Цветочная пыльца. Сенная лихорадка. Пчелы. Пчелы хуже всего.
— Надеюсь, не собаки? — спросила я шутливо.
— Собаки. Кошки. Только заговорите об этом, и они тоже начнут вызывать у вас аллергию. — О своей аллергии она говорила с такой же гордостью, как о победах Макса. — Мой аллерголог говорит, что я просто дура. Во время моего последнего визита он заявил: «Вы мученица своих собак. Избавьтесь от них, и тут же вздохнете свободно». — «Избавиться от собак? — спрашиваю я. — Ни за что на свете. От мужа, от ребенка, но не от моих собак. Хоть убейте меня за это, но приближается большая выставка, и ни один врач меня не заставит предать моего Макса».
Моя мать не верила в аллергию. «Аллергия на собак? — говорила Мариса. — Ха! Аллергия на жизнь». Бак, напротив, нисколько не сомневается в существовании аллергической реакции на собак, как не сомневается и в существовании самого зла. По мнению Бака, аллергия на собак не что иное, как носо-горловые стигматы, выжженные самим дьяволом. Сиси явно не разделяла его точку зрения.
— Ну что ж, желаю удачи в воскресенье, — сказала я.
Только я собралась открыть калитку, как Макс увидел или почуял птицу. Если вы хоть раз видели красивую собаку в стойке, вы знаете, что сделал Макс. Замирание в стойке всегда неожиданно и эффектно. Весь корпус Макса напрягся, он поднял переднюю правую лапу, вытянул нос в ту сторону, где, по его разумению, находилось нечто интересное, и застыл. Собаки других пород — курцхаары, сеттеры, смешанные породы — тоже делают стойку. Но одного взгляда на Макса было достаточно, чтобы понять, какая порода достигает в ней совершенства.
Глава 2
По тому, как мой отец кричит в телефонную трубку, вы сразу бы догадались, что он похож на огромного лося с тяжелыми рогами. И были бы правы. Предметом его воплей была просьба, которая пришлась не совсем кстати, во всяком случае в тот момент, когда после драки Рауди с Максом не прошло еще и двух часов. Он и Клайд прибывают в Кембридж в субботу, и не могу ли я их принять? Большинство волчьих помесей Бака — это собаки дворовые, но, если вы спросите его самого, он поклянется, что по крайней мере раз в несколько недель превращает их в домашних собак. По какому-то странному совпадению всякий раз, когда я приезжала в Аулз-Хед, в доме находился именно Клайд. Он, как прирожденный джентльмен, ненавязчив, аккуратен, нетребователен — короче говоря, прекрасный гость. Но даже если бы это было не так, я бы никогда не допустила, чтобы Бак чувствовал себя лишним. И вовсе не потому, что он уговорил меня взять у него деньги на первый взнос за этот дом, когда я не смогла найти в Кембридже ни одной квартиры, куда пустили бы собак. Нет. Ведь Бак мой отец. Сложность была не в Баке и не в Клайде, а в цели их визита, точнее, в его возможных последствиях для меня. Если Бак так хочет, чтобы волкам разрешили принимать участие в собачьих выставках, — я не против. Просто я не хочу, чтобы он был поблизости, когда я сама нахожусь на ринге. А он собирался приехать в город с целью устроить свою волчью презентацию на воскресной Масконометской выставке, на которую я записала Рауди еще шесть недель назад. Похоже, плакал мой достаточно круглый выставочный взнос.
Повесив трубку, я пожалела, что не могу обсудить это с Ритой, которая должна была вернуться из отпуска не раньше чем через неделю. Не в том дело, что появляться на выставках вместе с Баком не совсем удобно — все знают, что он мой отец, — хотя и не секрет, что он кого угодно может поставить в неловкое положение. Он бесконечно донимает членов Американского клуба собаководства требованием, чтобы АКС признал волчьих собак, но я к этому привыкла, как, впрочем, и все остальные. Все помнят мою мать, и все, кроме самого Бака, понимают, что дело его безнадежно. Беда в том, что он любит смотреть, как я вожу собак по рингу, и ни за что не поверит, что меня это нервирует. Он стоит как вкопанный. Не издает ни звука. Ему это просто ни к чему. И поскольку он не делает ничего недозволенного, то, естественно, не может понять, почему я не хочу, чтобы он был где-то поблизости. Моя мать всегда выставляла своих собак на соревнованиях по экстерьеру и общей дрессировке. Она водила их по рингу гораздо лучше меня и была таким дрессировщиком, каким мне в жизни не стать. Я даже не пытаюсь с ней соревноваться. Бак никогда нас не сравнивает. Вслух. Просто стоит себе, возвышаясь над окружающими, и на его крупном лице кривится глупая ухмылка, из тех, какие родители приберегают для своих отличившихся отпрысков. Последние три или четыре года мне удавалось не записывать собаку на выставки, на которые собирался Бак, и, записывая Рауди на Маскономет, я понятия не имела о том, что мой родитель туда заявится.
