И уже с Сихова вся вереница снова завернула лыжи в пригородный монастырь — ужинать. Похоже, Дед, похерил свои кровожадные планы, оставил папу в покое и перешел к какой-либо иной, возможно, более мирной деятельности.
Весь день окружающие священники, видя на Доке иезуитские атрибуты, не слишком лезли в разговоры, вернее сказать, вовсе не лезли. Сам же Док лишь ломал голову над тем, что же именно в нем выдавало принадлежность к этому ордену. То ли синяя шапочка, тогда как у остальных она была сиренево-фиолетовой, то ли покрой рясы, который, кажется, тоже был нестандартным. В любом случае нелюбопытство окружения Дока вполне устраивало. Кроме того, к вечеру в свите папы остались лишь единицы из тех пресвитеров, что встречали его вчера в аэропорту. Наверное, решили поисследовать город на предмет чего-нибудь экзотического. Например, украинской горилки с перцем. Так что и приставать к Доку с ненужными расспросами было почти некому. Но расслабляться было рано. Предстоял вечер дня сегодняшнего и почти весь день завтрашний. А это масса времени и для того, чтобы где-то проколоться, и для того, чтобы Дед успел попытаться осуществить свои опасные и нежелательные планы.
Прокол чуть не произошел после ужина. Кстати, подавали за ужином и вино из монастырских подвалов, и вино неплохое. Так что в бытовом плане Доку жаловаться было не на что: его и кормили, и поили, и спать ему мягко стелили. Едва окончилась трапеза, к Доку подошел тот самый кардинал, который, Док запомнил, вначале смотрел на самозваного аббата весьма подозрительно и, что хуже, как опять же запомнил Док, весьма проницательно. Но все же на этот раз кардинал не хмурил бровей, а, напротив, улыбался ласково и, приближаясь, делал Доку знак рукой, чтобы тот не вставал навстречу. Док все же поднялся со скамьи.
— Именем Иисуса, — по-латыни приветствовал Дока кардинал иезуитским паролем.
А Док не знал, не помнил отзыва на этот пароль. Но он уже успел насмотреться, как обычно ксендз меньшего ранга приветствует ксендза ранга более высокого. Он склонил голову и сложил руки в надежде, что и такая разновидность приветствия сойдет. Сошла.
— На каком языке мне можно будет поговорить с вами? — любезно поинтересовался кардинал, который, очевидно, не желая отставать от своего патрона, тоже был полиглотом.
— На латыни, — скромно ответствовал Док, — или на гуарани, — здесь он решил, что небольшая доля юмора в общении двух коллег даже по такой ответственной работе, как служение Богу, не повредит. И тут же добавил, отрабатывая свою шаткую, но единственную легенду: — Немецкий, язык детства, я почти забыл, а на испанском говорить приходится хорошо, если раз в год. Так что и этим языком, увы, я не владею в совершенстве.
* * *
Кардинал Ружичковский не ошибся, увидев в странном иезуитском аббате интересного человека.
Ну неудивительно ли, что человек не может толком общаться ни на одном языке, включая, кстати, и латынь. У аббата был крайне странный выговор: если католическое духовенство говорило на этом языке мягко, плавно, по аналогии с ближайшими к латыни современными языками — испанским и итальянским, то аббат Мартин говорил так, как изъясняются медики, произнося диагнозы и выписывая рецепты — рублено, резко. Впрочем, это могло объясняться тем, что аббат был немцем по происхождению.
Аббат признался-таки, что до поступления в орден он служил в армии. В Парагвайской народной армии. Он даже воевал когда-то против аргентинцев. Там вообще, как узнал любопытный кардинал, постоянно шли стычки на границе из-за контроля над серебряными рудниками. А вот теперь он проповедует среди местных аборигенов, населяющих болота Ла-Платы и холмы Гран-Чако. Народ дикий и плохо воспринимающий Истину. Они поклоняются божку Вицлипуцли, которого считают могущественнее христианского Бога, однако все же они заходят в единственный на всей огромной территории к юго-западу от Байа-Негро храм аббата Мартина, чтобы воздать жертвы и Иисусу Христу, которого, безусловно, ставят много ниже Вицлипуцли, но с которым тоже на всякий случай не желают портить отношений. Кубинские коммандос, приглашенные правительством Парагвая, занесли в эти дикие и редконаселенные места еще и культ вуду, так что отцу Мартину приходится прикладывать невероятные усилия для охраны поголовья своих кур, едва ли не единственного источника пропитания. Каждое полнолуние дикие и кровожадные гуарани совершают налет на прицерковное хозяйство, чтобы украсть и принести в жертву идолищу хохлаток и пеструшек. Нет, аббат не сердится на несчастных кубинцев. Ведь многие из них, несмотря на жизнь под властью коммунистического диктатора, не отошли от истинной католической веры. Да, там среди вудуистов встречались и верные сыны нашей Церкви! Их пребывание в селище Кузнетски Мост на берегу речушки Негро-Линка, где несет свою миссию патер Мартин, было подлинным праздником. Вместе так хорошо было петь псалмы и хоралы!
