Наконец начались и шумные внешнеполитические заявления. Лебедь угрожал «экономическими санкциями» странам Европы в случае расширения НАТО на восток (что он при этом имел в виду, правда, никто так и не понял), заявлял, что советские ракеты, хоть и ржавые, находятся ещё в полной боевой готовности, требовал вернуть России город Севастополь. Ни по одному из этих заявлений он, конечно, ни с кем не советовался.
Действия генерала вызывали столько ожесточённой критики, что не реагировать я уже не мог.
Не было друзей у Лебедя и среди гражданских. Его перепалка с Чубайсом также вышла далеко за рамки приличий. Лебедь открыто намекал на необходимость отставки главы администрации, Чубайс язвил по поводу умственных способностей и знаний генерала. Пресса со все возрастающим интересом следила, как развивается скандал вокруг нового секретаря Совета безопасности.
Все, что происходило в те месяцы в Кремле, было тесно связано с одним очень определённым обстоятельством — моей болезнью.
Лебедь не случайно так шумно громыхал в коридорах власти. Всем своим видом он показывал: президент плох, и я, генерал-политик, готов занять его место. Кроме меня, здесь достойных людей нет. Только я сумею в этот трудный момент говорить с народом.
Больше всего меня пугала абсолютная неспособность Александра Ивановича договариваться, искать союзников, принимать согласованные решения. Казалось, что это должно пройти, Лебедь обучаем, скоро сумеет направить свою энергию на поиск эффективного решения наших проблем в Чечне. Но после Хасавюртовского мира стало ясно: кропотливо заниматься всеми вопросами Чечни Лебедь не будет.
Я возложил ведение рабочей части переговоров с чеченцами на Черномырдина.
3 октября подписал указ, лишавший Лебедя достаточно серьёзных рычагов влияния на военных. Руководство комиссией по высшим воинским званиям и должностям при президенте России было поручено Юрию Батурину, секретарю Совета обороны. Для тех, кто понимает менталитет российских генералов, смысл этого чисто аппаратного указа был очевиден. Лебедь уже больше не держал в своём кармане все самые большие звёздочки на самых больших погонах государства. Он больше не мог манипулировать генералами так, как хотел.
И Лебедь быстро понял, что я имел в виду. Почти в тот же день он попросился приехать ко мне в Барвиху. До моей операции оставалось тогда чуть больше месяца.
«Борис Николаевич, ваше решение ошибочно. Совет обороны — не тот орган, который может руководить высшими должностными назначениями в армии. Во главе его сейчас гражданское лицо. Армия этого не поймёт».
Я объяснил Лебедю, что моё решение не обсуждается. «Вам нужно браться за дело. Более настойчиво работать с премьером и другими. Нельзя со всеми рассориться в нашем аппарате», — сказал я.
Лебедь насупился, сказал, что в таком случае уйдёт в отставку.
Он повернулся и вышел своей тяжёлой генеральской походкой, я же поймал себя на мысли: а ведь этот решительный человек совсем не так решителен и крут, каким хочет казаться. Для меня, столько лет проработавшего в большой политике, на разных руководящих должностях, это было очевидно по некоторым интонациям и деталям его поведения. Впрочем, может быть, я ошибаюсь? Посмотрим…
Я стал ждать. Рапорта об отставке не последовало. 7 октября Лебедь поехал в Брюссель, на заседание штаб-квартиры НАТО. Давал шумные, скандальные пресс-конференции, делал ошарашивающие заявления.
А я тем временем поручил Администрации Президента подготовить его отставку.
Вопрос этот был вовсе не так прост, как может показаться теперь, по прошествии времени. Авторитет Лебедя в вооружённых силах и в других силовых структурах был огромен. Рейтинг доверия среди населения приближался к тридцати процентам. Самый высокий рейтинг среди политиков. Но главное, Лебедь, как я уже говорил, имел почти карманное Министерство обороны во главе с его ставленником Игорем Родионовым, впоследствии ярым сторонником коммунистической оппозиции.
В моей администрации, между прочим, абсолютно серьёзно обсуждали наихудший сценарий: высадка в Москве десантников, захват зданий силовых министерств и прочее. Десантники — самый мобильный и хорошо обученный род сухопутных войск — Лебедя вообще боготворили. Говорили, что он до сих пор может выполнить все десантные нормативы — пробежать, подтянуться, спрыгнуть с парашютом, выстрелить по мишени короткими очередями и попасть.
