— спросил я.
— Туда, на соседний ряд, по-моему, — сказал он. — Я тут поизображаю регулировщика, а вы можете сходить посмотреть.
Он выбросил вперед ладонь правой руки, как это делают регулировщики, и движение остановилось. В этом особенность Лос-Анджелеса. Пешеходам здесь дают шанс в борьбе.
Я пошел икать ключи и нашел их буквально за 45 секунд. Он кивнул и начал плавно махать руками, вновь разрешая движение. Казалось, он был очень доволен собой.
Когда я был уже возле своей машины, он подошел и сказал:
— Теперь, когда вы от нее избавились, может, следует подумать о том, чтоб и дальше держаться от нее подальше?
— Думаю, вы правы, — сказал я.
— Она ведь гораздо старше, да?
— Намного, — сказал я. — Мы как раз поэтому все время ссоримся.
Он постучал ладонью по краю дверцы.
— Лучше бы тебе, приятель, обзавестись такой, чтоб была чуточку младше. И знаешь — может, это не мое дело, конечно — чтоб девичьего в ней было побольше, а?
Я поднял на него глаза и завел мотор.
— Может, мне вообще на школьниц переключиться?
Он покачал головой и начал говорить что-то еще — возможно, весьма мудрое — но я отъехал прежде, чем смог что-то расслышать.
Глава девятнадцатая
Я не уехал далеко. Не уехал далеко — потому что моя правая нога все время стучала и попадала мимо акселератора, и я ничего не мог с этим поделать. С левой было все в порядке — поскольку я держал ее скрюченной и упертой в пол возле педали тормоза. Она не дрожала — хотя и очень хотела. С руками тоже было все прекрасно — я держал их максимально вытянутыми и вцепившимися в руль, насколько хватало его окружности. Миновав пару кварталов, я нашел место для парковки и влепился туда. Однако, потянувшись выключить зажигание, я дважды промахнулся мимо ключа…
Мне понадобилась еще целая минута, чтобы открыть замок на отделении для перчаток и открыть его. Моя пинта Скотча была уже на две трети пуста. Я откупорил ее и сделал большой глоток. Клянусь Всевышним, для меня он был сейчас как вода, не более и не менее. После нескольких попыток я сумел-таки зажечь сигарету. Вкус был великолепен — такой, какой бывает, когда выходишь после длинного фильма. Я сидел, курил, потягивал виски из горла и думал, насколько же я был близок к смерти.
Она могла бы пару раз спустить курок, выпрыгнуть в заднюю дверь и потрусить прочь — никто бы не попытался ее остановить. Только не в Лос-Анджелесе. Да и ни в каком другом городе. Но девица была профессионалом — или говорила, что была — и потому у меня был определенный перевес. Ее могли легко опознать — а на нее, возможно, уже есть досье, и немаленькое. Счет оказался в мою пользу — примерно шесть-пять, наверно. Но если бы я доехал туда, куда она сказала, я бы, вероятно, был уже мертв.
Вот так я сидел в машине и успокаивал свой потревоженный дух рассуждениями, попутно ублажая плоть остатками Скотча. Теперь все казалось чрезвычайно логичным. Но тогда, когда я выхватывал из замка зажигания ключи и бросал их на дорогу, я руководствовался никакой не логикой, но исключительно страхом — страхом смерти. Уж если мне суждено умереть, то я хочу умереть дома в своей постели, а не упасть простреленной башкой на руль какого-то арендованного автомобиля.
Я протянул вперед свою правую руку с растопыренными пальцами. Она все еще немного дрожала, но теперь уже это был легкий тремор, а не неконтролируемая вибрация парализованных конечностей. «Пожалуй, надо еще глотнуть, — решил я. — Вреда точно не будет». Я поднял бутылку, высасывая последние капли. На тротуаре показалась дама, катящая за собой двухколесную сумку-тележку — видимо, со всем необходимым набором бакалеи для настоящей домохозяйки. Она увидела меня и быстро отвела глаза, как будто я делал что-то крайне неприличное.
— Исключительно в медицинских целях, барышня! — сказал я сам себе и тут же слегка удивился, обнаружив, что на самом деле произнес это вслух и громко. Я убрал Скотч, включил мотор и отправился обратно в центр, на автостоянку близ Гражданского Центра.
Я не стал вылезать из машины, когда подошел парковщик. Не думаю, что он горел желанием поговорить со мной.
— Сколько она тебе заплатила? — спросил я.
— Вы говорите о вашей жене?
— Да! — сказал я. — О жене.
— Десять баксов. Она сказала, что хочет сделать для вас сюрприз.