Но есть у аббата и победы на духовном фронте. Около семидесяти гуарани полностью оставили поклонение языческим божкам и приняли святое крещение. Это начало католизации Западного Парагвая, которое было начато предшественником аббата Мартина, ныне покойным аббатом Йоганом, тоже, как и сам аббат Мартин, немцем, вернее, австрийцем по происхождению. Так уж получилось, что службу там тащит немецкая династия аббатов. Вот.
Кардинала до слез растрогал рассказ этого сурового, но простодушного и открытого священника, который несет свет Евангелия в столь диких местах: кто не знает, как трудно выращивать колоски истинной веры на неплодородной почве язычества. До глубокой ночи кардинал, плача, молил Господа о помощи несчастному аббату во всех его начинаниях.
* * *
Наутро у Дока слегка шумело в голове — отвечая кардиналу на его навязчивые вопросы, он прихлебывал винцо, услужливо подливаемое в пустеющий бокал средних лет монахиней с добрым усталым лицом. Пожалуй, без вина Доку не удалось бы так стройно и ясно рассказать свою на ходу сочиняемую легенду. А подъем был ранний — в половине восьмого папа должен был служить частную литургию в митрополичьих палатах, и, поскольку Док разыгрывал из себя человека крайне набожного, монахи, по его же просьбе, разбудили в половине шестого: от монастыря до палат был добрый час езды.
Теперь уж автобус, приписанный к приезжим ксендзам, шел в город почти пустой. Большинство патеров, основательно изучив город накануне, сегодня отлеживалось по кельям.
И снова завертелось. Десять ноль-ноль. Снова ипподром, но на этот раз папа служил обедню по-византийски. Час. Возвращение в палаты. Тринадцать пятнадцать. Обед в палатах. Масса священников, но одетых по-иному — униаты. Док просто выедал их лица глазами, все искал Деда, но Деда или не было, или он так страшно замаскировался, что узнать его было невозможно. После обеда папа лег прикорнуть, а Док получил часовую передышку. Пока папа спит, проникнуть к нему невозможно.
Теперь начинало казаться, что либо Дед успокоился с покушением, либо его планы оказались расстроены. Оставались всего две возможности увидеть понтифика на людях, подобраться к нему поближе и пальнуть из пистолета. В пять папа должен был прощаться с католиками и униатами Западной Украины в церкви святого Юра, а в шесть пятнадцать еще раз прощаться с ними в аэропорту. Да, Док ошибся. Дед не стал переодеваться католическим попом, проникать в свиту, подбираться к папе на расстояние вытянутой руки и бить наверняка. Если он и попытается стрелять, то либо из толпы в храме, либо на площади храма, либо, наконец, в аэропорту. Док знал, что толпа контролируется с двух позиций. С одной стороны, сам Док глазеет на народные массы как бы глазами папы. С другой стороны, в толпе рыщут неугомонные Пастух и Боцман, — их лица мелькали несколько раз. Док их заметил, и это при том, что они всячески старались не светиться. Вот ведь гады! Просил же их покинуть город в экстренном порядке, не мелькать, так нет же! Чувство товарищества им не дает наслаждаться безопасностью, когда друг рискует на всю катушку. А их позиция наблюдения как раз самая поганая, хоть они и видят всех тех, кто пробирается поближе к папе со спины. Но что под таким углом можно увидеть? Да ничего, особенно если Дед устроил маскарад. Мало ли в кого он вырядится на этот раз.
