Чтобы искупить свою вину, человек невольно стремится подражать тому, перед кем чувствует себя виноватым.Дука, поддерживая его под руку, как пьяного, хотя Давид вовсе не был пьян, отвел обратно к окну и усадил на стул.– Сидите тихо!– Так что Маскаранти?! – завопил Карруа в телефон. – Я смогу лицезреть его или это слишком большая честь для меня?!– Успокойтесь, я вас не брошу.– Если я опять останусь один – мне конец... я знаю, что буду делать.Он тоже это знал. Вот таким же тоном синьора Мальдригати говорила ему, что больше не может так жить.– Успокойтесь, я вас не оставлю.– Ах, поднимается?! – бушевал Карруа. – И давно?! А я и не знал, что мой кабинет находится на Эвересте!Нет, нельзя его оставлять! Наверно, акты милосердия, такие, как эвтаназия, антиалкогольная терапия, врачевание душевных ран, его специальность. Он вернулся к письменному столу как раз в тот момент, когда распахнулась дверь и вошел Маскаранти.– Извините, – сказал он. – Я только что сменился и хотел выпить пивка.Несмотря на смуглый цвет лица, приземистость и отчетливый сицилийский выговор, он не был похож на полицейского: атлетический торс, мозолистые ручищи, а также брюки, которые хотя и не были узкими, однако обтягивали его ляжки плотно, будто носки, – все это позволяло предположить в нем боксера или велогонщика.– Между прочим, здесь тебе не ФБР, а квестура Милана! – напустился на него Карруа. – И даже если ты закончил дежурство, то все равно должен быть на месте! – Он протянул ему желтую папку. – Вот, взгляни, помнишь это дело? На отчетах твоя подпись.Убогие листки в этих ручищах казались бабочками в лапах дракона. Маскаранти долго изучал документы, не говоря ни слова.– Читать разучился? – язвительно произнес Карруа.– Да, припоминаю, – наконец откликнулся Маскаранти. – Эта девушка перерезала себе вены в Метанополи. Я проверил все рапорты тамошних полицейских и вам давал на визу... Здесь что-нибудь не так?– Вот именно, что-нибудь не так, хотя их завизировали и ты, и я, и сам генеральный секретарь ООН. – Карруа временами понижал голос, но очень ненадолго. – Непонятно, чем эта девушка перерезала себе вены. И потом, у нее в сумочке было больше пятидесяти тысяч, а найдено только десять с мелочью.Дука пришел на выручку Маскаранти.– Этого никто не мог знать, кроме Давида, который дал их ей.– А год спустя всплыли вот эти фотографии, – продолжал Карруа. – Брюнетка – как раз та погибшая девушка. Специфика снимков наводит на размышления, не так ли?– И еще одно, – вмешался Дука, не спуская глаз с Давида. – Человек, решивший перерезать себе вены, обычно занимается этим дома – в ванной либо в постели – ну или в номере гостиницы. Проделывать подобную операцию на лужайке, особенно если у тебя есть дом, как-то нетрадиционно.– Тебе это не приходило в голову, когда ты подписывал отчет?! – разорялся Карруа.Маскаранти ответил с олимпийским спокойствием (вопли Карруа на него уже давно не действовали):– Приходило. Я спросил у медицинского эксперта, не стоит ли провести вскрытие. Он сказал, что можно и провести, если я настаиваю, но в его заключении и без того все ясно. – Он зачитал соответствующую фразу: «...смерть наступила от потери крови... никаких других повреждений ни на теле, ни во внутренних органах...»– Ну да, это я тоже читал! – отмахнулся Карруа. – Однако порнофотографии дают нам повод начать все сначала. Возьмешь это дело, завтра с утра поедешь в Метанополи, снова спросишь всех свидетелей. Перед тем как ехать, зайдешь ко мне, я дам тебе точные инструкции.– А откуда они всплыли, эти фотографии? – полюбопытствовал Маскаранти.– Я же сказал – завтра утром! – взорвался Карруа (ему не хотелось сейчас говорить про Давида). – Так, – повернулся он к Дуке, – с тобой тоже все ясно. Сейчас проводишь нашего друга домой. Завтра я позвоню инженеру Аузери, чтоб забрал сына, и ты свободен.Он не ответил, заглядевшись на суровые черты Маскаранти, который, как ребенка, прижимал к груди желтую папку.– Я с тобой говорю! – взревел Карруа.