Дощечку с клеймом я оставил для истории, остальное отправил в костер. Ящики сгорали быстро, и в дыме была неприятная горечь.
В ночи продолжал мерно бить барабан. Слух успел привыкнуть к его непрерывному рокоту.
— Вам не кажется, Сол, что их танцы затянулись? — спросил инженер, кутаясь в одеяло. — Может быть, они собираются пытать нас бессонницей?
— Это не танцы, — задумчиво ответил фотограф. — Боюсь, что это совсем другое. Под такую музыку принято общаться с духами.
— Только духов нам не хватало…
— А скажите, мистер Коэн, — вмешалась Энни. — Можно ли научить простую девушку вроде меня фотографировать?
В ее беззаботном голосе совершенно искренне прозвучало детское любопытство. Можно было подумать, что ее и в самом деле больше всего на свете сейчас интересует фотография. Как будто мы не были окружены со всех сторон вооруженными и мрачными индейцами и не бубнил в ночи ритуальный барабан своим замогильным голосом…
— О, это нелегкое искусство, юная леди…
Джуд толкнул меня локтем в бок и бесшумно встал. Выждав немного, я последовал за ним. Он стоял возле лошадей.
— Что ты будешь делать, если за ними придут? — спросил он.
— Ничего.
— Ты уверен? Ты не будешь их защищать?
— Не буду, — сказал я. — Хотя фотограф мне нравится.
— Он хороший человек, — согласился Джуд. — Я его не отдам. Не мешай мне.
— Могу я чем-нибудь помочь?
— Да. Не мешай.
Мы вернулись к костру, где фотограф рассказывал Энни о своем искусстве.
— …Но скоро этим сможет заниматься каждый. У меня в чемодане лежит камера Истмэна, называется «Кодак», я тебе обязательно ее покажу.
— Как называется? — переспросила Энни.
— Ко-дак.
— Это на каком языке?
— Ни на каком. Истмэн сам придумал это слово, потому что для той штуки, которую он изобрел, ни в одном языке слова не нашлось. Так вот, с этой камерой вам ничему не надо будет учиться. Ни вставлять пластины, ни проявлять их — все это сделают за вас. Внутри камеры уже есть рулон фотопленки, его вставили на заводе. Вы снимаете сто кадров, потом отправляете камеру на завод, в Рочестер, а там вашу пленку проявляют, печатают карточки, вставляют в камеру новую пленку и все это отправляют вам. То есть полностью оправдывается лозунг фирмы: «Нажми на кнопку, остальное сделаем мы!»
— Но такая камера стоит, наверно, огромных денег, — вздохнула Энни.
— Вместе с пленкой двадцать пять долларов, — сказал Коэн.
— Как хороший револьвер, — заметил я. — А долго идет почта в этот ваш Рочестер?
— Не знаю, — сказал Коэн. — Никогда еще не пользовался их услугами.
— Почему? Это же так удобно, — сказала Энни. — И выгодно. Получается сто карточек по четверти доллара каждая, а продать их можно будет не дешевле, чем за доллар. Любая шахтерская семья охотно выложит доллар за приличный портрет. Семьдесят пять долларов прибыли с каждой пленки. Что вам мешает пользоваться их услугами?
— Во-первых, я никому не доверяю и все делаю сам. Во-вторых, я не могу ждать. Некоторые снимки бывают мне нужны немедленно.
— Слышите? — Скиллард поднял лицо и приложил ладонь к уху. — Кто-то плачет.
— Кто-то поет, — поправил его фотограф. — И не «кто-то», а шаман. Я угадал, там идет разговор с духами. Хорошо, что мы далеко от них и не слышим подробностей.
— Наверно, прибыльное дело эти ваши карточки? — спросила Энни, возвращая разговор к менее тревожным темам. — Вы можете хорошо заработать в шахтерском поселке.
— Это иллюзия, юная леди. Чужие деньги всегда кажутся больше своих. Настоящий мастер не может стать богатым. Его награда не в деньгах. Если же он попытается превратить свой талант в богатство, его ждет большое разочарование. Вы, конечно, слышали о Мэтью Бреди, великом мастере фотографии…
— Вы забыли, где находитесь, Сол, — перебил его Скиллард. — Откуда эти люди могли слышать о вашем Бреди?
— Во время Гражданской войны он организовал «дивизию фотографов», — продолжил Коэн. — Он собрал огромную коллекцию военных снимков. Вложил в это дело почти сто тысяч долларов и надеялся, что его затраты окупятся после войны. Но после войны оказалось, что эти фотографии никому не нужны. Никто их не печатал, чтобы не будить в обществе неприятные воспоминания. И Бреди обанкротился. Он не мог отдать долги, не мог платить жалованье своим репортерам, и в конце концов оказался в полной нищете.
