Лимен свернул в свой кабинет, а Кларк неторопливо прошествовал через гостиную. В этот ранний час здесь оказалось только два репортера, интересующихся мнением президента о результатах последнего опроса, проведенного институтом Гэллапа.
— Я не знаю, что думает президент, — ответил Кларк, и лицо его расплылось в ленивой улыбке, — но вы можете сослаться на меня, если у вас нет другого материала. Двадцать девять процентов людей все еще считают, что в сорок восьмом году Дьюи победил Трумэна.
Лимен сидел за огромным письменным столом в своем кабинете. Спустя минуту после его прихода из двери соседней комнаты выглянул Поль Джирард. Лимен посмотрел на него и укоризненно покачал головой.
— Судя по вашим глазам, вы поздненько легли спать, — заметил он. — Где вы были вчера вечером?
— В стане врага, — ответил Джирард, угрюмо качая большой некрасивой головой. — Я обедал или, точнее говоря, пил в доме Стьюарта Дилларда — представителя «Всеамериканской корпорации по производству инструментов».
— Будьте осторожны, — с напускной суровостью и в то же время ухмыляясь сказал Лимен. — Не забудьте, что произошло с Шерманом Адамсом и Мэтом Конолли.
— Если вчера вечером я и давал кому-то какие-нибудь обещания, то сегодня уже ничего не помню. К тому же большую часть времени мне пришлось выслушивать заверения этого ублюдка Прентиса в его вечной преданности вам.
— Представляю! Во всяком случае, мы можем утешаться хотя бы тем, что и все остальные терпеть его не могут.
— Судя по тому, как Прентис отзывался вчера вечером о генерале Скотте, они прямо-таки обожают друг друга, — проворчал Джирард.
Джирард достал из кармана белую карточку размером пять на семь дюймов и положил ее в папку на столе Лимена.
— Список встреч на сегодня, господин президент. Первый на очереди Клифф Линдсей. Его время — восемь сорок, он уже ждет полторы минуты.
— Задержите его еще минуты на две, Поль. Я хочу позвонить кое-куда.
Джирард пошел к себе, а Лимен включил телефон внутренней связи.
— Эстер? Соедините меня, пожалуйста, с вице-президентом. Да, он, вероятно, еще дома.
Рядом с телефоном замигала красная лампочка, и Лимен нажал нужную кнопку.
— Вине?.. Да, я знаю. И это я тоже видел. Как вы посмотрите, если я приглашу вас на ленч? Мне хочется, чтобы вы подбодрили меня… Я хочу поговорить кстати и о вашей поездке… Вас устроит в двенадцать тридцать?.. Ну и чудесно. Спасибо, Вине.
Президент АФТ-КПП Клифф Линдсей слегка поклонился Лимену, когда Джирард ввел его в кабинет. Он молча пожал протянутую ему руку и сел в предложенное кресло.
— Вы просили меня приехать, господин президент? — ничего не выражающим тоном спросил Линдсей.
— Да, Клифф, просил. Забастовка на ракетных заводах кажется мне совершенно бессмысленной. Рабочие получают хорошую зарплату, и я не вижу особых причин к недовольству. Возможно, существуют какие-то неизвестные мне причины, и я подумал, что вы можете проинформировать меня о них.
— Вы знаете о событиях только со слов министра труда, — сухо ответил Линдсей. — А мы не считаем его мнение объективным.
— Вы хотите сказать, что он слишком склонен поддерживать интересы рабочих? — улыбнулся Лимен.
— Если вы, господин президент, склонны обратить все в шутку, то могу заверить вас, что исполнительный совет нашей организации смотрит на это дело совершенно иначе.
— А я могу заверить вас, что нам некогда шутить, — резко ответил Лимен. — Я хочу узнать от вас, почему бастуют рабочие.
— Никакого секрета, господин президент. Речь идет о разграничении функций отдельных профсоюзов. Листопрокатчики поспорили с рабочими алюминиевых заводов, шоферы приняли сторону листопрокатчиков, и в результате перед предприятиями появились пикеты. Конечно, хорошего во всем этом мало, но ваш министр труда не имеет права обвинять рабочих в безответственности. Ему прекрасно известно, что так людей не заставишь вернуться на работу.