– Да, извини. – Он перевел взгляд на него. – Я передумал. – Это называется не «передумал», а «совершил ошибку», еще одну ошибку!Карруа составил на пол пустые бутылки из-под кока-колы.– Можешь идти, Маскаранти. Увидимся завтра в десять. – Он уже все понял.– Я еще на какое-то время составлю компанию Давиду, – сказал Дука, едва за Маскаранти закрылась дверь.– Как хочешь! – раздраженно отозвался Карруа, он всегда нервничал, когда бывал чем-то растроган.– Могу я попросить тебя об одном одолжении?– К вашим услугам!– Я хочу участвовать в расследовании.Карруа сосредоточенно уставился на бутылку виски.– Налей-ка и мне попробовать этой дряни. – Он едва смочил губы, а взглядом словно выискивал что-то на дне стакана. – Объясни толком, Дука, ты, значит, хочешь проводить это расследование вместе с Маскаранти. – В его тоне не было даже намека на вопрос.– Неофициально. Мое имя нигде не будет фигурировать, просто я буду рядом с Маскаранти.– Сперва все хотел бросить, а теперь – извольте радоваться – желает записаться в полицейские!..– Говорю же – передумал.– Почему, позвольте спросить?Он не ответил, а Карруа не настаивал: и так ясно почему, достаточно взглянуть на Давида, который застыл у окна, точно древняя, полуразрушенная статуя.– Хорошо. Завтра пришлю Маскаранти. – В двух стопках фотографий Карруа перевернул две верхние лицом вниз: не слишком приятно глядеть на мертвых ню. – Где тебя искать?– Думаю, нам лучше быть где-нибудь поблизости. Остановимся в отеле «Кавур».– Разумно. – Карруа посмотрел на часы. – Не знаю, какой из тебя полицейский, но почему бы и не попробовать? С чего начнешь?Он и на этот раз промолчал, а Карруа не стал допытываться, заранее зная ответ. Начинать надо опять-таки с Давида Аузери. Ведь это вполне может быть убийство, замаскированное под самоубийство, такие случаи нередки, но истина почти всегда выходит наружу. Даже если девушка покончила с собой, то последний, кто ее видел, – Давид Аузери, и нет никакой гарантии, что его рассказ стопроцентно правдив. Сейчас не время об этом размышлять, потому что если в данный момент взять две души – его и Карруа – и выжать их, как лимон, то ничего оттуда не выдавишь, кроме щемящей жалости к этому парню. Но в один прекрасный день, очень скоро, они будут вынуждены спросить у Давида, где он был в тот вечер, от семи до десяти, а если он не сумеет представить убедительного алиби, придется взять его на подозрение, ибо за вышеупомянутой Альбертой Раделли, кем бы она ни была – самоубийцей или жертвой, – стоят эти фотографии, а за этими фотографиями не стоит ничего, совсем ничего хорошего.– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Карруа. – В пятьдесят девятом был один похожий случай. Муж подложил жене лишнюю таблетку снотворного, перерезал ей вены, а потом явился к нам и сказал, что наутро обнаружил свою благоверную мертвой.– И как вы докопались до истины?– Очень просто – мордобоем. Его допрашивал Маскаранти. Когда замышляешь подобный трюк, надо помнить о зуботычинах. Вот, говорят, в искусстве пыток никто не сравнится с китайцами. Чепуха! На пятый или шестой зуботычине, полученной от Маскаранти, поневоле расколешься, иначе у тебя мозги вылетят.– Я пока ни в чем не уверен.Дука поднялся и подошел к Давиду. Он чувствовал, что здесь дело нечисто, однако готов был пожертвовать всем – душой, остатками веры в ближнего, своей яростью, наконец, – лишь бы оно не оказалось уж настолько грязным.– Пошли, разобьем лагерь в отеле «Кавур». – Он положил парню руку на плечо и легонько, дружески похлопал. Часть вторая ...Когда тебе попадется сутенер – дави его... Да какой смысл, моя радость, их чем больше давишь, тем больше становится! Ну и что, все равно давить, наверное, надо. 1 Нет, не может быть, чтоб такая грязь...Давид остался в машине, за рулем. Они с Маскаранти пешком потащились на четвертый этаж: лифты в таких домах, как правило, испорчены; на каждой лестничной клетке по меньшей мере за одной дверью распевала Мильва; на четвертом этаже они тоже услышали ее голос, но после звонка громкость убавили, дверь открылась, и сестра самоубийцы, а может быть, жертвы – словом, сестра Альберты Раделли застенчиво улыбнулась Маскаранти.