В это время самолёт премьер-министра уже разворачивался над Атлантикой. Отзыв Примакова — это только первый шаг, сказал я. Будет много и других шагов…
Клинтон настаивал, говорил, что от меня зависит, позволить ли Милошевичу, этому громиле, сломать наши отношения, все то, что нам стоило такого труда создать за последние шесть лет, или все-таки нет. Я же, сказал мне Клинтон, со своей стороны, этого не позволю. Он приводил конкретные цифры: в Европе уже льётся кровь, 250 тысяч беженцев покинули Косово. Если это не остановить, то на положении беженцев окажется ещё 2,5 миллиона человек. Если мы ничего не предпримем сейчас, то получим новую Боснию. Милошевич хочет просто раздавить косовских албанцев с помощью военной силы.
Меня поразил ещё один аргумент Клинтона. Он выразился примерно так: жаль, конечно, что Милошевич — серб. Для общей солидарности было бы лучше, если бы он был ирландцем или кем-то ещё.
Неужели он думает, что дело только в нашем национальном сочувствии сербам? Неужели не понимает, что речь идёт о самом подходе американцев к косовской проблеме, о судьбе всей Европы, всего мира?
Дело отнюдь не только в каком-то особенном «славянском братстве», которое приписывается российско-сербским отношениям. Мы бы реагировали точно так же, если бы речь шла о любой другой стране — Польше, Испании, Турции, совершенно не важно, какой именно.
Я ответил Биллу следующее: «Уверен, что, если бы мы продолжали действовать сообща, мы свернули бы Милошевича».
Клинтон вновь и вновь ссылался на общее мнение европейских лидеров. Мол, европейцы настроены ещё более решительно по поводу того, что сейчас происходит в Косово. Надо нанести первый воздушный удар, и Милошевич сразу же пойдёт на переговоры. Такова была логика НАТО.
К сожалению, Клинтон ошибался: бомбардировки не остановили Милошевича ни в марте, ни в апреле, ни в мае, остановили его только совместные дипломатические усилия России, Финляндии и США.
Я сказал Биллу: «Нельзя допустить, чтобы из-за одного человека гибли сотни и тысячи людей, чтобы его слова и действия руководили нами. Надо добиваться того, чтобы его окружали другие люди, чтобы для него стало невозможно вести себя так, как он ведёт себя сейчас. Тут многое можно сделать, в том числе и по линии внешней разведки. Ради будущего наших отношений и будущего безопасности в Европе прошу тебя отменить этот удар. Мы могли бы встретиться на какой-то территории и выработать тактику борьбы лично с Милошевичем. Мы умнее и мудрее и наверняка смогли бы этого добиться. По большому счёту, это надо сделать ради наших отношений и мира в Европе. Неизвестно, кто придёт после нас с тобой. Я имею в виду тех, кто будет заниматься сокращением стратегических ядерных вооружений. Но ясно, что надо делать нам самим, — сокращать и сокращать эти горы оружия. Вот чем нам надо заниматься».
Я помню, как во время разговора пытался чеканить каждое слово. Старался как-то эмоционально воздействовать на своего собеседника.
Клинтон в ответ сказал, что не разделяет моего оптимизма в отношении методов, которыми можно воздействовать на Милошевича.
Это значило одно — война…
По-человечески у меня не было претензий к Биллу. В его голосе я слышал даже сочувствие. Но, как президент США, он жёстко и однозначно давал понять: переговоры бессмысленны.
Это была ошибка. Очень большая ошибка.
Клинтон привёл ещё один, самый серьёзный для меня аргумент: Милошевич — это последний коммунистический диктатор, который хочет разрушить союз между Россией и Европой, выступает против демократизации континента.
Но и у меня были свои аргументы: «Народ наш теперь будет очень плохо относиться к Америке и НАТО. Я помню, с каким трудом менял отношение простых людей и политиков здесь, в России, к США и Западу. Было очень трудно, но мне это удалось. И теперь все это терять?»
…Этот разговор состоялся в тот момент, когда самолёты НАТО уже были в воздухе. А завтра была война.