— В каждом деле есть риск, — заметила Энни. — Может быть, и наши шахтеры не сразу захотят сниматься за деньги.
— Как ужасно он кричит, собака, — выругался Скиллард. — Если это и в самом деле песня, то я не думаю, что он поет о любимой девушке или о траве у дома.
— Интересно, что некоторые шаманы позволяют себя сфотографировать, а некоторые, наоборот, могут и камеру разбить, — проговорил Коэн, глядя в сторону шаманской палатки. — Так вот, о чем мы говорили? Да… А еще пленка хороша тем, что из нее можно делать бегущие картинки. Вы слышали про бегущие картинки Майбриджа? О, это великое изобретение… Все началось в семьдесят втором году, когда губернатор Калифорнии поспорил с друзьями о лошадях…
— Слышите? — перебил его Скиллард. — Вот, опять…
— Не мешайте, Бен, — мягко попросил Коэн. — Возможно, кроме меня, никто не расскажет нашей юной леди о достижениях фотографии.
Он замолчал, глядя в огонь.
— Так что там насчет лошадей? — спросил я.
— Лошадей? — Коэн растер ладони над огнем, словно они у него были обморожены. — Так вот, губернатор Стэнфорд утверждал, что, когда лошадь бежит рысью, в какой-то момент все четыре копыта одновременно находятся в воздухе. А его друг так не считал. Они заключили пари, разрешить которое было поручено Майбриджу. Тот вооружился камерой и принялся снимать скачущих лошадей. Это было в семьдесят втором году. В семьдесят седьмом году он предоставил свои снимки Стэнфорду, и тот выиграл пари. Работа затянулась на пять лет, потому что Майбриджу пришлось отсидеть срок за убийство. Если бы его жена не завела любовника, и если бы Майбридж не застал ее с ним, и если бы он промахнулся, и если бы суд присяжных его оправдал — тогда прогресс фотографии не был бы заторможен на целых пять лет! Все дело в том, что Майбриджу удалось расчленить движение на составные части. Просто поставил в ряд двадцать четыре камеры, и они срабатывали одна за другой. А когда стал просматривать картинки, они вдруг ожили. Наш глаз не успевает заметить смены одного кадра другим, и создается полнейшая иллюзия движения! Я видел это сам в Денвере. Шестьсот карточек скользят перед глазами одна за другой, и лошадь скачет, как живая…
— А не проще посмотреть на живую лошадь, чем любоваться карточками? — спросил я.
— Проще. Но в этом нет никакого чуда. А Майбридж сотворил чудо, и мне странно, что никто этого не заметил, — закончил Коэн.
— Будет чудо, если мы доживем до утра, — съязвил Скиллард. — Спокойной ночи, приятных сновидений.
Посреди ночи я проснулся оттого, что барабан замолк. Джуд тоже поднял голову.
— Идут сюда, — шепнул он. — Помни свое слово.
Он отполз в сторону, бесшумно и мгновенно. Я сел к костру так, чтобы меня было видно тем, кто приближался со стороны лагеря. Скоро донесся шорох шагов, и отсветы костра выхватили из темноты несколько светлых фигур.
Энни подошла к костру и осталась стоять рядом, накинув на плечи одеяло.
— Это ты, Ник? — спросила она..
— Да, Белая Сойка. Отец передал тебе это.
Один из индейцев вручил Энни вещь, похожую на квадратный кожаный щит. Это и был договор на енотовой шкуре. Выбеленная и выскобленная шкура со знаками и рисунками была натянута между четырьмя гладкими прутьями. Я не сразу понял, что это были черенки индейских стрел. Но Энни соображала быстрее меня. Она быстро выдернула черенки из оплетки и сложила шкуру пополам, потом скатала ее в трубку и спрятала в рукаве.
— Уезжай, — сказал Ник. — Не жди рассвета. Уезжай сейчас.
— Ты можешь сказать, что тут творится? — спросила Энни и коснулась его руки. — Тетушка Лиз отказалась от подарков. Темный Бык не обнял меня и ничего не подарил отцу. Что случилось?
— Наши соседи недовольны, — сказал Ник. — Говорят, что мы помогаем белым уничтожать наших братьев. Это неправда.
— Почему стучал барабан?
— Пророк из Аризоны встречался с духами.
— И что сказали духи?
Ник хотел ответить, но индейцы за его спиной заговорили на своем языке, и он повернулся к ним. Я услышал в их речи несколько знакомых слов и подошел к Энни. Они замолчали, настороженно глядя на меня.
— Митакуйте оясин! — сказал я.
На языке сиу это приветствие значило «все мы родичи».
— Здравствуй, — сказал Ник. — Кто ты?
