«Их не меньше трех… — подумал Коля. — Три револьвера против моего одного…» Он огляделся. Они с Машей стояли в огромном вестибюле бывшего Доходного дома. Вверх уходила затейливо изукрашенная золочеными цветами шахта лифта, а на лестнице лежала старая изгаженная дорожка, но даже и в таком виде это была такая редкость, что Коля удивленно толкнул Марию:
— Смотри, ковер.
— В самом деле. — Маша тоже очень удивилась.
Коля пытался отвлечь ее:
— Интересно, кто здесь живет?
— Кто жил, хотите вы сказать? — Она посмотрела на него и усмехнулась. — Жили здесь богатые люди, а вы их… Как это? Экс-про-при-ировали, что ли?
— Ну и что? — сказал Коля. — Жили, а теперь пусть другие поживут. Не все коту масленица.
— Кто был ничем — стал всем, — тихо сказала Мария. — Разве это справедливо, Коля?
Загремели выстрелы. Коля отвел Марию в безопасный проем вестибюля:
— Не бойтесь… Отобьемся. Пока я стреляю… — Он выстрелил дважды сквозь закрытую дверь парадного. — Они сюда не сунутся…
— А когда… кончатся патроны? — Маша отвернулась.
— А тогда, — Коля попытался улыбнуться, — вы пойдете вверх по лестнице и будете стучать в двери. Если кто-нибудь пустит — уйдете черным ходом.
— А вы?
— Не обо мне речь, — сказал Коля твердо. — У меня приказ: я отвечаю за вас головой.
— А без приказа? — с вызовом спросила она.
— И без приказа тоже.
Пуля расколотила старинный фонарь под потолком. Осколки хрусталя со звоном рассыпались по каменному полу.
— Никто меня не пустит, — вдруг сказала Маша. — Все нос высунуть боятся.
— Плохо о людях думаете, — сказал Коля. В слове «людях» он сделал неправильное ударение, и Маша тут же поправила его:
— Людях… Нет, Коля. Не в этом дело. Я бы на их месте тоже не пустила.
— А труса в себе давить надо, — безжалостно сказал Коля. — С трусом в душе какой человек? Навоз. Извините…
Три выстрела грянули один за другим. Коля провел пальцами по оцарапанной щеке.
— Уходите! — Он подтолкнул Машу к лестнице: — У меня осталось два патрона. Бегом уходите!
Маша молча покачала головой, достала платок, вытерла кровь с его щеки.
— Да ладно вам, — смутился Коля, — это же ерунда…
Снова загремели выстрелы, но Коля не стрелял, берег патроны.
— А если бы здесь была не я? — робко спросила Маша. — Вы бы все равно не бросили этого человека?
— Да какая мне разница, ей-богу! — в сердцах крикнул Коля.
Бандиты подошли вплотную к дверям.
— Выходи, легавый! — орали они. — Все одно вам каюк!
Коля дважды выстрелил и показал Марии пустой барабан кольта: — Бегом уходите! Я их задержу!
— Жаль, — вдруг сказала Маша. — Я думала, вы только ради меня готовы пожертвовать жизнью. — Она посмотрела ему прямо в глаза.
Коля обомлел. До сих пор жизнь давала ему мало поводов для воспитания чувств и душевной тонкости. Но на этот раз, хотя впрямую не было сказано ни одного слова, которые, по представлениям Коли могли что-то означать, — он вполне отчетливо понял сокровенный смысл ее фразы. Он шагнул к ней, притянул к себе, и она послушно, не сопротивляясь, прижалась к нему. Наверное, она ждала ласковых слов, ждала, несмотря ни на что.
А Коля молча гладил ее по голове и мучительно думал о том, что вот пришла наконец долгожданная минута, а он не знает, что надо сказать и как поступить, и сейчас все кончится очень плохо. Совсем некстати Коля вдруг вспомнил, как еще в деревне Анисим Оглобля говорил ему с горечью: «Не везет мне с девками. Им, стервам, слова всякие произносить надо, а я кроме трех слов — дай на полштофа — ничего толком и сказать не умею…» А главное, Маша не какая-то там деревенская Анисья. К ней совсем особый подход нужен.
Коля совсем забыл о бандитах. А между тем они почему-то перестали орать и стрелять. Наступила тишина. Она, конечно же, не сулила ничего хорошего.
— А вдруг нас спасут? — тихо сказала Маша.
Где-то вдалеке послышались заливистые трели милицейских свистков. Коля напряженно смотрел на дверь. Внезапно она с треском распахнулась. Коля поднял кольт и… бросился навстречу Никифорову и Афиногену.
— Одного ты убил, Коля, — сказал Никифоров. — В лоб угадал.