— Ты мне вот что скажи, приятель…
— Что такое? — спросил он. Он явно занервничал.
— Она что, похожа на мою жену?!
— Откуда ж я, разрази меня гром, могу знать, на кого похожа ваша жена?
— Она вообще похожа на чью бы то ни было жену?! А?
Он пожал плечами.
— Парни, бывает, женятся на таких бабах… В голову не придет! Откуда ж я могу знать-то…
— А на кого она была похожа, по-твоему?
— Тише, тише, мистер!.. по мне, так на корову некрашеную была похожа!
Я постарался придать своему голосу максимум твердости и угрозы.
— Но-но, приятель, полегче! Ты говоришь о моей жене!
Было уже начало пятого к тому времени, как я нашел его. Он стоял на Нормандия Авеню, к северу от Вилшира, и был низкий, длинный и сложен из чего-то, по виду казавшегося битым кирпичом. Крыша у него была покрыта щелястой кровельной дранкой, с покатыми карнизами и какими-то бесчисленными окошками с непрозрачными цветными стеклами — синими, зелеными и темно-бордовыми.
Над входом, почти под самой крышей, светились красным неоном маленькие знаки — настолько маленькие, что были едва различимы. При определенном усилии они складывались в слово «Коктейли». Ниже по дереву, покрашенному в черный цвет, шли выгравированные буквы сантиметров тридцать высотой, сделанные в староанглийском стиле. Они образовывали название заведения — СТЕЙСИ-БАР.
Рядом была маленькая заасфальтированная парковка. Я поставил машину и вошел. Там было темно, прохладно и тихо. Справа — резная барная стойка. Стулья с высокими спинками, сиденья удобные, мягкие. Обтянуты чем-то, напоминающим замшу. Расставлены вокруг небольших низеньких столиков. В одном из углов установлено маленькое пианино на кронштейне, там же микрофон с гибким шнуром. Вглубь за пианино — обеденная зона примерно с дюжиной столиков. В общем, полное впечатление приятного и спокойного места, где за вполне терпимые деньги можно получить недурную выпивку и приличный бифштекс.
В баре не было никого из посетителей, но за стойкой кто-то стоял и казался странно знакомым. Это был высокий, загорелый мужчина с густой шевелюрой темных волнистых волос, без признаков облысения. В ней уже пробивалась приятная седина. Лицо у него было не то чтобы красивое, но интересное — с ясными и четкими чертами и неожиданно изящным ртом, благодаря которому оно не производило впечатления грубого. В уголках его серых глаз и вокруг них виднелись морщинки от прищуривания и частого смеха. На нем была белая рубашка спортивного покроя, расстегнутая так, что была видна грудь, довольно волосатая, причем эти волосы тоже начинали седеть. Он поднял на меня взгляд, пока я подходил к стойке, кивнул и вернулся к своим делам — я не видел, что он там делал, лимон, наверно, нарезал.
Я вспомнил, почему я его знаю. Это было по меньшей мере лет десять назад. В ту пору он одевался в стиле, отдаленно напоминающем Дикий Запад, и всегда имел при себе какое-нибудь животное — теленка, олененка или даже медвежонка. Он возникал то ли из леса, то ли откуда-то из-под глыб, и звереныш его на первый взгляд смотрелся каким-то больным или покалеченным. Потом он его отпускал, а камера следовала за ним все время, пока он несся к своей маме, и становилось ясно, что не был он никаким больным или калекой, а просто потерялся. Затем камера снова брала крупным планом это обветренное, но не огрубевшее лицо со странно мягкой улыбкой, он зажимал между губ сигарету и зажигал ее кухонной спичкой, а голос за кадром начинал рассказывать, насколько же у этой сигареты великолепный, мягкий и насыщенный вкус…
Я скользнул на один из стульев у барной стойки. Он отложил ножик, которым нарезал лимон, вытер руки полотенцем и придвинул ко мне маленькую салфетку, на которой стояла чашка с арахисом.
— Чем сегодня днем будем облегчать страдания? — сказал он. Голос соответствовал его габаритам. Он был низкий и сочный. В телерекламе он никогда не звучал, но все ж был мне знаком. Я ведь слышал его в телефонной трубке, когда звонил по номеру, так хорошо затверженному особой по имени Конни Мизелль.
— Скотч, — сказал я. — С водой. Сделайте в высоком стакане.
— Какой сорт Скотча?
— Девар.
Он проворно смешал напиток, подал и вернулся к своим лимонам.
— Я ищу Стейси, — сказал я.
Он не поднял глаз.
— Зачем?
— Хочу задать ему пару вопросов.