Недавно я посмотрел фильм «Плутовство» (по-английски он, кажется, называется «Хвост виляет собакой»). Очень интересный фильм. Снят он ещё до косовского кризиса. Но с удивительной прозорливостью создатели этой картины предвидели все: и критическую точку в мире, откуда придёт беда (Балканы), и внутриполитический фон в США, и вообще механизм возникновения войны как компенсатора или регулятора каких-то других, внутренних проблем.
Но в жизни война не бывает «виртуальной». Она вполне реальная, кровавая, с человеческими жертвами. Она развращает тех, кто её ведёт, — ибо приучает людей к диктату силы. Приучает их не задумываться над причинами того, что же происходит на самом деле.
А происходило, на мой взгляд, вот что.
Американцам было крайне необходимо любыми средствами стимулировать североатлантическую солидарность. Для них кризис послевоенных ценностей тоже являлся серьёзной угрозой, но совсем с другой стороны, в другой плоскости, чем для России. Они боялись набирающей силы европейской самостоятельности. Экономической, политической, нравственной.
Это моя личная версия событий. Я её никому не навязываю, просто предлагаю задуматься над этой стороной косовского кризиса.
Однако вернусь к событиям тех дней.
Вот фрагмент из текста моего заявления, опубликованного 25 марта 1999 года, сразу после начала бомбардировок: «… Фактически речь идёт о попытке НАТО вступить в XXI век в униформе мирового жандарма. Россия с этим никогда не согласится».
Одним политическим заявлением, конечно, дело не ограничилось.
Я понимал, что остановить эту войну можно только в случае одновременных и огромных усилий России на обоих фронтах — необходимо и давление на НАТО, и давление на Югославию.
Если же война продолжится дольше, чем месяц-два, Россия неминуемо будет втянута в конфликт. Грядёт новая «холодная война». Внутриполитическая стабильность у нас в стране после начала бомбардировок стала серьёзнейшим образом зависеть от ситуации на Балканах. Коммунисты и националисты пытались использовать балканскую карту, чтобы разрушить баланс политических сил в нашем обществе. «Теперь-то мы знаем настоящую цену Западу, — раздавались истеричные голоса. — Мы всегда говорили, предупреждали, что такое НАТО, что могут сотворить эти проклятые американцы! Сегодня Югославия, а завтра — Россия!»
И что дальше? Что будет, если этот процесс агрессивного антиамериканизма, антизападничества не удастся остановить?
Кризис в России ещё более обострит кризис в мире. Кризис доверия к власти мог привести к серьёзным внутриполитическим последствиям, и я в тот момент даже не исключал и возникновения массовых беспорядков, неконституционных действий. В конце концов, войны всегда провоцировали революции.
Именно это вызывало моё особенное раздражение: как они не понимают? Ведь это лидеры, с которыми мы встречались десятки раз! Многие из них называют меня своим другом. Неужели для них не очевидна простая вещь: бомбардировки, да что там — каждая выпущенная ракета, наносят удар не только по Югославии, но и косвенно — по России.
А у нас в Москве действительно наступили тревожные дни. У стен американского посольства бушевала толпа. В окна летели бутылки, камни. На стенах писали непристойности. Особняк на Садовом кольце находится в двух шагах от проезжей части. Охранная зона — три метра асфальта. Любая экстремистская выходка с применением оружия могла привести к непредсказуемым последствиям. В тот момент милиция задержала группу экстремистов, которые проезжали мимо американского посольства с приготовленным к стрельбе гранатомётом. Трудно себе сейчас представить последствия такого выстрела.
Парламент принимал резолюцию за резолюцией. Думские коммунисты вели активные переговоры с Милошевичем о создании военно-стратегического союза двух государств. Началась вербовка добровольцев для войны на стороне сербов. Политики всех мастей пытались набрать очки на косовском конфликте. Например, мэр Москвы Юрий Лужков прямо высказывал поддержку демонстрантам у посольства. Милиция в большей степени охраняла не посольство, а демонстрантов.
И хотя далеко не все общество занимало в те дни столь же яростно антинатовскую позицию, как красные депутаты в Думе, но в целом настроение у россиян было и вправду крайне тревожным, напряжённым. Люди принимали югославскую трагедию очень близко к сердцу.