— Я друг Энни. Мое имя Винн. Я тоже хочу знать, что сказали духи. Мы стоим на одной земле, и духи сказали свое слово для всех нас, а не для одного пророка.
Ник молчал. Из-за его спины вышел индеец с обритой головой. Его лоб пересекала красная, блестящая полоса. Краска была совсем свежая.
— Ты говоришь смело, и ты знаешь наш язык, — сказал он. — Духи не хотят, чтобы твои братья рыли землю у скалы Белого Мула. Это принесет смерть. Нам и нашей земле.
— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — В этом тоже будут виноваты мои братья?
— Духи говорят, что мы вернемся на землю после смерти. А твои братья останутся в вечном огне. Мы хотим вернуться на землю, где можно жить. А твои братья убивают землю. Я все сказал.
Он закрыл глаза, показывая, что не намерен слушать меня, круто развернулся и зашагал прочь. Широкая спина воина блеснула в отсветах костра и скрылась в темноте. Индейцы ушли, но Ник остался с нами, потому что Энни продолжала держать его за руку.
— Ники, Ники, подожди, объясни мне…
— Я не могу объяснить.
— Зачем вы привезли сюда инженера и мистера Коэна? Что с ними будет?
— Не знаю. Темный Бык приказал привезти сюда тех, кто роет нашу землю. С ними будут говорить наши соседи.
— А потом их отвезут в город?
— Я не знаю. Они несут нам смерть, Энни. Здесь рыли землю двадцать лет назад, и тогда умерли все. Те, кто рыл, умерли первыми. Потом умерли их начальники. Потом умерли те, кто воровал у них лошадей и еду. Здесь под землей живет смерть, и ее нельзя выпускать.
— Так сказали духи, да?
— Какие духи, Энни? Ты думаешь, я такой же дикарь, как эти шайены и навахо? Они язычники и поклоняются своим идолам. Пусть они верят своим духам, если им так хочется. Но эта земля и в самом деле прячет под собой смерть. Лучше бы тебе уехать отсюда поскорее.
Он выдернул руку и убежал к огням лагеря.
— Ники тоже крещеный? — спросил я у Энни.
— Да, он мой крестник. Вся семья Темного Быка — наши крестники.
— И где же вы крестились? У вас есть церковь?
— Разве для этого нужна церковь?
К нам подошел Джуд. На его рубашке белели прилипшие сухие травинки.
— Ники прав. Надо уходить. Утром будет драка. Кайова будут защищать инженера, а шайенам нужна его кожа.
— Зачем? — спросил я. — В чем он провинился?
— Ни в чем. Но они обдерут его, а землемер передаст кожу в экспедицию.
— Но зачем?
— Они дикие. Они хотят войны. Им не нравится, что мы живем в мире.
Джуд отряхнул рубашку.
— Я повезу фотографа, — сказал он. — Инженера свяжем и оставим у костра.
— Оставим? — спросила Энни.
— Их много, они поймают нас, и у них появится много белой кожи. Мы не можем его увезти, — сказал я.
— А бросить человека — можем? Можем оставить его на муку смертную?
Я отвел глаза, а Джуд сказал:
— Не хотел тебе говорить, Белая Сойка… Но я оставлю у костра только его тело.
Глава 10. ГЛАЗ ПУМЫ
Мулы сами нашли дорогу к ферме. Несмотря на густые сумерки, навстречу фургону от домов прибежали мальчишки.
— А где Питер? — удивились они. — Ого, сколько дырок! Дед будет ругаться!
Дед не ругался. Старый Лукас молча оглядел пробоины при свете керосиновой лампы, пересчитал ящики и собрал несколько расплющенных пуль.
— Винн не вернулся? — спросил Крис.
— Я и не ждал их, — спокойно ответил Лукас. — От родни так быстро не уедешь. Их оставили ночевать.
— Питера тоже оставили ночевать. У шерифа.
— Что Маккарти придумал на этот раз?
— Подстрекательство к похищению.
— Ужин на столе, — Лукас подтолкнул Криса к дому. — Потом все расскажешь.
— Спасибо, я сыт. Скажите, у вас есть оружие?
— Нет.
— Как же вы живете тут… Если на вас нападут, вам нечем будет защищаться.
— Бог защитит. Так значит Питер снова за решеткой… В прошлый раз Маккарти держал его целый день голодным. Тогда кто-то сказал, что он приехал в город на краденой лошади.
— Не помните, кто именно?
— Помощник шерифа.
— Не Лански?
— Он самый. Но он ошибся, лошадь не была краденой.
— Ошибся? — Крис усмехнулся. — Вы так легко прощаете своих врагов, что я начинаю вам завидовать.
