Совместная ванна была не более сексуальной, чем купание с ирландским волкодавом. Со своим длинным лицом, тощими руками и полным отсутствием груди или бедер, она действительно была похожа на ирландского волкодава — неимоверно отвратительную псину.
После купания она любовно вытерла его с ног до головы, а потом взяла за руку и повела в спальню, где горели ароматные свечи в хрустальных подсвечниках. Завораживает. Единственное, чего в антураже не хватало, — женщины, на костях которой было бы хоть немного мяса.
Но он женился на ней не из-за тела, а из-за ума, хорошего воспитания и безупречного характера. Респектабельная жена — непременная принадлежность человека карьеры.
И никогда не оставляла его мысль о том, что даже секс становится унылым и тягостным, когда повторяется день за днем в одной из двух тривиальных поз без каких бы то ни было вариаций.
Поэтому сейчас предстояло проделать ту же серию движений. Предварительная любовная игра состояла из нескольких целомудренных поцелуев, механического поглаживания по спине, а потом он на нее залез. Ему хотелось придушить ее. Это хоть раз внесло бы возбуждающий элемент в эту скуку, и к тому же после этого никогда не пришлось бы ему снова пломбировать эту мерзкую дыру.
Она собиралась постепенно поддаваться его проникающим толчкам, но тут он послал все к чертям и взял ее насильно. Это было безумие, но он уже дошел до ручки. Такая сейчас была напряженка на службе с этими последними опросами агентства «Ангус Рейд» и прочей ерундой.
К его удивлению, ей понравилось. Она дико визжала, потом стала стонать, а он качал, будто загоняя осиновый кол в сердце вампира. Да, именно так. Осиновый кол в сердце той нежити, в которую превратился их брак.
В момент оргазма она вцепилась зубами в его плечо и забилась в бесконтрольной судороге.
Без всякой страсти, но он тоже дошел до оргазма. На этот раз.
— Ты кончил! — прошептала она с каким-то блядским придыханием.
— Еще бывают чудеса, — ответил он сухо.
Она улыбнулась фарфоровой улыбкой в тусклом свете свечей.
— Согласись, что это было замечательно.
— Потрясающе, — равнодушно отозвался он.
Когда он перекатился на спину, она прикрутила ночник и погасила свечи, мурлыча себе под нос какую-то бессмысленную песенку Барри Манилова, которого он не переваривал.
Кончился по крайней мере этот кошмар.
Лежа в ожидании сна, он чувствовал едкий запах. Ее запах. Но он напомнил ему кое-что другое. Самый сексуальный запах в мире.
Запах вспоротой и выпотрошенной рыбы.
И это не давало уснуть. Он молил о сне, но запах тунца в ноздрях был как ватный пахучий тампон.
Он подождал, пока ее храп заполнил спальню, потом откинул одеяло и сунул ноги в тапочки.
Прошлепав к себе в берлогу, он включил компьютер. На панелях стен висели картины с изображениями шхун. На лакированной сосновой табличке над монитором паяльником был выжжен девиз: «От моря до моря».
Система провела его по всем неизбежным циклам входа и дала доступ к электронной почте.
От той, что владела его мыслями, письма не было. Уже около месяца. Где же она?
В этот момент глухо зазвонил мобильный телефон в его брифкейсе. Откинув крышку аппарата, он поднес его к лицу.
— Слушаю!
— Командор?
— Говорите.
— У нас еще одна ненужная встреча.
— Подробнее, пожалуйста.
— Американское судно в районе Носа. Мы проводили рутинную подводную операцию, когда нарушитель заметил Гончую на своем рыболовном эхолоте. Пришлось действовать.
— Состояние судна?
— Затонуло.
— Экипаж?
— Кошачий корм.
— Свидетели?
— Не осталось, как всегда.
— Годится.
— Есть, командор!
— Продолжайте операцию со стадом. Обо всех отклонениях докладывать.
— Есть, сэр!
Закрыв крышку телефона, он положил его рядом с монитором. Глаза его вернулись к экрану.
А там, как маяк, пылали строки шапки нового письма:
Кому: Commodore@net.org.
От: Kali@yug.net.
Предмет: Позвони мне немедленно.
Но в том месте, где должен быть текст, зияла пустота.
— Сука! — сказал он себе под нос.
Он был предупрежден: никогда не звонить, никогда не приходить, если это ему не приказано. Человеку его положения никто не смеет отдавать приказы, и такое унижение усиливало его трепет.
