— Как водичка? — поинтересовался Котов у пловца, не разглядев лица.
— Нормально, — ответила Валя Бубуева, отфыркиваясь. — Теплынь, верно?
Валя после ухода Светозара Трудомировича находилась некоторое время в состоянии шаткого равновесия. С одной стороны, радовало, что Заур не сумел ее придушить, с другой — переполняла злость на директора. «Светик» даже не вылез из сортира! Не появись вовремя бабы, дикий Заур и вправду мог удавить свою бывшую жену. Да еще, сволочь, «Светик» заявил, что, мол, «отношения нужно изменить»! Мало того, он все время лез к ней днем! А у Вали, между прочим, глажки накопилось — чертова уйма! Пришлось дотемна утюгом махать. Хотела лечь спать — но… Конечно, Светозара Трудомировича на работе уже не было — ушел домой, в свой коттедж, к супруге под бок. Танцы давно кончились, весь приличный мужской состав отдыхающих был уже разобран, а неприличный, назюзюкавшись, дрых без задних ног. Правда, в подвале кочегарки еще пел что-то электрик Трофимыч, который соображал вместе с сантехником Гошей и грузчиком Димой. Но поскольку петь они начали еще в восемь вечера, то, скорее всего, толку и от них что от козла молока. Тем более что Трофимыч был ветераном Великой Отечественной войны, а Гоша и Дима редко удерживались на ногах после первых пяти стаканов. Поэтому Валя решила пойти окунуться на озеро. С одной стороны, это должно было остудить ее и успокоить, а с другой — чем черт не шутит, вдруг мужик попадется?
Вот почему, когда «мужик», то есть Котов, действительно попался, Валя решила изменить направление своего заплыва и легла на параллельный курс.
— А я вас знаю, — сказала горничная, — вы у меня на этаже живете.
— Я вас тоже узнал, — ответил Котов, — вы мне ключи от номера выдавали…
— Верно! Вы так далеко плаваете! Не страшно?
— Нет.
— А русалок не боитесь? Среди них, говорят, симпатичные попадаются. Заманят, а сами возьмут да и утопят.
— Вы ведь тоже далеко заплыли. Вдруг водяной утянет? Они тоже симпатичные бывают…
— Ну, я же местная… А вы отдыхающий, за вас мы отвечаем…
— И вы тоже?
— Конечно, раз вы рядом со мной плывете. Утонете — спросят: «Почему не спасла?»
— Поздно спасать, — усмехнулся Котов, вставая на песчаное дно, — мы уже доплыли.
— Правда. — Валя тоже нащупала дно ногами. — Только из воды выходить не хочется. Тоска на берегу, спать надо ложиться… Не скучно вам одному? Кругом все парами, а вы такой молодой-интересный — и один… Мне вот одной очень-очень скучно.
— Хотите, я вам стихи почитаю? — неожиданно предложил Котов.
— Прямо в воде? — кокетливо удивилась Валя.
— Почему? Можно и на берегу.
Когда вышли из воды, стало прохладно. Валиным могучим телесам в тесном купальнике явно приходилось туго. У нее было с собой махровое полотенце, которое забыл кто-то из предыдущего заезда. Забежав в кабинку, Валя растерлась и набросила халатик. Когда она вернулась, Котов был уже одет и отжимал плавки.
— У вас голова мокрая, — несмело сказала Валя, — можно, я вам ее оботру?
Котов улыбнулся и подставил голову. Валя набросила ему на голову полотенце и очень нежно, с трепетом каким-то стала сушить волосы, стараясь не причинить боли.
— Спасибо, — поблагодарил Владислав, — у вас руки очень нежные… Вы замужем?
— Не-а, — мотнула головой Валя, — одни хлопоты, а жизни нет. А вас я спрашивать не буду. Здесь все, кто по одному приезжает, — холостые.
— Странно, — заметил Котов, — вы ведь очень заботливая женщина по природе. И детей, наверно, любите…
— Не знаю, — хмыкнула Валя. — Если б дети уже готовые продавались, да со всеми принадлежностями… А то рожаешь — мучаешься, потом, пока вырастут, — мучаешься, и под старость, пока сама не помрешь, все с ними мучаешься! Нет, одной лучше.
— Но скучно.
— Вот именно, — с радостью ухватилась за знакомую тему Валя. — Ну как, стихи читать будем или так обойдемся?
— В смысле?
— Ты что, вчера родился? — хихикнула Валя и положила руки Котову на плечи. — Ты ж в номере без соседа… Неужели тебе все объяснять надо?
