Месть!!! Эти гады еще недалеко убежали — дам им вдогон из подствольника и поджарю огненным валом, который пройдется по этой узкой бетонной трубе. В головешки их, паскуд! В головешки!
— Стой! — осадил меня слабый, почти старческий голос Сорокина. — Нельзя — там Вера с Юркой… Остынь. Я остановился.
— Остынь, — еще раз произнес Сарториус. — Нам вниз надо, с иконой. Присматривайте за дверью.
Он достал из кармана ключики от кейса, кряхтя, как старик, нагнулся над мертвым Клыком, набрал код, вставил ключи в скважины, повернул…
Я не смотрел, только слушал. Мои глаза так и впились в стальную дверь с номером 54. Ту, откуда пришла смерть. Черта с два я остыл и успокоился! Я молил и Бога, и черта, чтоб еще раз оттуда высунулась хоть одна черная гадина. Весь магазин вогнал бы! До последней пульки!
А Сорокин при помощи Гребешка расстегнул камуфляжку, потом броник и пристроил икону поверх майки, прижав к телу ремнями бронежилета.
— Теперь ты сзади пойдешь, — сказал Сергей Николаевич. — Учти, они тебе на мозги будут капать. Не горячись…
Это было то, что нужно. По крайней мере мне. Я почему-то думал, что те, кого мне так хотелось достать, пойдут за нами по пятам. Чтоб снова подловить.
Но они не торопились. Потому что за них теперь было все. И Чудо-юдо, и «Black Box», и заложники, и время… Самое главное — время. На часах было уже 13.15. Через четверть часа начнется…
Прошли площадку горизонта 60 с трупом джикея, потом миновали 66-й, 72-й, 78-й… Тишина. Следующий — горизонт 82.
И тут я услышал нарастающее металлическое бряканье, переходящее в гулкие удары по ступенькам. Граната! Те гады, сверху, скатили гранату! Одна… Две… Три… Четыре — где взрыв? Пять… Шесть… Семь! Цап! Боевая, но без запала. Издеваются, что ли? Не-ет, они так просто ничего не делают. Это они промеряют по звуку, за какое время граната пролегает три витка по лестнице. Чтоб достать, но не меня, а тех, кто впереди. Должно быть, я им живой нужен, иначе их Чудо-юдо оставит здесь, в лаве вариться.
Значит, сейчас подойдут. Я осторожно повернул штурвальчик двери кабельного туннеля горизонта 78. Тихо, стараясь не зацепить за порожек, шагнул в холодную, затхлую темноту. Теперь ждать.
Сердце стукало, а мне очень хотелось его остановить. Чтоб не выдавало подлое и чтоб слушать не мешало. Войлочные подметки «джикеев» ступали бесшумно. Но с ними шла Вера. Почти незнакомая мне молодая вдова. Которую вся эта сумасшедшая кутерьма, затеянная моим отцом, уже лишила почти всего — дома, уюта, счастья, мужа, только оставила совсем маленького сынишку, с которым ей уже два дня с небольшим перерывом приходится бегать по сырым подземельям, продуваемым сквозняками, под пулями и осколками… А теперь из нее и ребенка сделали щит. Обувь с нее сняли, но босые пятки ступали все-таки слышнее… Я обратился в слух, уже мало думая о том, как бы шкуру сберечь. Теперь я боялся только двух вещей: умереть, не отомстив, и убить Веру.
Так. Вера, слабенько всхлипывая и укачивая ребенка, тихонько прошлепала мимо двери. За ней, чуть скрипнув войлоком по железу, прошел один «джикей», миновал площадку, начал спускаться… Где же второй? Может, его и не было? А, была не была!
Я пинком распахнул дверь и скорее чуя, чем видя в темноте спину врага, дал очередь.
— Н-на! — С полутора метров не промахнешься. Заячий вопль, бряканье выпавшего оружия, тюфячный шмяк тела, упавшего на железные ступеньки.
Был все же второй, был! Именно он, приотстав, прикрывал приятеля сверху. Чуточку проспал, вдарил уже после того, как я завалил первого, и успел перекинуть ствол в его сторону. Нажали крючки почти одновременно, но мне повезло чуточку больше. Потому что я стоял ниже его примерно на полтора метра и, саданув вверх, вкатил очередь наискось под бронежилет. Штуки три, не больше, но вполне хватило. А его очередь, направленная сверху вниз, в трех местах вспорола на мне комбинезон, но броник зацепила только вскользь и не пробила. Еще одна пуля крепко тюкнула в скругленную макушку шлема и ушла, как говорится, в аут.
Голову мне при этом немного дернуло, когда я повертел ею, то почуял боль, будто мне по шее надавали. Потом, правда, похрустело немного, но прошло.