Я этим разговорам значения не придавал. Мне было ясно, что ни при каких обстоятельствах Лебедь ни на что подобное не решится. В глазах у него я прочитал совершенно неожиданное выражение — троечника, который забыл выученный урок и не знает, что делать.
… И все-таки сомнения по поводу его отставки у меня были. Тот ли сейчас момент, когда можно так обострять внутриполитическую ситуацию? Впереди — моя операция.
Но с другой стороны, а если что-то со мной случится? Не хотелось, чтобы Лебедь в момент операции находился в Кремле. Неуправляемый, с огромными амбициями, раздираемый внутренними противоречиями и… слабый политик. Вот это последнее — самое страшное. Сильный будет грести под себя, но хотя бы удержит ситуацию. А Лебедь? Для того чтобы по-мальчишески что-то доказать самому себе, он не остановится ни перед чем. Этот человек не должен получить даже мизерный шанс управлять страной.
Сам Лебедь тоже чувствовал приближение отставки.
Находясь в нервозном состоянии, он однажды приехал в Горки без всякого предупреждения.
Его не пускали — встречи ему я не назначал. Он долго стоял у ворот, рычал на охрану. Стал звонить по городскому телефону: всем кричал в трубку, что ему не дают встретиться с президентом! И не даёт не кто иной, как Чубайс — главный враг общества.
Кстати, с его лёгкой руки Чубайса в прессе стали называть «регентом»: мол, президент тяжело болен, всем руководит «регент» Чубайс. Регент — понятие из монархической практики, к нашим реалиям отношения не имеющее. Но оно пошло гулять и в Думе, и в Совете Федерации, приобретая опасный оттенок политического ярлыка.
Лебедь стоял у ворот, охрана волновалась. Признаться, забавное было ощущение, впервые возникшее у меня за многие годы: как будто кто-то ломится к тебе в дверь. Хоть милицию вызывай.
Но милицию вызывать не пришлось. Лебедь уехал, видимо, уже обдумал какой-то новый план действий.
Ситуация накалилась до предела. Премьер-министр был вынужден срочно созвать совещание с силовыми министрами.
Лебедь намеренно не был приглашён Черномырдиным. Министры больше не могли терпеть выходки секретаря Совбеза и собирались выступить с единой позицией — Лебедя держать внутри власти невозможно. Но Лебедь узнал об этом совещании и все-таки вломился на заседание. Началась перепалка. Лебедь скандалил. Министры молчали… Жёсткий отпор дал только Куликов.
Это уже настолько перешло все возможные рамки приличий и здравого смысла, что в тот же день я был вынужден подписать указ о его отставке.
Наверное, Лебедя увольнять надо было раньше. Но… как ни странно, Александр Иванович чем-то напомнил мне меня самого. Только в карикатурном виде. Как будто глядишься в мутное зеркало.
Лёг в больницу с тяжёлым сердцем (и в прямом, и в переносном смысле). И к Лебедю отношение у меня осталось странное, двойственное. С одной стороны, я ему благодарен за то, что он взял на себя публичную ответственность и установил быстрый мир в Чечне. И хотя этот мир оказался недолговечен, плохо скроен, но и продолжать войну не было у меня ни морального права, ни политического ресурса.
Увы, генерал Лебедь оказался очень шумным, но очень слабым политиком. Может быть, на наше счастье.
Впрочем, сегодня он уже не генерал, а губернатор. Хочу верить, эта школа жизни его чему-то научит. Ведь человек он все-таки яркий, неординарный…
Я боюсь, что, выстраивая в этой главе такую «генеральскую формулу», обижу многих честных военных.
Многие генералы знают, как высоко я ценил и ценю их заслуги перед Отечеством. И как доверял им. Но и не писать о другой, менее приятной для меня истории отношений я не могу. Слишком часто, как мне кажется, на этом отрезке истории, в 1993-1996 годах, страна зависела от решений генералов, от их публичного и закулисного поведения. Россия лоб в лоб столкнулась с генеральской логикой и генеральским апломбом. Наверное, есть в этом и моя вина.