Рита была в отъезде. Я позвонила Фейс Барлоу. Фейс разводит аляскинских лаек и на выставках водит по рингу собак именно этой породы. Я наняла Фейс, чтобы она водила Рауди на соревнованиях по экстерьеру, которые иногда называют «Соответствие». Я люблю соревнования по общей дрессировке и терпеть не могу соревнований по экстерьеру. Это самый азартный и порочный спорт в Америке. Я его просто ненавижу, потому и наняла Фейс. Однако меня беспокоила дрессировка, а не соответствие. Я вовсе не собиралась водить Рауди по рингу под зорким взглядом Бака. Так я и сказала Фейс.
— Что с тобой, черт возьми? Ты поступаешь как последняя дура. — (У Фейс нет ни малейших задатков хорошего терапевта.) — Ты ведь не снимешь собаку с выставки только потому, что туда заявится твой папаша? Что за бред? Сколько тебе лет?
— Таковы мои правила, — сказала я. — И пожалуйста, ему об этом не говори.
— Это и не понадобится. Он прочтет в каталоге.
Она была права. Мы с Рауди, конечно, уже были внесены в раздел «Собака-Товарищ. Общая дрессировка».
— Он может и не купить каталог, — сказала я. Хм! — К тому же я не уверена, что Рауди готов.
Ответом мне было молчание, и поделом.
— Фейс, я всего-навсего снимаю собаку с выставки. Подумаешь, великое дело!
Фейс чертовски упряма. Она прочла мне целую лекцию относительно выдающихся достоинств Рауди и того, что выставить его — мой святой долг перед ним, перед ней, перед его заводчицей, перед самой собой. Она вцепилась в меня, как Рауди недавно вцепился в Макса. Но никто не окатил ее водой из дождевателя. Ее последнее заявление может показаться бредовым, но всякий, кто приобщился к миру чистопородных собак, признает его за неоспоримый и решающий довод. Фейс сама наполовину аляскинская лайка. А я уже говорила, что они стоят насмерть.
— Это твой долг перед породой. Конечно, она победила.
Глава 3
В моей семье собака была священным животным, как корова в Индии. Поэтому мои отношения с ветеринаром Стивом Делани вполне сошли бы за совращение Верховного жреца. Возможно, так оно и было.
Если бы вы с ним встретились, то не осудили бы меня за то, что я не устояла перед искушением. То ли из моей нелюбви к женщинам, то ли по причине некоторой моей старомодности, но мне нравятся высокие мужчины, тогда как в мужчинах слабых и хилых я не нахожу ничего привлекательного. Во всяком случае, взглянув на Стива, сразу можно сказать, что он способен с легкостью поднимать на смотровой стол догов и ирландских волкодавов. А его глаза! Мне нравился этот сонный взгляд, который появляется вследствие бесконечных ночных телефонных звонков от обезумевших владельцев. Нравились мне его вьющиеся каштановые волосы и цвет глаз, более темный, чем синева глаз сибирской лайки. Кроме тех случаев, когда зелень мешковатого хирургического облачения поглощала искорки радужек.
Не будь Стив потрясающим ветеринаром, доктор Дрейпер не продал бы ему свою практику после ухода на пенсию. Заняв место доктора Дрейпера, он столкнулся только с одной проблемой: множество человеческих особей женского пола из числа его клиентов, чтобы иметь предлог для встречи с ним, стали приписывать своим любимцам разные психо-соматические недуги. Персидские кошки с мигренью. Суки брюссельских грифонов с менструальными болями. Ну каково? Учитывая сказанное, вам, возможно, будет трудно понять, как могла я забыть про субботний вечер. Но я таки забыла. Дело здесь не в самом событии. Далеко не все считают ежегодный обед Массачусетского ветеринарного общества крупной датой, но, разумеется, только не я. Одной из причин моей забывчивости было платье.
— Нашла что-нибудь? — прогудел в трубке мягкий голос Стива.