Он вызвал ее номер из памяти телефона и ждал ответа с трепещущим сердцем и неловким ощущением подъема в паху, испытывая чувство волнения и сладостного предвкушения.
— Если вы правильно набрали номер, то знаете мое имя, — пропело ее холодное контральто. — Говорите.
— Госпожа?
— Командор?
— Э-э, я получил ваше послание.
— Надеюсь, все хорошо, — холодно сказала она.
— Да, все нормально, насколько возможно в нынешней ситуации.
— Испытания продолжаются?
— Э-э, да, но сегодня вечером произошел еще один инцидент.
— Ты должен рассказать мне об этом во всех подробностях.
Это было не вежливое приглашение, а жесткий приказ.
— Буду рад.
— Лично.
— Это было бы замечательно. Мне принести с собой что-нибудь?
Ее голос сочился презрением.
— Принеси свою покорность, червь!
И она повесила трубку.
Он сменил мятую пижаму на глаженый костюм и помчался по спящему городу к месту, известному ему под названием Храм.
Храм был открыт. Он вошел в холл, миновал огромную двойную дверь, с обеих сторон которой танцевали варварские скульптуры женщин с обнаженной грудью, пухлыми губами, соблазнительными бедрами и множеством рук. В приемной он снял с себя всю одежду.
Его мужская плоть уже вздымалась. Он тяжело сглотнул и подошел к зеркальной двери, прозрачной с одной стороны. Он видел свое отражение. С той стороны, он знал, смотрит на него она. Он чувствовал испепеляющий взгляд ее синих глаз.
— Ты готов переступить порог моей обители? — услышал он сквозь стекло ее холодный голос.
— Да, Госпожа.
— В таком случае прими позу приближения.
Он бухнулся на руки и колени, а потом пополз к двери, открывая ее головой.
И вполз в комнату, похожий на удирающего краба.
Он не отрывал глаз от натертого пола, зная, что наказание за иное поведение будет суровым, а еще слишком рано ждать, что на него обрушится телесное наслаждение.
Когда голова его уперлась в ботинки с каблуками-кинжалами, он остановился, и один ботинок поднялся и медленно впечатал острие в его голую спину.
— Рассказывай, — произнесла она без интонаций.
— Что рассказывать, Госпожа?
— Рассказывай, что случилось сегодня вечером, что так взволновало тебя.
— Во время испытаний на нас напоролось еще одно американское судно. Из соображений безопасности пришлось от него избавиться. Корабля и команды больше нет.
— Очень мудро.
— Никто никогда не узнает.
— Кроме тебя, меня и всех участников, — саркастически уточнила она. — Сколько это всего лиц?
— Полагаю, человек тридцать, но все предупреждены.
Он стал заикаться.
— Тридцать человек, посвященных в тайну, которая может разрушить твою карьеру, если не жизнь. Если один процент этой группы расскажет каждый одному человеку, какая это будет утечка?
— Значительная, — признал он.
— Какая?
— Катастрофическая.
— Вот теперь лучше.
Из ее голоса исчез резкий сарказм, но сам голос вряд ли стал мягче.
— Это хорошо известная аксиома, командор. Сообщая тайну одному человеку ты должен считать, что сообщил ее троим. Потому что большинство людей чувствует потребность поделиться с тем, кому они доверяют, а те доверятся своим конфидентам, и через несколько шагов твоя тайна уже не тайна, а сплетня.
— Смысл искажается при пересказе.
— Думаю, что настало время переходить на другой уровень.
— Возвышение?
— Я читала результаты опросов по твоему рейтингу. Они падают. Это падаешь ты.
— Я, как всегда, открыт вашим безжалостным советам. Госпожа.
— Конечно. Как может быть иначе?
Она вдавила ему в спину острый каблук, и в ту же секунду толстая плеть из кожи буйвола — он ее не видел, но слышал запах кожи — развернулась в ее невидимой руке и тяжело опустилась ему на голову, как блестящее морщинистое щупальце.
— Я вижу, что тебя надо убеждать.
На самом деле это было совсем не так, но у него были более срочные потребности. Плеть уже сворачивалась в напряженное, тугое кольцо неразряженной энергии.
— Все, что повелите, Госпожа.
— Я повелеваю — боль!
И плеть полоснула его по спине, как обжигающий и жалящий поцелуй.
Его лицо было прижато к черному полу. Затвердевшая плоть горела, подвернувшись на одну сторону под тяжестью извивающегося тела. Потом он увидит на ней ожоги от трения. Он любил эти ожоги. Они были как почетные медали.