— Да какой же он враг? — говорил старик, распрягая мулов. — С отцом его мы с малых лет росли. Вместе в Америку приехали еще до войны. Нет, он не враг. Его просто зависть мучает, так этим не он один страдает.
— Вы поедете к шерифу?
— Зачем?
— Попробуем освободить Питера.
— Зачем?
Крис озадаченно сдвинул шляпу на затылок.
— Но… Он ваш сын.
— Верно.
— И вы ничего не хотите для него сделать?
— Я для него уже все сделал.
Лукас выволок ящик с гвоздями из фургона и, крякнув, взвалил на плечо. Крис взял второй ящик, подхватил лампу, и вместе они пошли к сараю, который темным треугольником виднелся на фоне лилового вечернего неба.
— Но вы не будете возражать, если я сам освобожу вашего сына? — спросил Крис. — Я кое-что придумал.
— Не стоит трудов. Пускай посидит, урок ему будет.
Старик топором отодрал крышку ящика и набрал пригоршню жирно блестящих гвоздей:
— Хорошие гвозди.
— Мне они тоже понравились, — сказал Крис.
— Эх, как полотно продырявили. Решето. Кто в тебя стрелял?
— Неважно. Их уже нет.
— Ну, и что же ты придумал?
— Он ночует в участке, охраны там нет. Окно я оставил открытым, запасной ключ от решетки спрятал в инструментах. Дайте мне еще одного коня, и к утру Питер будет дома.
— Как у тебя все просто… Ладно, поступай как знаешь. Только не удивляйся, если он откажется бежать. А ведь он откажется. Знаешь, какой шум поднимется, если шериф утром увидит, что его нет?
— У шерифа утром будут другие заботы, — сказал Крис. — Утром шериф узнает, что началась война.
— Какая война?
— Между компанией Берга и ранчо Фримонта.
— Нет ничего хуже войны, — сказал старик. — От нее будет плохо всем.
— Зато ваша земля останется у вас. Землемеры повернут в другую сторону. Они стараются держаться подальше от мест, где белые люди охотятся на других белых людей.
Лукас перебирал пальцем горсть гвоздей на своей ладони и ничего не отвечал. Наконец, он ссыпал гвозди обратно в ящик и сказал:
— Ты собираешься отправиться прямо сейчас? Ночь на дворе.
— Днем, как я понимаю, у вас тут лучше не разгуливать по дорогам. А сейчас время самое подходящее, — пояснил Крис. — Ночь лунная, дорогу я выучил. Готовьте коня для вашего сына.
— Сначала я приготовлю тебе кое-что выпить перед дорогой. Только давай уж закончим с этими ящиками.
Когда они заносили в сарай последнюю пару, Крис, шедший сзади, услышал, как старик ударился обо что-то ногой и выругался вполголоса по-русски: «Ох! Яти ж твою в коня матушку, прости, Господи…»
Крис засмеялся, и старик сердито повернулся:
— Поставил ящик посреди дороги, и еще смеется!
— Я не о том, — по-русски ответил Крис. — Давно не слышал родной речи.
— Ну и ну… Что ж ты не раскрывался, что русский? Давно здесь?
— Двенадцать лет.
— А с какой губернии?
— Одесса.
— А мы смоленские… Ну ты подумай… Земляк! — Лукас покрутил головой. — Кому рассказать, не поверят. На Оклахоме земляка встретить! Ну, теперь-то ты от нас так просто не уйдешь. Теперь-то по-другому все будет. Ты двенадцать лет, а я тридцать девятый год здесь, и хоть бы одного земляка встретить!
— А Лански?
— Лянские-то? Так они вместе с нами с России приехали. Митька Лянский — ему фамилию сам наш граф Полянский дал, вместо наследства — да Кузьма Небольсин, да Хлебников, да братья Редькины… Как приехали сюда с графом, так с тех пор и неразлучны. Тогда Америка совсем другая была. Все тут переменилось за последние годы. А что в России-то делается? Землю дали или нет? Когда мы уезжали, только о том и толковали, что вот-вот землю дадут. Так дали или нет?
— Вроде бы дали. Не знаю точно, — сказал Крис. — Мы рыбаки, нам земля ни к чему.
— Эх ты… Без земли человек не человек. Как мы за землю хватались, как искали ее, свободную землю, ничью… В Канзасе нам подсказали, где русские живут. Завернули к ним. Богатое село, чистое, люди по-русски говорят, но не наши. Оказалось, менониты. Слышал про таких? Хорошие люди, только власти никакой не признают. В армии не служат, в церковь не ходят. Нас не прогнали, даже пшеницей помогли, дали три мешка. Нашей, русской пшеницы, озимой. Здесь такой не знали. А она, милая, так на этой землице прижилась, так вымахала… Да, хорошие они люди, только жить к себе не пустили. Креститься, говорят, заново надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
В ночи продолжал мерно бить барабан. Слух успел привыкнуть к его непрерывному рокоту.