— Министр сделал такое заявление с моего согласия. Клифф, мне надоела позиция вашей организации — или все, или ничего.
Лицо Линдсея сохраняло спокойствие, но его голубые глаза гневно бегали по комнате.
— Видите ли, — медленно произнес он, — если на прошлых президентских выборах наша позиция по отношению к вам была «все», то в следующий раз она может оказаться «ничего».
— Если это угроза, то вы для нее выбрали плохое время. Русские внимательно следят за нами в связи с договором, и мы обязаны проявить хоть какое-то единство.
— Мне потребуется время, чтобы утрясти все, — не так агрессивно, но все еще жестко ответил Линдсей.
— Даю вам время до понедельника на будущей неделе. Если к этому времени вы не урегулируете положение, мне придется дать министру юстиции указание возбудить дело в суде .
Лимен проводил Линдсея до двери. Профсоюзный деятель пожал протянутую ему руку, но снова промолчал, и Лимен сделал вид, что не заметил этого. Клифф был неплохим человеком, но и у него были свои трудности.
По внутреннему телефону Лимен вызвал Джирарда:
— Поль, передайте этим людям из Западной Виргинии, что на торжествах по случаю Дня цветов вместо меня будет присутствовать министр внутренних дел. Объясните им, что у меня срочное заседание Национального совета безопасности или что-нибудь другое.
— А в действительности, господин президент?
— Черт возьми! Мне нужно решить, как действовать дальше, а для этого я должен подумать — хотя бы в виде исключения.
Джирард усмехнулся и отвесил легкий поклон. Лимен не знал никого другого, чья улыбка была бы одновременно такой циничной и такой теплой.
— Понимаю, босс, — ответил он. — Время от времени это необходимо каждому из нас.
Джордан Лимен не сомневался, что был прав в разговоре с Линдсеем и что их беседа принесет положительные результаты, и все же чувствовал себя раздраженным и неудовлетворенным. «Я занял пост президента, — думал он, — в то время, когда Соединенные Штаты из-за грубейших ошибок в Иране растеряли почти весь свой престиж. Требовалось что-то предпринять, и я предпринял. Я начал переговоры о заключении договора по ядерному разоружению и успешно довел их до конца, что не удавалось ни одному президенту США. И чем же меня отблагодарили? Профсоюзы мной недовольны. Бизнесмены всегда относились ко мне враждебно, а теперь, когда отпала необходимость в производстве ядерных боевых частей и нужно заняться чем-то иным, прямо-таки взбешены. Ну а если верить опросу Гэллапа, публика, что бы она собой ни представляла, тоже недовольна».
Лимен не мог понять явно враждебного, казалось, отношения страны к договору. Ни он, ни члены его правительства не могли забыть чувства облегчения, охватившего не только всю страну, но и весь мир в день подписания договора. Какой-то фотограф снял советского премьер-министра при выходе из американского посольства в Вене после продолжавшегося всю ночь заседания. Небритые, утомленные заключительным этапом торга Лимен и русский, стоя на ступеньках крыльца, пожимали друг другу руки, а утреннее солнце заливало своими лучами эту сцену и обещало наступление нового дня. Фотография обошла все газеты мира. Люди смотрели на нее и чувствовали, что на них перестает давить это тяжкое бремя — вечный страх перед ядерной катастрофой.
Однако позже стали распространяться другие настроения. Только теперь Лимен начал понимать, как чувствовал себя Вильсон после Версаля. Сколько ни объясняй с трибуны и в частном порядке, что в соглашении тщательно оговорены твердые гарантии, все равно находились люди, будоражившие общественное мнение криками об «умиротворении» и «продажности». Прения в сенате в связи с ратификацией договора открыли перед каждым сенатором из числа «бешеных» неограниченную возможность для демагогии. Люди забеспокоились, словно вместе с прекращением производства бомб Соединенные Штаты лишались источника существования.
