А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но как можно быть спокойным, когда не знаешь, откуда ждать удара, а в то же время знаешь, что удар готовится? Было только одно обстоятельство, которое странным образом действовало на кардинала успокаивающе. Сам кардинал не мог даже понять, почему этот фактор казался ему решающим в сегодняшней непростой ситуации. Может быть, только потому, что любому человеку хочется хоть на что-то опереться, когда все опоры вылетают из-под ног. В трех шагах от кардинала и в пяти от папы стоял на этот раз почему-то суровый и как бы погруженный в себя странный аббат Мартин. Аббат не мог быть в курсе текущих событий — кардинал хотел было поделиться со своим новым другом своими тревогами, но не успел. Едва папа при помощи прислуживающих монахов был пристроен в папамобиль и едва машина тронулась прочь с патриаршего подворья, Мартин неожиданно исчез. И когда папу только ввезли в катедру, аббата тоже не было. Появился он позже, сумрачный, озабоченный, легко проскользнул сквозь толпу, набившуюся в собор. Монахи, уже привыкшие к нему, привычно расцепили кольцо, и вот он занял свое место в свите и стоит, думает о чем-то.
Стандартная процедура кардинальской исповеди только что закончилась. В исповедальнях сидели кардиналы из Ватикана, а местное и приезжее духовенство у них исповедовалось. Кардинал Ружичковский тоже поучаствовал в этом обряде — чисто формально, исповедал только одного ксендза. Правда, довольно странного. Везло что-то в последнее время кардиналу на странных патеров. Священник был пожилой, приехал, по его словам, из Австрии, из Линца. В то же время он говорил на прекрасном немецком баварского диалекта, а никак не на австрийском. Ружичковский, став в последнее время, точнее, в последние часы обостренно подозрительным, спросил старца об этом. Но тот, не задумываясь, ответил, что его преосвященство конечно же прав. Что он, отец Себастьян Браун, действительно родился и провел юность в Пассау, как раз между Мюнхеном и Линцем. Но его семья всегда была католической и тяготилась протестантским окружением. А когда началась война, они переселились в Австрию, где Браун и стал священником. Таким образом, все было толково и убедительно, к старику патеру претензий быть не могло. И дальнейшая исповедь пошла как по маслу. Ну какие могли быть долги перед Богом у старика священника? Конечно, по немощи он порой несколько сокращал чин литургии. Ну, понятно, опять же по старости, не мог уже читать большие и зажигательные проповеди. И как и все ксендзы, периодически ссорился и ругался со своим служкой и кантором.
Духовенство прощалось с папой. Священнослужители подходили к нему вереницей и, целуя руку, получали высочайшее благословение. Каким-то образом аббат Мартин в этой своего рода очереди оказался как раз за старым патером из Линца. «Странное тяготеет к странному», — подумал почему-то кардинал, но тут же вспомнил, что Мартин тоже ведь немец. Кстати, знает ли он, что перед ним стоит его земляк? Оказалось, что либо знал заранее, либо догадался по каким-то неуловимым приметам, потому что он, возвышаясь над стариком за счет роста, нагнулся вдруг и что-то быстро прошептал тому на ухо. Скорее всего, по-немецки. Старик не вздрогнул, но от неожиданности замер на миг. Но тут же оправился и шагнул вперед на полшага, потому что вереница продвигалась. Оба странных немца, не живущих в Германии, благополучно благословились у папы и отошли в сторонку.
Однако пора было и в аэропорт. Иоанн Павел произнес краткое слово прощания, ответное слово сказали представители местного духовенства и городские власти, и вот публика дает дорогу, а папу в кресле везут к выходу. По сути, это был самый опасный момент, так как нигде больше толпа не могла быть так близко к ничем не защищенному папе. Но почему-то Амвросию Ружичковскому казалось, что нет больше никакой угрозы и опасности нет никакой — все миновало. Он проверил себя: не боюсь? И почувствовал ответ из глубины души: нет, не боюсь. Интуиция никогда не подводила кардинала. Он оглянулся на своего брата иезуита, на аббата Мартина, на того, кто, кажется, все же каким-то образом прознал об угрозе, нависшей над папой, и он, именно он, теперь кардинал в этом не сомневался, принял, как достойный член ордена, свои меры и эту угрозу предотвратил. Но аббата, а равно его пожилого земляка и след простыл.