— Да ладно, — Коля махнул рукой и повернулся к Маше: Можно я провожу вас?
— Нет, — Маша фыркнула и пулей вылетела в дверь.
Утром в разных частях города нашли двенадцать убитых милиционеров. Воробьев был в их числе. Страшная символика этого преступления была понятна всем, но вопреки надеждам Кутькова и Плавского эта их акция не только не устрашила жителей, а, наоборот, вызвала всеобщую ненависть к бандитам. Уже к обеду в городские отделения милиции невооруженные граждане доставили десятки преступников. Многие из них были зверски избиты… Уголовный розыск вынужден был направить на улицы города свои патрули — для предотвращения расправы и самосудов…
Убитых хоронили на третий день. Улицы были заполнены огромными толпами людей. Проводить в последний путь героев-милиционеров вышла вся Москва. Гремел похоронный марш, над морем голов плыли гробы. Они прочертили улицы, словно красный пунктир. Шли красноармейцы, милиционеры, рабочие. Многие плакали. Какая-то старушка сказала:
— У нас парнишку зарезали, так его друзья-товарищи с завода на урок стеной поднялись! И правильно! А то по улицам и ходить стало невозможно!
Коля и Афиноген тоже шли в процессии. Коля равнодушно скользил глазами по лицам провожавших и вдруг увидел, как к мрачному типу в бекеше и офицерской фуражке без кокарды подошел чекист в кожаной куртке, с маузером через плечо. Коля остановился. В этой на первый взгляд ничем не примечательной уличной встрече не было ничего особенного, и Коля стоял и спрашивал себя: зачем он, собственно, остановился? И вдруг Афиноген сказал:
— Этому из ЧК надо помочь. По-моему, он хочет задержать бандита.
— Точно… — Коля сразу же вспомнил: человека в бекеше он видел в ресторане! А потом бандит был среди тех, кто преследовал его и Машу.
Протиснувшись сквозь толпу, Коля и Афиноген перешли на другую сторону. Бандита уже не было, а чекист стоял и, сняв фуражку, наблюдал за процессией.
— Мы из МУРа, товарищ, — Афиноген предъявил служебное удостоверение. — Кто этот человек, с которым вы только что говорили? Вы его знаете?
Чекист внимательно посмотрел на ребят:
— Нет, не знаю. А задавать подобные вопросы сотруднику Чрезвычайной комиссии нетактично. Поняли? Вот мое удостоверение.
— Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, — прочитал Коля вслух.
— Извините, — Афиноген отошел.
Коля помедлил, сверля Плавского взглядом, потом повернулся, чтобы уйти.
— Что так смотришь? — вслед спросил Плавский. — Не понравился?
— Угадал, — кивнул Коля. — Сотруднику ЧК не о чем разговаривать с бандитом!
— Мозги у тебя еще сырые, — лениво сказал Плавский. — Ты что же думаешь? Можно бороться с преступностью и не общаться с преступниками? Заходи ко мне на Лубянку, мы поспорим. Желаю… — Плавский юркнул в толпу и исчез. А Коля и Афиноген вернулись в МУР. Если бы только они могли знать, кого выпустили!..
Трепанов, выслушав их доклад, нахмурился и долго молчал. Потом сказал:
— Плохо, братки. Очень плохо.
— Вы, товарищ начальник, всегда за упокой! — обиделся Афиноген.
— Я тоже не понимаю, что мы такого сделали? — пожал плечами Коля.
— Вы упустили двух матерых волков, — сказал Трепанов, снимая трубку телефона. — Коммутатор ВЧК… Двадцать два — пятнадцать. Титыч? Трепанов здесь… Чего? Ну, извини, это ты, браток, на курорте. А мы, брат, — что надо. Вопрос имею, Плавский Борис на Лубянке работает? Нет? А ты не темнишь? Ну, извини. Будь. — Трепанов повесил трубку и посмотрел на ребят.
Коля все понял, но на всякий случай спросил:
— С кем это вы говорили?
— С начальником кадров ВЧК. Эх, браточки вы мои… Вам этот липовый Плавский лапшу на уши повесил, а вы и рады, работнички…
— Ну, попадется он мне! — Коля ударил кулаком по столу. — Я из того бандита не знаю что сделаю!
— Ждать, покуда он попадется, мы не имеем права, — сухо сказал Трепанов. — Мы обязаны искать их всех. И найти. Во что бы то ни стало найти, братки… А поэтому — так: хотя подставлять им теперь девушку крайне опасно, другого выхода у нас нет. И я скажу честно: идем мы на этот риск сознательно, понимаем, что пуля в любую минуту может настичь каждого из нас. Это дает нам право просить Машу не оставаться в стороне. И просить будешь ты, Коля. Уж извини, браток.