Внизу, на площадке горизонта 82, я нашел Веру и Юрика. Дверь в кабельный туннель была распахнута настежь. Куда бежать, фиг знает.
— Где все? — спросил я, и Вера неопределенно махнула рукой. Похоже, она потеряла дар речи, да и вообще с психикой у нее было неладно. Юрик, тесно прижавшись к мамочке, хныкал, но рассказать, увы, ничего не смог, даже если б уже умел говорить.
После того, как я уложил тех «джикеев», которые убили Элен и Клыка, мозги, очевидно, от легкого сотрясения при попадании пули в шлем стали соображать чуточку хладнокровнее. Именно поэтому я не стал бежать вниз, на горизонт 88, и не полез немедленно в кабельный туннель. Почему? Да потому что «джикеи» могли удрать и туда, и туда, а Сарториус, Луза и Гребешок, естественно, махануть в том же направлении. Кстати, хотя трое из пяти «джикеев» были убиты, их все же оставалось двое, а потому один мог побежать вниз, а второй удрать в туннель. Вот тут и гадай, откуда кто выскочит и стрельнет тебе в спину… Да и Верку опасно оставлять, опять могут сцапать и прикрыться ею как щитом.
Но не сидеть же мне, блин, просто так? Время ведь 13.27 как-никак! Через три минуты, по идее, открывается Большой Проход…
Прислушался. Ни из кабельного туннеля, ни снизу никакого шума не слышалось. Ни шагов, ни голосов, ни стрельбы… Странно!
А цифирьки секунд на часах быстренько менялись. Хоп! И минута прошла.
Наконец я решил, что сначала спущусь вниз. Взял Веру за руку и потянул за собой. Подчинилась, ничего не спросив, похоже, на нее напала полная апатия. На ходу заменил магазин, хотя в старом еще оставалось кое-что, патрона три, может быть. Дело было серьезное, мелочиться не следовало. Пока суть да дело
— еще минута прошла.
Когда мы спускались, я поглядывал на часы все чаще — ждал. Мысли в голове путались, толкались, мешали друг другу. Самое главное, если по большому счету, я еще не сделал выбора. Того самого, который мне предложила биомать-Родина, Мария Николаевна. Потому что я вполне понимал, как спасется мое тело и как погибнет душа, если я сейчас проберусь к Чуду-юду, встану во фрунт и скажу, что готов выполнить любой его приказ, в том числе и разрубить пополам икону, даже если для этого придется застрелить полуживого Сорокина, еле волочившего ноги. О возможной заподлянке «черного ящика», который вместо «экологически чистой планеты» мог запросто смайнать нас в геенну огненную, мне как-то думать не хотелось. А все прочее, в общем-то, было вполне приемлемо: и окончательное превращение в биоробота, и утрата всяческой свободы. Главное, что у меня останется в живом, здоровом и, возможно, в бессмертном виде мое любимое живое тело, которое сможет видеть, слышать, нюхать, вкушать, осязать и без особых проблем существовать под мудрым руководством Чуда-юда, в свою очередь, управляемого не то чертями, не то инопланетянами.
А вот как именно будет спасена моя душа, ежели пропадет тело, — я понять не мог. Что я, привидением стану? Или, все-таки в рай направят? А что там делать?
Наконец влезла совсем мутная, но вполне резонная мысль: а что, если все это, насчет 16.30, — абсолютная ложь? И попросту ничего сверхъестественного не случится?! В том смысле, что никакого Прохода не откроется, а сюда, вниз, придут «ягуары» и, зажав нас всех в нижних ярусах, попросту перестреляют…
Эта мысль была, пожалуй, самой прозаической и самой реалистичной. По-моему, в тот момент, когда на часах было 13.29.56, я в эту мысль почти уверовал. Именно тогда мы с Верой и ее сынишкой оказались на пустой площадке горизонта 88.
Раз, два, три, четыре…
Ровно в 13.30.00 на шесть метров ниже нас появился свет. Сначала мне показалось, будто там включили фонарик с синим стеклом. Слабенькие отблески едва просматривались через щели между листами, из которых была сварена лестница, и были едва заметны на тюбингах, которыми был укреплен ствол шахты. Однако свечение быстро нарастало. Оно прошло стадии яркости неоновой рекламы, лампы дневного света и уже приблизилось по силе к дуговому фонарю. Но что еще более интересно — свет стал просматриваться наверху. Яркий луч вырывался из незакрытой двери кабельного туннеля на горизонте 82.