Они стояли в темноте, и различить лица друг друга было невозможно. От Вали тянуло жаром. Котов положил руки на пышные бедра, легонько скользнул по ним ладонями вверх-вниз. Валя потянулась к нему губами, он поцеловал ее, ущипнув чуть-чуть довольно густой пушок над верхней губой. Он делал это не от похоти, не от желания утолить свою страсть, а от сострадания, от жалости…
— Миленький… — выдохнула Валя и зашарила по Котову руками, жадно, словно боясь, что все это у нее вот-вот отберут. Она, зажмурясь от сознания собственного бесстыдства — вот уж чего никогда раньше не испытывала! — начала энергично и неустанно покрывать лицо Котова поцелуями и с восторгом ощущала на своих щеках ответные прикосновения губ. Как правило, мужики — а у Вали их было, начиная с шестнадцати лет, уже не меньше трех десятков, — дорвавшись до нее, особенно не церемонились. Тискали, мяли, лапали…
Здесь, с Котовым, было что-то иное. Валя, считавшая мужиков «неизбежным злом», неким одноразовым предметом, который следует выбрасывать после употребления, поражалась тому, что этот детина, умеющий, должно быть, ломать кости и сворачивать челюсти своими кулачищами, обращается с ней, тяжелой, толстомясой и грубой, так бережно и нежно, будто она невинная невеста. Каждое его прикосновение, каждое движение рук, губ, вызывало сладкую дрожь. Злой, жадный, алчный жар в Валином теле медленно трансформировался во что-то иное, не менее горячее, но доброе. Ей тоже хотелось быть ласковой, нежной, не рвать, а дарить…
Котов тоже не совсем понимал, что с ним творится. Где-то в глубине души он знал, что его нежность и благоговение предназначены совсем не Вале Бубуевой, случайно вынырнувшей на его пути. Он понимал, что обречен на похмелье, на раскаяние, на беду, ибо в жалости своей зашел очень далеко. Но он понимал и то, что ему придется идти дальше, и еще дальше, чтобы не оскорбить, не обидеть и не ранить прильнувшую к нему человеческую душу. Он был переполнен добротой и нежностью и был счастлив оттого, что мог поделиться ими…
Тютюке надо было приступать к выполнению своих обязанностей, но о Котове пришлось на время забыть. Даже приближаться к нему Тютюка опасался. Он поднял «тарелку» с дерева и перенесся во второй корпус, в комнату Сутолокиной.
Александра Кузьминична по-прежнему ждала, что вот-вот в коридоре послышатся шаги Заура Бубуева. Уже несколько часов она успокаивала себя мыслью, что ее джигит, скорее всего, явится тогда, когда все угомонятся. Она даже не обращала на сей раз внимания на гульбу в номере напротив и на супружеские ворочания за стеной, в номере семейства Пузаковых.
Впрочем, у Пузаковых как раз никаких греховных занятий не было. Набегавшись, долго не мог уняться Кирюша, который успел за день дважды подраться и дважды помириться с новым другом Вовочкой, вырезать деревянные сабли и сломать их во время игры в ниндзя. Марина Ивановна перед сном намазала Кирюше зеленкой сбитые коленки, царапину на попке и ссадину на щеке, которую Кирюша с гордостью объявил индейской татуировкой.
Когда же Кирюша наконец заснул, Марина Ивановна сумела убедить супруга, что ему не следует тормошить ее сейчас, ибо она устала. В результате расстроенный Владимир Николасвич остался со своими проблемами наедине и вышел покурить во двор.
Бухгалтер уселся на скамеечку, закурил и стал было успокаивать свой неожиданно пробудившийся инстинкт, но в это время из кустов, находившихся всего в полусотне метров от Пузакова, послышались сдавленные девичьи смешки, а следом — басовитое урчание мужчины. Что там творилось — Пузаков не видел, но очень хотел бы увидеть, хоть краешком глаза. Из распахнутого окна тридцать третьего номера тоже долетали звуки, будоражащие воображение служителя дебета и кредита.
Он закурил вторую, потом третью. Воздух манил к романтическим приключениям. Слух обострился, и бухгалтер ловил теперь самые дальние шорохи и скрипы, шепоты и шепоточки. Толковал он все звуки на один манер: кто-то с кем-то что-то…
Тютюка тут же ощутил, как отрицательный потенциал Пузакова пополз вверх. Бухгалтера явно тянуло на подвиги, и возможности для предобработки открывались блестящие. Сутолокина несомненно могла в этом помочь, но вот загвоздка — в ее сознании крепко сидел Заур Бубуев. Тютюка долго размышлял и проигрывал на моделях варианты воздействия. Все время дело завершалось изнасилованием либо Сутолокиной, либо, наоборот, Пузакова. Оба варианта, как объяснял Тютюке Дубыга, в зачет не шли, так как Пузаков и Сутолокина оказывались жертвами несчастного случая.