А Док, стоя все время чуть ли не у плеча Иоанна Павла, видел, можно сказать, все лица паломников, приблизившихся на рискованное расстояние. Он скользил взглядом по всем, по абсолютно всем лицам, периодически цепляясь за нос, глаза или лоб какого-нибудь старика, если они хоть чуть напоминали ему о Николае Ивановиче. Такое лицо Док рассматривал пристально и анализировал: нет ли на нем грима, нет ли парика; смотрел, какой овал, какой разрез глаз, не может ли это быть Дед. Но снова и снова оказывалось, что нет, это простой старик католик. Или униат. Не Дед. Не Николай Иванович. И вроде бы то нос попадется характерный, дедовский — прямой, как стрелка, греческий. То те же глаза — голубые, умные, чуть прищуренные. Но при тщательном рассмотрении оказывалось не то. То складки на лбу иные, а их загримировать почти невозможно, то ухо лопухом, тогда как у Деда уши аккуратные, прижатые к голове. То скулы жесткие торчат шире ушей, а такие скулы не приклеишь.
В то же время Док сознавал, что, если ребята не оставляют наблюдения и не подают ему знаков — отбой, мол, все, дескать, в порядке, значит, ситуация не разрешена, Дед не обнаружен, не остановлен, не обезврежен. Выстрел, роковой для папы римского и, как ни странно, для России, может прозвучать в любой момент.
У Дока был час на то, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Он вышел из нунциатуры на наводненную паломниками площадь, обошел толпу, зашел за собор, отыскал укромный безлюдный уголок и закурил. Но город, особенно поблизости от тех мест, где обретался папа, в принципе не мог содержать укромных уголков. Док успел лишь сделать мерные затяжки, как рядом появились двое. Двое в гражданском, но не без выправки. Док решил, что ксендзам хоть и нельзя жениться, но курить все-таки можно, и продолжал курить с таким видом, будто это самое обычное для иезуитского аббата занятие. Один из двоих сперва покосился на Дока, затем все же подошел и обратился по-украински:
— Панэ, вы нэ скажэтэ, яка зараз годына?
Док улыбнулся как можно добродушнее и как можно глупее развел руками. Тот, кто спрашивал время, тоже улыбнулся, но тут же отвернулся и, казалось, забыл о Доке. Он заговорил со своим товарищем быстро, по-украински (теперь считалось, что поп с сигаретой все равно ни черта не понимает):
— Ничего не возьму в толк. Проклятого старика нигде нет. Но он появится, я точно знаю, что появится. Я уже и не рад, что мы связались с этим идиотом, даже начинаю бояться, что он, чего доброго, перехитрит нас и доберется до папы раньше, нежели мы поймаем его за руку.
Второй отвечал:
— Да, вы правы, пан. Мне вот что кажется. Этот старый кагэбэшник мог все перепутать и попытаться совершить свою акцию не во время первого появления папы у церкви святого Юра, а во время последнего. То есть сегодня в пятом часу. Мне тоже не нравится, что мы до сих пор не обнаружили никаких следов этого русского. Я считаю, что от нашей идеи следует отказаться, пока не поздно. Нужно срочно давать сигнал, куда надо, чтобы в программу визита внесли изменения.
— Да, пусть папа прощается с украинцами где-нибудь в другом месте. Например, на Сихове.
— Нет, Сихов не подходит. Все-таки этот пункт был в изначальной программе. Нужно отправить папу в такое место, которое вообще не было предусмотрено в программе. Русский не успеет подготовить покушения в такого рода месте.
— В таком случае чем плох катедральный костел?
— Да. Это выход. С одной стороны, папа там не должен был появляться, значит, там и бомбу никто не подложил. С другой стороны, это ведь главный католический храм региона. Годится. Приступайте.
Хотя некоторые слова и не были понятны Доку, смысл подслушанного разговора был ему абсолютно ясен. Вот и встретился со своими невидимыми врагами. Не то чтобы приятная встреча, но, уж конечно, полезная. До этого момента Док как-то не задумывался над тем, что ведь и Николай Иванович страшно рискует, что все спецслужбы только и ждут его появления... Стоит ему мелькнуть в поле зрения, как его тут же вяжут, отбирают старый добрый боевой ТТ, волокут в холодную, судят, сажают. Надолго. На всю жизнь... Но пока, кстати, все происходит даже забавно. Старый отставник морочит голову громадному количеству молодых натасканных людей. Из этого можно сделать косвенный вывод, что если уж Дед спланировал покушение, то разработал его так, что все эти многочисленные спецслужбы однозначно остаются с носом. Если старика не остановит Док — его никто не остановит.