Россиян волновала не только судьба сербов и Сербии. В каждой российской семье есть фронтовики, есть «дети войны», то есть дети, оставшиеся без отцов. Та война для нас очень близка, так уж мы воспитаны, что не воспринимаем её далёкой историей.
Поэтому любое обострение в Европе ощущаем как самый тревожный сигнал. Агрессия НАТО, какими бы благородными причинами она ни обосновывалась, для россиян психологически стала настоящим потрясением.
В Белграде выступали наши артисты, газеты и журналы были полны антиамериканских статей.
За несколько лет после 1991 года наше общество действительно стало другим. Новые отношения, новые ценности — демократические, порой наивно и безоглядно западнические — незаметно входили в быт и образ жизни каждого россиянина. Не все это приняли сразу, не все были довольны взаимопроникновением культур, идеологий, экономик, политических и духовных систем. Но постепенно ценой больших усилий наш народ начал понимать и принимать этот совершенно новый и непривычный для нас мир.
И вот из-за югославской войны в течение нескольких недель все это могло быть разрушено, окончательно и бесповоротно.
Примириться с этим я не мог.
Как я уже говорил, действовал по двум направлениям: давление на НАТО и давление на Милошевича. Нужно было остановить эту войну — во что бы то ни стало.
Между тем расчёт натовских стратегов и политиков явно срывался. Югославский народ консолидировался перед лицом внешнего врага. Югославская армия, не имевшая прикрытия с воздуха, но вполне боеспособная на земле, готова была к вторжению сухопутных войск, могла упорно сражаться на своей территории.
Россия активно искала мирный выход из кризиса. 14 апреля своим представителем по урегулированию ситуации в Югославии я назначил Виктора Степановича Черномырдина. Он провёл много десятков часов с Милошевичем — наедине и вместе с финским президентом Мартти Ахтисаари.
Мой выбор Черномырдина был, естественно, не случаен. Было сильное давление со стороны профессионалов-мидовцев, которые считали, что для такого рода переговоров необходим дипломат со стажем, высокого ранга, может быть, замминистра иностранных дел. Другие, напротив, говорили, что в связи с обострением отношений с Западом возглавить российскую миссию должен известный политик, которого там уважают. Например, активно советовали назначить Гайдара, который долго жил в Югославии вместе с отцом, корреспондентом «Правды». После долгих размышлений я остановил свой выбор на Черномырдине.
Я доверил Виктору Степановичу очень трудную миссию. Пожалуй, никакому другому политику я бы в тот момент её доверить не мог. У Черномырдина был огромный вес и авторитет как в Югославии, так и на Западе, в глазах американской политической элиты. Это уникальное сочетание давало ему возможность строить переговорную линию свободно, ориентируясь только на конечный результат: скорейшее прекращение военных действий.
Именно здесь Черномырдин проявил свои лучшие качества, качества старого политического бойца: выдержанность, гибкость, твёрдую волю к разумному компромиссу.
22 апреля мне позвонил Тони Блэр. Это был уже не первый наш разговор. Мы созванивались в третий или четвёртый раз с начала кризиса. У нас состоялась беседа, которая тоже очень показательна для тех дней.
Вот выдержки из стенограммы моего разговора с Тони Блэром. Я говорил:
"Убеждён, что НАТО делает большую ошибку, продолжая бомбить югославские территории. Последствия были неверно просчитаны. Вместо давления на Милошевича вы укрепили его позиции. Вместо решения гуманитарной проблемы сегодня мы имеем дело с подлинной гуманитарной катастрофой. Вместо переговорного процесса, для запуска которого Лондон сделал немало, мы имеем откат к военной конфронтации. Нас тревожат сообщения о планах проведения наземной операции альянса в Косово. Скажу прямо: это путь в пропасть.
…Тони, призываю тебя: найди силы остановить безумие. Это — европейская, а может быть, и мировая война. Милошевич не капитулирует. Если будут прекращены бомбёжки, откроется путь к восстановлению переговорного процесса между сербами и албанцами, Югославией и НАТО, включая США и Великобританию.
Опомнитесь сейчас, ибо завтра будет поздно. Отвечать за все, что может произойти, будет тот, кто без согласования с Советом Безопасности ООН развязал эту войну".