Но другие видели их в это время на улице. Люди удивленно смотрели на двух ксендзов, торопливо шагавших по бульвару. Один из них, помоложе, задавал шустрый темп, второй, старый, напрочь седой, еле за ним поспевал. Из-за того, что по бульвару они не шли, а неслись, никому из прохожих не удавалось уловить ни обрывков их разговора, ни даже языка, на котором, казалось, молодой распекал старого. А молодой шипел на старого по-русски:
— Что за дела, Николай Иванович?! Если я сказал вам отставить задание, значит, надо отставить, а не лезть за пистолетом!
— Да я не за пистолетом вовсе лез, — оправдывался старый, — я штаны поправлял. Ты ж так резко мне скомандовал, что порты с меня чуть не слетели.
— Можно подумать, что вы меня раньше не заметили!
— Я тебя заметил еще в аэропорте, в первый день. И за тебя испугался.
— За меня бояться нечего.
— Как же! Ты цельных двое суток внедренным был. Как тебя не раскусили, этого я понять не могу. Не похож ты на аббата. Вырядился еще в старшого попа, а как они ходят, как говорят, и не знаешь!
— Вы очень-то знаете!
— Верно. И я не знаю. Да только я внедрялся на час. За час кто бы меня раскусил?
— Пистолет-то как пронесли?
— Я его заранее припрятал за исповедальней. Когда папа в церкви, разве ж пронесешь?
— Где вы торчали все это время?
— А вот это уж мое дело, этого я и старшому вашему не скажу.
* * *
Потом странных ксендзов видели в районе Кульпаркова, возле железной дороги, в месте безлюдном, хотя и не столь далеком от центра города. У них при себе была большая сумка, из которой они доставали носильные вещи гражданского покроя. Возможно, собирались переодеваться. Но видел-то их, собственно, только один человек. Это был автослесарь Калиниченко из ближайшего гаражного кооператива, он шел домой после выходного, проведенного вместе со своими коллегами. Но поскольку Калиниченко, воспользовавшись тем, что все дни пребывания папы во Львове были объявлены выходными, вот уже третий день беспробудно пил (до этого он пил просто много), он принял служителей Бога за чертей. Прикинув расстояние до чертей и определив его как значительное, а также сделав поправку на двоение в глазах и вычислив, что чертей всего только двое, он решил, что белая горячка пока еще не подступила близко.
— Но как вы узнали, что папу повезут в готический? — Все не унимался младший, все допрашивая старшего.
— А вот ты сам подумай. Сперва старшой ваш, Сергей, говорит мне, что папу надобно, мол, убить. Но так говорит, чтоб другие и не поняли. Ладно, я жду, но я готов. Потом Дмитрий звонит и говорит: выполняйте. А что «выполняйте», не говорит. Но я-то понимаю. А потом Лариска вдруг ни с того ни сего дает мне инструкцию, и не только про то, что я должен сделать, но и как. Ага, думаю, уловила суть, стерва, доложила своим хозяевам, получила у них инструкцию и мне подсовывает. То, что она на два фронта работает, это я давно понял. Но, думаю, я вам задам пфейферу вашим же оружием. Они мне что сказали? Чтоб я папу гробил возле церкви святого Юра в первый же день. Ясно, что там будет засада и в первый день, и в последний. Но к последнему дню они уже будут бояться, что я их обойду, и повезут папу прощаться в другое место. Куда? Понятно, в катедру. Больше некуда, это главная церква у католиков. Так я туда пистолет пристроил, еще когда папа и вовсе не приехал и когда никто не думал, что его в эту катедру приволокут, а значит, и обыскивать помещение не будут.
— Ну вы просто Штирлиц!
— Нет, дорогой мой, я не Штирлиц. Штирлица выдумали, а я — вот он, весь перед тобой!
— Когда пушку подкладывали, что, тоже по-немецки ксендзу исповедовались?
— Ну нет, конечно! По-польски. Только пришлось легенду соорудить, что, мол, я поляк московский. С польским у меня не очень. А в немецком я ас! Только чуть накладка не вышла. В школе разведки меня натаскивали на баварский диалект, там у нас немец-учитель из-под Мюнхена был. Мне тогда и легенду подходящую сочинили. А немцы-то как раз все сплошь лютера! Да ничего, выкрутился.