Верный ход он нашел случайно, в тот момент, когда Пузаков уже готов был возвращаться на супружеское ложе. Стажер хотел было сам принять облик Сутолокиной, но случайно дал не ту команду, и короткий импульс заставил Сутолокину вскочить и, набросив халат поверх ночной рубашки, в одних шлепанцах выбежать из корпуса.
Близорукая Сутолокина выскочила без очков. Куда она бежала, ей было неясно, и, более того, она не видела, куда бежала. Грохот, поднятый пробегавшей по этажу сметчицей стройуправления, разбудил Марину Ивановну. Пузакова тоже набросила халат и, встревоженная, спустилась вниз, где обнаружила супруга.
— Вовик, — потрясла она за плечо благоверного, — эта женщина из соседнего номера, она куда побежала?
— Туда куда-то! — Пузаков махнул рукой в сторону, где тьма поглотила Сутолокину.
— По-моему, она чем-то сильно расстроена, — предположила Марина Ивановна. — Боюсь, не сделала бы чего-нибудь с собой. Сколько сейчас самоубийств!
— Ну и что? — с некоторой сонливостью произнес Владимир Николасвич.
— Как это что? — возмутилась Пузакова. — Ее нужно спасать! Будь мужчиной хоть раз в жизни, догони ее! Останови! По-моему, я видела у нее в руках веревку!
Пузаков был воспитан в большом отвращении к скитаниям во тьме. Даже здесь, вдали от города, в ночном мраке можно было нарваться на какую-нибудь теплую компанию — своих же братьев отдыхающих, в конце концов! — и получить по носу. Пузаков никогда не считал, что синяки украшают мужчину. Кроме того, в отличие, скажем, от Котова, он не имел необходимых навыков самозащиты. Пожалуй, именно поэтому его тайная страсть к сексуальным приключениям оставалась нереализованной и отрицательный потенциал бухгалтера болтался на очень низком уровне.
Конечно, если бы Тютюка не вмешался, то Пузаков, попросту отмахнувшись от жены — упреки в малодушии и даже трусости его не волновали, — вернулся бы к себе в номер. Однако стажер вовремя стрельнул в Пузакова импульсом, пробудившим в сердце робкого отца семейства рыцарскую отвагу.
И Владимир Николасвич, неожиданно резко вскочив с лавочки, бросил сигарету и, потряхивая увесистым брюшком, затрусил вслед за исчезнувшей Сутолокиной.
«БУХГАЛТЕР, МИЛЫЙ МОЙ БУХГАЛТЕР…»
Тем временем Валя Бубуева, внутренне изумляясь, что такое возможно, обвив за шею Котова, полулежала у него на руках. Отнюдь не пушинка — в этой девушке было пудов пять живого веса — Валя тем не менее ощущала себя хрупкой и воздушной. Он нес ее по направлению к общежитию.
На пляже Котов словно бы забыл, что ниже поясницы Валя имеет кое-какое продолжение. И теперь Валя ощущала себя в долгу — вот уж чего она никогда не испытывала в отношении мужчин! Ей казалось, что Котов, всей душой радуясь ее удовлетворению, позабыл о себе, а ведь он тоже человек, хоть и мужик… А теперь Валентина рассчитывала, что он найдет какое-нибудь неосвещенное место, уложит ее так, как ему заблагорассудится, и она сможет отдать священный долг. Валю лет с десяти никто не пытался носить на руках, поэтому она была очень удивлена, что Котов несет ее так долго. Это было очень приятно, сила всегда у Вали вызывала уважение, и даже то, что на подходе к общежитию мог повстречаться кто-нибудь знакомый, ни капли не волновало. Пусть видят, стервы, что она вовсе не кулема и ее вон какие мужики на руках носят!
Валя только тихонько охала и счастливо хихикала, когда Котов заносил ее на второй этаж.
— Опусти, — попросила она у своей двери, — пришли уже…
Котов поставил ее на пол, Валя отперла дверь и сказала:
— Проходи, только свет не зажигай.
— Почему?
— Увидишь при свете — остынешь…
Тьма была абсолютная. Валя плотно закрыла дверь, заперла на ключ, потом, тяжело ступая, подошла к Котову и стала расстегивать халат.
— Я толстая, да? — виновато прошептала она, вновь ощущая нежное прикосновение пальцев и те самые восхитительные поцелуи, которые у озера сводили ее с ума. — Ты меня не жалей, Владик… Мне приятно, а тебе? Неужели ты только для меня стараешься? Пойдем ляжем, а?