– Полиция. Надо поговорить.Такое выражение лица появляется у всех честных итальянцев при виде полицейского – задумчивость, постепенно сменяющаяся тревогой: очевидно, этот честный гражданин что-то натворил, сам он не может припомнить – что, но они уже раскопали. Год назад полиция была здесь по поводу бедной Альберты, так что же еще стряслось? Будь она американкой, наверняка бы ответила – вежливо, хотя и с легким раздражением: «Чем могу быть полезна?» Но она была итальянка, к тому же с Юга, а год назад едва не потеряла работу из-за того, что сестра покончила с собой и дело попало в газеты, поэтому ничего не ответила, а просто впустила их, поспешно выключила телевизор в маленькой гостиной и обернулась к полицейским. Один выше среднего роста, довольно худой, с неприятным лицом – это был он, Дука; другой низенький, плотный, с еще более неприятным лицом. Она не предложила им сесть, но и возмущаться не стала: мол, какое вы имеете право так поздно врываться к честной гражданке? – поскольку прав своих не знала (честные гражданки редко знают свои права, а если и знают, то помалкивают).– Это ваша сестра?Из небольшой кожаной папки Дука извлек фотографию 18x24 и поднес ей прямо к глазам, чтобы получше рассмотрела: маленькая гостиная была освещена только одной лампой под пластиковым абажуром, купленной в УПИМе или в СТАНДе Магазины стандартных цен.
и стоящей сбоку от телевизора.Отец иногда рассказывал ему о своей работе и, вспоминая дни, проведенные на Сицилии в компании мафии, всегда утверждал, что единственным способом общения как с преступниками, так и с честными гражданами является мордобой. Все хитрости Макиавелли не стоят ни гроша. Нет, я не против криминалистики, но разные там уговоры, увещания, психологические игры только порождают новых преступников. Ты сперва дай ему в морду, а потом спрашивай, и он тебе ответит уже более толково, потому что сразу поймет: ты при случае можешь разговаривать на его языке. А если тот, кому ты врезал, окажется честным человеком – не беда: честный человек ведь тоже иногда попадает под трамвай.Эта теория ему не импонировала, в глубине души он даже был уверен, что она ошибочна, но в данном случае все же воспользовался ею. Показать женщине фотографию сестры, погибшей год назад (он нарочно выбрал самую непотребную позу), – что это, как не удар в челюсть?Алессандра Раделли, кроме того, что взглянула на фотографию, не сделала больше ничего – не покраснела, не побледнела, не расплакалась, не ахнула. Только лицо у нее как будто уменьшилось.– Это ваша сестра? – повторил он чуть громче.Она кивнула.– Присядьте, синьорина.Он уже узнал о ней все – в дирекции «Стипеля», от хозяина дома (арендную плату вносит регулярно), от консьержки (мужчин не водит и не водила, даже когда сестра была жива).– Вам ничего не известно об этих фотографиях?Она покачала головой, и дыхание стало учащенным, возможно, от духоты: гостиная маленькая, из окна, выходящего во двор, тянет отнюдь не свежестью. Маскаранти нашел выключатель и зажег свисавшее с потолка подобие люстры из стеклянных капелек.– На что жила ваша сестра? Она где-нибудь работала?Она поняла намек и начала рассказывать, при этом сохраняя почти полное спокойствие, только лицо необъяснимым образом казалось меньше, чем на первый взгляд. Да-да, конечно, Альберта нашла работу сразу по приезде из Неаполя – поступила продавщицей.– Куда?Она выразилась грубовато: «в магазин» – приличней было бы сказать: «boutique» для мужчин на улице Кроче Росса; клиент входит, поднимается по устланной пушистым паласом лестнице в изящно обставленный салон, где ему снимают мерку сорочки две молодые продавщицы, если же ему нужны водительские перчатки, галстук от Карвана, американские трусы последнего образца или еще что-нибудь в этом роде, то молодые продавщицы, а в случае необходимости и сама хозяйка, опять-таки к его услугам; одной из этих продавщиц была Альберта Раделли.