Специально привожу здесь эту длинную цитату целиком. За время, которое прошло после нашего разговора с Клинтоном, ситуация ушла далеко вперёд. Стало ясно, что бомбёжки ничего не дадут. Но позиция НАТО не претерпела никаких изменений. Блэр слово в слово повторял мне все то же самое, что и Клинтон месяц назад: мы прилагали максимальные усилия на переговорах в Рамбуйе, чтобы найти политическое, мирное решение этой проблемы. Но то, что Милошевич сделал с беженцами, действия с его ведома сербских военных и полиции мы не можем позволить с моральной точки зрения…
Я спросил: а бомбёжка колонны беженцев, в которой находились и албанцы, и сербы, — что, тоже морально оправданна?
Блэр ушёл от ответа. В конце разговора пожелал успеха переговорам Черномырдина с Милошевичем.
…Переговоры топтались на месте. Бомбардировки продолжались. Югославия постепенно превращалась в руины — в страну без электростанций, мостов, промышленности, без административных объектов, без дорог, без топлива и продуктов питания. Ежедневно пилоты НАТО делали до тысячи самолёто-вылетов. Перед ними ставилась конкретная цель: разрушить экономику страны. Чужой страны.
13 мая ко мне в Москву со срочным визитом приехал президент Франции Жак Ширак.
«Вы продолжаете безжалостные бомбардировки Югославии, а России отводите роль натовского спецкурьера для навязывания ваших ультиматумов Белграду. Неужели не ясно, что вы бомбите не только Югославию? — спросил я его. — Хочу тебе сказать откровенно и по-дружески, — продолжал я, — в эти игры мы играть не можем и не будем. Мы требуем если не прекратить, то хотя бы приостановить бомбардировки».
Ширак сказал, что он приехал в Москву говорить не только о Косово. Он напомнил мне, что я двигаю Россию в будущее, возвращаю её в сообщество наций, а вот Милошевич — это человек из прошлого, из плохого прошлого.
…Я внимательно слушал Жака.
Разговор неожиданно принял совсем другой оборот.
Ширак дал мне понять, что среди союзников по НАТО существует мировоззрение США и мировоззрение Франции. Видение США простое — мир под руководством США в плане политики. Но Франция с этим не согласна. Он сказал, что не хочет, чтобы побеждала эта плоская концепция однополярного мира. Но дело в том, что сегодня у американцев есть средства для ведения такой политики.
Жак в двух словах объяснил мне, как в последнее время, буквально в течение последнего года, изменилась обстановка в Европе из-за смены правительств. Все началось с Испании, потом появились Блэр, Шрёдер. Все они неожиданно поддержали жёсткий американский курс — возможно, в связи с внутриполитической конъюнктурой. По крайней мере так я понял мысль Ширака.
Но, продолжал французский президент, Франция придерживается другой концепции, концепции многополярногомира. Даже наш батальон в Косово выполняет исключительно гуманитарную миссию, сказал он.
В конце разговора Жак неожиданно решительно заявил, что я должен наконец определиться: я за Милошевича или против. У России, говорил он, есть всего два пути: остаться в стороне и стать маргиналом или входить в современный мир под твоим руководством. Россия должна утверждать общечеловеческие, демократические принципы.
Все правильно, думал я. Только как мне утверждать эти демократические принципы под грохот косовских бомбёжек?
Виктор Степанович пять раз встречался с Милошевичем. Четыре раза один на один. Порой переговоры велись по девять часов подряд, без перерыва. Черномырдин рассказывал мне, что в самые тупиковые моменты переговоров спрашивал Милошевича напрямую: неужели ты считаешь, что сможешь выиграть войну?
Милошевич отвечал: нет, но мы и не проиграем. Нас 400 лет не могли покорить. Пусть сейчас попробуют. Пусть только попробуют сунуться! Наземная операция обязательно провалится.