* * *
...После этого никто больше не видел ни престарелого отца Брауна, ни странного аббата Мартина, и никто не принимал их больше за чертей. Они исчезли, будто никогда и не существовали в природе.
Эпилог
Голубков подсел в поезд в Сухиничах, маленьком городке в Калужской области. Он получил телеграмму от Пастуха с совершенно неподозрительным содержанием: «Встречайте 19 июня поезд 74 вагон 8. Олег».
Только потому здесь поезд делал большую остановку, что в этой точке сходятся пути на Москву, Киев, Смоленск, Тамбов и Могилев. До Москвы оставалось километров двести пятьдесят, часов пять-шесть в вагоне. Поезд уже взял круто на север, достиг широт, где в это время года почти не бывает ночей. В пять утра было светло как днем. Муха уже не спал. По данным Гришиной сестры, у бригады, которую сопровождал Муха, билеты были до конечного пункта, до Москвы. Но где гарантия, что бригада не покинет поезд раньше?
На всех станциях Муха выходил из вагона, дышал воздухом, покупал у разносчиц ранние фрукты, демонстративно вгрызался в кисловатые яблоки. Клиенты группками высыпались из соседнего вагона, курили, почти никогда ничего не покупали и все больше молчали. Муха подумал даже, что своим аскетическим поведением они могут вызвать подозрения у кого угодно. Не были они похожи на тех заробитчан, которых Муха лицезрел по дороге во Львов. Но, пройдясь по поезду и обнаружив, что и этот состав набит строительными бригадами, Муха понял, что его подопечные не слишком выделяются. Это следуя домой, работяги отрываются по полной программе. На заработки ехали угрюмо. Большинство, конечно, выпивало, но тихо и как-то мрачно. Некоторые и вовсе дрыхли всю дорогу.
Мухе повезло: вагон с клиентами был как раз на пути к вагону-ресторану. Так что Муха курсировал, лавируя между торчащими с полок несвежими ногами, по нужному ему вагону столько, сколько ему было нужно. Большинство клиентов он прочно запомнил в лицо, хоть это было и необязательно. Так, на всякий случай.
Поезд оставлял Сухиничи. Муха проконтролировал, не остался ли хоть один из его подопечных на перроне, дождался, пока состав не набрал скорость, проводники подняли площадки и закрыли двери, и вернулся в свой купейный вагон. Теперь можно было успокоиться до Калуги, до следующей остановки.
Голубков, появившись, словно из-под неустойчивого вагонного пола, взял Муху под локоть, когда тот открывал дверь своего купе.
— Извините, — вежливо спросил генерал, одетый наподобие бедного, но аккуратного доцента из богатого открытиями нищего НИИ, — у вас, молодой человек, не найдется лишней сигареты?
— Да, — тут же ответил Муха, — пойдемте в тамбур, покурим.
* * *
Почему бы туристу, возвращающемуся из Карпат, и профессору, едущему на какую-то конференцию, не сойтись во взглядах и не позавтракать вместе в вагоне-ресторане? Натасканные на москаля фанатичные унсовцы молча лежали по своим полкам. Спали, не спали, кто его знает, когда мимо них проследовали двое очень интеллигентных людей. Один, похожий на профессора, и другой, похожий, может быть, на геолога, с изящной тростью. Интеллигентные люди то и дело уступали друг другу дорогу. «Проходите, здесь тесно, проходите-проходите, я посторонюсь!» И кто мог слышать, что перед входом в вонючую плацкарту геолог шепнул профессору:
— С первого по семнадцатое.
И уж точно никто, даже если бы и подслушал эту странную реплику, никогда в жизни не догадался бы, что она значит.
Вроде бы профессор, или кто он там еще, не иголка, а вот поди ж ты, никто и не заметил, как он, оставив своего нового друга геолога в ресторане, как-то неожиданно оказался в голове поезда. Его беспрепятственно пропустили к начальнику поезда, откуда он отправил радиограмму. Не прошло и десяти минут, как он присоединился к своему приятелю, который задумчиво покусывал бутерброд и потягивал сок в вагоне-ресторане.