– Сколько она там проработала?– Месяца два-три – точно не скажу.Маскаранти все записывал.– А потом?– Ушла.– Почему?Она снова не смогла с уверенностью сказать: вроде бы повздорила с хозяйкой.– А потом?Постепенно она поведала им о каждом месте работы своей сестры (разумеется, из тех, что были ей известны), в том числе и о «Стипеле». Маскаранти аккуратно записывал, и потом они подвели итог: за полтора года проживания в Милане Альберта Раделли работала без малого одиннадцать месяцев, в основном продавщицей. С этим все ясно. Оставались семь, когда она была безработной.– В промежутках я находила ей частные уроки. – Ну да, пресловутые уроки истории, арифметики, географии детишкам из приличных семейств!– Сколько она брала за урок?– Шестьсот лир.Такса приходящей домработницы. Даже если оставить в стороне вопросы социальной справедливости и обесценивания культурных ценностей, на эти деньги не больно-то разгуляешься. Он без всякой жалости перевернул фотографию, которая все это время лежала лицом вниз, и опять предъявил ее сестре.– Вы отдаете себе отчет в том, что ваша сестра занималась, мягко говоря, не очень благородным ремеслом. – Смысл фразы был таков: «Неужели вы, живя под одной крышей, ничего не подозревали об этом ремесле?»Она кивнула, что надо было понимать: «Да, конечно, я подозревала». Маскаранти уже приготовился строчить в записной книжке, но она сказала только, что у нее порой возникали сомнения, потому что сестра иной раз, даже не работая, давала ей двадцать – тридцать тысяч, чтоб дотянуть до конца месяца.– А как она объясняла происхождение этих денег?– Однажды сказала, что переводит книгу с французского и ей заплатили аванс.– Вы поверили?Она с сокрушенным видом покачала головой: нет.– И сказали ей, что не верите?– Ну, так прямо не сказала, но попыталась выяснить, есть ли у нее кто-нибудь. – Она подумала, что это именно «кто-нибудь», мужчина, может быть, не слишком молодой, но достаточно щедрый, – дальше этих расспросов не пошло, иначе разве она позволила бы себе взять эти деньги? Какая-то нелепая искренность!– Стало быть, вы не знали... – он ненавидел себя за эту жестокость, – что она зарабатывала эти деньги, останавливая первого встречного или делая так, чтобы он ее остановил?Нет, этого она не знала; наконец-то ее плечи и лицо начали едва заметно вздрагивать, но она все еще не плакала.– А что все-таки случилось? Сестра уже год как умерла, мы столько пережили, и я, и отец, чего же вы теперь ищете?Попробуй объяснить ей... он и не объяснил, потому что сам не знал, чего ищет, можно было бы сказать «истину», если б это слово не вызывало у него желания разразиться гомерическим хохотом. Что такое истина? Существует ли она вообще?– Ладно, положим, вы ничего не знали. – Он убрал фотографию в папку. – Но мы все равно рассчитываем на вашу помощь. У сестры вашей, наверно, были друзья, знакомые... Вы никогда не встречались с кем-нибудь из ее подруг? Ни о ком она вам не рассказывала?Плечи постепенно перестали вздрагивать: дрожать и плакать можно, если от этого есть толк.– Она часто говорила, что идет то к одной подруге, то к другой, но называла только имена, всех не упомнишь.Он велел ей рассказать про тех, кого она помнит, и Маскаранти принялся усердно записывать. Больше всех ей запомнилась подруга-студентка.– Она еще не защитила диплом, но вроде бы занималась научной работой. Однажды эта ученая подруга заходила к нам.После того как он столько раз был в роли допрашиваемого (его допрашивал следователь, прокурор на суде и после приговора еще несколько раз вызывали на допросы), было любопытно вести допрос самому.– Просто студентка? Имени вы не помните?Нет, почему же, помнит: Ливия Гусаро, кажется, даже телефон записан в книжке.– Позвольте взглянуть.Она вышла в прихожую, сняла книжку с крючка рядом с телефоном и принесла ему. Он не глядя сунул ее в папку вместе с фотографией.– Через несколько дней верну.