У Милошевича были свои причины для уверенности в провале наземной операции НАТО. Югославская армия, обстрелянная и боеспособная, была готова воевать. Югославский народ был готов сплотиться вокруг Милошевича. Больше того, Милошевич порой прямо просил Черномырдина вести переговоры таким образом, чтобы наземная операция началась как можно быстрее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Клинтон настаивал, говорил, что от меня зависит, позволить ли Милошевичу, этому громиле, сломать наши отношения, все то, что нам стоило такого труда создать за последние шесть лет, или все-таки нет. Я же, сказал мне Клинтон, со своей стороны, этого не позволю. Он приводил конкретные цифры: в Европе уже льётся кровь, 250 тысяч беженцев покинули Косово. Если это не остановить, то на положении беженцев окажется ещё 2,5 миллиона человек. Если мы ничего не предпримем сейчас, то получим новую Боснию. Милошевич хочет просто раздавить косовских албанцев с помощью военной силы.
Меня поразил ещё один аргумент Клинтона. Он выразился примерно так: жаль, конечно, что Милошевич — серб. Для общей солидарности было бы лучше, если бы он был ирландцем или кем-то ещё.
Неужели он думает, что дело только в нашем национальном сочувствии сербам? Неужели не понимает, что речь идёт о самом подходе американцев к косовской проблеме, о судьбе всей Европы, всего мира?
Дело отнюдь не только в каком-то особенном «славянском братстве», которое приписывается российско-сербским отношениям. Мы бы реагировали точно так же, если бы речь шла о любой другой стране — Польше, Испании, Турции, совершенно не важно, какой именно.
Я ответил Биллу следующее: «Уверен, что, если бы мы продолжали действовать сообща, мы свернули бы Милошевича».
Клинтон вновь и вновь ссылался на общее мнение европейских лидеров. Мол, европейцы настроены ещё более решительно по поводу того, что сейчас происходит в Косово. Надо нанести первый воздушный удар, и Милошевич сразу же пойдёт на переговоры. Такова была логика НАТО.
К сожалению, Клинтон ошибался: бомбардировки не остановили Милошевича ни в марте, ни в апреле, ни в мае, остановили его только совместные дипломатические усилия России, Финляндии и США.
Я сказал Биллу: «Нельзя допустить, чтобы из-за одного человека гибли сотни и тысячи людей, чтобы его слова и действия руководили нами. Надо добиваться того, чтобы его окружали другие люди, чтобы для него стало невозможно вести себя так, как он ведёт себя сейчас. Тут многое можно сделать, в том числе и по линии внешней разведки. Ради будущего наших отношений и будущего безопасности в Европе прошу тебя отменить этот удар. Мы могли бы встретиться на какой-то территории и выработать тактику борьбы лично с Милошевичем. Мы умнее и мудрее и наверняка смогли бы этого добиться. По большому счёту, это надо сделать ради наших отношений и мира в Европе. Неизвестно, кто придёт после нас с тобой. Я имею в виду тех, кто будет заниматься сокращением стратегических ядерных вооружений. Но ясно, что надо делать нам самим, — сокращать и сокращать эти горы оружия. Вот чем нам надо заниматься».
Я помню, как во время разговора пытался чеканить каждое слово. Старался как-то эмоционально воздействовать на своего собеседника.
Клинтон в ответ сказал, что не разделяет моего оптимизма в отношении методов, которыми можно воздействовать на Милошевича.
Это значило одно — война…
По-человечески у меня не было претензий к Биллу. В его голосе я слышал даже сочувствие. Но, как президент США, он жёстко и однозначно давал понять: переговоры бессмысленны.
Это была ошибка. Очень большая ошибка.
Клинтон привёл ещё один, самый серьёзный для меня аргумент: Милошевич — это последний коммунистический диктатор, который хочет разрушить союз между Россией и Европой, выступает против демократизации континента.
Но и у меня были свои аргументы: «Народ наш теперь будет очень плохо относиться к Америке и НАТО. Я помню, с каким трудом менял отношение простых людей и политиков здесь, в России, к США и Западу. Было очень трудно, но мне это удалось. И теперь все это терять?»
…Этот разговор состоялся в тот момент, когда самолёты НАТО уже были в воздухе. А завтра была война.