Он отложил нож, снова вытер руки и выпрямился над стойкой, обхватив себя за плечи крест-накрест. На левом запястье у него был ремешок с тремя небольшими пряжками.
— Стейси — это я, — сказал он. — А вы кто?
— Мое имя Лукас, — сказал я. — Я работаю на Френка Сайза.
Он кивнул понимающе.
— Это тот парень с газетной колонкой.
— Угу.
— Вы довольно далеко от дома забрались.
— Есть немного.
— И что ж такому человеку, как Сайз, нужно от простого парня вроде меня?
— Вы, может быть, знаете кое-кого из тех, кем он интересуется. Могу я заказать для вас выпивку?
Он немного подумал над этим, кинул взгляд через плечо на небольшие электронные часы. Затем сказал:
— Почему ж нет? Вы платите или Сайз платит?
— Сайз.
— Тогда я, пожалуй, попробую глоток Чиваса.
Смешав себе коктейль и сняв пробу, он опять обхватил себя руками, и я снова мог восхищаться мускулами его обнаженных массивных предплечий. Они тоже были покрыты зарослями волос, но без признаков седины.
— Итак? — спросил он.
— Гвендолин Рут Симмс, — сказал я. — Известная также как Гвен Мизелль.
На время установилась тишина, потом он сказал:
— О, так это давние дела.
— Насколько давние?
Он подумал над этим.
— Да лет двадцать будет, не меньше.
Правой рукой он легонько вращал, умудряясь этим жестом охватывать все вокруг, включая парковку у входа. Жест хорошего актера.
— Она бывала здесь, когда я только купил заведение — двадцать лет назад.
— Она работала на вас?
Он кивнул.
— У меня. Закупала кое-что на продажу. Когда-то она была довольно смазливая лисичка.
— И как долго она проработала на вас?
— Десять, может быть, одиннадцать лет.
— А что потом?
— Она переехала.
— Почему?
— Когда я это купил, тут была дыра. И народец здесь ошивался тоже не бог весть какой. Какие-то жулики, любители легкой наживы — все тут как тут. Приедет какой-нибудь простофиля из города в наши края, спросит коридорного — где у вас тут, брат, веселье? Ему говорят, иди в Стейси-бар. Такое вот было местечко… вы понимаете, о чем я?
— Разумеется, — сказал я.
— Ну вот, а я снимался немного, так, не то чтобы очень… Вся отрасль катилась к чертям. Да. Я тогда попал во все эти телевизионные дела. Реклама сигарет.
— Я помню, — вставил я.
— Дрянные сигареты, но реклама классная. Я на этом кое-что наварил — и вложил все сюда. Все целиком перепроектировал, переделал. Торговлю тут завел небольшую — в новинку было для нашей окраины. Народ повалил. Вы знаете, людям же любопытно было: они посещают заведение и видят меня работающим за стойкой, а потом приходят домой, включают телевизор — а там опять я, звереныша отпускаю или еще что. Ну, я цены приподнял, взял приличного повара. Прощелыги и жулики слиняли. Они тут перестали себя уютно чувствовать. И Гвен ушла с ними.
— Когда ж это, получается, девять или десять лет назад? — спросил я.
Он кивнул.
— Около того.
— А ребенка Гвен вы знали?
— Конни? — спросил он. — Ну конечно, я знал Конни. Она обычно звонила сюда каждый день после школы, в районе четырех дня, чтоб узнать, готова уже мамаша или нет. Гвен напоследок стала очень уж прикладываться к бутылке. Конни все еще в Вашингтоне?
— Она в Вашингтоне, — сказал я.
— И она — часть той истории, над которой вы работаете?
— Похоже на то.
Стейси еще раз приложился к своему Чивас Регал.
— Она заглядывала сюда пару раз с того времени, как закончила этот свой колледж в Окленде.
— Миллз?
— Точно, Миллз. Она только зашла сюда, и все парни уже были у нее в кармане. Включая меня.
— Да, с этим у нее все в порядке, — сказал я.
— Я вам скажу, какой она была, — сказал он. — У нее была самая замечательная красивая головка, какую я только когда-нибудь видел в этом городе, и никто в городе не хотел замечать в ней ничего дурного.
— Здесь вы совершенно правы, — сказал я.
— И умница, кстати, — сказал он. — И в книжках разбиралась, и в отбросах. Такую комбинацию трудно чем-то покрыть. У нее ведь сейчас все идет как надо?
— Кажется, вполне, — сказал я. — А как насчет её отца? Его звали вроде бы Френк Мизелль, если не ошибаюсь?
— Старина Френк, — вздохнул Стейси. — Я уже много лет его не видел. Вроде должен был быть на похоронах Гвен, но нет, не показался. Может, он и не знал о них.