Лимен сожалел о непостоянстве общественного мнения, что проявилось не далее чем сегодня утром, и по-прежнему верил, что в конце концов народ поймет его. Он часто задумывался над этим на протяжении всей своей карьеры — районный прокурор, сенатор штата, прокурор штата, губернатор штата, президент. Вопрос: на чем основана ваша уверенность, что избиратели разумно используют власть, которой они пользуются в США? Ответ: не знаю, но в конечном итоге так получалось всегда. Уже не одно десятилетие Лимен ломал себе голову над этой проблемой. В окнах его кабинета часто до глубокой ночи горел свет, — поудобнее устроившись в мягком кресле, он читал все, что было написано о деятельности американских правительств, начиная от писем Джефферсона и кончая отчетами о пресс-конференциях Эйзенхауэра. Он редко уходил по вечерам из кабинета, не захватив из книжного шкафа очередной том с печатными работами президентов.
Врожденная любознательность, заставлявшая Лимена с такой настойчивостью изучать эти проблемы, и приобретенные познания помогли ему выработать столь пригодившиеся сейчас уравновешенность и самообладание. Он мог выйти из себя, но никогда не принимал в таком состоянии ни одного важного решения. Приводя в отчаяние своих помощников, он долго взвешивал все «за» и «против», но, приняв решение, уже никогда от него не отступал. Лимен твердо придерживался этой тщательно продуманной линии и вместе с тем умел отдавать должное своим противникам — не из излишней скромности, а вследствие широты кругозора, хотя другие не всегда это понимали. Он, например, мог откровенно признать, что при определенных обстоятельствах генерал Скотт или министр финансов Кристофер Тодд, мозг его кабинета, были бы более уместны в роли президента. Но хотя в таких случаях Лимен и не добавлял вслух, что в сложившихся обстоятельствах он считает себя фигурой, более подходящей для президентского кресла, про себя-то он рассуждал именно так. И все же те, кто слышали его высказывания, иногда спрашивали себя, не страдает ли он отсутствием уверенности в своих силах. Лимен когда-то и сам размышлял над этим, но, если бы его спросили прямо, он ответил бы, что это не так. Однако никто не задавал ему таких вопросов — тем, кто общается с президентом Соединенных Штатов Америки, не пристало его расспрашивать, так что они оставляли вопрос при себе, как, очевидно, и широкая публика.
Безусловно, Лимен был более сложным человеком, чем могло показаться при беглом ознакомлении с его биографией, говорящей о непрерывных политических победах на всех выборах, где он выставлял свою кандидатуру, и об его непревзойденном мастерстве в закулисной политике. Он добился выдвижения своей кандидатуры на пост президента в результате сделки с человеком, который явился на партийный съезд в Чикаго, располагая обеспеченным большинством голосов в итоге первой баллотировки. Лимен в сопровождении Кларка без лишних слов поднялся на грузовом лифте в комнату Винса Джианелли и прямо сказал ему, что тот никогда не добьется выдвижения своей кандидатуры на пост президента. Джианелли возмутился и начал спорить, но Лимен — он, конечно, все заранее тщательно продумал — так убедительно объяснил ему обстановку, что вскоре неясным остался только один вопрос: согласится ли губернатор Нью-Йорка баллотироваться на пост вице-президента. Прошел час, и Джианелли согласился.
Предвыборную борьбу Лимена против президента Эдгара Фрейзиера в том году, собственно, и нельзя было назвать борьбой. Он выиграл ее уже в самом начале с помощью одной-единственной фразы, произнесенной в речи о своем согласии баллотироваться: «Мы будем спорить до бесконечности, но отныне никогда, нигде и никому не уступим ни клочка нашего свободного мира». Республиканцам так и не удалось преодолеть всеобщего недовольства народа войной в Иране. В частных беседах они издевались над Лименом и Джианелли, обзывая одного из них фараоном, а другого макаронником, и пытались использовать против демократов деятельность Лимена в прокуратуре в Огайо и национальность Джианелли. По подсчетам специалистов, республиканцы, прибегая в предвыборной кампании к подобным оскорблениям, потеряли больше голосов избирателей, чем приобрели. Впервые после Эйзенхауэра кандидаты демократов победили во всех штатах, за исключением семи, подавляющим большинством голосов.
«Да, — думал Лимен, — полтора года назад я победил в сорока трех штатах. А сегодня не смог бы победить и в десяти, хотя и пытаюсь что-то сделать для страны».
Он прошел в туалетную комнату, освежил лицо холодной водой и насухо вытерся.
— Послушай-ка, Лимен, — вслух сказал он, — ты ведь еще жив, старый петух. Ты добьешься успеха. Обязан добиться.