Я предпочитаю выбирать одежду по каталогу Л.Л. Бин — это в основном отрезные платья и блузки, сшитые, по-моему, из той же шотландки, что и покрывала для собачьих кроватей. Конечно, в магазинах на Гарвард-сквер продаются платья, ничем не напоминающие собачье постельное белье, но всякий раз, когда я там оказывалась, при мне был Рауди, а я, не доверяя ему, не оставляла его одного даже привязанным. Собак воруют, а он и так пойдет с кем угодно.
— Еще не выбрала, — ответила я. Мне было нелегко решиться сказать Стиву, что вместе с нами пойдет Бак. — У меня еще четыре дня в запасе. Послушай, ты ни за что не догадаешься. Приезжает мой отец. С Клайдом. Думает в воскресенье показать его на Маскономет.
— Я не собирался туда идти. К тому же я их уже видел, помнишь?
Еще бы не помнить! В Музее науки Бак с Клайдом произвели потрясающее впечатление на всех, включая Стива. Неприятности начались потом, у меня дома. Не имея ни малейшего намерения затевать спор, Стив заметил, что для среднего человека предпочтительнее завести золотистого ретривера, чем помесь волка с собакой. Да уж, как тут не помнить!
— Да, — сказала я. — Папа тебе понравился. Ты сказал, что Бак хорошо информирован. Он против тебя ничего не имеет. Бак вовсе не злопамятен.
— Хорошо, — равнодушным тоном заметил Стив. — Особой помощи ждать от него не приходится.
— Я просто не могу исключить его, — сказала я. — Он, как-никак, мой отец.
— Знаю, — заметил Стив. — Пару раз ты упоминала об этом.
— Он со всеми найдет общий язык. Он знает столько всего о собаках. Он не поставит тебя в неловкое положение. Если подадут рыбу, он возьмет нужную вилку. Ему известно, что нельзя пить из миски для ополаскивания пальцев. Он догадается оставить Клайда дома.
— А кто сказал, что Клайду нельзя прийти? Приводи Клайда. Приводи двенадцать фокстерьеров своей кузины Дженис, которым я бесплатно делал прививки.
— Стив, послушай. Пусть Дженис была не слишком любезна, но она это оценила, еще как оценила. Обещаю тебе, он будет вести себя прилично.
— Нет, — сказал он. Люди, дрессирующие собак, совершенно по-особому выговаривают это слово, когда хотят однозначно выразить заключенный в нем смысл. Они не выкрикивают его, не растягивают звуки. Не запинаются и не превращают в вопрос. Они произносят его, и все.
— Как прикажешь ему объяснить? — спросила я. — Он просто не поймет.
— Придется.
— Нет, — сказала я. — Я ведь тоже дрессирую собак.
Я положила трубку, радуясь тому, что не выбросила деньги на новое платье. Тогда-то на подъездную дорогу к моему дому и выкатил автофургон. Совсем забыла рассказать еще кое о чем. Мой дом — это амбарно-красное деревянно-каркасное трехпалубное сооружение. Я занимаю первый надцокольный этаж — он еще не отремонтирован. Но две другие квартиры, едва успев купить дом, я полностью выпотрошила и переделала. Рита уже целую вечность живет в квартире на втором этаже, а квартира на третьем последний месяц, с тех самых пор как оттуда съехали Элисон Мосс и два ее кота, стояла свободной. Мне было жаль, что эта троица уезжает. На Элисон можно было положиться. Деньги, которые я беру с квартирантов, идут на выплату кредита за дом, и я не могу позволить себе роскошь пускать тех, кому нечем платить, или держать квартиры пустыми. Поскольку я пускаю постояльцев с животными, то плату, которую я с них беру, нельзя назвать чрезмерной, ведь в Кембридже жилье вообще стоит дорого. «Ах, — говорят люди, — какое место! Гарвард прямо за углом».
Дэвида Шейна я повстречала, когда с поводком в руке он стоял на пешеходной дорожке и рассматривал новые здания. Я вела Рауди домой. Собаки представились друг другу. Шейн сказал, что у меня прекрасная аляскинская лайка. Большинство людей называют Рауди просто лайкой или помесью лайки с овчаркой. Но Шейн точно определил породу. Я сказала, что у него прекрасный ирландский сеттер. Он сказал, что ее зовут Винди. Ветерок. Я заметила, что имя ей очень подходит. Так оно и было: легкий ветерок раздувал ее длинную красноватую шерсть. Я вообще неравнодушна к ирландским сеттерам, но она и впрямь была красавицей: хороший костяк, идеальная голова, прелестное выражение морды, несколько напряженное, но без малейших признаков нервозности. Шейн сказал, что он ассистент профессора. Я тоже рассказала про свою работу в «Собачьей Жизни». Он сказал, что поищет мое имя в следующем номере.