Недавно я посмотрел фильм «Плутовство» (по-английски он, кажется, называется «Хвост виляет собакой»). Очень интересный фильм. Снят он ещё до косовского кризиса. Но с удивительной прозорливостью создатели этой картины предвидели все: и критическую точку в мире, откуда придёт беда (Балканы), и внутриполитический фон в США, и вообще механизм возникновения войны как компенсатора или регулятора каких-то других, внутренних проблем.
Но в жизни война не бывает «виртуальной». Она вполне реальная, кровавая, с человеческими жертвами. Она развращает тех, кто её ведёт, — ибо приучает людей к диктату силы. Приучает их не задумываться над причинами того, что же происходит на самом деле.
А происходило, на мой взгляд, вот что.
Американцам было крайне необходимо любыми средствами стимулировать североатлантическую солидарность. Для них кризис послевоенных ценностей тоже являлся серьёзной угрозой, но совсем с другой стороны, в другой плоскости, чем для России. Они боялись набирающей силы европейской самостоятельности. Экономической, политической, нравственной.
Это моя личная версия событий. Я её никому не навязываю, просто предлагаю задуматься над этой стороной косовского кризиса.
Однако вернусь к событиям тех дней.
Вот фрагмент из текста моего заявления, опубликованного 25 марта 1999 года, сразу после начала бомбардировок: «… Фактически речь идёт о попытке НАТО вступить в XXI век в униформе мирового жандарма. Россия с этим никогда не согласится».
Одним политическим заявлением, конечно, дело не ограничилось.
Я понимал, что остановить эту войну можно только в случае одновременных и огромных усилий России на обоих фронтах — необходимо и давление на НАТО, и давление на Югославию.
Если же война продолжится дольше, чем месяц-два, Россия неминуемо будет втянута в конфликт. Грядёт новая «холодная война». Внутриполитическая стабильность у нас в стране после начала бомбардировок стала серьёзнейшим образом зависеть от ситуации на Балканах. Коммунисты и националисты пытались использовать балканскую карту, чтобы разрушить баланс политических сил в нашем обществе. «Теперь-то мы знаем настоящую цену Западу, — раздавались истеричные голоса. — Мы всегда говорили, предупреждали, что такое НАТО, что могут сотворить эти проклятые американцы! Сегодня Югославия, а завтра — Россия!»
И что дальше? Что будет, если этот процесс агрессивного антиамериканизма, антизападничества не удастся остановить?
Кризис в России ещё более обострит кризис в мире. Кризис доверия к власти мог привести к серьёзным внутриполитическим последствиям, и я в тот момент даже не исключал и возникновения массовых беспорядков, неконституционных действий. В конце концов, войны всегда провоцировали революции.
Именно это вызывало моё особенное раздражение: как они не понимают? Ведь это лидеры, с которыми мы встречались десятки раз! Многие из них называют меня своим другом. Неужели для них не очевидна простая вещь: бомбардировки, да что там — каждая выпущенная ракета, наносят удар не только по Югославии, но и косвенно — по России.
А у нас в Москве действительно наступили тревожные дни. У стен американского посольства бушевала толпа. В окна летели бутылки, камни. На стенах писали непристойности. Особняк на Садовом кольце находится в двух шагах от проезжей части. Охранная зона — три метра асфальта. Любая экстремистская выходка с применением оружия могла привести к непредсказуемым последствиям. В тот момент милиция задержала группу экстремистов, которые проезжали мимо американского посольства с приготовленным к стрельбе гранатомётом. Трудно себе сейчас представить последствия такого выстрела.
Парламент принимал резолюцию за резолюцией. Думские коммунисты вели активные переговоры с Милошевичем о создании военно-стратегического союза двух государств. Началась вербовка добровольцев для войны на стороне сербов. Политики всех мастей пытались набрать очки на косовском конфликте. Например, мэр Москвы Юрий Лужков прямо высказывал поддержку демонстрантам у посольства. Милиция в большей степени охраняла не посольство, а демонстрантов.
И хотя далеко не все общество занимало в те дни столь же яростно антинатовскую позицию, как красные депутаты в Думе, но в целом настроение у россиян было и вправду крайне тревожным, напряжённым. Люди принимали югославскую трагедию очень близко к сердцу.