— Она умерла примерно месяцев семь назад, не так ли?
— Дайте подумать… Да, примерно так. Это было в конце октября. Парень, с которым она жила, околачивался поблизости и зашел перекусить. Я, черт подери, по такому случаю дал ему поесть на халяву.
— Вы ходили на похороны?
Он кивнул.
— Да, я пошел. Я и тот парень, который заходил перекусить. Совершенно бесполезный лодырь. И еще, наверно, три человека. Но этих я не знаю, впрочем.
— От чего она умерла?
— Да от пьянства главным образом, надо полагать. Сказали, что пневмония, но, черт, они ж врут много.
— А Френк Мизелль так и не появлялся?
— Угу. Представляете, они с Гвен терлись друг с другом, наверно, лет двадцать. Начали через несколько лет после конца Второй Мировой — и разошлись семь или восемь лет назад. Черт, я думаю, что старина Френк Конни и вырастил — или уж никто. Он учил ее играть на пианино и выколачивал из нее дерьмо, когда она пропускала школу. Только строго между нами: мне кажется, он ее немного… того…
— Вы о Конни?
— Да. Он был дьявольски строг с ней.
— Я слышал, он вроде бы мужчин предпочитал…
Стейси посмотрел на меня с отвращением.
— А вы считаете это чем-то криминальным?
— По мне так нет.
— Ну, старина Френк вроде бы был голубой, хотя и с бабами у него тоже все получалось. Вы знаете, как раз по этому поводу они с Гвен никогда не ссорились. Он делал так, она — по-своему. Бывало, в воскресенье с утра они скандалили как бешеные, но никогда из-за того, кто кому что вставляет.
— А из-за чего они ссорились?
— Из-за Конни по большей части. По тому, что я слышал — якобы старина Френк о ней недостаточно заботится. Как я сказал, он, по-моему, обратил на нее особое внимание после того, как ей исполнилось двенадцать или тринадцать. Заставлял ее правильно одеваться, тыкал ей под нос книжки и деньги давал— достаточно, чтобы она не страдала от всяких колкостей и насмешек у нас в Голливуде. Повторю: по-моему, он ее и поставил на ноги, больше некому. Самой Гвен, смею уверить, до девчонки и дела не было.
— Вы думаете, что Френк на самом деле был ее отец?
Стейси пожал своими широкими плечами.
— Кто ж, черт возьми, может такое знать? Гвен перетрахалась со всей округой. Это мог бы быть Френк, а может, кто-то из еще более чем дюжины парней. Френк, конечно, рассказывал направо и налево, любому, кто желал слушать, будто бы он болел в детстве свинкой и от него потому забеременеть невозможно. Под него через это многие ложились, да только врал он, по-моему.
— Так вы не знаете — он, может быть, где-то здесь сейчас?
Здоровяк несколько раз отрицательно покачал головой.
— Не думаю, что он где-то в городе. На похоронах-то его не было. Играет, небось, на пианино где-нибудь во Фриско. Он же на самом деле оттуда родом.
— Скажите мне еще кое-что…
— Да, конечно. Что?
— Откуда вы знаете, что Конни в Вашингтоне?
Все еще охватывая себя руками, Стейси посмотрел вперед, на дверь, ведущую на улицу.
— Ну, это, знаете ли, забавная история.
— Почему бы нам не соорудить себе еще по стаканчику, прежде чем вы мне ее расскажете?
Стейси покосился на меня.
— Френк Сайз по-прежнему платит?
— По-прежнему.
Стейси приготовил нам обоим еще выпивки, попробовал свою и затем снова выпрямился за стойкой.
— Ну, как я сказал, история забавная. Хотя забавного в ней мало, скорее даже печальная.
— Угу, — сказал я, только чтоб продемонстрировать ему свою заинтересованность.
— Итак, недели за две до смерти Гвен зашла сюда старуха, совершенно кошмарная на вид. Время дня было примерно такое, как сейчас. Не слишком активное. Зашла — ну беда какая-то, а не баба. Жирная вся, космы торчат, губную помаду не умеет наносить — по всему лицу размазала, все щеки в ней! В общем, право слово, краше в гроб кладут. И тем не менее видится мне в ней что-то знакомое. Еще раз приглядываюсь… И кто ж, вы думаете, черт меня возьми, это был?
— Не знаю, — сказал я, не желая портить рассказ.
— Гвен собственной персоной! Но выглядит просто ужасно. Ну, черт побери, мы ж некогда были довольно хорошими приятелями, она никогда меня не подводила, я заказываю ей выпить — двойное виски, потому как видно, что ей только это и нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Туда, на соседний ряд, по-моему, — сказал он. — Я тут поизображаю регулировщика, а вы можете сходить посмотреть.