Вот так и вышло, что он стал моим квартирантом с третьего этажа. Его внешность и тактичность здесь вовсе ни при чем, равно как и моя схватка со Стивом. В конце концов, я встретила Шейна и предложила ему квартиру за две недели до того, как он переехал в мой дом, то есть за две недели до телефонного разговора со Стивом. Хотя не исключено, что именно перепалка с ним заставила меня причесаться, как только я услышала шум фургона.
Рауди то ли услышал шум мотора и нюхом учуял прибытие новой собаки, то ли подумал, что я собираюсь вывести его на прогулку, — не знаю, но он с таким радостным энтузиазмом стал прыгать перед дверью, что я схватила поводок — около дюжины поводков висело у двери на крючках — и взяла его с собой. На Эпплтон-стрит остановился «мерседес» цвета бургундского, под стать окрасу ирландского сеттера. Из него вышли Шейн и Винди.
— Добро пожаловать! — крикнула я. Так-то. Ничего удивительного, что он в меня втюрился.
— Холли Винтер! — громко сказал он. — И Рауди, чудо-собака.
В его голосе так и слышались заглавные буквы. Некоторые парни и вправду умеют охмурять девушек.
Этот был неглуп. И далеко не уродлив. И хоть ему было едва за тридцать, в нем не было и намека на ленивое ребячество Стива. Он был худее Стива, который всегда казался мне скорее сухощавым, чем худым, но слабым отнюдь не выглядел. Карие глаза и светлые волосы — эффектное сочетание. Но я подумала, что даже при этом его нельзя назвать по-настоящему красивым. Его лицо было не просто красиво: асимметричное, худое, с широкими скулами. Он был одет в дорогую кожаную авиационную куртку и белый свитер с высоким воротом. Кажется, кашемировый. Я не подбегала и не проверяла на ощупь. Рауди был рад встрече с Винди нисколько не меньше, чем я встрече с Шейном, хоть она и была стерилизована, как сообщил мне Шейн в ответ на мой вопрос. Старая такса Риты, Граучо, не кастрирован, как и мой Рауди — иначе он не мог бы участвовать в соревнованиях по экстерьеру, — и я не могу держать в своем доме нестерилизованную суку. Впрочем, взаимное влечение у собак иногда означает обыкновенную дружбу, отчего, похоже, Рауди и поднял такой шум. Раз в три-четыре месяца Рауди лает как нормальная собака: «Гав-ав-ав!» Знаю я и как он ворчит, рычит, воет, повизгивает. Но в основном он разговаривает на тот же манер, как разговаривал с Винди или рассказывал о ней: «Ву-у-у, ах! Ву-у-у-у! Ву-у-у-у-у!» Я к этому привыкла. С глазу на глаз я ему отвечала. Поскольку Шейн был достаточно осведомлен и распознал в Рауди аляскинскую лайку, то он, наверное, и раньше слышал наши беседы. Но он смеялся, так же как суетившиеся около фургона люди, которые, открыв заднюю дверцу, выгружали большой, обитый белой кожей диван футов семи в длину. Кожа не была изжевана, и ее белизну не нарушал ни один красный волосок. Нужна немалая смелость, чтобы иметь одновременно ирландского сеттера и белый кожаный диван.
«Мерседес». Диван. Дэвид Шейн подороже своей квартплаты. И я подумала: пожалуй, сразу и не скажешь, кто из них более чистых кровей — Дэвид Шейн или его ирландский сеттер.
Глава 4
— Ну и что же это такое? Неужели ты думал, что я не узнаю, кто это натворил? — Я трясла перед носом Рауди горстью банановой кожуры. — Кроме нас с тобой, приятель, здесь никого нет. Или ты решил, что я подумаю, будто сама съела бананы и бросила кожуру под стол?
Это было в среду утром. Я дважды обежала с ним Фреш-Понд и изрядно утомилась. Пока я принимала душ, Рауди стащил на кухне бананы, съел их и спрятался, разыграв святую невинность. Я нашла его у себя в спальне: он свернулся калачиком в эркере, где в один прекрасный день должен появиться приоконный диван.
— Я знаю, кто это сделал, — сказала я, тряся перед его носом банановой кожурой. Банановая кожура и без того склизкая, а эта к тому же была в собачьей слюне. — Ты очень плохой мальчик.
На его физиономии застыло выражение безвинной жертвы; даже не соизволив поднять голову, он в упор смотрел на меня, словно спрашивая, о чем это я. Однако уши у него были опущены. Рауди отлично знал, что значит «плохой мальчик».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Надеюсь, не собаки? — спросила я шутливо.