То, что свет появился под нами, на горизонте 94, у меня не вызвало удивления. Я моментально сообразил, что его источником является та самая странная конструкция, которую прошлой ночью сооружал Чудо-юдо, вероятно, под диктовку «черного ящика». И поскольку свет появился ровно в 13.30, мне не понадобилось долго ломать голову, чтобы догадаться — «башенка» была механизмом для открытия Большого Прохода.
Этот самый Проход представлялся мне чем-то вроде тех «дверей» из воздуха, имевшего плотность воды или киселя, с которыми мне пришлось сталкиваться дважды. Первый раз — в том потоке времени, где была экспедиция на объект «Котловина», а второй раз вчера, в президентском дворце. Правда, несмотря на схожесть ощущений при встрече с этими «дверями», в первый раз я был просто перемещен в пространстве, а во второй — вышел в искусственную реальность и вынужден был созерцать БСК-2. Оба раза ко всему этому имел отношение «Black Box», в первом случае большой «черный камень», во втором — маленький «черный ящик». Но ни в том, ни в другом случае не было никакой «башенки». Тем более
— с перстнями Аль-Мохадов.
Я вспомнил, что Чудо-юдо монтировал свой таинственный прибор в одной из одиночных камер бывшей тюрьмы на горизонте 94. В этой камере не было ни одного окошка, а дверь была стальная и плотно прилегала к раме. Было еще вентиляционное отверстие, выходившее, должно быть, в вентиляционный короб, через него — в вентиляционную галерею горизонта и, наконец, в вентиляционную шахту. Наверно, кабельный туннель тоже вентилировался, но мне что-то не верилось, чтоб столь яркий свет смог через целую кучу изгибов добраться сюда… И уж тем более странно, что свет мог появиться двенадцатью метрами выше, на горизонте 82.
Конечно, если это, допустим, нечто вроде сверхмощного ГВЭПа, то он может пробурить лучом на режиме «О» и большую толщу…
За спиной послышался гулкий топот ног и какой-то шуршащий шум, будто что-то волокли вниз по лестнице. Хотя «джикеи» не могли топать так громко своим войлоком, я на всякий случай отпихнул Веру с ребенком к двери и наставил автомат на поворот лестницы.
— Не стреляй, свои! — рявкнул Сарториус. Луза и Гребешок волокли под микитки оглоушенного, но явно живого «джикея». Теперь стало уже настолько светло, что никаких фонарей не требовалось. Пленнику могло быть и полста, и шестьдесят с гаком, но выглядел он моложаво, спортивно. Да и силенок было в достатке. Едва очухался, стал дергаться, да так, что такие крепкие ребята, как Луза с Гребешком, его едва держали.
— Это фон Воронцофф, — сказал Сорокин, пока Луза с Гребешком пристегивали пленника к поручню лестницы. — Соловьева пришлось грохнуть в туннеле. Хотя он втрое меньший гад, чем этот. Но он и только он знает, как это можно остановить.
— Да, знаю! — Воронцов вызывающе поднял голову. — Но вы узнаете о пути к спасению только тогда, когда расколете икону пополам!
— Этого нельзя делать, — сказал я уверенно.
— Нет, только так. Потому что уже открылся Большой Проход и сейчас первые счастливцы уходят по нему в иной мир! — патетически вскричал Рудольф Николаевич. — Они будут жить вечно! А вы, вы все умрете! Уже через полчаса эта стальная лестница накалится докрасна, и вы испытаете все муки ада, прежде чем умрете.
— А может, и правда, рубануть ее? — неуверенно пробормотал Луза. — Все равно, кому она теперь нужна, деревяшка эта?!
— Молчи, блин! — сказал я. — Если мы это сделаем, нам точно хана придет!
— Да какая разница?! — заорал Гребешок, явно поддерживая земляка. — Ну, допустим, ты в Бога веруешь, святыней ее считаешь — все понятно. Можешь не рубить! А мне, между прочим, по фигу. Я знаю, что если у этого козла бзик — он упрется и не скажет. Не чувствуешь, что ли, жарко становится? Точно, температура растет!
— Нельзя этого делать! — строго сказал Сарториус. — Нельзя!
— Да пошел ты на хрен, гэбист драный! — оскалился Гребешок, вцепляясь в камуфляжку Сорокина. — Отдашь или нет?! По стенке размажу!
— Ах ты с-сука! — Я хватанул предплечьем по рукам Гребешка. — Отдзынь от него, пар-раша!
— Паскуда! На наших наехал? — проревел Луза. — Сукой назвал?
Я внезапно понял: «Black Box», пробравшийся в Воронцова, потихоньку просочился в них, а теперь, пользуясь случаем, хочет вцепиться и в меня. Ненависть, разгоравшаяся в нас всех, прокладывала ему дорогу. С другой стороны, попробуй уговори Лузу с его полуторастами килограммами! Если попадет своим кулачком в левую щеку, то правую подставлять уже не потребуется…
— Назад, шпана! — отскакивая из-под возможного удара, зарычал я. — Всех пошмаляю, лярвы гребаные!