… С особенным сожалением я вспоминаю ещё одного генерала, который сыграл особую роль в моей личной истории. Долгие годы он был мне близок и по-человечески, и по-товарищески, и я долгие годы считал его своим единомышленником. Я говорю о генерале Коржакове, начальнике охраны президента.
В книге Александра Васильевича, говорят, много неправды, грязи. Но я её читать не стал, не смог пересилить брезгливость. Знаю одно: он, который десять лет окружал меня заботой, клялся в преданности, закрывал в прямом смысле своим телом, делил со мной все трудности, неустанно искал, разоблачал и выводил на чистую воду моих врагов (вот в этом усердии, кстати, и кроется корень нашего расхождения), в самый тяжёлый момент моей жизни решил подставить мне подножку…
Почему это случилось?
За несколько лет перескочив из майоров «девятки» (службы охраны) в генеральский чин, приобретя несвойственные для этой должности функции, создав мощную силовую структуру, пристроив в ФСБ своего друга Барсукова, который до этого прямого отношения к контрразведчикам не имел, Коржаков решил забрать себе столько власти, сколько переварить уже не мог. И это его внутренне сломало. Для того чтобы стать настоящим политиком, нужны совсем другие качества, а не умение выслеживать врагов и делить всех на «своих» и «чужих». В том, что Коржаков стал влиять на назначение людей и в правительство, и в администрацию, и в силовые министерства, конечно, виноват целиком я. Коржаков был для меня человеком из моего прошлого, из прошлого, где были громкие победы и поражения, громкая слава, где меня возносило вверх и бросало вниз со скоростью невероятной. И с этим прошлым мне было очень тяжело расставаться.
… Но все-таки расставаться было надо.
Когда рухнул всесильный КГБ, в нашем политическом пространстве проступила невиданная доселе политическая свобода. Люди в погонах пользовались ею каждый по-своему. То, что в начале 90-х годов существовала реальная угроза военного путча, гражданской войны, для меня, как я уже говорил, очевидно. Что же помешало такому развитию событий?
Помешала, как ни странно, внутренняя устойчивость общества. Молодая демократия быстро выработала внутренний иммунитет к генеральским «вирусам»: фрондёрству, популизму, желанию командовать всеми и сразу. Свобода слова и политические институты новой России создали, говоря серьёзно, реальный противовес этой угрозе.
С каждым годом, как мне кажется, все менее опасным становится влияние генералов на политику.
Поэтому когда у нас говорят: в России нет демократии, не создано институтов гражданского общества, правовых механизмов, — я к такому радикализму отношусь с большим сомнением, хотя, наверное, это все произносится из лучших побуждений.
Оглянитесь на нашу недавнюю историю — и вы сами все поймёте.
Когда-то, в 93-м, а может быть, ещё раньше, в 91-м, я задумался: что-то не так в некоторых наших генералах. Чего-то важного им недостаёт: может, благородства, интеллигентности, какого-то внутреннего стержня. А ведь армия — индикатор общества. Особенно в России. Здесь армия — просто лакмусовая бумажка. Я ждал появления нового, не похожего на других генерала. А вернее сказать, похожего на тех генералов, о которых я в юности читал в книжках. Я ждал…
Прошло время, и такой генерал появился.
И с его приходом всему обществу вдруг стал очевиден настоящий, мужественный и высокопрофессиональный облик наших военных.
Звали этого «генерала»… полковник Владимир Путин. Но это уже другая история.
ЧУБАЙС, ИЛИ КОМАНДА-97
7 января 1997 года я лёг в больницу с воспалением лёгких, а 17-го Дума уже поставила на повестку дня вопрос об отставке президента по состоянию здоровья.
Такое известие вызвало в обществе новую волну тревожных ожиданий.
В каком случае считать президента недееспособным, прописано в Конституции нечётко. Пользуясь этим, коммунисты в Думе пытались провести закон о медицинской комиссии, которая ставила бы президенту жёсткие рамки: вот столько дней он может быть на бюллетене, а столько не может. Эти болезни ему позволительны, а эти нет. Чуть ли не определённые медицинские процедуры я должен проходить в определённые сроки! Чуть ли не анализы сдавать под руководством коммунистической Думы.