— Собаки. Кошки. Только заговорите об этом, и они тоже начнут вызывать у вас аллергию. — О своей аллергии она говорила с такой же гордостью, как о победах Макса. — Мой аллерголог говорит, что я просто дура. Во время моего последнего визита он заявил: «Вы мученица своих собак. Избавьтесь от них, и тут же вздохнете свободно». — «Избавиться от собак? — спрашиваю я. — Ни за что на свете. От мужа, от ребенка, но не от моих собак. Хоть убейте меня за это, но приближается большая выставка, и ни один врач меня не заставит предать моего Макса».
Моя мать не верила в аллергию. «Аллергия на собак? — говорила Мариса. — Ха! Аллергия на жизнь». Бак, напротив, нисколько не сомневается в существовании аллергической реакции на собак, как не сомневается и в существовании самого зла. По мнению Бака, аллергия на собак не что иное, как носо-горловые стигматы, выжженные самим дьяволом. Сиси явно не разделяла его точку зрения.
— Ну что ж, желаю удачи в воскресенье, — сказала я.
Только я собралась открыть калитку, как Макс увидел или почуял птицу. Если вы хоть раз видели красивую собаку в стойке, вы знаете, что сделал Макс. Замирание в стойке всегда неожиданно и эффектно. Весь корпус Макса напрягся, он поднял переднюю правую лапу, вытянул нос в ту сторону, где, по его разумению, находилось нечто интересное, и застыл. Собаки других пород — курцхаары, сеттеры, смешанные породы — тоже делают стойку. Но одного взгляда на Макса было достаточно, чтобы понять, какая порода достигает в ней совершенства.
Глава 2
По тому, как мой отец кричит в телефонную трубку, вы сразу бы догадались, что он похож на огромного лося с тяжелыми рогами. И были бы правы. Предметом его воплей была просьба, которая пришлась не совсем кстати, во всяком случае в тот момент, когда после драки Рауди с Максом не прошло еще и двух часов. Он и Клайд прибывают в Кембридж в субботу, и не могу ли я их принять? Большинство волчьих помесей Бака — это собаки дворовые, но, если вы спросите его самого, он поклянется, что по крайней мере раз в несколько недель превращает их в домашних собак. По какому-то странному совпадению всякий раз, когда я приезжала в Аулз-Хед, в доме находился именно Клайд. Он, как прирожденный джентльмен, ненавязчив, аккуратен, нетребователен — короче говоря, прекрасный гость. Но даже если бы это было не так, я бы никогда не допустила, чтобы Бак чувствовал себя лишним. И вовсе не потому, что он уговорил меня взять у него деньги на первый взнос за этот дом, когда я не смогла найти в Кембридже ни одной квартиры, куда пустили бы собак. Нет. Ведь Бак мой отец. Сложность была не в Баке и не в Клайде, а в цели их визита, точнее, в его возможных последствиях для меня. Если Бак так хочет, чтобы волкам разрешили принимать участие в собачьих выставках, — я не против. Просто я не хочу, чтобы он был поблизости, когда я сама нахожусь на ринге. А он собирался приехать в город с целью устроить свою волчью презентацию на воскресной Масконометской выставке, на которую я записала Рауди еще шесть недель назад. Похоже, плакал мой достаточно круглый выставочный взнос.
Повесив трубку, я пожалела, что не могу обсудить это с Ритой, которая должна была вернуться из отпуска не раньше чем через неделю. Не в том дело, что появляться на выставках вместе с Баком не совсем удобно — все знают, что он мой отец, — хотя и не секрет, что он кого угодно может поставить в неловкое положение. Он бесконечно донимает членов Американского клуба собаководства требованием, чтобы АКС признал волчьих собак, но я к этому привыкла, как, впрочем, и все остальные. Все помнят мою мать, и все, кроме самого Бака, понимают, что дело его безнадежно. Беда в том, что он любит смотреть, как я вожу собак по рингу, и ни за что не поверит, что меня это нервирует. Он стоит как вкопанный. Не издает ни звука. Ему это просто ни к чему. И поскольку он не делает ничего недозволенного, то, естественно, не может понять, почему я не хочу, чтобы он был где-то поблизости. Моя мать всегда выставляла своих собак на соревнованиях по экстерьеру и общей дрессировке. Она водила их по рингу гораздо лучше меня и была таким дрессировщиком, каким мне в жизни не стать. Я даже не пытаюсь с ней соревноваться. Бак никогда нас не сравнивает. Вслух. Просто стоит себе, возвышаясь над окружающими, и на его крупном лице кривится глупая ухмылка, из тех, какие родители приберегают для своих отличившихся отпрысков. Последние три или четыре года мне удавалось не записывать собаку на выставки, на которые собирался Бак, и, записывая Рауди на Маскономет, я понятия не имела о том, что мой родитель туда заявится.