Он выбросил вперед ладонь правой руки, как это делают регулировщики, и движение остановилось. В этом особенность Лос-Анджелеса. Пешеходам здесь дают шанс в борьбе.
Я пошел икать ключи и нашел их буквально за 45 секунд. Он кивнул и начал плавно махать руками, вновь разрешая движение. Казалось, он был очень доволен собой.
Когда я был уже возле своей машины, он подошел и сказал:
— Теперь, когда вы от нее избавились, может, следует подумать о том, чтоб и дальше держаться от нее подальше?
— Думаю, вы правы, — сказал я.
— Она ведь гораздо старше, да?
— Намного, — сказал я. — Мы как раз поэтому все время ссоримся.
Он постучал ладонью по краю дверцы.
— Лучше бы тебе, приятель, обзавестись такой, чтоб была чуточку младше. И знаешь — может, это не мое дело, конечно — чтоб девичьего в ней было побольше, а?
Я поднял на него глаза и завел мотор.
— Может, мне вообще на школьниц переключиться?
Он покачал головой и начал говорить что-то еще — возможно, весьма мудрое — но я отъехал прежде, чем смог что-то расслышать.
Глава девятнадцатая
Я не уехал далеко. Не уехал далеко — потому что моя правая нога все время стучала и попадала мимо акселератора, и я ничего не мог с этим поделать. С левой было все в порядке — поскольку я держал ее скрюченной и упертой в пол возле педали тормоза. Она не дрожала — хотя и очень хотела. С руками тоже было все прекрасно — я держал их максимально вытянутыми и вцепившимися в руль, насколько хватало его окружности. Миновав пару кварталов, я нашел место для парковки и влепился туда. Однако, потянувшись выключить зажигание, я дважды промахнулся мимо ключа…
Мне понадобилась еще целая минута, чтобы открыть замок на отделении для перчаток и открыть его. Моя пинта Скотча была уже на две трети пуста. Я откупорил ее и сделал большой глоток. Клянусь Всевышним, для меня он был сейчас как вода, не более и не менее. После нескольких попыток я сумел-таки зажечь сигарету. Вкус был великолепен — такой, какой бывает, когда выходишь после длинного фильма. Я сидел, курил, потягивал виски из горла и думал, насколько же я был близок к смерти.
Она могла бы пару раз спустить курок, выпрыгнуть в заднюю дверь и потрусить прочь — никто бы не попытался ее остановить. Только не в Лос-Анджелесе. Да и ни в каком другом городе. Но девица была профессионалом — или говорила, что была — и потому у меня был определенный перевес. Ее могли легко опознать — а на нее, возможно, уже есть досье, и немаленькое. Счет оказался в мою пользу — примерно шесть-пять, наверно. Но если бы я доехал туда, куда она сказала, я бы, вероятно, был уже мертв.
Вот так я сидел в машине и успокаивал свой потревоженный дух рассуждениями, попутно ублажая плоть остатками Скотча. Теперь все казалось чрезвычайно логичным. Но тогда, когда я выхватывал из замка зажигания ключи и бросал их на дорогу, я руководствовался никакой не логикой, но исключительно страхом — страхом смерти. Уж если мне суждено умереть, то я хочу умереть дома в своей постели, а не упасть простреленной башкой на руль какого-то арендованного автомобиля.
Я протянул вперед свою правую руку с растопыренными пальцами. Она все еще немного дрожала, но теперь уже это был легкий тремор, а не неконтролируемая вибрация парализованных конечностей. «Пожалуй, надо еще глотнуть, — решил я. — Вреда точно не будет». Я поднял бутылку, высасывая последние капли. На тротуаре показалась дама, катящая за собой двухколесную сумку-тележку — видимо, со всем необходимым набором бакалеи для настоящей домохозяйки. Она увидела меня и быстро отвела глаза, как будто я делал что-то крайне неприличное.
— Исключительно в медицинских целях, барышня! — сказал я сам себе и тут же слегка удивился, обнаружив, что на самом деле произнес это вслух и громко. Я убрал Скотч, включил мотор и отправился обратно в центр, на автостоянку близ Гражданского Центра.
Я не стал вылезать из машины, когда подошел парковщик. Не думаю, что он горел желанием поговорить со мной.
— Сколько она тебе заплатила? — спросил я.
— Вы говорите о вашей жене?
— Да! — сказал я. — О жене.
— Десять баксов. Она сказала, что хочет сделать для вас сюрприз.