«Опять завел свое, — продолжал он уже про себя, следя за тем, чтобы даже в мыслях его речь звучала властно. — Перестань, Джорди. Ты ставишь себя в нелепое положение».
Лимен вернулся к письменному столу и углубился в чтение разведывательных сводок, оставленных адъютантом. Незнакомый человек принял бы его сейчас за университетского профессора. Ему было пятьдесят два года, на его несколько удлиненном, почти гладком лице бросались в глаза лишь несколько глубоких морщин. В курчавых, редеющих у висков волосах серебрились седые пряди. Он еженедельно подстригался и часто причесывался, и все же его жесткие волосы были постоянно взлохмачены. На крупном носу держались очки в бесцветной пластмассовой оправе. Невысокий, около шести футов ростом, он казался неуклюжим, возможно петому, что при всей своей худощавости имел крупные руки и ноги. Никто не назвал бы его красивым, но зато при первом же взгляде он вызывал доверие, и ни один политик не мог бы пожелать для себя лучшей внешности.
Президент перечитал и подписал первую пачку бумаг, оставленных секретарем, и отложил несколько подготовленных к подписи писем, собираясь продиктовать их заново. Он уже занялся новой кипой почты, когда в кабинет вошла Эстер Таунсенд. Она начала работать с Лименом еще в бытность его прокурором штата Огайо, вместе с ним перешла в дом губернатора, а затем, естественно, и в Белый дом. Никто из аппарата Джордана Лимена не изучил его так хорошо, как эта высокая блондинка со светло-карими глазами и спадавшей на лоб прядью волос. Она знала Лимена настолько хорошо, что ему лишь в редких случаях приходилось давать ей какие-либо разъяснения. В свою очередь и он доверял ей так, что никогда не сомневался в правильности ее решений.
— Прибыл вице-президент, — доложила Эстер. — Вы еще хотите побыть один?
— Нет, Эстер, спасибо. Сегодня я уже достаточно поработал мозгами. Скажите, пусть ленч подадут сюда.
За ленчем оба они посетовали по поводу явного падения популярности руководимого ими правительства.
— Я еще не убедил страну в необходимости договора, Вине, — заметил Лимен, — слишком долго мне пришлось увещевать сенат. К вашему возвращению из Италии я подготовлю план. Не беспокойтесь, мы выберемся из этого положения. Мы можем и обязаны это сделать, потому что правда на нашей стороне.
— Я ни в чем вас не виню, господин президент. Результаты опроса института Гэллапа на этот раз отрицательные. Ну и что? В жизни всякое бывает. Месяца через два вы станете героем.
— А вы. Вине, станете героем уже на этой неделе. Подумать только! «Наш земляк, сделавший карьеру!» — Лимен послал ему воздушный поцелуй. — Как вам удалось придумать этот уик-энд в деревне деда? Блестящая идея!
Вине широко улыбнулся, подмигнул и замахал руками, не забывая вместе с тем отправлять в рот куски мяса. Лимен никак не мог привыкнуть к неиссякаемому аппетиту Джианелли и к торопливости, с которой он его удовлетворял. Впрочем, Вине как-то заметил: «Если бы вы нуждались в человеке с аристократическими манерами, вам следовало баллотироваться с кем-нибудь из Принстона и… потерпеть поражение».
— Ну, плоды-то буду пожинать я, а идею знаете кто подал? Прентис, вот кто! Я намечал провести субботу в Корнилио и выступить там с небольшой речью. В прошлую пятницу Прентис встречает меня в гардеробе и спрашивает, что я намерен делать на родине моих предков. Я коротенько рассказал. Ни с того ни с сего он тычет пальцем мне в лицо, как обычно, и начинает напевать всякую дребедень о традициях, чувствах, о голосах американцев итальянского происхождения. Подумать только, говорить мне подобные вещи! Потом спрашивает, почему бы не усилить всю эту трескотню о моем возвращении на родину и не провести там пару деньков? От кого бы ни исходила такая мысль, предложение мне понравилось. Я немедленно согласился, а вчера мои ребята «нечаянно» проболтались газетчикам.
— Прентис, конечно, умен, — сухо согласился Лимен. — Он причинил нам уже немало неприятностей из-за договора.
