чаю.
— Вот он, мама, — сказала Мартина, выходя из кухни с чашкой.
Мама выпила её в три глотка и откинулась на подушку, прижимая к себе Солнышко. Он постепенно засыпал, глазки у него закрывались. Мама притиснула его поближе и в ту же минуту сама уснула.
Мы вчетвером стояли вокруг и глядели на них с трепетом, как пастухи на картине, изображающей Рождество. Казалось так странно, что ещё вчера были только мама и мы — её четыре дочки. А теперь появился этот маленький братик, и все изменилось.
— Это мой маленький братик Солнышко, — шепнула я Фиалке.
— А это моя безмозглая сестра Дикси, которая все ещё играет в игрушки, — сказала Рошель со вздохом.
— Ш-ш-ш! Пошли на кухню. А то мы их разбудим, — сказала Мартина. — Пошли попьём чаю.
— Мама правда назовёт его Солнышко? — прошептала Джуд. — Она такая горячая. Я уверена, что у неё температура. Что такое родильная горячка? Может, как раз то, что у неё?
— Нет, конечно. Заткнись, Джуд! Идите все сюда, — позвала Мартина.
Мы все сгрудились на кухне. Мы уже поставили там наши стол и стулья, но чувства, что это наша кухня, не было. Раковина была чистая, но мы старались не подходить к ней близко. Пол был грязный, весь в пятнах, многих квадратиков кафеля недоставало, а из оставшихся половина была в трещинах.
Я подобрала ноги, чтобы не касаться пола босыми ступнями. Из вчерашних носков один потерялся в заваленной гостиной, а где чистые, я не знала. Поэтому решила обойтись без них. Кеды без носков натирали, поэтому их я тоже сняла.
Фиалка летала вокруг меня кругами. Наконец она села мне на палец ноги, вцепившись проволочными ноготками.
— Дикси, ты не можешь сидеть по-другому? — спросила Рошель. — У тебя ноги грязные. Это не дом, а помойка. Мама просто ненормальная, что притащила нас сюда.
— И правда, — вздохнула Мартина.
— Вам не надоело ныть? — осадила их Джуд. — Дом придётся привести в порядок, только и всего.
— Можешь не смотреть на меня, — сказала Рошель. — Я уже сыта по горло этой чёртовой уборкой. Меня от неё тошнит. Я почти самая младшая, несправедливо, что на меня наваливают самую тяжёлую работу.
— Ты уже не младшая, — сказала я. — Ты ровно посерединке. Мартина и Джуд, потом ты — свинка в серёдке! — потом я, потом Солнышко. Маленькая теперь не я, а он.
— Да, и он наверняка уже гораздо умнее, чем ты сейчас, Дикси. Он прелесть, правда? Такая крошка.
— Мне кажется, он довольно крупный, — проговорила Мартина, отхлёбывая чай. — Представьте, какого размера у него голова и как должно быть больно, когда она выходит.
— Перестань! Главное, мама уже здорова, — сказала Рошель.
— Ничего она не здорова! — возразила Джуд.
— Ну конечно, она устала, ясное дело, но ей надо просто хорошенько выспаться, и все будет в порядке, — заверила Рошель.
— Она ужасно выглядит. И ведёт себя странно, — сказала Мартина. — То, что она так волнуется, чтобы мы не трогали ребёнка, как будто мы его можем обидеть. И вся эта чушь насчёт того, что они ещё не разделились, — что бы это значило?
— Когда родилась Дикси, она тоже была немножко странная, помнишь? — сказала Джуд. — Но Дикси целую вечность не выписывали из больницы, и мама каждый день таскалась туда-сюда от неё к нам.
— А потом, она все ещё тосковала по моему отцу Она мне говорила, что у неё была страшная депрессия. — Рошель многозначительно покачала головой.
— Надеюсь, сейчас у неё депрессии не будет, — сказала Джуд.
— Депрессия будет у меня, из-за того что мне приходится здесь торчать, когда я хочу домой, к Тони, — простонала Мартина.
Джуд взглянула на неё.
— Ты что, правда собираешься бросить маму и нас всех? — спросила она.
— Не сию минуту. Но скоро. У меня своя жизнь, Джуд. Я хочу быть с Тони.
— Как это он оказался тебе дороже нас?
— Потому что я его люблю.
— Больше, чем маму и нас?
— По-другому. Ты это поймёшь когда-нибудь.
— Я уже понимаю, — сказала Рошель. — Я просто дождаться не могу… Хотя даже думать не хочу о каком-нибудь соседском мальчишке, вроде Тони. Нечего меня пихать, Мартина, он же буквально соседский мальчишка. Нет, мне нужен по-настоящему красивый, энергичный и страшно привлекательный парень.
— Вроде этого с серьгой, — сказала Джуд с отвращением.
— А почему бы и нет? — откликнулась Рошель. — Он, по-моему, очень подходит.
— Конечно, очень подходит, чтобы утащить тебя на задворки и путаться с тобой на показ всем своим приятелям, — сказала Джуд.
— Да ты-то почём знаешь? Ладно, тебе мальчишки не нравятся. А мне они нравятся.
— Он не мальчишка, он взрослый обормот. А ты-то как раз глупая маленькая девочка, — сказала Джуд.