— Ты мне вот что скажи, приятель…
— Что такое? — спросил он. Он явно занервничал.
— Она что, похожа на мою жену?!
— Откуда ж я, разрази меня гром, могу знать, на кого похожа ваша жена?
— Она вообще похожа на чью бы то ни было жену?! А?
Он пожал плечами.
— Парни, бывает, женятся на таких бабах… В голову не придет! Откуда ж я могу знать-то…
— А на кого она была похожа, по-твоему?
— Тише, тише, мистер!.. по мне, так на корову некрашеную была похожа!
Я постарался придать своему голосу максимум твердости и угрозы.
— Но-но, приятель, полегче! Ты говоришь о моей жене!
Было уже начало пятого к тому времени, как я нашел его. Он стоял на Нормандия Авеню, к северу от Вилшира, и был низкий, длинный и сложен из чего-то, по виду казавшегося битым кирпичом. Крыша у него была покрыта щелястой кровельной дранкой, с покатыми карнизами и какими-то бесчисленными окошками с непрозрачными цветными стеклами — синими, зелеными и темно-бордовыми.
Над входом, почти под самой крышей, светились красным неоном маленькие знаки — настолько маленькие, что были едва различимы. При определенном усилии они складывались в слово «Коктейли». Ниже по дереву, покрашенному в черный цвет, шли выгравированные буквы сантиметров тридцать высотой, сделанные в староанглийском стиле. Они образовывали название заведения — СТЕЙСИ-БАР.
Рядом была маленькая заасфальтированная парковка. Я поставил машину и вошел. Там было темно, прохладно и тихо. Справа — резная барная стойка. Стулья с высокими спинками, сиденья удобные, мягкие. Обтянуты чем-то, напоминающим замшу. Расставлены вокруг небольших низеньких столиков. В одном из углов установлено маленькое пианино на кронштейне, там же микрофон с гибким шнуром. Вглубь за пианино — обеденная зона примерно с дюжиной столиков. В общем, полное впечатление приятного и спокойного места, где за вполне терпимые деньги можно получить недурную выпивку и приличный бифштекс.
В баре не было никого из посетителей, но за стойкой кто-то стоял и казался странно знакомым. Это был высокий, загорелый мужчина с густой шевелюрой темных волнистых волос, без признаков облысения. В ней уже пробивалась приятная седина. Лицо у него было не то чтобы красивое, но интересное — с ясными и четкими чертами и неожиданно изящным ртом, благодаря которому оно не производило впечатления грубого. В уголках его серых глаз и вокруг них виднелись морщинки от прищуривания и частого смеха. На нем была белая рубашка спортивного покроя, расстегнутая так, что была видна грудь, довольно волосатая, причем эти волосы тоже начинали седеть. Он поднял на меня взгляд, пока я подходил к стойке, кивнул и вернулся к своим делам — я не видел, что он там делал, лимон, наверно, нарезал.
Я вспомнил, почему я его знаю. Это было по меньшей мере лет десять назад. В ту пору он одевался в стиле, отдаленно напоминающем Дикий Запад, и всегда имел при себе какое-нибудь животное — теленка, олененка или даже медвежонка. Он возникал то ли из леса, то ли откуда-то из-под глыб, и звереныш его на первый взгляд смотрелся каким-то больным или покалеченным. Потом он его отпускал, а камера следовала за ним все время, пока он несся к своей маме, и становилось ясно, что не был он никаким больным или калекой, а просто потерялся. Затем камера снова брала крупным планом это обветренное, но не огрубевшее лицо со странно мягкой улыбкой, он зажимал между губ сигарету и зажигал ее кухонной спичкой, а голос за кадром начинал рассказывать, насколько же у этой сигареты великолепный, мягкий и насыщенный вкус…
Я скользнул на один из стульев у барной стойки. Он отложил ножик, которым нарезал лимон, вытер руки полотенцем и придвинул ко мне маленькую салфетку, на которой стояла чашка с арахисом.
— Чем сегодня днем будем облегчать страдания? — сказал он. Голос соответствовал его габаритам. Он был низкий и сочный. В телерекламе он никогда не звучал, но все ж был мне знаком. Я ведь слышал его в телефонной трубке, когда звонил по номеру, так хорошо затверженному особой по имени Конни Мизелль.
— Скотч, — сказал я. — С водой. Сделайте в высоком стакане.
— Какой сорт Скотча?
— Девар.
Он проворно смешал напиток, подал и вернулся к своим лимонам.
— Я ищу Стейси, — сказал я.
Он не поднял глаз.
— Зачем?
— Хочу задать ему пару вопросов.