— Ничего, он тоже займет правильную позицию, когда все немного утрясется. Уж я-то знаю. Я тоже не доверяю этому мерзавцу, но хорошая мысль остается хорошей, кто бы ее ни подал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Я не знаю, что думает президент, — ответил Кларк, и лицо его расплылось в ленивой улыбке, — но вы можете сослаться на меня, если у вас нет другого материала. Двадцать девять процентов людей все еще считают, что в сорок восьмом году Дьюи победил Трумэна.
Лимен сидел за огромным письменным столом в своем кабинете. Спустя минуту после его прихода из двери соседней комнаты выглянул Поль Джирард. Лимен посмотрел на него и укоризненно покачал головой.
— Судя по вашим глазам, вы поздненько легли спать, — заметил он. — Где вы были вчера вечером?
— В стане врага, — ответил Джирард, угрюмо качая большой некрасивой головой. — Я обедал или, точнее говоря, пил в доме Стьюарта Дилларда — представителя «Всеамериканской корпорации по производству инструментов».
— Будьте осторожны, — с напускной суровостью и в то же время ухмыляясь сказал Лимен. — Не забудьте, что произошло с Шерманом Адамсом и Мэтом Конолли.
— Если вчера вечером я и давал кому-то какие-нибудь обещания, то сегодня уже ничего не помню. К тому же большую часть времени мне пришлось выслушивать заверения этого ублюдка Прентиса в его вечной преданности вам.
— Представляю! Во всяком случае, мы можем утешаться хотя бы тем, что и все остальные терпеть его не могут.
— Судя по тому, как Прентис отзывался вчера вечером о генерале Скотте, они прямо-таки обожают друг друга, — проворчал Джирард.
Джирард достал из кармана белую карточку размером пять на семь дюймов и положил ее в папку на столе Лимена.
— Список встреч на сегодня, господин президент. Первый на очереди Клифф Линдсей. Его время — восемь сорок, он уже ждет полторы минуты.
— Задержите его еще минуты на две, Поль. Я хочу позвонить кое-куда.
Джирард пошел к себе, а Лимен включил телефон внутренней связи.
— Эстер? Соедините меня, пожалуйста, с вице-президентом. Да, он, вероятно, еще дома.
Рядом с телефоном замигала красная лампочка, и Лимен нажал нужную кнопку.
— Вине?.. Да, я знаю. И это я тоже видел. Как вы посмотрите, если я приглашу вас на ленч? Мне хочется, чтобы вы подбодрили меня… Я хочу поговорить кстати и о вашей поездке… Вас устроит в двенадцать тридцать?.. Ну и чудесно. Спасибо, Вине.
Президент АФТ-КПП Клифф Линдсей слегка поклонился Лимену, когда Джирард ввел его в кабинет. Он молча пожал протянутую ему руку и сел в предложенное кресло.
— Вы просили меня приехать, господин президент? — ничего не выражающим тоном спросил Линдсей.
— Да, Клифф, просил. Забастовка на ракетных заводах кажется мне совершенно бессмысленной. Рабочие получают хорошую зарплату, и я не вижу особых причин к недовольству. Возможно, существуют какие-то неизвестные мне причины, и я подумал, что вы можете проинформировать меня о них.
— Вы знаете о событиях только со слов министра труда, — сухо ответил Линдсей. — А мы не считаем его мнение объективным.
— Вы хотите сказать, что он слишком склонен поддерживать интересы рабочих? — улыбнулся Лимен.
— Если вы, господин президент, склонны обратить все в шутку, то могу заверить вас, что исполнительный совет нашей организации смотрит на это дело совершенно иначе.
— А я могу заверить вас, что нам некогда шутить, — резко ответил Лимен. — Я хочу узнать от вас, почему бастуют рабочие.
— Никакого секрета, господин президент. Речь идет о разграничении функций отдельных профсоюзов. Листопрокатчики поспорили с рабочими алюминиевых заводов, шоферы приняли сторону листопрокатчиков, и в результате перед предприятиями появились пикеты. Конечно, хорошего во всем этом мало, но ваш министр труда не имеет права обвинять рабочих в безответственности. Ему прекрасно известно, что так людей не заставишь вернуться на работу.
— Министр сделал такое заявление с моего согласия. Клифф, мне надоела позиция вашей организации — или все, или ничего.
Лицо Линдсея сохраняло спокойствие, но его голубые глаза гневно бегали по комнате.