— Вам не кажется, Сол, что их танцы затянулись? — спросил инженер, кутаясь в одеяло. — Может быть, они собираются пытать нас бессонницей?
— Это не танцы, — задумчиво ответил фотограф. — Боюсь, что это совсем другое. Под такую музыку принято общаться с духами.
— Только духов нам не хватало…
— А скажите, мистер Коэн, — вмешалась Энни. — Можно ли научить простую девушку вроде меня фотографировать?
В ее беззаботном голосе совершенно искренне прозвучало детское любопытство. Можно было подумать, что ее и в самом деле больше всего на свете сейчас интересует фотография. Как будто мы не были окружены со всех сторон вооруженными и мрачными индейцами и не бубнил в ночи ритуальный барабан своим замогильным голосом…
— О, это нелегкое искусство, юная леди…
Джуд толкнул меня локтем в бок и бесшумно встал. Выждав немного, я последовал за ним. Он стоял возле лошадей.
— Что ты будешь делать, если за ними придут? — спросил он.
— Ничего.
— Ты уверен? Ты не будешь их защищать?
— Не буду, — сказал я. — Хотя фотограф мне нравится.
— Он хороший человек, — согласился Джуд. — Я его не отдам. Не мешай мне.
— Могу я чем-нибудь помочь?
— Да. Не мешай.
Мы вернулись к костру, где фотограф рассказывал Энни о своем искусстве.
— …Но скоро этим сможет заниматься каждый. У меня в чемодане лежит камера Истмэна, называется «Кодак», я тебе обязательно ее покажу.
— Как называется? — переспросила Энни.
— Ко-дак.
— Это на каком языке?
— Ни на каком. Истмэн сам придумал это слово, потому что для той штуки, которую он изобрел, ни в одном языке слова не нашлось. Так вот, с этой камерой вам ничему не надо будет учиться. Ни вставлять пластины, ни проявлять их — все это сделают за вас. Внутри камеры уже есть рулон фотопленки, его вставили на заводе. Вы снимаете сто кадров, потом отправляете камеру на завод, в Рочестер, а там вашу пленку проявляют, печатают карточки, вставляют в камеру новую пленку и все это отправляют вам. То есть полностью оправдывается лозунг фирмы: «Нажми на кнопку, остальное сделаем мы!»
— Но такая камера стоит, наверно, огромных денег, — вздохнула Энни.
— Вместе с пленкой двадцать пять долларов, — сказал Коэн.
— Как хороший револьвер, — заметил я. — А долго идет почта в этот ваш Рочестер?
— Не знаю, — сказал Коэн. — Никогда еще не пользовался их услугами.
— Почему? Это же так удобно, — сказала Энни. — И выгодно. Получается сто карточек по четверти доллара каждая, а продать их можно будет не дешевле, чем за доллар. Любая шахтерская семья охотно выложит доллар за приличный портрет. Семьдесят пять долларов прибыли с каждой пленки. Что вам мешает пользоваться их услугами?
— Во-первых, я никому не доверяю и все делаю сам. Во-вторых, я не могу ждать. Некоторые снимки бывают мне нужны немедленно.
— Слышите? — Скиллард поднял лицо и приложил ладонь к уху. — Кто-то плачет.
— Кто-то поет, — поправил его фотограф. — И не «кто-то», а шаман. Я угадал, там идет разговор с духами. Хорошо, что мы далеко от них и не слышим подробностей.
— Наверно, прибыльное дело эти ваши карточки? — спросила Энни, возвращая разговор к менее тревожным темам. — Вы можете хорошо заработать в шахтерском поселке.
— Это иллюзия, юная леди. Чужие деньги всегда кажутся больше своих. Настоящий мастер не может стать богатым. Его награда не в деньгах. Если же он попытается превратить свой талант в богатство, его ждет большое разочарование. Вы, конечно, слышали о Мэтью Бреди, великом мастере фотографии…
— Вы забыли, где находитесь, Сол, — перебил его Скиллард. — Откуда эти люди могли слышать о вашем Бреди?
— Во время Гражданской войны он организовал «дивизию фотографов», — продолжил Коэн. — Он собрал огромную коллекцию военных снимков. Вложил в это дело почти сто тысяч долларов и надеялся, что его затраты окупятся после войны. Но после войны оказалось, что эти фотографии никому не нужны. Никто их не печатал, чтобы не будить в обществе неприятные воспоминания. И Бреди обанкротился. Он не мог отдать долги, не мог платить жалованье своим репортерам, и в конце концов оказался в полной нищете.