Рошель с сожалением покачала головой, глядя на Мартину.
— Ничего она не понимает, правда?
— Не знаю, — сказала Мартина, беспокойно ёрзая на стуле. — Тебе, наверное, стоит быть поосторожнее, Рошель. Джуд права, ты все-таки ещё ребёнок. Ты не понимаешь, что делаешь.
Рошель вспыхнула.
— Вы все против меня сговорились, так нечестно. — Она запустила руку в пустой пакет с печеньем и облизала с пальцев последние крошки. — Я совсем не наелась. Почему бы нам не сделать нормальный завтрак. И что у нас будет на обед?
— Ах ты господи, давайте все сходим и спросим кухарку, что заказано на сегодня, — сказала Джуд саркастически.
Я стала представлять себе, что у нас и вправду есть кухарка — славная старушка с добрым румяным лицом. Она разрешает мне облизывать миску от теста и называет меня съедобными именами — Пончик и Булочка. Я вообразила, что у нас куча прислуги и симпатичный шофёр, который возит нас по магазинам, на пляж и в парки с аттракционами в большом белом лимузине, таком длинном, что туда помещается все семейство Бриллиант.
Мы очень-очень богатые и живём в огромном черно-белом доме, у каждой из нас своя комната, а для Фиалки — специальный вольер, где она резвится с кучей других волнистых попугайчиков; но, конечно, она остаётся моей несравненной любимицей. Я подумала, что Брюс тоже мог бы переехать к нам. Или хотя бы просто приезжать в гости и считаться моим дядей…
Потом я услышала, как хлопнула на улице дверца машины. Это приехал настоящий Брюс. Я бросилась к двери, опасаясь, что остальные могут встретить его раньше и сказать, чтобы он уезжал. Он стоял со смущённым видом и теребил очки. В одной руке у него была набитая хозяйственная сумка, в другой — большой букет роз, лилий и фрезий.
Он улыбнулся, увидев меня, и протянул мне красиво упакованный букет.
— Цветы для вас, мадам, — сказал он. — Вообще-то, они для твоей мамы. Но ты можешь вытащить одну фрезию для себя. Правда, хорошо пахнет? — Он вытащил маленькую лиловую фрезию и воткнул мне в волосы за ухом.
— Ну, вы все в порядке — и ты и сестры? Я так волновался, как вы тут одни. Мартина с вами?
— Да, все в порядке, — сказала я, потрогав свои волосы с цветком и уставившись на хозяйственную сумку. — Ой, слоёные булочки! И апельсиновый сок! Это все ваш завтрак, дядя Брюс?
— Ха-ха-ха! Ну конечно, сейчас я сяду и умну один дюжину круассанов! Нет, это тебе и твоим сёстрам. А когда вы подкрепитесь, поедем в больницу, узнаем, как поправляется ваша мама.
— В больницу ехать не надо, дядя Брюс! Мама уже вернулась! Вот посмотрите!
Я взяла его за рукав и потащила в дом. Он бросил сумку и букет в прихожей и позволил втащить себя в заваленную барахлом гостиную.
— Она ещё спит, не входите, — зашептала Джуд нам навстречу.
— Он только взглянет на малыша, — сказала я.
— Малыш не имеет к нему никакого отношения, — сказала Мартина.
— Чистая правда, — сказал Брюс.
Но я продолжала его тащить — мне так хотелось показать ему малыша. Я тихонечко приоткрыла дверь. Думала, мама все ещё лежит на подушке, до подбородка укрытая одеялом, но она уже сидела и качала на руках младенца. Она плакала.
— Мама! Мама, тебе больно?
— Ш-ш-ш! Нет, все в порядке, я просто… переволновалась, — всхлипнула мама, вытирая глаза шёлковой оборкой детского одеяльца.
— Вам бы нужно было пока оставаться в больнице, — сказал Брюс.
— Вас не спросили! — сказала мама грубо. — Как же мне было не торопиться к моим девочкам, раз вы смотали удочки?
— Послушайте, но я же не отвечаю за ваших девочек, хотя сегодня вернулся и привёз им завтрак, обед и кое-что к чаю и даже памперсы для младенца. Я только не знал, какие брать. У вас родился мальчик?
Мама крепко прижала к себе Солнышко.
— Конечно.
— Вы не очень хорошо выглядите, если вы не обидитесь на мои слова, — сказал Брюс.
— Обижусь! Слушайте, будьте хорошим парнем и покормите пока детей. Мне нужно спокойно покормить и переодеть ребёнка. Дикси, где коробка с детскими вещами?
Я перерыла тысячу и одну картонную коробку по всей гостиной, пока нашла ту, что нужно, — набитую крошечными голубыми вещичками. Я надела на пальцы маленький комбинезон так, чтобы ножки у него запрыгали, как будто малыш внутри танцует.
— Ой, мама, какая прелесть. А можно надеть на Солнышко эти брючки? Смотри, тут впереди вышито солнышко — такая красота!
— Хорошо, хорошо, и дай мне ещё голубую кофточку в жёлтую полоску — это комплект.
— Мама, ну можно, я его одену? Пожалуйста!
— Нет! Я же сказала: это делаю я. С ним занимаюсь я. А ты иди пока.
— Мне даже посмотреть нельзя?
— Нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20