Ствол «AR-18S» уставился на разъяренных «куропаточников». Но не напугал, а лишь остановил. Во мне сцепились две силы: одна прямо-таки требовала — «мочи, пока не поздно!», а другая осаживала, убеждая, что это происки «черного ящика». Луза, чуя мою неуверенность, неторопливо потянулся к поясу, где торчала рукоять «глока», а Гребешок постепенно отодвигался от Лузы в сторонку, чтоб не угодить под одну очередь.
— Перекреститесь! — внезапно произнес коммунист Сорокин неожиданно зычным комиссарским голосом, которым, должно быть, целые полки можно в атаку поднять. — Именем Божьим заклинаю, перекреститесь!
И сам, как это ни удивительно, наложил на себя крестное знамение… Луза с Гребешком будто завороженные — тем более что так оно и было! — тут же троекратно повторили его движения.
Ну а я что, хуже, что ли? Переложил автомат в левую руку и тоже по всем правилам осенился… Щелк! Что-то полегчало… И сразу появилась идея.
— Этого, этого крестите! — заорал я, указывая на Воронцова. Сарториус, Луза, Гребешок и даже Вера, которая до того безучастно стояла в сторонке, начали чертить в воздухе кресты. Чирк! Чирк! Одна за одной несколько вспышек сверкнули на черном силуэте пленника. Воронцов испустил какой-то невероятный рев — я таких даже в видеофильме «Чернокнижник» не слыхивал! — и обмяк, повиснув на скованных руках. Но зато во все стороны — вверх и вниз тоже! — искрясь, унеслось множество мелких, с теннисный мяч размером, «зеленых ежей».
Сорокин уже хлопал по щекам Рудольфа Николаевича:
— Очнитесь, Воронцов!
Луза пробормотал:
— Ну, блин, и чертовщина… Прямо ужастик какой-то!
Гребешок обалдело похлопал глазами и проворчал:
— Галлюцинация… Я ж тебя застрелить мог, Барин!
— Я тоже… — прошептал я. — Это ж такое дело…
Воронцов тяжело открыл глаза.
— Это вы, дон Умберто? Который час?
— 13.45.
— Уже началось?! Господи, спаси и помилуй! Где икона? Вы ее не разбили?!
— Нет, — отозвался Сорокин. — Хотя вы и очень просили…
— Это он, Враг!!! — с доподлинным ужасом пробормотал Рудольф Николаевич.
— Отстегните меня… Слово дворянина, я не попытаюсь бежать. Господи, как же Он хитер!
Луза нашел ключик от наручников и освободил Воронцова.
— Надо спешить! — озабоченно разминая запястья, произнес тот. — Только бы успеть… Вы точно не разбили икону?! Покажите ее!
Сарториус расстегнул камуфляжку и бронежилет, вытащил икону… Воронцов упал на колени, перекрестился уже самостоятельно, пробормотал:
— Богородица-Дево, Царица Небесная, Пресвятая Владычица! Заступница милосердная! Вразуми нас, рабов твоих, грешных и темных! Просвети и оборони от лукавого! Спаси и помилуй! — Мне показалось, что это была не молитва, а скорее какое заклинание, набор кодовых фраз…
И тут икона словно бы осветилась изнутри, отбросив какой-то странный блик на лицо бывшего россиянина. Только теперь я смог ее увидеть как следует. Впрочем, наверняка в обычной обстановке икона смотрелась совсем не так. Конечно, когда ее освещали свечами или лампадкой, все многочисленные бриллианты переливались как радуга, и чеканное золото оклада отражало эти блики. Наверно, это было красиво. Но сейчас было иное. Сияние исходило изнутри, а не извне. Постепенно оклад терял свою вещественность, переставал восприниматься как сочетание металла и прозрачных камней, а превращался в лучистый, расплывчатый и зыбкий ореол, посреди которого все ярче, четче и рельефнее прорисовывались лики Богоматери и Младенца. Оттуда, из глубины ореола, от этих ликов шло Спасение и Жертвенность…
МЕЖДУ ЯВЬЮ И СНОМ
Примерно через минуту мне впервые показалось, что эти плоскостные, писанные кистью древнего мастера изображения становятся более живыми, обретают объем и меняют цвет. Еще спустя полминуты мне привиделся лучистый блеск в глазах и одновременно почудилось, что губы Богородицы дрогнули, будто она собиралась произнести какую-то фразу. При этом радужный туман все больше распространялся вокруг ликов, постепенно заполняя всю площадку и окутывая находившихся на ней людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Стой! — осадил меня слабый, почти старческий голос Сорокина. — Нельзя — там Вера с Юркой… Остынь. Я остановился.