Россиян волновала не только судьба сербов и Сербии. В каждой российской семье есть фронтовики, есть «дети войны», то есть дети, оставшиеся без отцов. Та война для нас очень близка, так уж мы воспитаны, что не воспринимаем её далёкой историей.
Поэтому любое обострение в Европе ощущаем как самый тревожный сигнал. Агрессия НАТО, какими бы благородными причинами она ни обосновывалась, для россиян психологически стала настоящим потрясением.
В Белграде выступали наши артисты, газеты и журналы были полны антиамериканских статей.
За несколько лет после 1991 года наше общество действительно стало другим. Новые отношения, новые ценности — демократические, порой наивно и безоглядно западнические — незаметно входили в быт и образ жизни каждого россиянина. Не все это приняли сразу, не все были довольны взаимопроникновением культур, идеологий, экономик, политических и духовных систем. Но постепенно ценой больших усилий наш народ начал понимать и принимать этот совершенно новый и непривычный для нас мир.
И вот из-за югославской войны в течение нескольких недель все это могло быть разрушено, окончательно и бесповоротно.
Примириться с этим я не мог.
Как я уже говорил, действовал по двум направлениям: давление на НАТО и давление на Милошевича. Нужно было остановить эту войну — во что бы то ни стало.
Между тем расчёт натовских стратегов и политиков явно срывался. Югославский народ консолидировался перед лицом внешнего врага. Югославская армия, не имевшая прикрытия с воздуха, но вполне боеспособная на земле, готова была к вторжению сухопутных войск, могла упорно сражаться на своей территории.
Россия активно искала мирный выход из кризиса. 14 апреля своим представителем по урегулированию ситуации в Югославии я назначил Виктора Степановича Черномырдина. Он провёл много десятков часов с Милошевичем — наедине и вместе с финским президентом Мартти Ахтисаари.
Мой выбор Черномырдина был, естественно, не случаен. Было сильное давление со стороны профессионалов-мидовцев, которые считали, что для такого рода переговоров необходим дипломат со стажем, высокого ранга, может быть, замминистра иностранных дел. Другие, напротив, говорили, что в связи с обострением отношений с Западом возглавить российскую миссию должен известный политик, которого там уважают. Например, активно советовали назначить Гайдара, который долго жил в Югославии вместе с отцом, корреспондентом «Правды». После долгих размышлений я остановил свой выбор на Черномырдине.
Я доверил Виктору Степановичу очень трудную миссию. Пожалуй, никакому другому политику я бы в тот момент её доверить не мог. У Черномырдина был огромный вес и авторитет как в Югославии, так и на Западе, в глазах американской политической элиты. Это уникальное сочетание давало ему возможность строить переговорную линию свободно, ориентируясь только на конечный результат: скорейшее прекращение военных действий.
Именно здесь Черномырдин проявил свои лучшие качества, качества старого политического бойца: выдержанность, гибкость, твёрдую волю к разумному компромиссу.
22 апреля мне позвонил Тони Блэр. Это был уже не первый наш разговор. Мы созванивались в третий или четвёртый раз с начала кризиса. У нас состоялась беседа, которая тоже очень показательна для тех дней.
Вот выдержки из стенограммы моего разговора с Тони Блэром. Я говорил:
"Убеждён, что НАТО делает большую ошибку, продолжая бомбить югославские территории. Последствия были неверно просчитаны. Вместо давления на Милошевича вы укрепили его позиции. Вместо решения гуманитарной проблемы сегодня мы имеем дело с подлинной гуманитарной катастрофой. Вместо переговорного процесса, для запуска которого Лондон сделал немало, мы имеем откат к военной конфронтации. Нас тревожат сообщения о планах проведения наземной операции альянса в Косово. Скажу прямо: это путь в пропасть.
…Тони, призываю тебя: найди силы остановить безумие. Это — европейская, а может быть, и мировая война. Милошевич не капитулирует. Если будут прекращены бомбёжки, откроется путь к восстановлению переговорного процесса между сербами и албанцами, Югославией и НАТО, включая США и Великобританию.
Опомнитесь сейчас, ибо завтра будет поздно. Отвечать за все, что может произойти, будет тот, кто без согласования с Советом Безопасности ООН развязал эту войну".