Рита была в отъезде. Я позвонила Фейс Барлоу. Фейс разводит аляскинских лаек и на выставках водит по рингу собак именно этой породы. Я наняла Фейс, чтобы она водила Рауди на соревнованиях по экстерьеру, которые иногда называют «Соответствие». Я люблю соревнования по общей дрессировке и терпеть не могу соревнований по экстерьеру. Это самый азартный и порочный спорт в Америке. Я его просто ненавижу, потому и наняла Фейс. Однако меня беспокоила дрессировка, а не соответствие. Я вовсе не собиралась водить Рауди по рингу под зорким взглядом Бака. Так я и сказала Фейс.
— Что с тобой, черт возьми? Ты поступаешь как последняя дура. — (У Фейс нет ни малейших задатков хорошего терапевта.) — Ты ведь не снимешь собаку с выставки только потому, что туда заявится твой папаша? Что за бред? Сколько тебе лет?
— Таковы мои правила, — сказала я. — И пожалуйста, ему об этом не говори.
— Это и не понадобится. Он прочтет в каталоге.
Она была права. Мы с Рауди, конечно, уже были внесены в раздел «Собака-Товарищ. Общая дрессировка».
— Он может и не купить каталог, — сказала я. Хм! — К тому же я не уверена, что Рауди готов.
Ответом мне было молчание, и поделом.
— Фейс, я всего-навсего снимаю собаку с выставки. Подумаешь, великое дело!
Фейс чертовски упряма. Она прочла мне целую лекцию относительно выдающихся достоинств Рауди и того, что выставить его — мой святой долг перед ним, перед ней, перед его заводчицей, перед самой собой. Она вцепилась в меня, как Рауди недавно вцепился в Макса. Но никто не окатил ее водой из дождевателя. Ее последнее заявление может показаться бредовым, но всякий, кто приобщился к миру чистопородных собак, признает его за неоспоримый и решающий довод. Фейс сама наполовину аляскинская лайка. А я уже говорила, что они стоят насмерть.
— Это твой долг перед породой. Конечно, она победила.
Глава 3
В моей семье собака была священным животным, как корова в Индии. Поэтому мои отношения с ветеринаром Стивом Делани вполне сошли бы за совращение Верховного жреца. Возможно, так оно и было.
Если бы вы с ним встретились, то не осудили бы меня за то, что я не устояла перед искушением. То ли из моей нелюбви к женщинам, то ли по причине некоторой моей старомодности, но мне нравятся высокие мужчины, тогда как в мужчинах слабых и хилых я не нахожу ничего привлекательного. Во всяком случае, взглянув на Стива, сразу можно сказать, что он способен с легкостью поднимать на смотровой стол догов и ирландских волкодавов. А его глаза! Мне нравился этот сонный взгляд, который появляется вследствие бесконечных ночных телефонных звонков от обезумевших владельцев. Нравились мне его вьющиеся каштановые волосы и цвет глаз, более темный, чем синева глаз сибирской лайки. Кроме тех случаев, когда зелень мешковатого хирургического облачения поглощала искорки радужек.
Не будь Стив потрясающим ветеринаром, доктор Дрейпер не продал бы ему свою практику после ухода на пенсию. Заняв место доктора Дрейпера, он столкнулся только с одной проблемой: множество человеческих особей женского пола из числа его клиентов, чтобы иметь предлог для встречи с ним, стали приписывать своим любимцам разные психо-соматические недуги. Персидские кошки с мигренью. Суки брюссельских грифонов с менструальными болями. Ну каково? Учитывая сказанное, вам, возможно, будет трудно понять, как могла я забыть про субботний вечер. Но я таки забыла. Дело здесь не в самом событии. Далеко не все считают ежегодный обед Массачусетского ветеринарного общества крупной датой, но, разумеется, только не я. Одной из причин моей забывчивости было платье.
— Нашла что-нибудь? — прогудел в трубке мягкий голос Стива.
Я предпочитаю выбирать одежду по каталогу Л.Л. Бин — это в основном отрезные платья и блузки, сшитые, по-моему, из той же шотландки, что и покрывала для собачьих кроватей. Конечно, в магазинах на Гарвард-сквер продаются платья, ничем не напоминающие собачье постельное белье, но всякий раз, когда я там оказывалась, при мне был Рауди, а я, не доверяя ему, не оставляла его одного даже привязанным. Собак воруют, а он и так пойдет с кем угодно.