Еще Док подумал, что хорошо было бы посовещаться с Пастухом. Тот всегда умел найти единственно правильное решение. А то теперь вот какая ерунда получается: маршрут папы сейчас, конечно, изменят. Папу поволокут в самый центр, в готический собор. Спецслужбы как раз расслабятся — ведь для того, чтобы им расслабиться, маршрут и меняется. Получается, что у Деда достаточно много шансов не только стрельнуть в папу, но и скрыться после выстрела. И тут Дока осенило. А что, если Николай Иванович только и ждал момента, когда противник, опасаясь его выхода, изменит маршрут. Правда, это только в том случае, если Дед знал, что спецслужбам известно о готовящемся покушении. А он мог об этом лишь предполагать, так как приказ шел через ненадежную Ларису. Так куда потащат папу вместо церкви святого Юра? Конечно же в катедральный! А там папашку уже ждет дедушка! Вот ведь здорово. Так что же это получается? По-настоящему рискуют только они — Пастух, Боцман и сам Док? Ну, Док вроде бы поменьше. А вот Пастух с Боцманом только тем и занимаются, что светятся. Хорошо еще, что Артиста с Бородой куда-то сплавили. Выходит, лучше всего было бы всем нашим смыться куда подальше, а Дед, что ж, пусть себе покушается, его проблемы, раз он так славно все распланировал. Остается только дать знак ребятам, что все о'кей, что они могут линять куда подальше.
Когда папа восстал ото сна, аббат Мартин был уже на боевом посту. Он присутствовал при погрузке Иоанна Павла в папамобиль, шел рядом. На этот раз папу грузили крайне оперативно, несколько монахов-иезуитов плотно блокировали его своими спинами от толпы. Всех, даже ксендзов, оттеснили в сторонку. Аббат Мартин только потому и оказался сам в группе блокирующих, что сам был иезуитом. Суровые монахи молча посторонились, впуская его в кольцо. Но, даже будучи занят таким важным делом, как прикрытие папской особы, аббат все же успел сделать еще одно важное, хоть и незаметное дело. Если бы кто-то пристально наблюдал за ним со стороны, то мог бы заметить, что патер, словно бы узнав кого-то в толпе паломников, улыбнулся этому узнанному как-то странно-многозначительно. Он даже будто бы беззвучно проговорил какое-то слово с тем расчетом, чтобы тот, кому это слово предназначалось, мог прочесть его смысл по губам. Немое слово сопровождалось кратким, скупым, едва заметным, но жестким жестом. Если бы наблюдатель знал русский язык, он, возможно, смог бы прочесть по губам аббата это слово. Это слово было «отбой». Догадливый наблюдатель мог бы понять, что и жест дублировал это же слово «отбой». Впрочем, все это мог заметить только крайне наблюдательный человек.
* * *
Кардинал Ружичковский был встревожен. Спецслужбы изменили программу, а просто так они бы этого делать не стали. Кардинал принял и собственные меры. Все братья иезуиты, какие только были в городе, были стянуты к катедральному костелу. Были и в рясах, и в подрясниками гражданские. На сами спецслужбы кардинал не слишком надеялся. Раз они пошли на изменение маршрута, значит, источник опасности не устранен и они этим изменением всего-навсего упрощают работу себе. А если кто-то упростил себе работу, то после этого он обычно расслабляется. А вот ему, кардиналу, расслабляться теперь никак нельзя, его внимание должно удвоиться, нет, утроиться и даже удесятериться.
