В непогоду там было темней, чем всегда. Но глаза освоились быстро. Да и лошадь сразу отозвалась на присутствие чужого человека — вскинула голову, брякнув удилами, перестала хрустеть сеном, которое лежало на дровах — на выбранной до половины крайней поленнице. Тут же, под поветью, стояла и повозка с затейливыми грядками. И лошадь, и повозка не были знакомы Зазыбе, значит, приехал кто-то из другой деревни да не рассчитал времени. Ну, а ежели человек двинулся по такой непогоде в путь, то наверняка по крайней необходимости.Зазыба замер на момент, словно прислушиваясь к тому, что делалось в его доме. Но вокруг все было сковано мёртвым молчанием, только снег, что падал и падал с неба, производил некий шум, совсем не похожий на другие, знакомые всем шумы, возникающие на земле; шорох этот — и вправду это был мягкий и вместе с тем какой-то тревожный шорох, — когда наконец Зазыба стал его различать, почему-то напомнил ему довольно редкое явление в природе — рождение и смерть мотылька, что живёт всего одну короткую летнюю ночь. Бывало, в деревнях раньше всегда ждали её, этой ночи: тогда шалела в озёрах и реках рыба, стремилась к поверхности, словно задыхаясь, и мало кто утром возвращался домой без тяжёлого от рыбы лозового кукана.«Кто ж это приехал?» — спохватился наконец Зазыба. Он вышел из-под повети и по старым, почти заметённым уже своим следам, пересёк двор, потом словно с неохотой или даже с суеверной осторожностью, толкнул ногой дверь в сенцы, думая, не заперты ли они изнутри. Из хаты навстречу хозяину кинулась Марфа, но не для того, чтобы предупредить о чем-то, — это Зазыба понял сразу, даром что в сенцах было темновато, — на лице у Марфы не было заметно никакой тревоги, и это обстоятельство, которое Зазыба отметил прежде всего, успокоило его, благо что и раньше, в прошлые годы, она вот так же выбегала ему навстречу.То и дело поскальзываясь на полу, Зазыба стал аккуратно счищать с себя налипший снег — и с ног, и с ватника, Марфа метнулась помогать ему.— На вот, голиком смахни, — подала она использованный в хозяйстве — и в бане, и в доме — берёзовый опарыш и, пока Денис Евменович шаркал им по сапогам, успела спросить: — Удалось ли зверя-то выследить?— За озером нору нашёл. Но как ого взять, по такому снегу?— А верно, что барсук в норе?— Верно, — ставя голик на прежнее место, усмехнулся Зазыба, хотя, конечно, могло быть и иначе.— Ну, раз в норе, дак уж выманить его оттуда сумеете, — сказала Марфа.— А почему не говоришь, что у нас гость? — выпрямился Зазыба, пытливо глянув на жену.— Дак…Двери в хату Марфа не закрыла, когда выбегала в сенцы, и теперь слышно было, как оттуда, из дальней комнаты или как в деревне говорят, — из задней, то есть светлой половины хаты, долетали мужские голоса, среди которых выделялся Масеев; собственно, звучали два голоса, и один из них был Масеев. И хотя слов сына Денис Евменович чётко не разбирал, по тону чувствовал, что говорил Масей с кем-то знакомым, во всяком случае, с человеком, который не вызывал ни неловкости, ни стеснения.И тем не менее для крестьянина главное — степенность. Не торопясь, Зазыба снял сырую стёганку, отдал Марфе и уж потом шагнул в переднюю половину хаты.— Ну куда её такую? — бросила вдогонку жена.— Положи на печь.Зеркальце было вмазано над устьем печи, и хозяин повернулся к нему, глянул. Как и следовало ожидать, безусое и безбородое лицо его на ветру сделалось красным и словно бы покруглело, но из-под бровей, которые за последнее время совсем изменили цвет, стали почти седыми, по-прежнему глядели те же незамутнённые карие глаза. Непорядок был только на голове — волосы под шапкой свалялись, поэтому пришлось Зазыбе расчесать их пальцами.— Ну, показывайте, наконец, гостя, — сказал Зазыба и все так же неспешно, будто экономя каждое движение, направился на заднюю половину.Всего он мог ожидать, только не этого: гостем оказался бабиновичский портной Шарейка. Он сидел на табуретке спиной к двери, перед ним на лавке расположился Масей, который при появлении отца поднял голову и умолк. По тому, что Шарейкова деревяшка лежала, отцепленная от ноги, на перекладине стола, можно было попять, что портной гостит тут не один уже час. В простенке между окнами стояла и его зингеровская машинка, но не на фабричном, чугунном станке, как у него дома, а на самодельном, столярном, должно быть, чтобы легче было управляться с нею в дороге.