Валя повлекла его к невидимой в темноте постели, вспомнила, что одеяло не откинуто, быстро расправила все, легла на спину и, вновь поймав руку Котова, привлекла к себе.
— Что ты за чудик такой, — шепнула она, — у тебя же все как надо… Чего ты, боишься, что ли?
— А вдруг залетишь? — спросил Котов.
— А может, я и хочу залететь? — уже с легкой злостью пробормотала Валя. — Может, я родить от тебя хочу?! Давай, зараза, а то придушу!
Котов, конечно, не побоялся, что его придушат, просто не хотелось обидеть свою неожиданную возлюбленную. Ну, значит, судьба у него такая — помогать обделенным судьбой женщинам. Ведь не так уж мерзко, если он хоть недолго побудет в роли того, кого она, может быть, всю жизнь ждала. Ему было чуть-чуть стыдно перед той, которой предназначалась вся его бережливая нежность, все его благоговение, доставшееся Вале. Вале было нужно счастье телесное, ей незнакомо было высшее, духовное наслаждение, но виновата ли она в этом? Просто у нее не было и нет времени задуматься, поразмышлять о том, о чем думал он, Котов, бродя по лесу после омовения в ручье… Зачем ему осуждать ее за это, зачем отталкивать, оскорблять, унижать? Пусть он станет чуть грешнее, а она чуть чище.
И уже укладываясь на пухлый Валин живот, Владислав не думал о том грубом и маловпечатляющем процессе, который ему предстоит. Его душа ощущала радость от того, что он, отягчая свою душу грехом, облегчает и лечит чужую…
Но вот что удивительно. Валю всегда заботило, нет ли у «мужика» какой заразы, не придется ли идти на аборт, наконец, просто в общем смысле: а что она будет с этого иметь? Сейчас, когда все было, в общем, вполне обычно, она думала только о том, как бы сделать Владислава счастливым. Она мучилась от того, что ее тело тяжеловато, рыхловато, неуклюже. Ей хотелось бы стать легонькой, гибкой, тоненькой, изящной, подвижной и горячей. Оба тихо и бескорыстно лгали. Котов имитировал азарт и страсть, чтобы не обидеть Валю, а Валя — чтобы Котову было приятнее. Потом Валя стиснула его покрепче и не выпускала из своих объятий.
— Лежи-лежи… — шепнула она. — Я ведь мягкая, на мне как на подушке… Поспишь у меня до утра?
Котов только поцеловал ее в прикрытый веком левый глаз.
Если бы Сутолокина увидела все это, она, бесспорно, удавилась бы. Выскакивая из номера, она не слишком представляла себе, зачем и куда бежит. Она знала, что Заур — муж Вали, но где могла быть Валя и был ли у нее Бубуев, разумеется, не знала. Ей казалось, что она непременно встретит Заура где-нибудь по дороге. Сутолокина присела на скамеечку вблизи асфальтовой трассы терренкура. Почему-то она считала, что Бубуев пройдет именно здесь. И благодаря помощи Тютюки, о которой Пузаков вовсе не догадывался, именно к этой скамеечке вышел бухгалтер.
— Извините, — пробормотал Пузаков, — у вас все в порядке?
— Что? — встрепенулась Сутолокина. — Что вы сказали?
— Вы знаете, моей жене показалось, что вы очень взволнованы, и она просила меня сходить за вами, узнать, не можем ли мы вам чем-нибудь помочь?
— Нет, — зло бросила Сутолокина, — ничем вы мне помочь не можете. Идите к своей жене!
— Хорошо, хорошо… — Пузаков понял, что попал в дурацкое положение. С одной стороны, ему вдруг начали приходить в голову какие-то непрошеные мысли, с другой — он понимал, что Сутолокина ждала явно не его.
Тютюка с легким волнением орудовал короткими импульсами. Получалось плохо, он никак не мог точно выбрать направление предобработки, кроме того, приходилось обрабатывать сразу две цели. Сутолокина, которая по-прежнему надеялась на встречу с Зауром, довольно успешно отталкивала приходившие ей в голову мысли о том, что не худо бы поближе познакомиться с Пузаковым, а Пузаков ни на минуту не оставлял без внимания тот факт, что Сутолокина дожидается какого-то мужика, и мужик этот вполне может от души навалять бухгалтеру по морде.
— Уйдите вы, — проворчала Сутолокина, — не понимаете, что ли, что мне нужно побыть одной?
— Да, да, — ясно видя, что ему надо идти, кивнул Пузаков, но никуда не пошел. Тютюка дал ему импульс оставаться на месте, но знал, что долго держать подопечного не сможет.
Наконец Тютюка придумал. Он совершенно неожиданно вспомнил, что у здешних реликтовых есть хороший обычай пить водку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33