Никакие здравые аргументы на левых депутатов не действовали. Депутаты из правых фракций приводили массу примеров: в такой-то стране президент лёг на операцию, в такой-то долгие годы ездил в коляске, в такой-то был неизлечимо болен раком. Но нигде парламент не обсуждал этот вопрос столь цинично!
Если президент чувствует, что «не тянет», он сам поставит вопрос о досрочных выборах. Обязательный осмотр состояния его здоровья возможен, на мой взгляд, только до выборов. Иначе появляется огромное поле для интриг, нечистоплотной игры, политической нестабильности.
Логично? По-моему, да.
Но у Думы — совсем другая логика. Коммунисты начиная с 91-го, даже раньше, с 90-го года, были одержимы одной идеей: устранить Ельцина.
Вот и сейчас, в начале 97-го, ярко-красная часть Думы шла проторённым путём. Жаждала крови. Моей крови.
Выражение, как говорится, фигуральное. Но человеку, которому не так давно пилили грудную клетку, этот чёрный юмор не совсем по душе.
17 января. Голосование в Думе о состоянии моего здоровья. Депутаты фракции «Наш дом — Россия» покинули зал заседаний. Фракция «Яблоко» предложение коммуниста Илюхина не поддержала. Аграрии разделились.
Предложение не принято.
Что я чувствовал в этот момент, в конце января?
Конечно, злился на себя, на лечащих врачей. Это же надо, не уберечься после такой операции! Ведь все так удачно сложилось… Сердце сразу заработало. Я так быстро встал, пошёл, так быстро восстановился. Насколько легче стало дышать. Вышел на работу с опережением графика. И вот — на тебе! То ли поторопился с выходом, то ли вирус подхватил какой-то. То ли в бане переохладился. Не подумал, что организм-то ослабленный. Нельзя было рисковать. И — вылетел из активной жизни ещё на полтора месяца.
Тяжёлая вещь — послеоперационная пневмония. При подготовке к операции я похудел на 26 килограммов. А тут ещё сильный жар, слабость. Тело как будто не моё, лёгкое, почти прозрачное. Мысли уплывают.
Как будто заново рождаешься.
Кстати, вот это важно. Я — уже другой "я". Другой Борис Ельцин. Много переживший, можно сказать, вернувшийся с того света. Я уже не могу, как раньше, решать проблемы путём перенапряжения всех физических сил. Резких, лобовых политических столкновений. Теперь это не для меня.
Несколько дней держалась температура под сорок. Медленно-медленно пошла вниз. Врачи волновались, что могут быть осложнения. Не пойдёт ли воспалительный процесс дальше.
Стал приходить в себя уже ко дню рождения. За окном февраль. Зима пошла на убыль.
23 февраля я впервые вышел на публику.
Старый кремлёвский ритуал — возложение венков к могиле Неизвестного солдата. Именно сюда моим указом перенесён пост номер один. Раньше он был у Мавзолея, на Красной площади. Перед склепом с мумией вождя мирового пролетариата чеканили шаг кремлёвские гвардейцы, сменяя друг друга каждый час. Сегодня они здесь, у символической могилы всех наших солдат, погибших за Родину.
Я подхожу к группе журналистов. Давно знакомые лица. Они ждут моих слов. Им очень важно, что же я сейчас скажу, после столь долгого отсутствия.
Про Думу: «Со мной очень трудно так… разговаривать. Я могу и сдачи дать».
Первые слова давались с трудом. И все-таки в привычной роли я почувствовал себя гораздо лучше. Никто не должен считать, что Ельцин сдулся, как воздушный шарик.
… Но какое-то раздражение висит в воздухе. Общество ждёт поступков, ждёт чего-то серьёзного. Протокольные появления перед телекамерами этого ощущения не снимают. Люди ждут появления привычного Ельцина.
6 марта 1997 года. Ежегодное послание президента Федеральному Собранию. Мраморный зал Кремля — прохладный простор, огромное количество людей, сотни журналистов, в зале — депутаты, сенаторы, вся политическая элита.
Ежегодное послание президента — документ огромной политической важности, концепция развития страны. Текст этого послания готовился очень долго. Я придавал ему большое значение. Впервые после выборов я обращался к Федеральному Собранию, к нации с важнейшим документом, со своей программой действий.
Кроме того, я впервые появлялся после столь долгого отсутствия, вызванного операцией, для принципиального публичного выступления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44