В костеле было вроде бы и людно, но значительную часть присутствующих составляли католические священники и монахи. Многие из них были иезуитами. Кардинал Амвросий Ружичковский был вытянут в струнку, как серна, почуявшая опасность. Не успокаивало его даже обилие в храме собственных агентов. Проклятые эсбэушники маршрут изменили, но об источнике опасности не сказали ни слова. Понятное дело, чего-то где-то напортачили, а то и сами же нахимичили и теперь, по обыкновению всех спецслужб, играют в молчанку. Не успокаивал и хорал, мастерски исполняемый на органе молодым, но очень перспективным органистом, гордостью Львовского кантора. Не успокаивало даже то, что на входе в собор стояли двое самых расторопных братьев иезуитов и тщательнейшим образом проверяли всех входящих на взрывчатку и металл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Весь день окружающие священники, видя на Доке иезуитские атрибуты, не слишком лезли в разговоры, вернее сказать, вовсе не лезли. Сам же Док лишь ломал голову над тем, что же именно в нем выдавало принадлежность к этому ордену. То ли синяя шапочка, тогда как у остальных она была сиренево-фиолетовой, то ли покрой рясы, который, кажется, тоже был нестандартным. В любом случае нелюбопытство окружения Дока вполне устраивало. Кроме того, к вечеру в свите папы остались лишь единицы из тех пресвитеров, что встречали его вчера в аэропорту. Наверное, решили поисследовать город на предмет чего-нибудь экзотического. Например, украинской горилки с перцем. Так что и приставать к Доку с ненужными расспросами было почти некому. Но расслабляться было рано. Предстоял вечер дня сегодняшнего и почти весь день завтрашний. А это масса времени и для того, чтобы где-то проколоться, и для того, чтобы Дед успел попытаться осуществить свои опасные и нежелательные планы.
Прокол чуть не произошел после ужина. Кстати, подавали за ужином и вино из монастырских подвалов, и вино неплохое. Так что в бытовом плане Доку жаловаться было не на что: его и кормили, и поили, и спать ему мягко стелили. Едва окончилась трапеза, к Доку подошел тот самый кардинал, который, Док запомнил, вначале смотрел на самозваного аббата весьма подозрительно и, что хуже, как опять же запомнил Док, весьма проницательно. Но все же на этот раз кардинал не хмурил бровей, а, напротив, улыбался ласково и, приближаясь, делал Доку знак рукой, чтобы тот не вставал навстречу. Док все же поднялся со скамьи.
— Именем Иисуса, — по-латыни приветствовал Дока кардинал иезуитским паролем.
А Док не знал, не помнил отзыва на этот пароль. Но он уже успел насмотреться, как обычно ксендз меньшего ранга приветствует ксендза ранга более высокого. Он склонил голову и сложил руки в надежде, что и такая разновидность приветствия сойдет. Сошла.
— На каком языке мне можно будет поговорить с вами? — любезно поинтересовался кардинал, который, очевидно, не желая отставать от своего патрона, тоже был полиглотом.
— На латыни, — скромно ответствовал Док, — или на гуарани, — здесь он решил, что небольшая доля юмора в общении двух коллег даже по такой ответственной работе, как служение Богу, не повредит. И тут же добавил, отрабатывая свою шаткую, но единственную легенду: — Немецкий, язык детства, я почти забыл, а на испанском говорить приходится хорошо, если раз в год. Так что и этим языком, увы, я не владею в совершенстве.
* * *
Кардинал Ружичковский не ошибся, увидев в странном иезуитском аббате интересного человека.
Ну неудивительно ли, что человек не может толком общаться ни на одном языке, включая, кстати, и латынь. У аббата был крайне странный выговор: если католическое духовенство говорило на этом языке мягко, плавно, по аналогии с ближайшими к латыни современными языками — испанским и итальянским, то аббат Мартин говорил так, как изъясняются медики, произнося диагнозы и выписывая рецепты — рублено, резко. Впрочем, это могло объясняться тем, что аббат был немцем по происхождению.
Аббат признался-таки, что до поступления в орден он служил в армии. В Парагвайской народной армии. Он даже воевал когда-то против аргентинцев. Там вообще, как узнал любопытный кардинал, постоянно шли стычки на границе из-за контроля над серебряными рудниками. А вот теперь он проповедует среди местных аборигенов, населяющих болота Ла-Платы и холмы Гран-Чако. Народ дикий и плохо воспринимающий Истину. Они поклоняются божку Вицлипуцли, которого считают могущественнее христианского Бога, однако все же они заходят в единственный на всей огромной территории к юго-западу от Байа-Негро храм аббата Мартина, чтобы воздать жертвы и Иисусу Христу, которого, безусловно, ставят много ниже Вицлипуцли, но с которым тоже на всякий случай не желают портить отношений. Кубинские коммандос, приглашенные правительством Парагвая, занесли в эти дикие и редконаселенные места еще и культ вуду, так что отцу Мартину приходится прикладывать невероятные усилия для охраны поголовья своих кур, едва ли не единственного источника пропитания. Каждое полнолуние дикие и кровожадные гуарани совершают налет на прицерковное хозяйство, чтобы украсть и принести в жертву идолищу хохлаток и пеструшек. Нет, аббат не сердится на несчастных кубинцев. Ведь многие из них, несмотря на жизнь под властью коммунистического диктатора, не отошли от истинной католической веры. Да, там среди вудуистов встречались и верные сыны нашей Церкви! Их пребывание в селище Кузнетски Мост на берегу речушки Негро-Линка, где несет свою миссию патер Мартин, было подлинным праздником. Вместе так хорошо было петь псалмы и хоралы!