— Видите ли, — медленно произнес он, — если на прошлых президентских выборах наша позиция по отношению к вам была «все», то в следующий раз она может оказаться «ничего».
— Если это угроза, то вы для нее выбрали плохое время. Русские внимательно следят за нами в связи с договором, и мы обязаны проявить хоть какое-то единство.
— Мне потребуется время, чтобы утрясти все, — не так агрессивно, но все еще жестко ответил Линдсей.
— Даю вам время до понедельника на будущей неделе. Если к этому времени вы не урегулируете положение, мне придется дать министру юстиции указание возбудить дело в суде .
Лимен проводил Линдсея до двери. Профсоюзный деятель пожал протянутую ему руку, но снова промолчал, и Лимен сделал вид, что не заметил этого. Клифф был неплохим человеком, но и у него были свои трудности.
По внутреннему телефону Лимен вызвал Джирарда:
— Поль, передайте этим людям из Западной Виргинии, что на торжествах по случаю Дня цветов вместо меня будет присутствовать министр внутренних дел. Объясните им, что у меня срочное заседание Национального совета безопасности или что-нибудь другое.
— А в действительности, господин президент?
— Черт возьми! Мне нужно решить, как действовать дальше, а для этого я должен подумать — хотя бы в виде исключения.
Джирард усмехнулся и отвесил легкий поклон. Лимен не знал никого другого, чья улыбка была бы одновременно такой циничной и такой теплой.
— Понимаю, босс, — ответил он. — Время от времени это необходимо каждому из нас.
Джордан Лимен не сомневался, что был прав в разговоре с Линдсеем и что их беседа принесет положительные результаты, и все же чувствовал себя раздраженным и неудовлетворенным. «Я занял пост президента, — думал он, — в то время, когда Соединенные Штаты из-за грубейших ошибок в Иране растеряли почти весь свой престиж. Требовалось что-то предпринять, и я предпринял. Я начал переговоры о заключении договора по ядерному разоружению и успешно довел их до конца, что не удавалось ни одному президенту США. И чем же меня отблагодарили? Профсоюзы мной недовольны. Бизнесмены всегда относились ко мне враждебно, а теперь, когда отпала необходимость в производстве ядерных боевых частей и нужно заняться чем-то иным, прямо-таки взбешены. Ну а если верить опросу Гэллапа, публика, что бы она собой ни представляла, тоже недовольна».
Лимен не мог понять явно враждебного, казалось, отношения страны к договору. Ни он, ни члены его правительства не могли забыть чувства облегчения, охватившего не только всю страну, но и весь мир в день подписания договора. Какой-то фотограф снял советского премьер-министра при выходе из американского посольства в Вене после продолжавшегося всю ночь заседания. Небритые, утомленные заключительным этапом торга Лимен и русский, стоя на ступеньках крыльца, пожимали друг другу руки, а утреннее солнце заливало своими лучами эту сцену и обещало наступление нового дня. Фотография обошла все газеты мира. Люди смотрели на нее и чувствовали, что на них перестает давить это тяжкое бремя — вечный страх перед ядерной катастрофой.
Однако позже стали распространяться другие настроения. Только теперь Лимен начал понимать, как чувствовал себя Вильсон после Версаля. Сколько ни объясняй с трибуны и в частном порядке, что в соглашении тщательно оговорены твердые гарантии, все равно находились люди, будоражившие общественное мнение криками об «умиротворении» и «продажности». Прения в сенате в связи с ратификацией договора открыли перед каждым сенатором из числа «бешеных» неограниченную возможность для демагогии. Люди забеспокоились, словно вместе с прекращением производства бомб Соединенные Штаты лишались источника существования.
Лимен сожалел о непостоянстве общественного мнения, что проявилось не далее чем сегодня утром, и по-прежнему верил, что в конце концов народ поймет его. Он часто задумывался над этим на протяжении всей своей карьеры — районный прокурор, сенатор штата, прокурор штата, губернатор штата, президент. Вопрос: на чем основана ваша уверенность, что избиратели разумно используют власть, которой они пользуются в США? Ответ: не знаю, но в конечном итоге так получалось всегда. Уже не одно десятилетие Лимен ломал себе голову над этой проблемой. В окнах его кабинета часто до глубокой ночи горел свет, — поудобнее устроившись в мягком кресле, он читал все, что было написано о деятельности американских правительств, начиная от писем Джефферсона и кончая отчетами о пресс-конференциях Эйзенхауэра. Он редко уходил по вечерам из кабинета, не захватив из книжного шкафа очередной том с печатными работами президентов.