— Еще не выбрала, — ответила я. Мне было нелегко решиться сказать Стиву, что вместе с нами пойдет Бак. — У меня еще четыре дня в запасе. Послушай, ты ни за что не догадаешься. Приезжает мой отец. С Клайдом. Думает в воскресенье показать его на Маскономет.
— Я не собирался туда идти. К тому же я их уже видел, помнишь?
Еще бы не помнить! В Музее науки Бак с Клайдом произвели потрясающее впечатление на всех, включая Стива. Неприятности начались потом, у меня дома. Не имея ни малейшего намерения затевать спор, Стив заметил, что для среднего человека предпочтительнее завести золотистого ретривера, чем помесь волка с собакой. Да уж, как тут не помнить!
— Да, — сказала я. — Папа тебе понравился. Ты сказал, что Бак хорошо информирован. Он против тебя ничего не имеет. Бак вовсе не злопамятен.
— Хорошо, — равнодушным тоном заметил Стив. — Особой помощи ждать от него не приходится.
— Я просто не могу исключить его, — сказала я. — Он, как-никак, мой отец.
— Знаю, — заметил Стив. — Пару раз ты упоминала об этом.
— Он со всеми найдет общий язык. Он знает столько всего о собаках. Он не поставит тебя в неловкое положение. Если подадут рыбу, он возьмет нужную вилку. Ему известно, что нельзя пить из миски для ополаскивания пальцев. Он догадается оставить Клайда дома.
— А кто сказал, что Клайду нельзя прийти? Приводи Клайда. Приводи двенадцать фокстерьеров своей кузины Дженис, которым я бесплатно делал прививки.
— Стив, послушай. Пусть Дженис была не слишком любезна, но она это оценила, еще как оценила. Обещаю тебе, он будет вести себя прилично.
— Нет, — сказал он. Люди, дрессирующие собак, совершенно по-особому выговаривают это слово, когда хотят однозначно выразить заключенный в нем смысл. Они не выкрикивают его, не растягивают звуки. Не запинаются и не превращают в вопрос. Они произносят его, и все.
— Как прикажешь ему объяснить? — спросила я. — Он просто не поймет.
— Придется.
— Нет, — сказала я. — Я ведь тоже дрессирую собак.
Я положила трубку, радуясь тому, что не выбросила деньги на новое платье. Тогда-то на подъездную дорогу к моему дому и выкатил автофургон. Совсем забыла рассказать еще кое о чем. Мой дом — это амбарно-красное деревянно-каркасное трехпалубное сооружение. Я занимаю первый надцокольный этаж — он еще не отремонтирован. Но две другие квартиры, едва успев купить дом, я полностью выпотрошила и переделала. Рита уже целую вечность живет в квартире на втором этаже, а квартира на третьем последний месяц, с тех самых пор как оттуда съехали Элисон Мосс и два ее кота, стояла свободной. Мне было жаль, что эта троица уезжает. На Элисон можно было положиться. Деньги, которые я беру с квартирантов, идут на выплату кредита за дом, и я не могу позволить себе роскошь пускать тех, кому нечем платить, или держать квартиры пустыми. Поскольку я пускаю постояльцев с животными, то плату, которую я с них беру, нельзя назвать чрезмерной, ведь в Кембридже жилье вообще стоит дорого. «Ах, — говорят люди, — какое место! Гарвард прямо за углом».
Дэвида Шейна я повстречала, когда с поводком в руке он стоял на пешеходной дорожке и рассматривал новые здания. Я вела Рауди домой. Собаки представились друг другу. Шейн сказал, что у меня прекрасная аляскинская лайка. Большинство людей называют Рауди просто лайкой или помесью лайки с овчаркой. Но Шейн точно определил породу. Я сказала, что у него прекрасный ирландский сеттер. Он сказал, что ее зовут Винди. Ветерок. Я заметила, что имя ей очень подходит. Так оно и было: легкий ветерок раздувал ее длинную красноватую шерсть. Я вообще неравнодушна к ирландским сеттерам, но она и впрямь была красавицей: хороший костяк, идеальная голова, прелестное выражение морды, несколько напряженное, но без малейших признаков нервозности. Шейн сказал, что он ассистент профессора. Я тоже рассказала про свою работу в «Собачьей Жизни». Он сказал, что поищет мое имя в следующем номере.