Но есть у аббата и победы на духовном фронте. Около семидесяти гуарани полностью оставили поклонение языческим божкам и приняли святое крещение. Это начало католизации Западного Парагвая, которое было начато предшественником аббата Мартина, ныне покойным аббатом Йоганом, тоже, как и сам аббат Мартин, немцем, вернее, австрийцем по происхождению. Так уж получилось, что службу там тащит немецкая династия аббатов. Вот.
Кардинала до слез растрогал рассказ этого сурового, но простодушного и открытого священника, который несет свет Евангелия в столь диких местах: кто не знает, как трудно выращивать колоски истинной веры на неплодородной почве язычества. До глубокой ночи кардинал, плача, молил Господа о помощи несчастному аббату во всех его начинаниях.
* * *
Наутро у Дока слегка шумело в голове — отвечая кардиналу на его навязчивые вопросы, он прихлебывал винцо, услужливо подливаемое в пустеющий бокал средних лет монахиней с добрым усталым лицом. Пожалуй, без вина Доку не удалось бы так стройно и ясно рассказать свою на ходу сочиняемую легенду. А подъем был ранний — в половине восьмого папа должен был служить частную литургию в митрополичьих палатах, и, поскольку Док разыгрывал из себя человека крайне набожного, монахи, по его же просьбе, разбудили в половине шестого: от монастыря до палат был добрый час езды.
Теперь уж автобус, приписанный к приезжим ксендзам, шел в город почти пустой. Большинство патеров, основательно изучив город накануне, сегодня отлеживалось по кельям.
И снова завертелось. Десять ноль-ноль. Снова ипподром, но на этот раз папа служил обедню по-византийски. Час. Возвращение в палаты. Тринадцать пятнадцать. Обед в палатах. Масса священников, но одетых по-иному — униаты. Док просто выедал их лица глазами, все искал Деда, но Деда или не было, или он так страшно замаскировался, что узнать его было невозможно. После обеда папа лег прикорнуть, а Док получил часовую передышку. Пока папа спит, проникнуть к нему невозможно.
Теперь начинало казаться, что либо Дед успокоился с покушением, либо его планы оказались расстроены. Оставались всего две возможности увидеть понтифика на людях, подобраться к нему поближе и пальнуть из пистолета. В пять папа должен был прощаться с католиками и униатами Западной Украины в церкви святого Юра, а в шесть пятнадцать еще раз прощаться с ними в аэропорту. Да, Док ошибся. Дед не стал переодеваться католическим попом, проникать в свиту, подбираться к папе на расстояние вытянутой руки и бить наверняка. Если он и попытается стрелять, то либо из толпы в храме, либо на площади храма, либо, наконец, в аэропорту. Док знал, что толпа контролируется с двух позиций. С одной стороны, сам Док глазеет на народные массы как бы глазами папы. С другой стороны, в толпе рыщут неугомонные Пастух и Боцман, — их лица мелькали несколько раз. Док их заметил, и это при том, что они всячески старались не светиться. Вот ведь гады! Просил же их покинуть город в экстренном порядке, не мелькать, так нет же! Чувство товарищества им не дает наслаждаться безопасностью, когда друг рискует на всю катушку. А их позиция наблюдения как раз самая поганая, хоть они и видят всех тех, кто пробирается поближе к папе со спины. Но что под таким углом можно увидеть? Да ничего, особенно если Дед устроил маскарад. Мало ли в кого он вырядится на этот раз.