Ливия Гусаро – какое-то странное имя, похожее на псевдоним: скорее всего, этот след ведет в никуда... Черт, до чего же раздражает этот Маскаранти со своим крошечным блокнотиком, которого даже не видно в его лапищах, и ручечкой, которая строчит как автомат!– Так, а еще подруги были?– Да, она многих называла... «Пойду, – говорит, – к Маурилле». И звонили ей многие. Одна, к примеру, всегда трещала в трубку: «Здравствуйте, это Луиза, Альберту можно?»Или она водит его за нос, или это кристальная честность, квинтэссенция непосредственности, такой экземпляр можно получить только в лабораторных условиях.– Ну хорошо, а что вы можете сказать насчет друзей-мужчин? – терпеливо выспрашивал он, чувствуя, однако, что выдержка начинает ему изменять.– Мужчин не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
и стоящей сбоку от телевизора.Отец иногда рассказывал ему о своей работе и, вспоминая дни, проведенные на Сицилии в компании мафии, всегда утверждал, что единственным способом общения как с преступниками, так и с честными гражданами является мордобой. Все хитрости Макиавелли не стоят ни гроша. Нет, я не против криминалистики, но разные там уговоры, увещания, психологические игры только порождают новых преступников. Ты сперва дай ему в морду, а потом спрашивай, и он тебе ответит уже более толково, потому что сразу поймет: ты при случае можешь разговаривать на его языке. А если тот, кому ты врезал, окажется честным человеком – не беда: честный человек ведь тоже иногда попадает под трамвай.Эта теория ему не импонировала, в глубине души он даже был уверен, что она ошибочна, но в данном случае все же воспользовался ею. Показать женщине фотографию сестры, погибшей год назад (он нарочно выбрал самую непотребную позу), – что это, как не удар в челюсть?Алессандра Раделли, кроме того, что взглянула на фотографию, не сделала больше ничего – не покраснела, не побледнела, не расплакалась, не ахнула. Только лицо у нее как будто уменьшилось.– Это ваша сестра? – повторил он чуть громче.Она кивнула.– Присядьте, синьорина.Он уже узнал о ней все – в дирекции «Стипеля», от хозяина дома (арендную плату вносит регулярно), от консьержки (мужчин не водит и не водила, даже когда сестра была жива).– Вам ничего не известно об этих фотографиях?Она покачала головой, и дыхание стало учащенным, возможно, от духоты: гостиная маленькая, из окна, выходящего во двор, тянет отнюдь не свежестью. Маскаранти нашел выключатель и зажег свисавшее с потолка подобие люстры из стеклянных капелек.– На что жила ваша сестра? Она где-нибудь работала?Она поняла намек и начала рассказывать, при этом сохраняя почти полное спокойствие, только лицо необъяснимым образом казалось меньше, чем на первый взгляд. Да-да, конечно, Альберта нашла работу сразу по приезде из Неаполя – поступила продавщицей.– Куда?Она выразилась грубовато: «в магазин» – приличней было бы сказать: «boutique» для мужчин на улице Кроче Росса; клиент входит, поднимается по устланной пушистым паласом лестнице в изящно обставленный салон, где ему снимают мерку сорочки две молодые продавщицы, если же ему нужны водительские перчатки, галстук от Карвана, американские трусы последнего образца или еще что-нибудь в этом роде, то молодые продавщицы, а в случае необходимости и сама хозяйка, опять-таки к его услугам; одной из этих продавщиц была Альберта Раделли.– Сколько она там проработала?– Месяца два-три – точно не скажу.Маскаранти все записывал.– А потом?– Ушла.– Почему?Она снова не смогла с уверенностью сказать: вроде бы повздорила с хозяйкой.– А потом?Постепенно она поведала им о каждом месте работы своей сестры (разумеется, из тех, что были ей известны), в том числе и о «Стипеле». Маскаранти аккуратно записывал, и потом они подвели итог: за полтора года проживания в Милане Альберта Раделли работала без малого одиннадцать месяцев, в основном продавщицей. С этим все ясно. Оставались семь, когда она была безработной.– В промежутках я находила ей частные уроки. – Ну да, пресловутые уроки истории, арифметики, географии детишкам из приличных семейств!