— В каждом деле есть риск, — заметила Энни. — Может быть, и наши шахтеры не сразу захотят сниматься за деньги.
— Как ужасно он кричит, собака, — выругался Скиллард. — Если это и в самом деле песня, то я не думаю, что он поет о любимой девушке или о траве у дома.
— Интересно, что некоторые шаманы позволяют себя сфотографировать, а некоторые, наоборот, могут и камеру разбить, — проговорил Коэн, глядя в сторону шаманской палатки. — Так вот, о чем мы говорили? Да… А еще пленка хороша тем, что из нее можно делать бегущие картинки. Вы слышали про бегущие картинки Майбриджа? О, это великое изобретение… Все началось в семьдесят втором году, когда губернатор Калифорнии поспорил с друзьями о лошадях…
— Слышите? — перебил его Скиллард. — Вот, опять…
— Не мешайте, Бен, — мягко попросил Коэн. — Возможно, кроме меня, никто не расскажет нашей юной леди о достижениях фотографии.
Он замолчал, глядя в огонь.
— Так что там насчет лошадей? — спросил я.
— Лошадей? — Коэн растер ладони над огнем, словно они у него были обморожены. — Так вот, губернатор Стэнфорд утверждал, что, когда лошадь бежит рысью, в какой-то момент все четыре копыта одновременно находятся в воздухе. А его друг так не считал. Они заключили пари, разрешить которое было поручено Майбриджу. Тот вооружился камерой и принялся снимать скачущих лошадей. Это было в семьдесят втором году. В семьдесят седьмом году он предоставил свои снимки Стэнфорду, и тот выиграл пари. Работа затянулась на пять лет, потому что Майбриджу пришлось отсидеть срок за убийство. Если бы его жена не завела любовника, и если бы Майбридж не застал ее с ним, и если бы он промахнулся, и если бы суд присяжных его оправдал — тогда прогресс фотографии не был бы заторможен на целых пять лет! Все дело в том, что Майбриджу удалось расчленить движение на составные части. Просто поставил в ряд двадцать четыре камеры, и они срабатывали одна за другой. А когда стал просматривать картинки, они вдруг ожили. Наш глаз не успевает заметить смены одного кадра другим, и создается полнейшая иллюзия движения! Я видел это сам в Денвере. Шестьсот карточек скользят перед глазами одна за другой, и лошадь скачет, как живая…
— А не проще посмотреть на живую лошадь, чем любоваться карточками? — спросил я.
— Проще. Но в этом нет никакого чуда. А Майбридж сотворил чудо, и мне странно, что никто этого не заметил, — закончил Коэн.
— Будет чудо, если мы доживем до утра, — съязвил Скиллард. — Спокойной ночи, приятных сновидений.
Посреди ночи я проснулся оттого, что барабан замолк. Джуд тоже поднял голову.
— Идут сюда, — шепнул он. — Помни свое слово.
Он отполз в сторону, бесшумно и мгновенно. Я сел к костру так, чтобы меня было видно тем, кто приближался со стороны лагеря. Скоро донесся шорох шагов, и отсветы костра выхватили из темноты несколько светлых фигур.
Энни подошла к костру и осталась стоять рядом, накинув на плечи одеяло.
— Это ты, Ник? — спросила она..
— Да, Белая Сойка. Отец передал тебе это.
Один из индейцев вручил Энни вещь, похожую на квадратный кожаный щит. Это и был договор на енотовой шкуре. Выбеленная и выскобленная шкура со знаками и рисунками была натянута между четырьмя гладкими прутьями. Я не сразу понял, что это были черенки индейских стрел. Но Энни соображала быстрее меня. Она быстро выдернула черенки из оплетки и сложила шкуру пополам, потом скатала ее в трубку и спрятала в рукаве.
— Уезжай, — сказал Ник. — Не жди рассвета. Уезжай сейчас.
— Ты можешь сказать, что тут творится? — спросила Энни и коснулась его руки. — Тетушка Лиз отказалась от подарков. Темный Бык не обнял меня и ничего не подарил отцу. Что случилось?
— Наши соседи недовольны, — сказал Ник. — Говорят, что мы помогаем белым уничтожать наших братьев. Это неправда.
— Почему стучал барабан?
— Пророк из Аризоны встречался с духами.
— И что сказали духи?
Ник хотел ответить, но индейцы за его спиной заговорили на своем языке, и он повернулся к ним. Я услышал в их речи несколько знакомых слов и подошел к Энни. Они замолчали, настороженно глядя на меня.
— Митакуйте оясин! — сказал я.
На языке сиу это приветствие значило «все мы родичи».
— Здравствуй, — сказал Ник. — Кто ты?