А Док, стоя все время чуть ли не у плеча Иоанна Павла, видел, можно сказать, все лица паломников, приблизившихся на рискованное расстояние. Он скользил взглядом по всем, по абсолютно всем лицам, периодически цепляясь за нос, глаза или лоб какого-нибудь старика, если они хоть чуть напоминали ему о Николае Ивановиче. Такое лицо Док рассматривал пристально и анализировал: нет ли на нем грима, нет ли парика; смотрел, какой овал, какой разрез глаз, не может ли это быть Дед. Но снова и снова оказывалось, что нет, это простой старик католик. Или униат. Не Дед. Не Николай Иванович. И вроде бы то нос попадется характерный, дедовский — прямой, как стрелка, греческий. То те же глаза — голубые, умные, чуть прищуренные. Но при тщательном рассмотрении оказывалось не то. То складки на лбу иные, а их загримировать почти невозможно, то ухо лопухом, тогда как у Деда уши аккуратные, прижатые к голове. То скулы жесткие торчат шире ушей, а такие скулы не приклеишь.
В то же время Док сознавал, что, если ребята не оставляют наблюдения и не подают ему знаков — отбой, мол, все, дескать, в порядке, значит, ситуация не разрешена, Дед не обнаружен, не остановлен, не обезврежен. Выстрел, роковой для папы римского и, как ни странно, для России, может прозвучать в любой момент.
У Дока был час на то, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Он вышел из нунциатуры на наводненную паломниками площадь, обошел толпу, зашел за собор, отыскал укромный безлюдный уголок и закурил. Но город, особенно поблизости от тех мест, где обретался папа, в принципе не мог содержать укромных уголков. Док успел лишь сделать мерные затяжки, как рядом появились двое. Двое в гражданском, но не без выправки. Док решил, что ксендзам хоть и нельзя жениться, но курить все-таки можно, и продолжал курить с таким видом, будто это самое обычное для иезуитского аббата занятие. Один из двоих сперва покосился на Дока, затем все же подошел и обратился по-украински:
— Панэ, вы нэ скажэтэ, яка зараз годына?
Док улыбнулся как можно добродушнее и как можно глупее развел руками. Тот, кто спрашивал время, тоже улыбнулся, но тут же отвернулся и, казалось, забыл о Доке. Он заговорил со своим товарищем быстро, по-украински (теперь считалось, что поп с сигаретой все равно ни черта не понимает):
— Ничего не возьму в толк. Проклятого старика нигде нет. Но он появится, я точно знаю, что появится. Я уже и не рад, что мы связались с этим идиотом, даже начинаю бояться, что он, чего доброго, перехитрит нас и доберется до папы раньше, нежели мы поймаем его за руку.
Второй отвечал:
— Да, вы правы, пан. Мне вот что кажется. Этот старый кагэбэшник мог все перепутать и попытаться совершить свою акцию не во время первого появления папы у церкви святого Юра, а во время последнего. То есть сегодня в пятом часу. Мне тоже не нравится, что мы до сих пор не обнаружили никаких следов этого русского. Я считаю, что от нашей идеи следует отказаться, пока не поздно. Нужно срочно давать сигнал, куда надо, чтобы в программу визита внесли изменения.
— Да, пусть папа прощается с украинцами где-нибудь в другом месте. Например, на Сихове.
— Нет, Сихов не подходит. Все-таки этот пункт был в изначальной программе. Нужно отправить папу в такое место, которое вообще не было предусмотрено в программе. Русский не успеет подготовить покушения в такого рода месте.
— В таком случае чем плох катедральный костел?
— Да. Это выход. С одной стороны, папа там не должен был появляться, значит, там и бомбу никто не подложил. С другой стороны, это ведь главный католический храм региона. Годится. Приступайте.
Хотя некоторые слова и не были понятны Доку, смысл подслушанного разговора был ему абсолютно ясен. Вот и встретился со своими невидимыми врагами. Не то чтобы приятная встреча, но, уж конечно, полезная. До этого момента Док как-то не задумывался над тем, что ведь и Николай Иванович страшно рискует, что все спецслужбы только и ждут его появления... Стоит ему мелькнуть в поле зрения, как его тут же вяжут, отбирают старый добрый боевой ТТ, волокут в холодную, судят, сажают. Надолго. На всю жизнь... Но пока, кстати, все происходит даже забавно. Старый отставник морочит голову громадному количеству молодых натасканных людей. Из этого можно сделать косвенный вывод, что если уж Дед спланировал покушение, то разработал его так, что все эти многочисленные спецслужбы однозначно остаются с носом. Если старика не остановит Док — его никто не остановит.