Зазыба прошагал от филёнчатых дверей уже чуть ли на середину хаты, успевая приметить, что нового появилось тут в его отсутствие, а Шарейка все не поворачивал головы к нему, словно бы это составляло великий труд. Но вот опущенные плечи дрогнули, беспокойно дёрнулась левая щека портного. «Не с добром Шарейка приехал», — подумал Зазыба.Шарейково замешательство, или по-иному сказать — тревога, не осталось не заметным и для Масея, удивлённо поглядел он сразу же на обоих.— А я думаю себе, чей это конь распряжён у нас под поветью, — нарушил тягостную тишину Зазыба и поздоровался за руку с портным, став рядом с ним. — Вот уж невзначай так невзначай, как моя Марфа приговаривает. Вижу, с инструментом к нам?Зазыба сел на скамью рядом с сыном, так что Шарейка оказался теперь напротив него. Но напрасно он пытался угадать причину приезда, лицо его давнего знакомца за это короткое время стало совсем спокойным, словно никаких у человека и тревог на душе, зато в глазах, глубоких, иссиня-чёрных, явственно читалась мука.Решил вот подзаработать, — ответил гость на Зазыбовы слова, мотнув головой на швейную машинку.— Неужто в местечке работы не хватает? —Смотря какой.— Известно, шитья. Сам же хвалился когда-то — старые заказы были, потом и от немцев поступать стали.— Ага, стали, — Шарейка помолчал, словно прислушиваясь, что там, на улице, усмехнулся: — Такая наша доля — работу повсюду искать. Недаром же говорят, портной что курица, где ступит, там и клюнет.— Нет, Шарейка, — засмеялся в свою очередь Зазыба, — не так ты говоришь. Курица, ступивши, и правда, клюнет, а портной небось клюкнет.— И тут большого греха нету. Ай недоволен, что придётся на угощение разориться? Не тревожься. Мы с Масеем уже, слава богу, причастились, благо твоя Марфа из наших краёв, тоже не куксится. Ну, а по какому болоту тебя тем временем черти носили, дозволь спросить?— Барсука ходил выслеживать.— Ах да, я и забыл, Марфа уж говорила. Ну и как?— Теперь, считай, надо собаку брать с собой, чтобы из норы выманить.— Собака вряд ли поможет. Хитрый он, барсук. Да и снегу навалило.— Я думаю, снег этот ненадолго.— Думаешь, растает?— Куда ему деться. Не похоже, что он крепко лёг, потому что первый. Тогда и за барсуком сходим. А, сын?Масей улыбнулся. А Шарейка сказал:— Не знал я, что Денисовичу барсучье сало потребно, у нас женщина одна недавно барсука убила. Прямо коромыслом. Без собак и без ружья.— Ну, это дело не хитрое, — подхватил Зазыба. — Тут важно, чтобы…— Ну, известно, важно. Важно, чтобы зверь наскочил на твоё коромысло. Так оно и было. Пошла баба по воду к колодцу, а он откуда ни возьмись — под ноги, благо колодец у нас на краю болота.— Ничего, — почесал нос Зазыба, — мы на своего тоже управу найдём. Мы ему тоже дубец приготовили. Ну, рассказывай, что нового в местечке?— Да, сдаётся, ничего.— Так уж и ничего? — не поверил Зазыба.— Ну, что было, дак вот мы с Денисовичем переговори ли. А я, вишь, и не знал, что он дома. Поворачиваю себе в заулок, думаю, что это ты мне со двора торопишьсяворота открыть, ан вижу — пет. Тут и признал. Говорю, неужто это ты, Денисович? Ну, мы и покалякали тут, покуда ты где-то бродил. И насчёт кожуха полюбовно договорились.— Что правда, то правда, — сказал Зазыба. — Кожух ему нужен. Вот только не хватает одной овчины. Придётся занимать у людей.— Ну, а ежели ты не выпросишь, дак я уж тем более. Из одной овчины сделаю две, только бы дело пошло на лад. Слыхал же небось — что у портного на ножницах осталось, то бог дал?— Хочешь сказать, что кравец — вор, сапожник — буян, а коваль — пьяница? — подхватывая шутейный тон Шарейки, покивал головой хозяин. — Кстати, наш коваль тоже вот, как и ты, подался куда-то уменье своё показывать. Говорит, в Веремейках нету нужного железа, нету материала — мол, пойду поработаю у других.— Ну вот, а ты спрашиваешь — неужто в местечке работы не хватает? Все мы такие, мастеровые. Всё мы по большим дорогам жизнь пытаем. А коваль и вправду ваш?— Нет, из пленных. Наш где-то воюет.