Она стегала его безжалостно, постоянно повторяя:
— Ты возвысишься. Ты восстанешь, и ты будешь повиноваться.
— Я буду повиноваться.
— Повиноваться безоговорочно!
— Я буду повиноваться безоговорочно.
Опустившись перед ним на колени, она вздернула вверх его голову за потные волосы, вплотную приблизив к нему свое женственное лицо. Ее глаза горели, как бриллианты синего льда, а золотистые волосы разлетелись облаком, обрамляя совершенный овал лица, еще более совершенный от шелковой маски домино. Губы блестели кровавым сиянием. Они пульсировали ее влажным и доверительным дыханием в дюйме от его уха.
— Я скажу тебе, что ты должен сделать...
Глава 11
Томаззо Теставерде умел выживать. С ранних дней, когда он лихо воровал рыбу с телег и корзин рыбаков в оживленных доках Кингспорта штата Массачусетс, и до дня, когда собрал команду на свой первый траулер, он выживал при самых невероятных обстоятельствах.
О нем потом говорили, что он выживал до своего последнего дня.
А этот последний день был таким же, как и любой другой. Все дни жизни Томаззо Теставерде были, в сущности, одинаковыми. Воровскими.
По сути своей, хотя Томаззо так не думал, он был мелким воришкой.
Еще когда он воровал рыбу в доках и жарил се среди развалившихся труб Старого Догтауна, где ведьмы жили еще в те времена, когда его дед Сирио не приехал из Сицилии, Томаззо считал, что просто пользуется теми маленькими возможностями, которые иногда подбрасывает ему жизнь. И не более того.
И к тому же он был голоден. Его отец целыми педелями пропадал в море, гоняясь за треской в районе Грэнд-банки или за скумбрией в прибрежных водах Виргинии. А про его мать говорили, что у нее пятки тем короче, чем дольше не стоят у нее под кроватью ботинки мужа.
Родись он рыбой, был бы придонной, что роется в иле в поисках пищи.
Когда Томаззо подрос, стало невозможно прятаться в укромных местах или убегать от разъяренных рыбаков, у которых он таскал минтая и камбалу.
Томаззо понял, что приобрел дурную репутацию. И плавать на траулерах и сейнерах своих сверстников, как делали его предки, ему не светит.
Но предприимчивый мальчишка вырастает в предприимчивого взрослого. Работа настоящих мужчин не для него — пусть так. Томаззо ушел от тех, кто отказался брать его в команду своих судов, и нашел другой, более творческий способ выживать. В те дни ловушки на омаров ставили около самого берега. Их опускали утром, а вечером вытаскивали. Буи красили в разные цвета, чтобы не вытащить по ошибке не свою ловушку, но Томаззо считал, что всякая неосмотренная ловушка, которую он смог затащить к себе в лодку, — его.
В конце концов он же не забирал себе ловушку, а ставил ее снова, беря только омаров. Это было честно. Таким образом Томаззо приобрел новую репутацию, устойчивее прежней. Потому что непутевого мальчишку могли иногда простить, но взрослый, выхватывающий кусок изо рта итальянских трудяг-рыбаков, получал клеймо на всю жизнь.
Не имея накладных расходов и мало тратя на оплату труда, Томаззо со временем натаскал достаточно омаров, чтобы добыть себе более мореходное судно. И тут началась его истинная карьера.
Рыболовство — работа тяжелая, а тяжелая работа — это не то, что любил Томаззо. Не то чтобы он не пробовал. Он пытался ловить тралом. Пытался работать с дрифтерными порядками и кошельковым неводом. Он перебивался кое-как, нанимал команду, которую часто приходилось увольнять, поскольку уволить человека дешевле, чем платить ему регулярно, а тем временем Томаззо изучил все фокусы, которые только знали траловые рыбаки.
Много лет можно было выживать, кормясь в прибрежных водах Массачусетса.
Пока рыба не начала пропадать.
Томаззо отказывался верить ходившим слухам. В Объединенный клуб рыбаков, где обсуждались ли вопросы, его не пускали, так что информации доходила к нему из вторых рук и недостоверная.
— Старые бабы, — часто ворчал он. — Океаны большие, а рыба плывет куда хочет. Она не дура. Она знает, что ее ищут, и уплывает подальше, вот и все. Мы за ней еще дальше плаваем.