— Я друг Энни. Мое имя Винн. Я тоже хочу знать, что сказали духи. Мы стоим на одной земле, и духи сказали свое слово для всех нас, а не для одного пророка.
Ник молчал. Из-за его спины вышел индеец с обритой головой. Его лоб пересекала красная, блестящая полоса. Краска была совсем свежая.
— Ты говоришь смело, и ты знаешь наш язык, — сказал он. — Духи не хотят, чтобы твои братья рыли землю у скалы Белого Мула. Это принесет смерть. Нам и нашей земле.
— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — В этом тоже будут виноваты мои братья?
— Духи говорят, что мы вернемся на землю после смерти. А твои братья останутся в вечном огне. Мы хотим вернуться на землю, где можно жить. А твои братья убивают землю. Я все сказал.
Он закрыл глаза, показывая, что не намерен слушать меня, круто развернулся и зашагал прочь. Широкая спина воина блеснула в отсветах костра и скрылась в темноте. Индейцы ушли, но Ник остался с нами, потому что Энни продолжала держать его за руку.
— Ники, Ники, подожди, объясни мне…
— Я не могу объяснить.
— Зачем вы привезли сюда инженера и мистера Коэна? Что с ними будет?
— Не знаю. Темный Бык приказал привезти сюда тех, кто роет нашу землю. С ними будут говорить наши соседи.
— А потом их отвезут в город?
— Я не знаю. Они несут нам смерть, Энни. Здесь рыли землю двадцать лет назад, и тогда умерли все. Те, кто рыл, умерли первыми. Потом умерли их начальники. Потом умерли те, кто воровал у них лошадей и еду. Здесь под землей живет смерть, и ее нельзя выпускать.
— Так сказали духи, да?
— Какие духи, Энни? Ты думаешь, я такой же дикарь, как эти шайены и навахо? Они язычники и поклоняются своим идолам. Пусть они верят своим духам, если им так хочется. Но эта земля и в самом деле прячет под собой смерть. Лучше бы тебе уехать отсюда поскорее.
Он выдернул руку и убежал к огням лагеря.
— Ники тоже крещеный? — спросил я у Энни.
— Да, он мой крестник. Вся семья Темного Быка — наши крестники.
— И где же вы крестились? У вас есть церковь?
— Разве для этого нужна церковь?
К нам подошел Джуд. На его рубашке белели прилипшие сухие травинки.
— Ники прав. Надо уходить. Утром будет драка. Кайова будут защищать инженера, а шайенам нужна его кожа.
— Зачем? — спросил я. — В чем он провинился?
— Ни в чем. Но они обдерут его, а землемер передаст кожу в экспедицию.
— Но зачем?
— Они дикие. Они хотят войны. Им не нравится, что мы живем в мире.
Джуд отряхнул рубашку.
— Я повезу фотографа, — сказал он. — Инженера свяжем и оставим у костра.
— Оставим? — спросила Энни.
— Их много, они поймают нас, и у них появится много белой кожи. Мы не можем его увезти, — сказал я.
— А бросить человека — можем? Можем оставить его на муку смертную?
Я отвел глаза, а Джуд сказал:
— Не хотел тебе говорить, Белая Сойка… Но я оставлю у костра только его тело.
Глава 10. ГЛАЗ ПУМЫ
Мулы сами нашли дорогу к ферме. Несмотря на густые сумерки, навстречу фургону от домов прибежали мальчишки.
— А где Питер? — удивились они. — Ого, сколько дырок! Дед будет ругаться!
Дед не ругался. Старый Лукас молча оглядел пробоины при свете керосиновой лампы, пересчитал ящики и собрал несколько расплющенных пуль.
— Винн не вернулся? — спросил Крис.
— Я и не ждал их, — спокойно ответил Лукас. — От родни так быстро не уедешь. Их оставили ночевать.
— Питера тоже оставили ночевать. У шерифа.
— Что Маккарти придумал на этот раз?
— Подстрекательство к похищению.
— Ужин на столе, — Лукас подтолкнул Криса к дому. — Потом все расскажешь.
— Спасибо, я сыт. Скажите, у вас есть оружие?
— Нет.
— Как же вы живете тут… Если на вас нападут, вам нечем будет защищаться.
— Бог защитит. Так значит Питер снова за решеткой… В прошлый раз Маккарти держал его целый день голодным. Тогда кто-то сказал, что он приехал в город на краденой лошади.
— Не помните, кто именно?
— Помощник шерифа.
— Не Лански?
— Он самый. Но он ошибся, лошадь не была краденой.
— Ошибся? — Крис усмехнулся. — Вы так легко прощаете своих врагов, что я начинаю вам завидовать.
— Да какой же он враг? — говорил старик, распрягая мулов. — С отцом его мы с малых лет росли. Вместе в Америку приехали еще до войны. Нет, он не враг. Его просто зависть мучает, так этим не он один страдает.