— Тоже путаница. Свои воюют, а чужие солдаты на их постелях валяются. Оказалось вдруг, что никакие они не вояки — конечно, кто коваль, кто бондарь, а кто дак и просто полицай. То, чему их учили в Красной Армии, забыли Примаками у нас их теперь зовут.Шарейка хоть и родился и вырос в местечке?, но рассуждал порой резко — может, по причине увечья, полученного на шахте, жила в нем какая-то оголённая, отчаянная жажда правды, потому и в речах был мало сдержан, из тех людей, которые в рассуждениях своих почему-то не боялись перебрать, будто бы наверняка знали, чем потом уравновесить; зато, когда уж доходило до дела, Шарейка вёл себя, как при портновском деле: с прикидкой, не дай бог испортишь чужую кожу или сукно.— Ну, примаки — это другое, — сказал на Шарейковы слова Зазыба. — По-старому примак — когда в дом зятя берут, а не дочку в чужую семью отдают.— Благодарствую за подсказку, — улыбнулся Шарейка, — но не я это выдумал про теперешних-нынешних примаков. Ежели подумать хорошенько, аккурат так оно и будет. А ваш ещё не пристал к кому?— Не в этом дело — пристал или не пристал. Человеку же и вправду где-то приюта надо искать! — А по мне, дак этому человеку воевать по теперешним временам надо, а не приюта искать.— Ничего не поделаешь, раз так вышло.Странно, но Зазыбова покладистость, похожая на неразборчивость, вдруг возмутила Шарейку.— Вот видишь, Масей, как твой батька заговорил? — почему-то обратился он за поддержкой к Масею, который все это время, казалось, равнодушно слушал беседу. — Понятно теперь, почему мы войну проиграли!— Ну, это ещё пока далеко от правды, — вскинулся на него Зазыба. — Откуда ты взял, что проиграли?— Сам подумай. Ежели ещё и не совсем проиграли, дак вот-вот…— Что — вот-вот?— А то, что чуть-чуть тоже не считается.— Когда как.— Во-во! Тебе, брат, только бы за что-нибудь спрятаться!— Что-то я не понимаю тебя сегодня, Шарейка.— А, не хочу я говорить о том, в чем мы оба, оказывается, ничего не смыслим, — махнул рукой портной и зашевелился на табуретке, готовый соскочить на пол— Давай-ка, Масей, лучше займёмся твоим кожухом. Марфа, где у вас овчина?— Дак на чердаке ещё, на жердях, — отозвалась из передней половины хозяйка.— Вы их хоть просолили в своё время?— Понятное дело.— Тогда несите.— Пускай вот сперва Денис пообедает.— Что ж, нехай пообедает, — несколько остыл Шарейка.Недовольный тем, как он повёл, а потом и закончил разговор с Шарейкой, Денис Евменович поднялся со скамьи и, словно бы пристыженный, вышел на женин голос.На столе уже дымился обед — глиняная миска серых щей — нынешнее лето, когда обирали кочаны, не посмели скормить скотине серую капусту, оставили себе па варево, — и, считай, привычная уже в их доме осенью тушёная картошка.— А они-то пообедали? — спросил хозяин, имея в виду Шарейку и сына.— Дак не шутят же. Сперва ждали тебя, а потом видим — поздно, ну и решили обедать. Подумали, может, ты до самого вечера будешь искать барсука.— Но ведь обед на обед не то, что палка на палку?— Ну, ты уж сам зови их во второй раз.Зазыба опёрся ладонями на край застланной будничной скатертью столешницы, постоял так, насупившись, потом будто, наконец, решил что-то:— Ладно, пускай себе.Сколько ни ходил он по лесу — аппетита не было. Может, если бы Марфа сразу поставила перед ним этот упревший обед, как только Зазыба вошёл из сеней в хату и не встревал в разговор, он поел бы в охотку! А теперь…Остывая помаленьку, Зазыба лениво цеплял деревянной ложкой капусту, которая сегодня казалась ему слишком грубой. И думал о том, почему у них с Шарейкой не получилось вдруг разговора. Масеево присутствие могло помешать, но не настолько же, чтобы не нашлось между давними приятелями обычного понимания. Хотя как раз из-за Масея Зазыба воздержался спросить у Шарейки про Марылю.Самым загадочным оставалось поведение портного, когда Зазыба шёл к нему через комнату — Шарейка тогда в самом деле почему-то выглядел смущённым, смущение явственно было заметно даже по спине его, по напряжённой фигуре, да и по глазам Шарейки, пока разговор переходил с одного на другое.«Ну, конечно, сегодня он сам не свой, — решил Зазыба. — Значит, не все сказал, ещё признается, из-за чего приехал в Веремейки».