— Остынь, — еще раз произнес Сарториус. — Нам вниз надо, с иконой. Присматривайте за дверью.
Он достал из кармана ключики от кейса, кряхтя, как старик, нагнулся над мертвым Клыком, набрал код, вставил ключи в скважины, повернул…
Я не смотрел, только слушал. Мои глаза так и впились в стальную дверь с номером 54. Ту, откуда пришла смерть. Черта с два я остыл и успокоился! Я молил и Бога, и черта, чтоб еще раз оттуда высунулась хоть одна черная гадина. Весь магазин вогнал бы! До последней пульки!
А Сорокин при помощи Гребешка расстегнул камуфляжку, потом броник и пристроил икону поверх майки, прижав к телу ремнями бронежилета.
— Теперь ты сзади пойдешь, — сказал Сергей Николаевич. — Учти, они тебе на мозги будут капать. Не горячись…
Это было то, что нужно. По крайней мере мне. Я почему-то думал, что те, кого мне так хотелось достать, пойдут за нами по пятам. Чтоб снова подловить.
Но они не торопились. Потому что за них теперь было все. И Чудо-юдо, и «Black Box», и заложники, и время… Самое главное — время. На часах было уже 13.15. Через четверть часа начнется…
Прошли площадку горизонта 60 с трупом джикея, потом миновали 66-й, 72-й, 78-й… Тишина. Следующий — горизонт 82.
И тут я услышал нарастающее металлическое бряканье, переходящее в гулкие удары по ступенькам. Граната! Те гады, сверху, скатили гранату! Одна… Две… Три… Четыре — где взрыв? Пять… Шесть… Семь! Цап! Боевая, но без запала. Издеваются, что ли? Не-ет, они так просто ничего не делают. Это они промеряют по звуку, за какое время граната пролегает три витка по лестнице. Чтоб достать, но не меня, а тех, кто впереди. Должно быть, я им живой нужен, иначе их Чудо-юдо оставит здесь, в лаве вариться.
Значит, сейчас подойдут. Я осторожно повернул штурвальчик двери кабельного туннеля горизонта 78. Тихо, стараясь не зацепить за порожек, шагнул в холодную, затхлую темноту. Теперь ждать.
Сердце стукало, а мне очень хотелось его остановить. Чтоб не выдавало подлое и чтоб слушать не мешало. Войлочные подметки «джикеев» ступали бесшумно. Но с ними шла Вера. Почти незнакомая мне молодая вдова. Которую вся эта сумасшедшая кутерьма, затеянная моим отцом, уже лишила почти всего — дома, уюта, счастья, мужа, только оставила совсем маленького сынишку, с которым ей уже два дня с небольшим перерывом приходится бегать по сырым подземельям, продуваемым сквозняками, под пулями и осколками… А теперь из нее и ребенка сделали щит. Обувь с нее сняли, но босые пятки ступали все-таки слышнее… Я обратился в слух, уже мало думая о том, как бы шкуру сберечь. Теперь я боялся только двух вещей: умереть, не отомстив, и убить Веру.
Так. Вера, слабенько всхлипывая и укачивая ребенка, тихонько прошлепала мимо двери. За ней, чуть скрипнув войлоком по железу, прошел один «джикей», миновал площадку, начал спускаться… Где же второй? Может, его и не было? А, была не была!
Я пинком распахнул дверь и скорее чуя, чем видя в темноте спину врага, дал очередь.
— Н-на! — С полутора метров не промахнешься. Заячий вопль, бряканье выпавшего оружия, тюфячный шмяк тела, упавшего на железные ступеньки.
Был все же второй, был! Именно он, приотстав, прикрывал приятеля сверху. Чуточку проспал, вдарил уже после того, как я завалил первого, и успел перекинуть ствол в его сторону. Нажали крючки почти одновременно, но мне повезло чуточку больше. Потому что я стоял ниже его примерно на полтора метра и, саданув вверх, вкатил очередь наискось под бронежилет. Штуки три, не больше, но вполне хватило. А его очередь, направленная сверху вниз, в трех местах вспорола на мне комбинезон, но броник зацепила только вскользь и не пробила. Еще одна пуля крепко тюкнула в скругленную макушку шлема и ушла, как говорится, в аут.
Голову мне при этом немного дернуло, когда я повертел ею, то почуял боль, будто мне по шее надавали. Потом, правда, похрустело немного, но прошло.