– Сколько она брала за урок?– Шестьсот лир.Такса приходящей домработницы. Даже если оставить в стороне вопросы социальной справедливости и обесценивания культурных ценностей, на эти деньги не больно-то разгуляешься. Он без всякой жалости перевернул фотографию, которая все это время лежала лицом вниз, и опять предъявил ее сестре.– Вы отдаете себе отчет в том, что ваша сестра занималась, мягко говоря, не очень благородным ремеслом. – Смысл фразы был таков: «Неужели вы, живя под одной крышей, ничего не подозревали об этом ремесле?»Она кивнула, что надо было понимать: «Да, конечно, я подозревала». Маскаранти уже приготовился строчить в записной книжке, но она сказала только, что у нее порой возникали сомнения, потому что сестра иной раз, даже не работая, давала ей двадцать – тридцать тысяч, чтоб дотянуть до конца месяца.– А как она объясняла происхождение этих денег?– Однажды сказала, что переводит книгу с французского и ей заплатили аванс.– Вы поверили?Она с сокрушенным видом покачала головой: нет.– И сказали ей, что не верите?– Ну, так прямо не сказала, но попыталась выяснить, есть ли у нее кто-нибудь. – Она подумала, что это именно «кто-нибудь», мужчина, может быть, не слишком молодой, но достаточно щедрый, – дальше этих расспросов не пошло, иначе разве она позволила бы себе взять эти деньги? Какая-то нелепая искренность!– Стало быть, вы не знали... – он ненавидел себя за эту жестокость, – что она зарабатывала эти деньги, останавливая первого встречного или делая так, чтобы он ее остановил?Нет, этого она не знала; наконец-то ее плечи и лицо начали едва заметно вздрагивать, но она все еще не плакала.– А что все-таки случилось? Сестра уже год как умерла, мы столько пережили, и я, и отец, чего же вы теперь ищете?Попробуй объяснить ей... он и не объяснил, потому что сам не знал, чего ищет, можно было бы сказать «истину», если б это слово не вызывало у него желания разразиться гомерическим хохотом. Что такое истина? Существует ли она вообще?– Ладно, положим, вы ничего не знали. – Он убрал фотографию в папку. – Но мы все равно рассчитываем на вашу помощь. У сестры вашей, наверно, были друзья, знакомые... Вы никогда не встречались с кем-нибудь из ее подруг? Ни о ком она вам не рассказывала?Плечи постепенно перестали вздрагивать: дрожать и плакать можно, если от этого есть толк.– Она часто говорила, что идет то к одной подруге, то к другой, но называла только имена, всех не упомнишь.Он велел ей рассказать про тех, кого она помнит, и Маскаранти принялся усердно записывать. Больше всех ей запомнилась подруга-студентка.– Она еще не защитила диплом, но вроде бы занималась научной работой. Однажды эта ученая подруга заходила к нам.После того как он столько раз был в роли допрашиваемого (его допрашивал следователь, прокурор на суде и после приговора еще несколько раз вызывали на допросы), было любопытно вести допрос самому.– Просто студентка? Имени вы не помните?Нет, почему же, помнит: Ливия Гусаро, кажется, даже телефон записан в книжке.– Позвольте взглянуть.Она вышла в прихожую, сняла книжку с крючка рядом с телефоном и принесла ему. Он не глядя сунул ее в папку вместе с фотографией.– Через несколько дней верну.Ливия Гусаро – какое-то странное имя, похожее на псевдоним: скорее всего, этот след ведет в никуда... Черт, до чего же раздражает этот Маскаранти со своим крошечным блокнотиком, которого даже не видно в его лапищах, и ручечкой, которая строчит как автомат!– Так, а еще подруги были?– Да, она многих называла... «Пойду, – говорит, – к Маурилле». И звонили ей многие. Одна, к примеру, всегда трещала в трубку: «Здравствуйте, это Луиза, Альберту можно?»Или она водит его за нос, или это кристальная честность, квинтэссенция непосредственности, такой экземпляр можно получить только в лабораторных условиях.– Ну хорошо, а что вы можете сказать насчет друзей-мужчин? – терпеливо выспрашивал он, чувствуя, однако, что выдержка начинает ему изменять.– Мужчин не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20