Он отложил нож, снова вытер руки и выпрямился над стойкой, обхватив себя за плечи крест-накрест. На левом запястье у него был ремешок с тремя небольшими пряжками.
— Стейси — это я, — сказал он. — А вы кто?
— Мое имя Лукас, — сказал я. — Я работаю на Френка Сайза.
Он кивнул понимающе.
— Это тот парень с газетной колонкой.
— Угу.
— Вы довольно далеко от дома забрались.
— Есть немного.
— И что ж такому человеку, как Сайз, нужно от простого парня вроде меня?
— Вы, может быть, знаете кое-кого из тех, кем он интересуется. Могу я заказать для вас выпивку?
Он немного подумал над этим, кинул взгляд через плечо на небольшие электронные часы. Затем сказал:
— Почему ж нет? Вы платите или Сайз платит?
— Сайз.
— Тогда я, пожалуй, попробую глоток Чиваса.
Смешав себе коктейль и сняв пробу, он опять обхватил себя руками, и я снова мог восхищаться мускулами его обнаженных массивных предплечий. Они тоже были покрыты зарослями волос, но без признаков седины.
— Итак? — спросил он.
— Гвендолин Рут Симмс, — сказал я. — Известная также как Гвен Мизелль.
На время установилась тишина, потом он сказал:
— О, так это давние дела.
— Насколько давние?
Он подумал над этим.
— Да лет двадцать будет, не меньше.
Правой рукой он легонько вращал, умудряясь этим жестом охватывать все вокруг, включая парковку у входа. Жест хорошего актера.
— Она бывала здесь, когда я только купил заведение — двадцать лет назад.
— Она работала на вас?
Он кивнул.
— У меня. Закупала кое-что на продажу. Когда-то она была довольно смазливая лисичка.
— И как долго она проработала на вас?
— Десять, может быть, одиннадцать лет.
— А что потом?
— Она переехала.
— Почему?
— Когда я это купил, тут была дыра. И народец здесь ошивался тоже не бог весть какой. Какие-то жулики, любители легкой наживы — все тут как тут. Приедет какой-нибудь простофиля из города в наши края, спросит коридорного — где у вас тут, брат, веселье? Ему говорят, иди в Стейси-бар. Такое вот было местечко… вы понимаете, о чем я?
— Разумеется, — сказал я.
— Ну вот, а я снимался немного, так, не то чтобы очень… Вся отрасль катилась к чертям. Да. Я тогда попал во все эти телевизионные дела. Реклама сигарет.
— Я помню, — вставил я.
— Дрянные сигареты, но реклама классная. Я на этом кое-что наварил — и вложил все сюда. Все целиком перепроектировал, переделал. Торговлю тут завел небольшую — в новинку было для нашей окраины. Народ повалил. Вы знаете, людям же любопытно было: они посещают заведение и видят меня работающим за стойкой, а потом приходят домой, включают телевизор — а там опять я, звереныша отпускаю или еще что. Ну, я цены приподнял, взял приличного повара. Прощелыги и жулики слиняли. Они тут перестали себя уютно чувствовать. И Гвен ушла с ними.
— Когда ж это, получается, девять или десять лет назад? — спросил я.
Он кивнул.
— Около того.
— А ребенка Гвен вы знали?
— Конни? — спросил он. — Ну конечно, я знал Конни. Она обычно звонила сюда каждый день после школы, в районе четырех дня, чтоб узнать, готова уже мамаша или нет. Гвен напоследок стала очень уж прикладываться к бутылке. Конни все еще в Вашингтоне?
— Она в Вашингтоне, — сказал я.
— И она — часть той истории, над которой вы работаете?
— Похоже на то.
Стейси еще раз приложился к своему Чивас Регал.
— Она заглядывала сюда пару раз с того времени, как закончила этот свой колледж в Окленде.
— Миллз?
— Точно, Миллз. Она только зашла сюда, и все парни уже были у нее в кармане. Включая меня.
— Да, с этим у нее все в порядке, — сказал я.
— Я вам скажу, какой она была, — сказал он. — У нее была самая замечательная красивая головка, какую я только когда-нибудь видел в этом городе, и никто в городе не хотел замечать в ней ничего дурного.
— Здесь вы совершенно правы, — сказал я.
— И умница, кстати, — сказал он. — И в книжках разбиралась, и в отбросах. Такую комбинацию трудно чем-то покрыть. У нее ведь сейчас все идет как надо?
— Кажется, вполне, — сказал я. — А как насчет её отца? Его звали вроде бы Френк Мизелль, если не ошибаюсь?
— Старина Френк, — вздохнул Стейси. — Я уже много лет его не видел. Вроде должен был быть на похоронах Гвен, но нет, не показался. Может, он и не знал о них.