Внизу, на площадке горизонта 82, я нашел Веру и Юрика. Дверь в кабельный туннель была распахнута настежь. Куда бежать, фиг знает.
— Где все? — спросил я, и Вера неопределенно махнула рукой. Похоже, она потеряла дар речи, да и вообще с психикой у нее было неладно. Юрик, тесно прижавшись к мамочке, хныкал, но рассказать, увы, ничего не смог, даже если б уже умел говорить.
После того, как я уложил тех «джикеев», которые убили Элен и Клыка, мозги, очевидно, от легкого сотрясения при попадании пули в шлем стали соображать чуточку хладнокровнее. Именно поэтому я не стал бежать вниз, на горизонт 88, и не полез немедленно в кабельный туннель. Почему? Да потому что «джикеи» могли удрать и туда, и туда, а Сарториус, Луза и Гребешок, естественно, махануть в том же направлении. Кстати, хотя трое из пяти «джикеев» были убиты, их все же оставалось двое, а потому один мог побежать вниз, а второй удрать в туннель. Вот тут и гадай, откуда кто выскочит и стрельнет тебе в спину… Да и Верку опасно оставлять, опять могут сцапать и прикрыться ею как щитом.
Но не сидеть же мне, блин, просто так? Время ведь 13.27 как-никак! Через три минуты, по идее, открывается Большой Проход…
Прислушался. Ни из кабельного туннеля, ни снизу никакого шума не слышалось. Ни шагов, ни голосов, ни стрельбы… Странно!
А цифирьки секунд на часах быстренько менялись. Хоп! И минута прошла.
Наконец я решил, что сначала спущусь вниз. Взял Веру за руку и потянул за собой. Подчинилась, ничего не спросив, похоже, на нее напала полная апатия. На ходу заменил магазин, хотя в старом еще оставалось кое-что, патрона три, может быть. Дело было серьезное, мелочиться не следовало. Пока суть да дело
— еще минута прошла.
Когда мы спускались, я поглядывал на часы все чаще — ждал. Мысли в голове путались, толкались, мешали друг другу. Самое главное, если по большому счету, я еще не сделал выбора. Того самого, который мне предложила биомать-Родина, Мария Николаевна. Потому что я вполне понимал, как спасется мое тело и как погибнет душа, если я сейчас проберусь к Чуду-юду, встану во фрунт и скажу, что готов выполнить любой его приказ, в том числе и разрубить пополам икону, даже если для этого придется застрелить полуживого Сорокина, еле волочившего ноги. О возможной заподлянке «черного ящика», который вместо «экологически чистой планеты» мог запросто смайнать нас в геенну огненную, мне как-то думать не хотелось. А все прочее, в общем-то, было вполне приемлемо: и окончательное превращение в биоробота, и утрата всяческой свободы. Главное, что у меня останется в живом, здоровом и, возможно, в бессмертном виде мое любимое живое тело, которое сможет видеть, слышать, нюхать, вкушать, осязать и без особых проблем существовать под мудрым руководством Чуда-юда, в свою очередь, управляемого не то чертями, не то инопланетянами.
А вот как именно будет спасена моя душа, ежели пропадет тело, — я понять не мог. Что я, привидением стану? Или, все-таки в рай направят? А что там делать?
Наконец влезла совсем мутная, но вполне резонная мысль: а что, если все это, насчет 16.30, — абсолютная ложь? И попросту ничего сверхъестественного не случится?! В том смысле, что никакого Прохода не откроется, а сюда, вниз, придут «ягуары» и, зажав нас всех в нижних ярусах, попросту перестреляют…
Эта мысль была, пожалуй, самой прозаической и самой реалистичной. По-моему, в тот момент, когда на часах было 13.29.56, я в эту мысль почти уверовал. Именно тогда мы с Верой и ее сынишкой оказались на пустой площадке горизонта 88.
Раз, два, три, четыре…
Ровно в 13.30.00 на шесть метров ниже нас появился свет. Сначала мне показалось, будто там включили фонарик с синим стеклом. Слабенькие отблески едва просматривались через щели между листами, из которых была сварена лестница, и были едва заметны на тюбингах, которыми был укреплен ствол шахты. Однако свечение быстро нарастало. Оно прошло стадии яркости неоновой рекламы, лампы дневного света и уже приблизилось по силе к дуговому фонарю. Но что еще более интересно — свет стал просматриваться наверху. Яркий луч вырывался из незакрытой двери кабельного туннеля на горизонте 82.
То, что свет появился под нами, на горизонте 94, у меня не вызвало удивления. Я моментально сообразил, что его источником является та самая странная конструкция, которую прошлой ночью сооружал Чудо-юдо, вероятно, под диктовку «черного ящика». И поскольку свет появился ровно в 13.30, мне не понадобилось долго ломать голову, чтобы догадаться — «башенка» была механизмом для открытия Большого Прохода.