Маша выслушала Колины доводы молча. И так же молча собралась и уже одетая остановилась у дверей.
— Никак не пойму, — сказал Коля. — Сознательно вы теперь нам помогаете или какие другие причины есть?
— Другие! — отрезала Маша. — Мне почему-то казалось, что многословие — привилегия женщин.
Коля обиделся и до самого ресторана шел молча…
Узнав Марию, официант осклабился и завертел салфеткой, как пропеллером. Подвел гостей к столику, усадил и приготовился записывать заказ.
— Значит, так, — сказал официант многозначительно. — Имеем только для вас соль фрит, сивэ, вилеруа, правда, из убоя, свежих нет-с… Вино, само собой. Для барышни лично могу предложить «Мумм кордон вэр».
— Дай нам, милый, самовар и ситного полфунта, — сказал Коля.
— Как-с? — не понял официант. Он выглядел так, словно подавился вилкой. — Что же вы, мамзель, с таким быдлом вращаетесь? При вашей наружности…
— Ты, ласковый, побереги собственную, — улыбнулся Коля и согнул массивную вилку. Разогнул, подал официанту и сказал: — Голодные мы, поторопись.
— Момент-с, — официант умчался.
— Разговаривать нам с вами надо, — сказал Коля. — Я вижу, что не хочется, а надо.
— Поговорим, — кивнула она. — Зачем вы ищете Кутькова?
— Так он же людей убивает! — удивился Коля.
— А деньги, которые он награбил, — они вас разве не интересуют?
— Деньги, это не главное, — сказал Коля. Тон, которым разговаривала Мария, был яено агрессивный. — Но, конечно, мы обязаны найти и деньги тоже, чтобы вернуть их пострадавшим, — продолжал он.
— А эти пострадавшие — купцы, дворяне и прочая, так сказать, мерзость, — звенящим голосом сказала Маша. — И как же быть? По вашему одухотворенному лицу я вижу, что правды вы мне все равно не скажете. Ну, так я ее вам скажу! Найдете вы деньги Кутькова и поделите их между собой! По карманам рассуете! Сапоги хромовые купите, продажных женщин наймете! И упьетесь водкой! Вот и вся правда вашей революции…
Коля побелел и сжал кулаки. В эту минуту против него сидела не Маша Вентулова, несчастная, маленькая, истерзанная. Против него сидел враг, и Коля обязан был, не имел права не дать этому врагу должного отпора. «Ах ты, мать честная». Коля даже задохнулся от ярости. «Убить тебя мало за такие слова!» А как же быть с заданием? И Коля проглотил обиду, взял себя в руки, тихо сказал: — Странная вы. Тогда, в подъезде, вы были совсем другая.
— А вы забудьте про подъезд! Считайте, что вам сон приснился!
— А вам? — посмотрел на нее Коля.
— А на меня, как это говорят у вас в деревне, — придурь накатила! И никогда, слышите? Никогда в моем присутствии не смейте больше об этом вспоминать! — Она успокоилась и спросила уже почти нормальным голосом: — Вы мне не ответили. Куда денежки-то?
— Голодным, — ответил Коля. — Детям, старикам. Всем, кто умирает теперь по нетопленным углам. На оружие. Не хватает на фронте оружия… Что с вами?!
— Не оглядывайтесь! — Мария съежилась. — Там… Позади вас… Он был тогда… В квартире…
Подошел официант, поставил начищенный самовар. Коля посмотрел в его полированный бок и увидел искаженного, смешного, но несомненно реального Плавского. Не оборачиваясь, Коля вытащил платок и вытер лицо. Это был условный сигнал сотрудникам опергруппы.
— Разве здесь жарко? — удивленно спросил Плавский. — Или вы подаете кому-то условный сигнал? А в связи с чем, позвольте узнать? — Плавский явно насмехался. — Кстати: вы хотели зайти ко мне, я ждал. Позвольте узнать, что помешало?
— Руки вверх! — Коля рванул из-за пояса кольт.
Плавский сделал неуловимое движение и нанес Коле сокрушительный удар в челюсть. Коля опрокинулся на стол, сшиб самовар и посуду, Все это со звоном и грохотом покатилось по полу.
Сзади на Плавского навалились Никифоров, Афиноген и два милиционера. Плавский раскидал их и выхватил маузер. В этот момент его и ударил Коля. Ударил с разворота двумя сжатыми в рукопожатие ладонями. Плавский тяжело рухнул. На него надели наручники и увезли в МУР.
Трепанов стоял у окна и смотрел на колонну грузовиков. На переднем колыхалось красное полотнище: «Все на защиту революции!» Сквозь шум моторов слышалось дружное, уверенное пение: «Мы смело в бой пойдем за власть Советов». Трепанов отошел от окна, сел за стол. Напротив, на табуретке, привинченной к полу, сидел Плавский.