Еще Док подумал, что хорошо было бы посовещаться с Пастухом. Тот всегда умел найти единственно правильное решение. А то теперь вот какая ерунда получается: маршрут папы сейчас, конечно, изменят. Папу поволокут в самый центр, в готический собор. Спецслужбы как раз расслабятся — ведь для того, чтобы им расслабиться, маршрут и меняется. Получается, что у Деда достаточно много шансов не только стрельнуть в папу, но и скрыться после выстрела. И тут Дока осенило. А что, если Николай Иванович только и ждал момента, когда противник, опасаясь его выхода, изменит маршрут. Правда, это только в том случае, если Дед знал, что спецслужбам известно о готовящемся покушении. А он мог об этом лишь предполагать, так как приказ шел через ненадежную Ларису. Так куда потащат папу вместо церкви святого Юра? Конечно же в катедральный! А там папашку уже ждет дедушка! Вот ведь здорово. Так что же это получается? По-настоящему рискуют только они — Пастух, Боцман и сам Док? Ну, Док вроде бы поменьше. А вот Пастух с Боцманом только тем и занимаются, что светятся. Хорошо еще, что Артиста с Бородой куда-то сплавили. Выходит, лучше всего было бы всем нашим смыться куда подальше, а Дед, что ж, пусть себе покушается, его проблемы, раз он так славно все распланировал. Остается только дать знак ребятам, что все о'кей, что они могут линять куда подальше.
Когда папа восстал ото сна, аббат Мартин был уже на боевом посту. Он присутствовал при погрузке Иоанна Павла в папамобиль, шел рядом. На этот раз папу грузили крайне оперативно, несколько монахов-иезуитов плотно блокировали его своими спинами от толпы. Всех, даже ксендзов, оттеснили в сторонку. Аббат Мартин только потому и оказался сам в группе блокирующих, что сам был иезуитом. Суровые монахи молча посторонились, впуская его в кольцо. Но, даже будучи занят таким важным делом, как прикрытие папской особы, аббат все же успел сделать еще одно важное, хоть и незаметное дело. Если бы кто-то пристально наблюдал за ним со стороны, то мог бы заметить, что патер, словно бы узнав кого-то в толпе паломников, улыбнулся этому узнанному как-то странно-многозначительно. Он даже будто бы беззвучно проговорил какое-то слово с тем расчетом, чтобы тот, кому это слово предназначалось, мог прочесть его смысл по губам. Немое слово сопровождалось кратким, скупым, едва заметным, но жестким жестом. Если бы наблюдатель знал русский язык, он, возможно, смог бы прочесть по губам аббата это слово. Это слово было «отбой». Догадливый наблюдатель мог бы понять, что и жест дублировал это же слово «отбой». Впрочем, все это мог заметить только крайне наблюдательный человек.
* * *
Кардинал Ружичковский был встревожен. Спецслужбы изменили программу, а просто так они бы этого делать не стали. Кардинал принял и собственные меры. Все братья иезуиты, какие только были в городе, были стянуты к катедральному костелу. Были и в рясах, и в подрясниками гражданские. На сами спецслужбы кардинал не слишком надеялся. Раз они пошли на изменение маршрута, значит, источник опасности не устранен и они этим изменением всего-навсего упрощают работу себе. А если кто-то упростил себе работу, то после этого он обычно расслабляется. А вот ему, кардиналу, расслабляться теперь никак нельзя, его внимание должно удвоиться, нет, утроиться и даже удесятериться.
В костеле было вроде бы и людно, но значительную часть присутствующих составляли католические священники и монахи. Многие из них были иезуитами. Кардинал Амвросий Ружичковский был вытянут в струнку, как серна, почуявшая опасность. Не успокаивало его даже обилие в храме собственных агентов. Проклятые эсбэушники маршрут изменили, но об источнике опасности не сказали ни слова. Понятное дело, чего-то где-то напортачили, а то и сами же нахимичили и теперь, по обыкновению всех спецслужб, играют в молчанку. Не успокаивал и хорал, мастерски исполняемый на органе молодым, но очень перспективным органистом, гордостью Львовского кантора. Не успокаивало даже то, что на входе в собор стояли двое самых расторопных братьев иезуитов и тщательнейшим образом проверяли всех входящих на взрывчатку и металл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38