Этот самый Проход представлялся мне чем-то вроде тех «дверей» из воздуха, имевшего плотность воды или киселя, с которыми мне пришлось сталкиваться дважды. Первый раз — в том потоке времени, где была экспедиция на объект «Котловина», а второй раз вчера, в президентском дворце. Правда, несмотря на схожесть ощущений при встрече с этими «дверями», в первый раз я был просто перемещен в пространстве, а во второй — вышел в искусственную реальность и вынужден был созерцать БСК-2. Оба раза ко всему этому имел отношение «Black Box», в первом случае большой «черный камень», во втором — маленький «черный ящик». Но ни в том, ни в другом случае не было никакой «башенки». Тем более
— с перстнями Аль-Мохадов.
Я вспомнил, что Чудо-юдо монтировал свой таинственный прибор в одной из одиночных камер бывшей тюрьмы на горизонте 94. В этой камере не было ни одного окошка, а дверь была стальная и плотно прилегала к раме. Было еще вентиляционное отверстие, выходившее, должно быть, в вентиляционный короб, через него — в вентиляционную галерею горизонта и, наконец, в вентиляционную шахту. Наверно, кабельный туннель тоже вентилировался, но мне что-то не верилось, чтоб столь яркий свет смог через целую кучу изгибов добраться сюда… И уж тем более странно, что свет мог появиться двенадцатью метрами выше, на горизонте 82.
Конечно, если это, допустим, нечто вроде сверхмощного ГВЭПа, то он может пробурить лучом на режиме «О» и большую толщу…
За спиной послышался гулкий топот ног и какой-то шуршащий шум, будто что-то волокли вниз по лестнице. Хотя «джикеи» не могли топать так громко своим войлоком, я на всякий случай отпихнул Веру с ребенком к двери и наставил автомат на поворот лестницы.
— Не стреляй, свои! — рявкнул Сарториус. Луза и Гребешок волокли под микитки оглоушенного, но явно живого «джикея». Теперь стало уже настолько светло, что никаких фонарей не требовалось. Пленнику могло быть и полста, и шестьдесят с гаком, но выглядел он моложаво, спортивно. Да и силенок было в достатке. Едва очухался, стал дергаться, да так, что такие крепкие ребята, как Луза с Гребешком, его едва держали.
— Это фон Воронцофф, — сказал Сорокин, пока Луза с Гребешком пристегивали пленника к поручню лестницы. — Соловьева пришлось грохнуть в туннеле. Хотя он втрое меньший гад, чем этот. Но он и только он знает, как это можно остановить.
— Да, знаю! — Воронцов вызывающе поднял голову. — Но вы узнаете о пути к спасению только тогда, когда расколете икону пополам!
— Этого нельзя делать, — сказал я уверенно.
— Нет, только так. Потому что уже открылся Большой Проход и сейчас первые счастливцы уходят по нему в иной мир! — патетически вскричал Рудольф Николаевич. — Они будут жить вечно! А вы, вы все умрете! Уже через полчаса эта стальная лестница накалится докрасна, и вы испытаете все муки ада, прежде чем умрете.
— А может, и правда, рубануть ее? — неуверенно пробормотал Луза. — Все равно, кому она теперь нужна, деревяшка эта?!
— Молчи, блин! — сказал я. — Если мы это сделаем, нам точно хана придет!
— Да какая разница?! — заорал Гребешок, явно поддерживая земляка. — Ну, допустим, ты в Бога веруешь, святыней ее считаешь — все понятно. Можешь не рубить! А мне, между прочим, по фигу. Я знаю, что если у этого козла бзик — он упрется и не скажет. Не чувствуешь, что ли, жарко становится? Точно, температура растет!
— Нельзя этого делать! — строго сказал Сарториус. — Нельзя!
— Да пошел ты на хрен, гэбист драный! — оскалился Гребешок, вцепляясь в камуфляжку Сорокина. — Отдашь или нет?! По стенке размажу!
— Ах ты с-сука! — Я хватанул предплечьем по рукам Гребешка. — Отдзынь от него, пар-раша!
— Паскуда! На наших наехал? — проревел Луза. — Сукой назвал?
Я внезапно понял: «Black Box», пробравшийся в Воронцова, потихоньку просочился в них, а теперь, пользуясь случаем, хочет вцепиться и в меня. Ненависть, разгоравшаяся в нас всех, прокладывала ему дорогу. С другой стороны, попробуй уговори Лузу с его полуторастами килограммами! Если попадет своим кулачком в левую щеку, то правую подставлять уже не потребуется…
— Назад, шпана! — отскакивая из-под возможного удара, зарычал я. — Всех пошмаляю, лярвы гребаные!