Но чем дальше уходили в море суда, тем труднее ловилась рыба. Если совсем недавно можно было отчалить от берега, забросить в воду сеть и вытащить ее с трепыхающейся треской, от обилия которой сети трещали, то сейчас в сетях все чаще оказывалась всякая мелюзга, бычок, иногда камбала или палтус, и только в хороший день — бочонок серебристой трески.
Томаззо, которому приходилось продавать улов в Пойнт-Джудит в Род-Айленде, поскольку в рыбных портах Массачусетса его грузов не принимали, не мог покрыть расходов.
Были и другие неудобства. Запретили сети с шестиугольной ячеей. Разрешались только небольшие сети с квадратной ячеей. Но сети дороги, и Томаззо не захотел выбрасывать свои. После третьего задержания с уловом угрожаемого вида придонных рыб в запрещенных сетях ему объявили, что он лишается лицензии на рыбный промысел.
— А мне плевать, — сказал он. — Рыбы все равно здесь больше нет. Ее всю распугали. А я пойду на север и буду ловить омаров, которых там пруд пруди.
И это было правдой. В заливе Мэн омаров хватало. К тому же в штате Мэн Томаззо никто не знал. Там можно было начать новую жизнь.
В Бар-Харборе его приняли. После непродолжительной убыли омары возвращались. Уловы были потрясающими.
— Треска тоже скоро вернется, — часто повторял Томаззо. — Подождите и увидите.
В Мэне ловили еще и много другое. Скальных крабов. Угрей. Колючий морской еж — тоже заманчивая добыча. Но это была тяжелая работа, и икру ежей Томаззо не любил. Ловить то, что он не будет есть, он не хотел.
— Буду держаться омаров. Их-то я знаю, — хвастался Томаззо Теставерде. — Вот погодите, я буду королем омаров. Я их знаю как облупленных, и они меня знают.
Но Томаззо ждал неприятный сюрприз. Оказывается, в заливе Мэн тоже есть правила. Рыбацкий народ, как называли жителей штата Мэн и как они называли себя сами, опасался, что омары уйдут следом за треской. Томаззо считал, что это идиотизм. Треска свободно плавает, а омары ползают. И так далеко им не уползти.
В первые месяцы Томаззо поймал несколько здоровенных красных экземпляров, парочку альбиносов и очень редкого голубого омара весом пятьдесят фунтов. Он даже шуму наделал в газетах, этот улов Томаззо Теставерде. Биологи из Вудсхольского океанографического института заявили, что этому омару, вероятно, не меньше ста лет и его не следует продавать в рестораны для еды.
В Бар-Харбор срочно приехала одна известная актриса, специально чтобы просить Томаззо сохранить жизнь голубому омару. Томаззо согласился, если актриса переспит с ним. Она влепила ему пощечину. Томаззо, потирая покрасневшую щеку, швырнул омара в кипящий котел, сварил его и съел в гордом одиночестве. А скорлупу бросил у дверей гостиницы, где в таком же гордом одиночестве спала актриса.
После этого случая люди стали избегать Томаззо Теставерде, и в особенности ловцы омаров. Но Томаззо плевать хотел на все эти бойкоты. Его интересовало только одно — ловля омаров в заливе Мэн. Омары живут для того, чтобы их ловили.
Он пользовался любыми уловками — например, приманивание омаров в ловушку смоченной керосином ветошью, хотя на это косились защитники окружающей среды. По не известной никому причине омаров привлекает запах керосина в воде.
Но больше всего Томаззо доставали правила и постановления. Их было много, и все неудобные.
Омаров меньше определенного размера ловить запрещалось. Их Томаззо кидал в потайной ящик со льдом. И ел сам. Работа с омарами не притупила его вкуса к сладковатому мясу ракообразных. Приятно было думать, что он ест бесплатно то, за что богачи почище его выкладывают хорошие деньги, да и то в особых случаях.
Другое правило предписывало выпускать обратно в море самок с икрой независимо от размера — обеспечить будущие поколения ловцов будущими поколениями омаров. У Томаззо сыновей не было, и он считал, что этот закон к нему не относится. Он для тех, кто думает о будущем. Томаззо думал только о настоящем. Только о выживании. Будущее само о себе позаботится.
— Правила — они для всех, — сказал ему как-то один мужик в баре между пивом, разговорами о бейсболе и жалобами на погоду.
— Разные правила для разных людей. Вот такое мое правило, — хвастливо ответил Томаззо.
Это была ошибка, поскольку мужик оказался из Департамента рыболовства и охраны окружающей среды в Портленде, и потом он пошел за Томаззо в порт и записал там название его лодки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26