— Она умерла примерно месяцев семь назад, не так ли?
— Дайте подумать… Да, примерно так. Это было в конце октября. Парень, с которым она жила, околачивался поблизости и зашел перекусить. Я, черт подери, по такому случаю дал ему поесть на халяву.
— Вы ходили на похороны?
Он кивнул.
— Да, я пошел. Я и тот парень, который заходил перекусить. Совершенно бесполезный лодырь. И еще, наверно, три человека. Но этих я не знаю, впрочем.
— От чего она умерла?
— Да от пьянства главным образом, надо полагать. Сказали, что пневмония, но, черт, они ж врут много.
— А Френк Мизелль так и не появлялся?
— Угу. Представляете, они с Гвен терлись друг с другом, наверно, лет двадцать. Начали через несколько лет после конца Второй Мировой — и разошлись семь или восемь лет назад. Черт, я думаю, что старина Френк Конни и вырастил — или уж никто. Он учил ее играть на пианино и выколачивал из нее дерьмо, когда она пропускала школу. Только строго между нами: мне кажется, он ее немного… того…
— Вы о Конни?
— Да. Он был дьявольски строг с ней.
— Я слышал, он вроде бы мужчин предпочитал…
Стейси посмотрел на меня с отвращением.
— А вы считаете это чем-то криминальным?
— По мне так нет.
— Ну, старина Френк вроде бы был голубой, хотя и с бабами у него тоже все получалось. Вы знаете, как раз по этому поводу они с Гвен никогда не ссорились. Он делал так, она — по-своему. Бывало, в воскресенье с утра они скандалили как бешеные, но никогда из-за того, кто кому что вставляет.
— А из-за чего они ссорились?
— Из-за Конни по большей части. По тому, что я слышал — якобы старина Френк о ней недостаточно заботится. Как я сказал, он, по-моему, обратил на нее особое внимание после того, как ей исполнилось двенадцать или тринадцать. Заставлял ее правильно одеваться, тыкал ей под нос книжки и деньги давал— достаточно, чтобы она не страдала от всяких колкостей и насмешек у нас в Голливуде. Повторю: по-моему, он ее и поставил на ноги, больше некому. Самой Гвен, смею уверить, до девчонки и дела не было.
— Вы думаете, что Френк на самом деле был ее отец?
Стейси пожал своими широкими плечами.
— Кто ж, черт возьми, может такое знать? Гвен перетрахалась со всей округой. Это мог бы быть Френк, а может, кто-то из еще более чем дюжины парней. Френк, конечно, рассказывал направо и налево, любому, кто желал слушать, будто бы он болел в детстве свинкой и от него потому забеременеть невозможно. Под него через это многие ложились, да только врал он, по-моему.
— Так вы не знаете — он, может быть, где-то здесь сейчас?
Здоровяк несколько раз отрицательно покачал головой.
— Не думаю, что он где-то в городе. На похоронах-то его не было. Играет, небось, на пианино где-нибудь во Фриско. Он же на самом деле оттуда родом.
— Скажите мне еще кое-что…
— Да, конечно. Что?
— Откуда вы знаете, что Конни в Вашингтоне?
Все еще охватывая себя руками, Стейси посмотрел вперед, на дверь, ведущую на улицу.
— Ну, это, знаете ли, забавная история.
— Почему бы нам не соорудить себе еще по стаканчику, прежде чем вы мне ее расскажете?
Стейси покосился на меня.
— Френк Сайз по-прежнему платит?
— По-прежнему.
Стейси приготовил нам обоим еще выпивки, попробовал свою и затем снова выпрямился за стойкой.
— Ну, как я сказал, история забавная. Хотя забавного в ней мало, скорее даже печальная.
— Угу, — сказал я, только чтоб продемонстрировать ему свою заинтересованность.
— Итак, недели за две до смерти Гвен зашла сюда старуха, совершенно кошмарная на вид. Время дня было примерно такое, как сейчас. Не слишком активное. Зашла — ну беда какая-то, а не баба. Жирная вся, космы торчат, губную помаду не умеет наносить — по всему лицу размазала, все щеки в ней! В общем, право слово, краше в гроб кладут. И тем не менее видится мне в ней что-то знакомое. Еще раз приглядываюсь… И кто ж, вы думаете, черт меня возьми, это был?
— Не знаю, — сказал я, не желая портить рассказ.
— Гвен собственной персоной! Но выглядит просто ужасно. Ну, черт побери, мы ж некогда были довольно хорошими приятелями, она никогда меня не подводила, я заказываю ей выпить — двойное виски, потому как видно, что ей только это и нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25