Ствол «AR-18S» уставился на разъяренных «куропаточников». Но не напугал, а лишь остановил. Во мне сцепились две силы: одна прямо-таки требовала — «мочи, пока не поздно!», а другая осаживала, убеждая, что это происки «черного ящика». Луза, чуя мою неуверенность, неторопливо потянулся к поясу, где торчала рукоять «глока», а Гребешок постепенно отодвигался от Лузы в сторонку, чтоб не угодить под одну очередь.
— Перекреститесь! — внезапно произнес коммунист Сорокин неожиданно зычным комиссарским голосом, которым, должно быть, целые полки можно в атаку поднять. — Именем Божьим заклинаю, перекреститесь!
И сам, как это ни удивительно, наложил на себя крестное знамение… Луза с Гребешком будто завороженные — тем более что так оно и было! — тут же троекратно повторили его движения.
Ну а я что, хуже, что ли? Переложил автомат в левую руку и тоже по всем правилам осенился… Щелк! Что-то полегчало… И сразу появилась идея.
— Этого, этого крестите! — заорал я, указывая на Воронцова. Сарториус, Луза, Гребешок и даже Вера, которая до того безучастно стояла в сторонке, начали чертить в воздухе кресты. Чирк! Чирк! Одна за одной несколько вспышек сверкнули на черном силуэте пленника. Воронцов испустил какой-то невероятный рев — я таких даже в видеофильме «Чернокнижник» не слыхивал! — и обмяк, повиснув на скованных руках. Но зато во все стороны — вверх и вниз тоже! — искрясь, унеслось множество мелких, с теннисный мяч размером, «зеленых ежей».
Сорокин уже хлопал по щекам Рудольфа Николаевича:
— Очнитесь, Воронцов!
Луза пробормотал:
— Ну, блин, и чертовщина… Прямо ужастик какой-то!
Гребешок обалдело похлопал глазами и проворчал:
— Галлюцинация… Я ж тебя застрелить мог, Барин!
— Я тоже… — прошептал я. — Это ж такое дело…
Воронцов тяжело открыл глаза.
— Это вы, дон Умберто? Который час?
— 13.45.
— Уже началось?! Господи, спаси и помилуй! Где икона? Вы ее не разбили?!
— Нет, — отозвался Сорокин. — Хотя вы и очень просили…
— Это он, Враг!!! — с доподлинным ужасом пробормотал Рудольф Николаевич.
— Отстегните меня… Слово дворянина, я не попытаюсь бежать. Господи, как же Он хитер!
Луза нашел ключик от наручников и освободил Воронцова.
— Надо спешить! — озабоченно разминая запястья, произнес тот. — Только бы успеть… Вы точно не разбили икону?! Покажите ее!
Сарториус расстегнул камуфляжку и бронежилет, вытащил икону… Воронцов упал на колени, перекрестился уже самостоятельно, пробормотал:
— Богородица-Дево, Царица Небесная, Пресвятая Владычица! Заступница милосердная! Вразуми нас, рабов твоих, грешных и темных! Просвети и оборони от лукавого! Спаси и помилуй! — Мне показалось, что это была не молитва, а скорее какое заклинание, набор кодовых фраз…
И тут икона словно бы осветилась изнутри, отбросив какой-то странный блик на лицо бывшего россиянина. Только теперь я смог ее увидеть как следует. Впрочем, наверняка в обычной обстановке икона смотрелась совсем не так. Конечно, когда ее освещали свечами или лампадкой, все многочисленные бриллианты переливались как радуга, и чеканное золото оклада отражало эти блики. Наверно, это было красиво. Но сейчас было иное. Сияние исходило изнутри, а не извне. Постепенно оклад терял свою вещественность, переставал восприниматься как сочетание металла и прозрачных камней, а превращался в лучистый, расплывчатый и зыбкий ореол, посреди которого все ярче, четче и рельефнее прорисовывались лики Богоматери и Младенца. Оттуда, из глубины ореола, от этих ликов шло Спасение и Жертвенность…
МЕЖДУ ЯВЬЮ И СНОМ
Примерно через минуту мне впервые показалось, что эти плоскостные, писанные кистью древнего мастера изображения становятся более живыми, обретают объем и меняют цвет. Еще спустя полминуты мне привиделся лучистый блеск в глазах и одновременно почудилось, что губы Богородицы дрогнули, будто она собиралась произнести какую-то фразу. При этом радужный туман все больше распространялся вокруг ликов, постепенно заполняя всю площадку и окутывая находившихся на ней людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65