Врожденная любознательность, заставлявшая Лимена с такой настойчивостью изучать эти проблемы, и приобретенные познания помогли ему выработать столь пригодившиеся сейчас уравновешенность и самообладание. Он мог выйти из себя, но никогда не принимал в таком состоянии ни одного важного решения. Приводя в отчаяние своих помощников, он долго взвешивал все «за» и «против», но, приняв решение, уже никогда от него не отступал. Лимен твердо придерживался этой тщательно продуманной линии и вместе с тем умел отдавать должное своим противникам — не из излишней скромности, а вследствие широты кругозора, хотя другие не всегда это понимали. Он, например, мог откровенно признать, что при определенных обстоятельствах генерал Скотт или министр финансов Кристофер Тодд, мозг его кабинета, были бы более уместны в роли президента. Но хотя в таких случаях Лимен и не добавлял вслух, что в сложившихся обстоятельствах он считает себя фигурой, более подходящей для президентского кресла, про себя-то он рассуждал именно так. И все же те, кто слышали его высказывания, иногда спрашивали себя, не страдает ли он отсутствием уверенности в своих силах. Лимен когда-то и сам размышлял над этим, но, если бы его спросили прямо, он ответил бы, что это не так. Однако никто не задавал ему таких вопросов — тем, кто общается с президентом Соединенных Штатов Америки, не пристало его расспрашивать, так что они оставляли вопрос при себе, как, очевидно, и широкая публика.
Безусловно, Лимен был более сложным человеком, чем могло показаться при беглом ознакомлении с его биографией, говорящей о непрерывных политических победах на всех выборах, где он выставлял свою кандидатуру, и об его непревзойденном мастерстве в закулисной политике. Он добился выдвижения своей кандидатуры на пост президента в результате сделки с человеком, который явился на партийный съезд в Чикаго, располагая обеспеченным большинством голосов в итоге первой баллотировки. Лимен в сопровождении Кларка без лишних слов поднялся на грузовом лифте в комнату Винса Джианелли и прямо сказал ему, что тот никогда не добьется выдвижения своей кандидатуры на пост президента. Джианелли возмутился и начал спорить, но Лимен — он, конечно, все заранее тщательно продумал — так убедительно объяснил ему обстановку, что вскоре неясным остался только один вопрос: согласится ли губернатор Нью-Йорка баллотироваться на пост вице-президента. Прошел час, и Джианелли согласился.
Предвыборную борьбу Лимена против президента Эдгара Фрейзиера в том году, собственно, и нельзя было назвать борьбой. Он выиграл ее уже в самом начале с помощью одной-единственной фразы, произнесенной в речи о своем согласии баллотироваться: «Мы будем спорить до бесконечности, но отныне никогда, нигде и никому не уступим ни клочка нашего свободного мира». Республиканцам так и не удалось преодолеть всеобщего недовольства народа войной в Иране. В частных беседах они издевались над Лименом и Джианелли, обзывая одного из них фараоном, а другого макаронником, и пытались использовать против демократов деятельность Лимена в прокуратуре в Огайо и национальность Джианелли. По подсчетам специалистов, республиканцы, прибегая в предвыборной кампании к подобным оскорблениям, потеряли больше голосов избирателей, чем приобрели. Впервые после Эйзенхауэра кандидаты демократов победили во всех штатах, за исключением семи, подавляющим большинством голосов.
«Да, — думал Лимен, — полтора года назад я победил в сорока трех штатах. А сегодня не смог бы победить и в десяти, хотя и пытаюсь что-то сделать для страны».
Он прошел в туалетную комнату, освежил лицо холодной водой и насухо вытерся.
— Послушай-ка, Лимен, — вслух сказал он, — ты ведь еще жив, старый петух. Ты добьешься успеха. Обязан добиться.
«Опять завел свое, — продолжал он уже про себя, следя за тем, чтобы даже в мыслях его речь звучала властно. — Перестань, Джорди. Ты ставишь себя в нелепое положение».