— Вы поедете к шерифу?
— Зачем?
— Попробуем освободить Питера.
— Зачем?
Крис озадаченно сдвинул шляпу на затылок.
— Но… Он ваш сын.
— Верно.
— И вы ничего не хотите для него сделать?
— Я для него уже все сделал.
Лукас выволок ящик с гвоздями из фургона и, крякнув, взвалил на плечо. Крис взял второй ящик, подхватил лампу, и вместе они пошли к сараю, который темным треугольником виднелся на фоне лилового вечернего неба.
— Но вы не будете возражать, если я сам освобожу вашего сына? — спросил Крис. — Я кое-что придумал.
— Не стоит трудов. Пускай посидит, урок ему будет.
Старик топором отодрал крышку ящика и набрал пригоршню жирно блестящих гвоздей:
— Хорошие гвозди.
— Мне они тоже понравились, — сказал Крис.
— Эх, как полотно продырявили. Решето. Кто в тебя стрелял?
— Неважно. Их уже нет.
— Ну, и что же ты придумал?
— Он ночует в участке, охраны там нет. Окно я оставил открытым, запасной ключ от решетки спрятал в инструментах. Дайте мне еще одного коня, и к утру Питер будет дома.
— Как у тебя все просто… Ладно, поступай как знаешь. Только не удивляйся, если он откажется бежать. А ведь он откажется. Знаешь, какой шум поднимется, если шериф утром увидит, что его нет?
— У шерифа утром будут другие заботы, — сказал Крис. — Утром шериф узнает, что началась война.
— Какая война?
— Между компанией Берга и ранчо Фримонта.
— Нет ничего хуже войны, — сказал старик. — От нее будет плохо всем.
— Зато ваша земля останется у вас. Землемеры повернут в другую сторону. Они стараются держаться подальше от мест, где белые люди охотятся на других белых людей.
Лукас перебирал пальцем горсть гвоздей на своей ладони и ничего не отвечал. Наконец, он ссыпал гвозди обратно в ящик и сказал:
— Ты собираешься отправиться прямо сейчас? Ночь на дворе.
— Днем, как я понимаю, у вас тут лучше не разгуливать по дорогам. А сейчас время самое подходящее, — пояснил Крис. — Ночь лунная, дорогу я выучил. Готовьте коня для вашего сына.
— Сначала я приготовлю тебе кое-что выпить перед дорогой. Только давай уж закончим с этими ящиками.
Когда они заносили в сарай последнюю пару, Крис, шедший сзади, услышал, как старик ударился обо что-то ногой и выругался вполголоса по-русски: «Ох! Яти ж твою в коня матушку, прости, Господи…»
Крис засмеялся, и старик сердито повернулся:
— Поставил ящик посреди дороги, и еще смеется!
— Я не о том, — по-русски ответил Крис. — Давно не слышал родной речи.
— Ну и ну… Что ж ты не раскрывался, что русский? Давно здесь?
— Двенадцать лет.
— А с какой губернии?
— Одесса.
— А мы смоленские… Ну ты подумай… Земляк! — Лукас покрутил головой. — Кому рассказать, не поверят. На Оклахоме земляка встретить! Ну, теперь-то ты от нас так просто не уйдешь. Теперь-то по-другому все будет. Ты двенадцать лет, а я тридцать девятый год здесь, и хоть бы одного земляка встретить!
— А Лански?
— Лянские-то? Так они вместе с нами с России приехали. Митька Лянский — ему фамилию сам наш граф Полянский дал, вместо наследства — да Кузьма Небольсин, да Хлебников, да братья Редькины… Как приехали сюда с графом, так с тех пор и неразлучны. Тогда Америка совсем другая была. Все тут переменилось за последние годы. А что в России-то делается? Землю дали или нет? Когда мы уезжали, только о том и толковали, что вот-вот землю дадут. Так дали или нет?
— Вроде бы дали. Не знаю точно, — сказал Крис. — Мы рыбаки, нам земля ни к чему.
— Эх ты… Без земли человек не человек. Как мы за землю хватались, как искали ее, свободную землю, ничью… В Канзасе нам подсказали, где русские живут. Завернули к ним. Богатое село, чистое, люди по-русски говорят, но не наши. Оказалось, менониты. Слышал про таких? Хорошие люди, только власти никакой не признают. В армии не служат, в церковь не ходят. Нас не прогнали, даже пшеницей помогли, дали три мешка. Нашей, русской пшеницы, озимой. Здесь такой не знали. А она, милая, так на этой землице прижилась, так вымахала… Да, хорошие они люди, только жить к себе не пустили. Креститься, говорят, заново надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28