— Вот что, — сказал Трепанов. — Даже с такими, как вы, я считаю себя обязанным быть честным до конца. Нам нужен Кутьков. Но выдадите вы его или не выдадите, — шансов на жизнь у вас практически нет.
— Тогда какой же смысл мне его выдавать? — усмехнулся Плавский. — Впрочем, за откровенность — спасибо.
Трепанов не отводил взгляда от прищуренных глаз Плавского.
— Простой смысл. Если вы поможете задержать Кутькова, — суд примет это во внимание. И тогда кто знает. Какой-то мизерный шанс у вас все же может появиться.
— Какой суд? — Плавский сжал губы. — Вы что, идиотом меня считаете? У вас раз-два — и в дамки. Это первое. И второе: я вас ненавижу. Вашу Советскую власть я буду жечь, душить и вешать, покуда жив. А насчет Кутькова — он быдло, хам, но он ваш лютый враг, и я его не выдам. Расчета нет, това-арищ начальник, — почти пропел Плавский.
— Здесь записано, что вы происходите из мещан города Саратова, — продолжал Трепанов. — Однако у меня складывается впечатление, что ваш социальный корень в другом месте рос… Я ошибся?
— Не все ли вам равно, кого ставить к стенке? — вздохнул Плавский. — Ну — мещанин. Ну — дворянин. Камергер, наконец. Да вам-то что за дело?
— Вопрос второй: двенадцать постовых милиционеров — ваших рук дело? — Трепанов вплотную подошел к Плавскому. — Советую отвечать.
— Спросите у Кутькова, — насмешливо прищурился Плавский. — Бонжур, месье… — И тут же вскочил с криком: — Я! Я убил легавых! — Он сжал кулак: — Вот этой самой рукой!
Трепанов отошел от него, сел за стол. От волнения и ненависти у него прыгали губы и чувствовалось, что он не может с собой справиться.
— Вопрос третий, — Трепанов говорил совсем тихо, чтобы не сорваться на крик. — Назовите остальных ваших сообщников, места явок и сборищ, тайники с награбленным. Еще раз повторяю: в чистосердечном признании ваш маловероятный, но единственный шанс на жизнь. Деваться вам некуда.
— Некуда, — повторил Плавский. — Вот вы решили: раз я у вас в руках, значит, спекся Плавский. — Он схватил со стола карандаш и, ломая грифель, нарисовал на белой стене лодочку с веслами. — Некуда, — снова повторил он. И вдруг посмотрел на Трепанова так уверенно, с таким превосходством, что у того от предчувствия беды засосало под ложечкой и сам собой вырвался вопрос:
— Что это вы задумали, подследственный?
— Что? — Плавский тихо засмеялся. — А вот сяду в эту лодочку и уплыву от вас… Не понимаете? И не поймете никогда! А я уплыву.
Трепанов вызвал конвой и, когда Плавского увели, долго сидел, задумавшись. Зазвонил телефон. Секретарь Дзержинского спросил о ходе расследования. Трепанов ответил, что уверен в успехе, и, хотя он далеко не был уверен, ему почему-то сразу стало легче.
Вошел Никифоров, молча сел на стул. Потом в двери протиснулся Афиноген, следом Коля.
— Он лодочку нарисовал, — Трепанов показал на рисунок Плавского. Афиноген подошел к стене, вгляделся:
— Я одну книжку читал — про сумасшедшего. Так он все время деньги на бумаге рисовал и пытался их всучить людям. Псих этот Плавский.
— Сравнил, — протянул Никифоров. — Чудик… Никакой Плавский не псих — он ломает комедию, вот и все.
Коля промолчал.
— А ты? — спросил его Трепанов. — Почему молчишь?
— Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то.
— Чушь! — уверенно заявил Никифоров. — От нас не убежишь, дудки!
— Хвастаешь, — сказал Трепанов устало. — Всегда ты, Никифоров, хвастаешь.
Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания.
— Ну вот! — торжествующе сказал Никифоров. — Не выдержал, как все они не выдерживают. Кишка тонка оказалась.
— Преувеличиваешь, — заметил Афиноген. — Всегда ты, Никифоров, преувеличиваешь.
— Ты, — Никифоров, задохнулся от ярости. — Ты какое имеешь право, сопляк? За собой лучше смотри! Ничтожество этот Плавский, и вы сейчас в этом убедитесь!
— Доставить гада! — отдал приказ Трепанов и, посмотрев на ребят, добавил: — Прошу соблюдать особую осторожность!
— Осторожность — дело хорошее! — улыбнулся Никифоров. — Только Плавский сломался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65