Лимен вернулся к письменному столу и углубился в чтение разведывательных сводок, оставленных адъютантом. Незнакомый человек принял бы его сейчас за университетского профессора. Ему было пятьдесят два года, на его несколько удлиненном, почти гладком лице бросались в глаза лишь несколько глубоких морщин. В курчавых, редеющих у висков волосах серебрились седые пряди. Он еженедельно подстригался и часто причесывался, и все же его жесткие волосы были постоянно взлохмачены. На крупном носу держались очки в бесцветной пластмассовой оправе. Невысокий, около шести футов ростом, он казался неуклюжим, возможно петому, что при всей своей худощавости имел крупные руки и ноги. Никто не назвал бы его красивым, но зато при первом же взгляде он вызывал доверие, и ни один политик не мог бы пожелать для себя лучшей внешности.
Президент перечитал и подписал первую пачку бумаг, оставленных секретарем, и отложил несколько подготовленных к подписи писем, собираясь продиктовать их заново. Он уже занялся новой кипой почты, когда в кабинет вошла Эстер Таунсенд. Она начала работать с Лименом еще в бытность его прокурором штата Огайо, вместе с ним перешла в дом губернатора, а затем, естественно, и в Белый дом. Никто из аппарата Джордана Лимена не изучил его так хорошо, как эта высокая блондинка со светло-карими глазами и спадавшей на лоб прядью волос. Она знала Лимена настолько хорошо, что ему лишь в редких случаях приходилось давать ей какие-либо разъяснения. В свою очередь и он доверял ей так, что никогда не сомневался в правильности ее решений.
— Прибыл вице-президент, — доложила Эстер. — Вы еще хотите побыть один?
— Нет, Эстер, спасибо. Сегодня я уже достаточно поработал мозгами. Скажите, пусть ленч подадут сюда.
За ленчем оба они посетовали по поводу явного падения популярности руководимого ими правительства.
— Я еще не убедил страну в необходимости договора, Вине, — заметил Лимен, — слишком долго мне пришлось увещевать сенат. К вашему возвращению из Италии я подготовлю план. Не беспокойтесь, мы выберемся из этого положения. Мы можем и обязаны это сделать, потому что правда на нашей стороне.
— Я ни в чем вас не виню, господин президент. Результаты опроса института Гэллапа на этот раз отрицательные. Ну и что? В жизни всякое бывает. Месяца через два вы станете героем.
— А вы. Вине, станете героем уже на этой неделе. Подумать только! «Наш земляк, сделавший карьеру!» — Лимен послал ему воздушный поцелуй. — Как вам удалось придумать этот уик-энд в деревне деда? Блестящая идея!
Вине широко улыбнулся, подмигнул и замахал руками, не забывая вместе с тем отправлять в рот куски мяса. Лимен никак не мог привыкнуть к неиссякаемому аппетиту Джианелли и к торопливости, с которой он его удовлетворял. Впрочем, Вине как-то заметил: «Если бы вы нуждались в человеке с аристократическими манерами, вам следовало баллотироваться с кем-нибудь из Принстона и… потерпеть поражение».
— Ну, плоды-то буду пожинать я, а идею знаете кто подал? Прентис, вот кто! Я намечал провести субботу в Корнилио и выступить там с небольшой речью. В прошлую пятницу Прентис встречает меня в гардеробе и спрашивает, что я намерен делать на родине моих предков. Я коротенько рассказал. Ни с того ни с сего он тычет пальцем мне в лицо, как обычно, и начинает напевать всякую дребедень о традициях, чувствах, о голосах американцев итальянского происхождения. Подумать только, говорить мне подобные вещи! Потом спрашивает, почему бы не усилить всю эту трескотню о моем возвращении на родину и не провести там пару деньков? От кого бы ни исходила такая мысль, предложение мне понравилось. Я немедленно согласился, а вчера мои ребята «нечаянно» проболтались газетчикам.
— Прентис, конечно, умен, — сухо согласился Лимен. — Он причинил нам уже немало неприятностей из-за договора.
— Ничего, он тоже займет правильную позицию, когда все немного утрясется. Уж я-то знаю. Я тоже не доверяю этому мерзавцу, но хорошая мысль остается хорошей, кто бы ее ни подал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39