Вот так и вышло, что он стал моим квартирантом с третьего этажа. Его внешность и тактичность здесь вовсе ни при чем, равно как и моя схватка со Стивом. В конце концов, я встретила Шейна и предложила ему квартиру за две недели до того, как он переехал в мой дом, то есть за две недели до телефонного разговора со Стивом. Хотя не исключено, что именно перепалка с ним заставила меня причесаться, как только я услышала шум фургона.
Рауди то ли услышал шум мотора и нюхом учуял прибытие новой собаки, то ли подумал, что я собираюсь вывести его на прогулку, — не знаю, но он с таким радостным энтузиазмом стал прыгать перед дверью, что я схватила поводок — около дюжины поводков висело у двери на крючках — и взяла его с собой. На Эпплтон-стрит остановился «мерседес» цвета бургундского, под стать окрасу ирландского сеттера. Из него вышли Шейн и Винди.
— Добро пожаловать! — крикнула я. Так-то. Ничего удивительного, что он в меня втюрился.
— Холли Винтер! — громко сказал он. — И Рауди, чудо-собака.
В его голосе так и слышались заглавные буквы. Некоторые парни и вправду умеют охмурять девушек.
Этот был неглуп. И далеко не уродлив. И хоть ему было едва за тридцать, в нем не было и намека на ленивое ребячество Стива. Он был худее Стива, который всегда казался мне скорее сухощавым, чем худым, но слабым отнюдь не выглядел. Карие глаза и светлые волосы — эффектное сочетание. Но я подумала, что даже при этом его нельзя назвать по-настоящему красивым. Его лицо было не просто красиво: асимметричное, худое, с широкими скулами. Он был одет в дорогую кожаную авиационную куртку и белый свитер с высоким воротом. Кажется, кашемировый. Я не подбегала и не проверяла на ощупь. Рауди был рад встрече с Винди нисколько не меньше, чем я встрече с Шейном, хоть она и была стерилизована, как сообщил мне Шейн в ответ на мой вопрос. Старая такса Риты, Граучо, не кастрирован, как и мой Рауди — иначе он не мог бы участвовать в соревнованиях по экстерьеру, — и я не могу держать в своем доме нестерилизованную суку. Впрочем, взаимное влечение у собак иногда означает обыкновенную дружбу, отчего, похоже, Рауди и поднял такой шум. Раз в три-четыре месяца Рауди лает как нормальная собака: «Гав-ав-ав!» Знаю я и как он ворчит, рычит, воет, повизгивает. Но в основном он разговаривает на тот же манер, как разговаривал с Винди или рассказывал о ней: «Ву-у-у, ах! Ву-у-у-у! Ву-у-у-у-у!» Я к этому привыкла. С глазу на глаз я ему отвечала. Поскольку Шейн был достаточно осведомлен и распознал в Рауди аляскинскую лайку, то он, наверное, и раньше слышал наши беседы. Но он смеялся, так же как суетившиеся около фургона люди, которые, открыв заднюю дверцу, выгружали большой, обитый белой кожей диван футов семи в длину. Кожа не была изжевана, и ее белизну не нарушал ни один красный волосок. Нужна немалая смелость, чтобы иметь одновременно ирландского сеттера и белый кожаный диван.
«Мерседес». Диван. Дэвид Шейн подороже своей квартплаты. И я подумала: пожалуй, сразу и не скажешь, кто из них более чистых кровей — Дэвид Шейн или его ирландский сеттер.
Глава 4
— Ну и что же это такое? Неужели ты думал, что я не узнаю, кто это натворил? — Я трясла перед носом Рауди горстью банановой кожуры. — Кроме нас с тобой, приятель, здесь никого нет. Или ты решил, что я подумаю, будто сама съела бананы и бросила кожуру под стол?
Это было в среду утром. Я дважды обежала с ним Фреш-Понд и изрядно утомилась. Пока я принимала душ, Рауди стащил на кухне бананы, съел их и спрятался, разыграв святую невинность. Я нашла его у себя в спальне: он свернулся калачиком в эркере, где в один прекрасный день должен появиться приоконный диван.
— Я знаю, кто это сделал, — сказала я, тряся перед его носом банановой кожурой. Банановая кожура и без того склизкая, а эта к тому же была в собачьей слюне. — Ты очень плохой мальчик.
На его физиономии застыло выражение безвинной жертвы; даже не соизволив поднять голову, он в упор смотрел на меня, словно спрашивая, о чем это я. Однако уши у него были опущены. Рауди отлично знал, что значит «плохой мальчик».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21