Специально привожу здесь эту длинную цитату целиком. За время, которое прошло после нашего разговора с Клинтоном, ситуация ушла далеко вперёд. Стало ясно, что бомбёжки ничего не дадут. Но позиция НАТО не претерпела никаких изменений. Блэр слово в слово повторял мне все то же самое, что и Клинтон месяц назад: мы прилагали максимальные усилия на переговорах в Рамбуйе, чтобы найти политическое, мирное решение этой проблемы. Но то, что Милошевич сделал с беженцами, действия с его ведома сербских военных и полиции мы не можем позволить с моральной точки зрения…
Я спросил: а бомбёжка колонны беженцев, в которой находились и албанцы, и сербы, — что, тоже морально оправданна?
Блэр ушёл от ответа. В конце разговора пожелал успеха переговорам Черномырдина с Милошевичем.
…Переговоры топтались на месте. Бомбардировки продолжались. Югославия постепенно превращалась в руины — в страну без электростанций, мостов, промышленности, без административных объектов, без дорог, без топлива и продуктов питания. Ежедневно пилоты НАТО делали до тысячи самолёто-вылетов. Перед ними ставилась конкретная цель: разрушить экономику страны. Чужой страны.
13 мая ко мне в Москву со срочным визитом приехал президент Франции Жак Ширак.
«Вы продолжаете безжалостные бомбардировки Югославии, а России отводите роль натовского спецкурьера для навязывания ваших ультиматумов Белграду. Неужели не ясно, что вы бомбите не только Югославию? — спросил я его. — Хочу тебе сказать откровенно и по-дружески, — продолжал я, — в эти игры мы играть не можем и не будем. Мы требуем если не прекратить, то хотя бы приостановить бомбардировки».
Ширак сказал, что он приехал в Москву говорить не только о Косово. Он напомнил мне, что я двигаю Россию в будущее, возвращаю её в сообщество наций, а вот Милошевич — это человек из прошлого, из плохого прошлого.
…Я внимательно слушал Жака.
Разговор неожиданно принял совсем другой оборот.
Ширак дал мне понять, что среди союзников по НАТО существует мировоззрение США и мировоззрение Франции. Видение США простое — мир под руководством США в плане политики. Но Франция с этим не согласна. Он сказал, что не хочет, чтобы побеждала эта плоская концепция однополярного мира. Но дело в том, что сегодня у американцев есть средства для ведения такой политики.
Жак в двух словах объяснил мне, как в последнее время, буквально в течение последнего года, изменилась обстановка в Европе из-за смены правительств. Все началось с Испании, потом появились Блэр, Шрёдер. Все они неожиданно поддержали жёсткий американский курс — возможно, в связи с внутриполитической конъюнктурой. По крайней мере так я понял мысль Ширака.
Но, продолжал французский президент, Франция придерживается другой концепции, концепции многополярногомира. Даже наш батальон в Косово выполняет исключительно гуманитарную миссию, сказал он.
В конце разговора Жак неожиданно решительно заявил, что я должен наконец определиться: я за Милошевича или против. У России, говорил он, есть всего два пути: остаться в стороне и стать маргиналом или входить в современный мир под твоим руководством. Россия должна утверждать общечеловеческие, демократические принципы.
Все правильно, думал я. Только как мне утверждать эти демократические принципы под грохот косовских бомбёжек?
Виктор Степанович пять раз встречался с Милошевичем. Четыре раза один на один. Порой переговоры велись по девять часов подряд, без перерыва. Черномырдин рассказывал мне, что в самые тупиковые моменты переговоров спрашивал Милошевича напрямую: неужели ты считаешь, что сможешь выиграть войну?
Милошевич отвечал: нет, но мы и не проиграем. Нас 400 лет не могли покорить. Пусть сейчас попробуют. Пусть только попробуют сунуться! Наземная операция обязательно провалится.
У Милошевича были свои причины для уверенности в провале наземной операции НАТО. Югославская армия, обстрелянная и боеспособная, была готова воевать. Югославский народ был готов сплотиться вокруг Милошевича. Больше того, Милошевич порой прямо просил Черномырдина вести переговоры таким образом, чтобы наземная операция началась как можно быстрее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44