Профессор и геолог вышли в Калуге. Вообще эта остановка была примечательна во всех отношениях. Как известно, поезд Трускавец — Москва стоит в Калуге ровно десять минут. Так вот, лицо у проводницы восьмого вагона приняло озабоченный вид задолго до этой остановки. Она открыла тамбур и откинула подножку еще задолго до полной остановки поезда, что было, конечно, нарушением инструкции. Но сделала она это, конечно, очень вовремя. Потому что едва доступ в вагон стал возможен, им немедленно воспользовалась группа молодых людей, уже ждавших на перроне. Несмотря на то, что их было никак не меньше дюжины, они без малейших заминок в три секунды впрыгнули в вагон. С перрона их будто корова языком слизала. Разумеется, за столь ничтожное время проводница никак не могла успеть проверить у молодых людей проездные документы. Но она и не пыталась этого сделать, что тоже, конечно, было вопиющим нарушением всех инструкций. Напротив, она, только открыв вагон, тут же исчезла в своей каморке и не высовывалась оттуда до самой отправки поезда.
Молодые люди мигом проскочили тамбур восьмого вагона, сцепку, тамбур седьмого, и оказались в самом седьмом вагоне. Проводник седьмого вагона, потертый старый хрен, торгующий водкой пассажирам и в себя, тоже, открыв дверь и откинув подножку, намертво засел в своей конуре. Внезапные пассажиры в мгновение ока рассредоточились вдоль ячеек плацкарты, где отдыхали перед тяжелой работой в России украинские строители. Была какая-то возня, но даже не все пассажиры рокового седьмого вагона сообразили, что происходит. А происходило все, можно сказать, прямо у них на глазах.
Испуганные люди потом всю дорогу до Москвы шептались крайне тихо и пытались разобраться, что же все-таки случилось. Но вспомнить не получалось, настолько быстро случилось это что-то. И можно было не ломать голову и принять, что ничего не произошло в седьмом вагоне семьдесят четвертого поезда во время десятиминутной остановки в Калуге, но не получалось. Потому что происшествие, если таковое имело место, оставило после себя совершенно отчетливый и неопровержимый факт: чуть ли не треть вагона, а именно места с первого по семнадцатое опустели, но места не были заняты подсадками, и даже ушлые проводники не набрали пассажиров на эти бездействующие места. А время у проводников было! После того, как седьмой вагон опорожнел на треть, до отправки поезда оставалось не меньше шести минут!
Профессор с геологом появились на перроне, как раз когда из седьмого вагона выходила странная процессия. Молодые люди, так стремительно севшие в поезд, так же быстро его покидали. И покидали они поезд не одни. Каждый любовно вел за руку еще одного человека. Правда, руки эти были закручены за спину, но ведомые не проявляли при этом ни малейшего недовольства. Даже такого краткого общения с ребятами из «Альфы», вызванной Голубковым, было им достаточно, чтобы усвоить безопасные для своего здоровья правила поведения.
Муха, опираясь на трость, стоял как раз в таком месте, чтобы видеть лица всех ведомых. Все семнадцать были ему знакомы еще с момента посадки в поезд во Львове. На зрительную память Муха не жаловался. Он кратко кивал ребятам из «Альфы», и те забрасывали свой груз в поданный прямо на перрон грузовик, крытый брезентом.
Неожиданно, к полному разочарованию проводников, освободилось и одно место в смежном с седьмым плацкартным купейном вагоне. Муха добрался до Москвы на мягком сидении генеральского лимузина.
* * *
...В девять часов вечера папа, счастливо избегнув пули из пистолета «ТТ» времен Великой Отечественной войны, благополучно приземлился в Риме. Об этом нам услужливо сообщило украинское телевидение, отслеживавшее каждый папский шаг последней недели.
Я встал с кресла. Добрые Резниченки подыскали нам автолюбителя, подрядившегося доставить нас сегодняшним вечером до Тернополя. На вокзалах железнодорожных и автомобильных, а тем паче на объектах типа аэропортов, нам было лучше не светиться. Да и задерживаться в городе больше не имело смысла. Муха давно в Москве, вся остальная группа в сборе, миссия выполнена.
— Борода, — сказал я, — едем. Тебе здесь ловить нечего. Ничего не поделаешь, ты засветился. Твое подполье со своей задачей справилось. На Грише и Свете ничего нет. С Дедом тоже все недоказуемо. А тебе лучше будет убраться отсюда подобру-поздорову.
Я видел, как мгновенно помрачнел еще за секунду до этого радостный Борода. Он обреченно покачал головой.
— Нет. Я уже пробовал сбежать отсюда. В России я России не нужен. А здесь, глядишь, еще на что-то сгожусь.
— Едем, я тебе говорю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38