Зазыба и тогда, когда Шарейка объяснял ему, и теперь, сидя за обедом, не верил, что тот собрался в дорогу в самую непогодь только ради того, чтобы заработать в Забеседье шитьём. Так оно и было.Не успели Марфа с Масеем выйти в сенцы, чтобы залезть оттуда по лестнице на чердак, где висели на жердях невыделанные овчины, как следом за ними в переднюю половину хаты к Зазыбе на костылях (деревяшка так и осталась лежать под столом) приковылял Шарейка.— Я при Масее не сказал. Забрали ведь девку твою! Зазыба хоть и был готов к худшему, но это известие внезапно его подкосило. Задержав ложку на полдороге к миске, он на секунду съёжился, чтобы унять волнение, потом зверовато глянул на гостя:— Как это забрали?— Ну, арестовали, — злясь на непонятливость хозяина, уточнил Шарейка. — Т-так!…— Зазыба дожевал, что оставалось во рту, проглотил. — Где ж она теперь?— Не знаю. Арестовали вчера, а сегодня я, как видишь, запряг лошадь да, пока суд да дело, с машинкой на телеге сюда вот, к тебе.— А Ганна где, жена твоя?— Мы договорились, что она погостит у дочки в селе.Зазыба будто только теперь, в эту минуту, заметил, что Шарейка еле стоит на костылях, спохватился:— Ты садись.Но портной не послушался — видать, не хотел зря двигаться, чтобы не потерять равновесия, тем более что здоровая нога ещё крепко держала его.Было слышно, как на чердаке топали — Марфа с Масеем снимали с жердок овчины, клали их на среднюю потолочную балку, чтобы потом скинуть на пол в сенцы. Доски потолка хоть и не прогибались под ногами, но в щели между ними сыпался не то мелкий песок, который был насыпан поверх мха, не то обыкновенная пыль. Поневоле прислушиваясь к топоту, Зазыба с Шарейкой помолчали минуту-другую, потом Зазыба спросил:— Думаешь, тебе опасно оставаться?— Опасно — не опасно, а зря выставляться нечего. Да и не в этом дело. Надо же мне было сообщить тебе, что случилось с Марылей. И вот я о чем теперь думаю, — как-то ловко ты тогда проделал все, когда привозил её, даже невдомёк было, чем может кончиться. Спрашивал же я у тебя, чего мне это может стоить?— Ну, спрашивал.— А ты что?— А то, что дело это тёмное. Я о ней столько же знаю, сколько и ты. Попросили отвезти в местечко да устроить, ну, я и сделал, как просили. А что к тебе обратился, так ты ведь тоже…— Снова ты не о том, — болезненно поморщился Шарейка. — В конце концов, не кары страшусь. Может, след ещё и не выведет на меня. И нечего наперёд трястись. А вот что мы, не зная ничего, не смогли помочь дивчине, но уберегли её, дак тут с нас стоит спросить как полагается. Да и с поселением, сдаётся, промашку допустили.— Как это?— Видать, не стоило её в еврейский дом селить.— Но ведь в то время одни еврейские дома и пустовали в местечке.— И все-таки. Хоня-то Сыркин вернулся, с детьми. Ай не слыхал?— Сам видел. Да при чем тут Хоня?— Как тебе сказать? — подскакивая, Шарейка стал поправлять под мышками колодки костылей.— А ты садись, — сказал ему опять Зазыба.— Дак…— Садись и говори по порядку все, что знаешь.— Нелепица какая-то получилась. Выдали её соседи.— Выдали?— Да. Почему я заговорил про Хоню? Потому что с Хоней это и связано. Послушай-ка.И Шарейка наконец сел.— В местечко Хоня вернулся ранней осенью, — начал он, — когда немцы ещё у нас совсем мало побыли, а тут, видите ли, в хате его чужая девка живёт, к которой немцы чуть ли не каждый день наведываются. Ну, Хоня и пошёл себе дальше, искать пристанища. Поселился у чужих людей. А соседи за это зуб точат на Марылю, мол, человека без крова оставила. Словом, не по нраву пришлась она нашим местечковым. Понятно, кое-кто начал следить за ней. Детей на это тоже стали подговаривать — следите за этой немецкой курвой, если не сейчас, так после все пригодится. И вот намедни Хонины близнецы да ещё один такой же, сын начальника почты, полезли в кладовку к ней, а там — передатчик в чемодане. Конечно, ребятишки небось подумали, что вещь немецкая, раз немцы часто ходят в тот дом. А вышло не так. Не успели они вынести да перепрятать чемодан, как их застукали. Полицейский заметил. Ну и заставил показать, что в чемодане. А потом обрадовался и коменданту донёс. С того и началось. Хлопцев стали вызывать в комендатуру, а как припугнули чуть, те и признались, где взяли чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38